покидать из-за него добрых намерений; а относительно преступных и дурных
деяний, если бы сновидения и благоприятствовали им и, повторяясь, ободряли к
ним видевшего их, им не следует верить, ни, в обратном случае, всецело
доверяться им. Но обратимся к новелле.
В городе Брешии жил когда-то дворянин, по имени мессер Негро из Понте
Карраро; у него в числе других детей была дочь, по имени Андреола, девушка
очень красивая и незамужняя, влюбившаяся ненароком в своего соседа, по имени
Габриотто, человека низкого происхождения, но исполненного добрых нравов,
красивого собою и приятного; при помощи служанки дома девушка сумела так
устроить, что не только Габриотто узнал о любви к нему Андреолы, но его и
приводили не раз в прекрасный сад ее отца к удовольствию той и другой
стороны. И для того, чтобы никакая причина, кроме смерти, не могла
разъединить эту счастливую любовь, они тайно стали мужем и женой.
Когда таким образом они, скрываясь, продолжали сходиться друг с другом,
случилось однажды ночью, что девушке представилось во сне, будто она в своем
саду с Габриотто и держит его, к обоюдному наслаждению, в своих объятиях; и
что пока они так пребывали, нечто мрачное и ужасное вышло из его тела, образ
чего она не могла познать, и ей казалось, что это нечто схватило Габриотто и
против ее желания с изумительной силой вырвало из ее объятий и ушло с ним
под землю, и она не видела более ни того, ни другого. Вследствие этого она
чрезвычайно опечалилась и потому проснулась; и хотя, проснувшись,
обрадовалась, усмотрев, что не так было, как ей снилось, тем не менее у нее
явился страх от бывшего ей сна. Поэтому, когда Габриотто собирался прийти к
ней на следующую ночь, она старалась, насколько возможно, устроить так,
чтобы вечером он не явился, но, увидя, что он того желает и дабы не
возбудить в нем подозрения, приняла его на следующую ночь в своем саду;
нарвав много белых и алых роз, ибо им было время, она пошла с ним посидеть у
находившегося в саду прекрасного прозрачного фонтана. Здесь, когда они долго
побыли друг с другом в великом веселии, Габриотто спросил ее, по какой
причине она перед тем отказала ему в свидании. Девушка, сообщив ему о своем
сне, виденном прошлую ночь, и об опасении, им внушенном, все ему рассказала.
Услышав это, Габриотто посмеялся тому, говоря, что придавать какую-либо веру
снам - большая глупость, ибо они происходят от избытка или недостатка пищи,
и можно ежедневно убедиться в их обманчивости. Затем он сказал: "Если б я
захотел последовать снам, я бы не пришел сюда, не столько из-за твоего,
сколько из за того, который я и сам видел этой ночью и в котором мне
чудилось, будто я нахожусь в одном прекрасном, восхитительном лесу и в нем
охочусь и поймал лань такую красивую и хорошенькую, что другой такой и не
видать; и казалось мне, что она белее снега и в короткое время так
приручилась ко мне, что совсем от меня не отходила; тем не менее,
представлялось мне, я так ею дорожил, что надел на нее, дабы она от меня не
ушла, золотой ошейник, а ее держал на золотой цепочке. После того мне
виделось, что, когда однажды эта лань покоилась, положив голову ко мне на
колени, невесть откуда вышла сука, черная, как уголь, голодная и очень
страшная с виду, и направилась ко мне. Мне казалось, что я не оказываю ей
никакого сопротивления, а она схватила меня за грудь у левого бока и так
долго его грызла, что добралась до сердца, которое она будто вырвала и
унесла. От того я ощутил такую боль, что сон прервался, и, проснувшись, я
тотчас же поспешил ощупать рукою бок, нет ли там чего; не найдя ничего
болезненного, я насмеялся над самим собою, что там чего-то искал. И что же
все это значит? Такие и более страшные сны я часто видел, но от того со мною
ничего не случалось ни более, ни менее; потому бросим их и давай
веселиться".
Девушка, очень устрашенная своим сновидением, выслушав это, испугалась
еще более, но дабы как-нибудь не причинить Габриотто беспокойства, насколько
могла скрыла свой страх. Но хотя она веселилась с ним, то обнимая и целуя
его, то встречая его объятия и поцелуи, она, опасаясь сама не зная чего,
чаще обыкновенного вглядывалась в его лицо, а порой осматривалась и по саду,
не увидит ли где-нибудь приближающегося черного предмета. Когда они
пребывали таким образом, Габриотто, испустив глубокий вздох, обнял ее и
сказал: "Увы мне, душа моя, помоги мне, ибо я умираю". Проговоря это, он
упал на траву луга. Когда девушка это увидела, положила голову упавшего к
себе на грудь и сказала, чуть не плача: "Милый мой повелитель, что с тобою?"
Габриотто не отвечал, но, сильно стоная и обливаясь потом, не по долгом
времени расстался с этой жизнью.
Насколько это было тяжко и печально для девушки, любившей его более
самой себя, всякая из нас может себе представить Она сильно плакала и много
раз тщетно звала его, но когда убедилась, что он действительно умер, повсюду
ощупав его тело и найдя его всего холодным, она, не зная, что делать и что
сказать, как была в слезах и полная тоски, пошла позвать свою служанку,
посвященную в эту любовь, и рассказала ей о своем несчастии и горе. После
того как они вместе оросили жалостными слезами лицо мертвого Габриотто,
девушка сказала служанке: "Так как господь взял его у меня, я не хочу более
жить; но прежде чем убить себя, я желала бы, чтобы мы изыскали приличное
средство, дабы охранить мою честь и тайну бывшей между нами любви и
похоронить тело, из которого удалилась милая душа". На это служанка сказала:
"Дочь моя, не говори, что хочешь убить себя, ибо если ты его утратила, то,
убив себя, утратишь и на том свете, ибо пойдешь в ад, куда, я уверена, не
пошла его душа, потому что он был юноша хороший; гораздо лучше утешить себя
и подумать, как молитвами и другими благими делами помочь его душе, если,
быть может, вследствие какого-нибудь совершенного греха она в том нуждается.
Что до погребения, то самое скорое средство - похоронить его в этом саду, о
чем никто никогда не узнает, ибо никому не известно, что он приходил сюда;
если же ты этого не желаешь, положим его за садом и оставим: завтра его
найдут и отнесут домой, и его родные похоронят его". Девушка, хотя полна
была горя и неустанно плакала, прислушалась, однако, к советам служанки и,
не согласись с первым, на второй ответила: "Не дай бог, чтобы я допустила
такого достойного юношу, столь мною любимого и моего мужа, похоронить, как
собаку, или выкинуть на улицу. Я пролила над ним мои слезы, и насколько я
смогу это устроить, над ним прольют слезы и его родные, и у меня уже на уме,
что нам следует сделать". Тотчас же она послала ее за куском шелковой ткани,
который был у нее в сундуке; когда та принесла его, они, разостлав его на
земле, положили на него тело Габриотто, а под голову подушку; закрыв ему при
великих слезах глаза и рот, сделав ему венок из роз и всего осыпав розами,
которые обе они нарвали, она сказала служанке: "Отсюда до дверей его дома не
далеко, потому ты и я отнесем его туда, так нами убранного, и положим перед
дверьми. Не много пройдет времени, как настанет день, и его подберут, и хотя
это вовсе не будет в утешение его ближним, но я, в чьих объятиях он умер,
буду довольна". Так сказав, она снова бросилась к нему на шею с обильными
слезами и долго плакала. Когда служанка стала сильно торопить ее, ибо день
уже занимался, она поднялась и, сняв с своего пальца то самое кольцо,
которым обручилась с Габриотто, надела ему на палец, говоря со слезами:
"Дорогой господин мой, если душа твоя зрит теперь мои слезы и после ее
удаления еще остается в теле какое-нибудь разумение и чувство, прими
благодушно последний дар той, которую ты при жизни так любил". Так сказав,
она без сознания упала на него; очнувшись и встав, она с служанкой взялись
за ткань, на которой лежало тело, вышли с ним из сада и направились к его
дому. Когда они шли таким образом, случилось, что стража подесты, ненароком
проходившая в то время по какому-то делу, встретила их и забрала с мертвым
телом. Андреола, жаждавшая более смерти, чем жизни, как увидела служителей
синьории, откровенно сказала: "Я знаю, кто вы, и что если б я и желала
бежать, то понапрасну; я готова пойти с вами перед синьорию и рассказать,
что все это значит, но да не осмелится никто прикоснуться ко мне, если я
буду послушной, ни снять что-либо с мертвого тела, коли не желает, чтоб я на
него пожаловалась". Вследствие этого, не тронутая никем, как была с телом
Габриотто, она пошла во дворец синьоров.
Когда узнал об этом подеста, встал и, будучи с нею один в своей
комнате, расспросил, как это произошло; он велел врачам досмотреть, от яда
ли, или чего другого последовала смерть того человека, но все отрицали это,
а лопнул у него нарыв около сердца, который и задушил его. Выслушав это и
уразумев, что ее проступок маловажный, подеста, желая дать ей понять, что
хочет даровать ей, чего не имел права продать, сказал, что отпустит ее, если
она согласится исполнить его желание; когда эти слова не помогли, он,
наперекор всякой пристойности, хотел употребить насилие. Но Андреола,
воспылав негодованием и ощутив силу, храбро защищалась, отталкивая его с
бранными, презрительными словами.
Когда настал день и обо всем этом рассказали мессеру Негро, смертельно
опечаленный, он отправился в сопровождении многих своих друзей во дворец и,
разузнав все от подсеты, расстроенный этим, потребовал, чтобы ему отдали
дочь. Подеста, желая сам себя обвинить в насилии, которое он готовился
учинить ей, прежде чем она обвинит его, стал, во-первых, хвалить девушку и
ее постоянство, в доказательство чего рассказал, что сделал; вследствие
этого он, увидя такую ее непоколебимость, ощутил к ней великую любовь, и
коли то угодно ему - ее отцу - и ей самой, он охотно женился бы на ней,
несмотря на то, что муж у нее был из худородных.
Пока они так беседовали, Андреола явилась перед лицом отца, с плачем
бросилась перед ним на колени и сказала: "Отец мой, не думаю, чтобы мне
следовало рассказывать вам повесть моей решимости и моего несчастия, ибо
уверена, что вы ее слышали и знаете; потому изо всех сил, униженно прошу вас
простить мой проступок, то есть, что я без вашего ведома избрала мужем того,
кто мне наиболее понравился. Прошу у вас этой милости не для того, чтобы
сохранить жизнь, а чтобы умереть вашей дочерью, не врагом". И она с плачем
упала к его ногам.
Выслушав эти слова, мессер Негро, уже дряхлый и от природы добродушный
и любящий, заплакал и, плача, нежно поднял дочь и сказал: "Дочь моя, мне
было бы приятно, если б у тебя мужем был такой человек, какой, по моему
мнению, был бы тебя достоин, но если ты избрала себе такого, который тебе
нравился, он понравился бы и мне; а что ты скрыла это, печалит меня, как
знак твоего малого ко мне доверия, особенно же когда я вижу, что ты утратила
его, прежде чем я об этом узнал. Но если все так сталось, то пусть то, что
я, в угоду тебе, сделал бы для него, если б он был жив, будет ему оказано по
смерти, то есть почести, как моему зятю". И, обратившись к своим сыновьям и
родственникам, он велел приготовить для Габриотто великолепные и почетные
похороны.
Между тем собрались, узнав об этом происшествии, родственники и
родственницы юноши и почти все женщины и мужчины, какие были в городе. Таким
образом, тело, положенное посреди двора на плате Андреолы со всеми розами,
какие на нем были, было оплакано не только ею и ее родственницами, но
всенародно - почти всеми женщинами города и многими мужчинами, и не как
простого человека, а как синьора, его вынесли из городского дома и понесли
хоронить с величайшими почестями, на плечах именитейших граждан. Затем,
несколько дней спустя, когда подеста повторил свое прежнее предложение, а
мессер Негро стал говорить о том с дочерью, она ничего не хотела о том
слышать и, с согласия отца, поступила вместе со своею служанкой в один
известный своею святостью монастырь, где они долго и добродетельно прожили.
НОВЕЛЛА СЕДЬМАЯ
Симона любит Пасквино: оба в саду: Пасквино потер зубы шалфеем и
умирает, Симона схвачена, желает показать судье, как погиб Пасквино, трет
себе зубы листком того шалфея и также умирает.
Памфило отбыл свою новеллу, когда король, не обнаружив никакой жалости
к Андреоле, взглянув на Емилию, дал ей понять, что ему будет приятно, если
она, доследуя за другими, сказывавшими, и сама расскажет. Она, ни мало не
медля, начала: - Дорогие подруги, новелла, рассказанная Памфило, побуждает
меня сообщить вам другую, похожую на нее не чем иным, как тем, что как
Андреола потеряла своего милого в саду, так и та, о которой мне придется
рассказать, и что взятая, подобно Андреоле, она не крепостью и не доблестью,
а внезапною смертью освободилась от суда. Уже замечено было однажды между
нами, что хотя Амур охотно обитает в домах людей благородных, тем не менее
не гнушается властвовать и в жилищах бедняков; напротив, именно там
проявляет порой свои силы так, что заставляет и более богатых людей бояться
себя, как могучего властелина. Это если не всецело, то отчасти выяснится из
моей новеллы; с нею я желаю снова вступить в наш город, из которого,
рассказывая разное и о разных вещах и вращаясь в разных частях света, мы
сегодня настолько удалились.
Не так давно тому назад жила во Флоренции очень красивая и, по ее
положению, очень милая девушка, дочь бедного отца, по имени Симона. Хотя ей
приходилось собственными руками зарабатывать хлеб на пропитание и она
кормилась, прядя шерсть, она не так бедна была духом, чтобы не отважиться
отверзть свое сердце Амуру, давно обнаруживавшему желание вступить в него -
делами и приятными речами одного юноши, не более высокого полета, чем она
сама, ходившего раздавать от своего хозяина ткача шерсть на пряжу. Итак,
восприяв любовь в прекрасном образе любившего ее юноши, по имени Пасквино,
сгорая желанием, но не решаясь пойти далее, она, прядя, за каждым пасмом
шерсти, которую мотала на веретено, испускала вздохи горячее огня, вспоминая
о том, кто дал ей его намотать. Тот, с другой стороны, обнаружил большое
рвение, чтобы хорошенько пряли шерсть его хозяина, и как будто пряжа Симоны,
и никакая иная, пойдет на тканье, обращался к ней чаще, чем к другим.
Вследствие этого, когда один просил, а другой эти просьбы нравились, вышло
так, что тот набрался храбрости более обыкновенного, она далее обычного
отогнала страх и стыд, и оба соединились для взаимных наслаждений. И они так
понравились той и другой стороне, что не то, чтобы один выжидал для этого
приглашения другого, а каждый шел другому навстречу, приглашая свидеться.
Когда таким образом их утехи продолжались со дня на день и,
продолжаясь, еще более их воспламеняли, случилось Пасквино сказать Симоне,
что ему было бы желательно, если бы она нашла способ пойти в один сад, куда
он хотел повести ее, дабы им можно было побыть там вместе с большим
удобством и меньшим опасением. Симона ответила, что согласна, и однажды в
воскресенье после обеда, уверив отца, что хочет пойти за отпустом в Сан
Галло, отправились с своей подругой, по имени Ладжина, в сад, указанный ей
Пасквино. Здесь она нашла его с товарищем, по имени Пуччино, а по прозванию
Страмба. Когда завелась и тут страстишка между Страмбой и Ладжиной, сами они
удалились для своих наслаждений в одну часть сада, а Страмбу и Ладжину
оставили в другой.
В той части сада, куда прошли Пасквино и Симона, находился большой,
прекрасный куст шалфея; усевшись возле него и долгое время насладившись
взаимно и много поболтав о закуске, которую они, отдохнув, намеревались
устроить в этом саду, Пасквино повернулся к большому кусту шалфея, сорвал с
него лист и начал тереть им зубы и десны, говоря, что шалфей отлично очищает
от всего, что остается на них после еды. Потерев их таким образом некоторое
время, он снова вернулся к разговору о закуске, о которой перед тем говорил.
Недолго он продолжал беседу, как стал совершенно меняться в лице, а за
переменой не прошло много времени, как он потерял зрение и дар слова и скоро
скончался.
Увидев это, Симона принялась плакать и кричать и звать Страмбу и
Ладжину. Они тотчас же прибежали, и когда Страмба увидел, что Пасквино не
только умер, но и весь стух и покрыт по лицу и телу темными пятнами, тотчас
же закричал: "Ах ты негодная, это ты отравила его!" И он поднял такой шум,
что его услышали многие, жившие по соседству с садом. Они прибежали на шум
и, найдя Пасквино мертвым и опухшим, слыша, что Страмба жалуется, обвиняя
Симону, будто она злостно отравила Пасквино, а она, почти вне себя с горя от
внезапного случая, лишившего ее любовника, не знает, как защититься, сочли
все, что дело было именно так, как говорил Страмба. Поэтому ее, еще
продолжавшую сильно плакать, схватили и повели во дворец подесты. Здесь
Страмба вместе с Аттичьято и Маладжеволе, явившимися между тем товарищами
Пасквино, стали торопить судом, и судья, не мешкая, принялся расспрашивать
ее о деле; не будучи в состоянии убедиться, что в этом случае она
действовала злостно и виновна, он пожелал в ее присутствии увидеть мертвое
тело и место и обстановку, о которых она рассказала, ибо из ее слов он не
уяснил себе этого достаточно; поэтому он втихомолку велел отвести ее туда,
где еще лежало тело Пасквино, распухшее, как бочка; затем, отправившись и
сам и подивившись на покойника, спросил ее, как было дело. Подойдя к кусту
шалфея и рассказав все предыдущее, чтобы дать ему вполне понять
приключившийся случай, она сделала так, как сделал Пасквино, потерев зубы
листком этого шалфея.
Пока надо всем этим в присутствии судьи издевались Страмба и Аттичьято
и прочие друзья и товарищи Пасквино, как над глупостями и выдумками, тем
настойчивее обвиняя ее в злодеянии и требуя не более не менее, как чтобы
костер был карою такому преступлению, бедняжка, потрясенная горем об утрате
любовника и страхом наказания, которого требовал Страмба, потерев себе зубы
шалфеем, упала при тех же обстоятельствах, как упал и Пасквино, не без
великого изумления всех присутствовавших. О блаженные души, которым довелось
в один и тот же день дожить до конца горячей любви и смертного века! Тем
более блаженные, если вы вместе отправились в одно и то же пребывание!
Блаженнейшие, если и в той жизни любят и вы любите друг друга, как любили
здесь! Но всего счастливее, по мнению нас, переживших ее, душа Симоны, что
судьба не попустила ее невинности подвергнуться свидетельству Страмбы,
Аттичьято и Маладжеволе, каких-нибудь чесальщиков или и более подлых людей,
а нашла ей более почетный путь избегнуть их оскорблений, тем же родом
смерти, как и ее милый, последовав за душой столь любимого ею Пасквино.
Судья, подобно всем другим, тут бывшим, удивленный этим происшествием,
не зная, что сказать, на долгое время задумался, но потом, придя к более
ясному сознанию, сказал: "Должно быть, этот шалфей ядовитый, чего вообще не
бывает с шалфеем, а для того, чтоб он таким же образом не повредил иным,
пусть его срубят по корни и бросят в огонь". Когда тот, что сторожил сад,
сделал это в присутствии судьи, лишь только свалил куст на землю, как
объявилась причина смерти двух несчастных любовников: была под этим кустом
шалфея жаба удивительной величины, от ядовитого дыхания которой, полагали, и
этот шалфей стал ядовитым. Так как никто не осмелился приблизиться к этой
жабе, то, высоко обложив ее хворостом, сожгли ее вместе с шалфеем. Так и
покончил судья дело о смерти бедняги Пасквино, а его с Симоной, как были,
опухших, Страмба и Аттичьято и Гуччио Имбратта и Маладжеволе похоронили в
церкви св. Павла, которой она, кстати, была прихожанка.
НОВЕЛЛА ВОСЬМАЯ
Джироламо любит Сальвестру; отправляется, побуждаемый просьбами матери,
в Париж; вернувшись, находит ее замужем, тайно проникает в ее дом и умирает
около нее; когда его понесли в церковь, Сальвестра умирает возле него.
Новелла Емилии пришла к концу, когда, по приказанию короля, Неифила
начала таким образом: - На мой взгляд, достойные дамы, есть люди, мнящие,
что знают более других, а знают мало, почему позволяют себе
противопоставлять свою мудрость не только людским советам, но и природе
вещей; и от этого самомнения уже многое множество произошло бед, а никакого
добра еще никогда не видали. А так как изо всех естественных побуждений
любовь всего менее выносит совет и противоречие, ибо по природе она скорее
сама может известись, чем быть остановлена препятствием, у меня пришло на
мысль рассказать вам новеллу о женщине, которая, желая быть умнее, чем ей
пристало и чем она была, и несмотря на то, что дело, в котором она тщилась
проявить свой ум, было не подходящее, вместо того чтобы удалить, как она
полагала, из сердца любовь, быть может, внушенную ему звездами, достигла
того, что изгнала из тела сына любовь и душу.
Жил в нашем городе, как то рассказывают старые люди, знатнейший и
богатый купец, по имени Леонардо Сигьери, у которого от жены был сын,
прозванный Джироламо, по рождении которого он, устроив как следует свои
дела, скончался. Попечители ребенка вместе с его матерью вели его дела
хорошо и честно; мальчик, росший с детьми своих соседей, сошелся с девочкой
своих лет, дочерью портного, более, чем с каким другим ребенком той улицы. С
годами привычка обратилась в такую и столь страстную любовь, что Джироламо
чувствовал себя хорошо лишь когда ее видел, и, наверно, она любила его не
менее, чем была любима им. Мать мальчика, заметив это, много раз бранила и
наказывала его, а затем, когда Джироламо не был в состоянии от того отстать,
пожаловалась его попечителям и, полагая, что при больших средствах сына
можно сделать из терния померанец, сказала им: "Наш мальчик, которому едва
четырнадцать лет, так влюбился в дочь одного портного, нашего соседа, по
имени Сальвестру, что если мы не удалим ее от него, он, пожалуй,
когда-нибудь возьмет ее за себя, без чьего-либо ведома, после чего я никогда
не буду радостна; либо он исчахнет по ней, если увидит ее выданною за
другого; потому, мне кажется, вам следовало бы, во избежание этого, услать
его куда-нибудь отсюда подальше по делам торговли, ибо если он удалится от
ее лицезрения, она выйдет у него из ума, а там мы дадим ему в жены девушку
хорошего рода". Попечители сказали, что она говорит дело, и они, по
возможности, устроят это. Велев позвать к себе в лавку мальчика, один из них
стал очень дружелюбно говорить ему: "Сын мой, ты теперь уже подрос, и тебе
хорошо самому приняться смотреть за своими делами, почему нам было бы очень
приятно, если бы ты отправился на некоторое время пожить в Париж, где, как
увидишь, обращается большая часть твоих богатств, не говоря уже о том, что
там ты станешь лучше, образованнее и обходительнее, чем мог бы стать здесь,
когда насмотришься на тех господ и баронов и дворян, каких там много; а
когда научишься у них обращению, можешь вернуться сюда".
Юноша слушал внимательно, но отвечал коротко, что ничего такого делать
не желает, полагая, что если другим, то и ему можно остаться во Флоренции.
Выслушав это, почтенные люди стали корить его многими словами, но, не успев
добиться от него иного ответа, сказали о том матери. Сильно разгневанная не
его нежеланием отправиться в Париж, а его увлечением, она страшно побранила
его; затем, приласкав нежными словами, стала подлаживаться к нему и
дружелюбно просить, как одолжения, сделать то, чего желают его попечители; и
она так сумела уговорить его, что он согласился поехать и прожить в Париже
год, но не более. Так и сталось.
Так, Джироламо, страстно влюбленный, отправился в Париж, где его (не
сегодня, завтра поедешь!) продержали два года. Вернувшись оттуда более чем
когда-либо влюбленным, он нашел Сальвестру замужем за одним порядочным
молодым человеком, шатерником; это чрезвычайно его опечалило. Увидев,
однакож, что дела не изменишь, он старался примириться с ним и, разузнав,
где она живет, стал, по обычаю влюбленных юношей, ходить мимо нее, полагая,
что если она позабыла его, то разве так, как он ее. Но дело обстояло иначе:
она помнила его не более, как бы никогда его не видала, а если отчасти и
помнила, то показывала противное, в чем юноша убедился в очень короткое
время не без величайшей печали. Тем не менее он делал все возможное, чтобы
снова овладеть ее сердцем: так как это, казалось ему, ни к чему не
приводило, он решил, если бы пришлось ему оттого и умереть, поговорить с нею
лично. Узнав от одного соседа, как расположен ее дом, однажды вечером, когда
она ушла с мужем на посиделки к соседям, он тайно пробрался к ней, спрятался
в ее комнате за развешанными полотнищами палаток и дождался, пока они,
вернувшись, легли в постель; услышав, что муж заснул, он, направясь к месту,
где видел, что легла Сальвестра, положил ей руку на грудь и тихо спросил:
"Душа моя, спишь ли ты?" Молодая женщина, еще не заснувшая, хотела
закричать, но юноша быстро сказал: "Ради бога, не кричи, я - твой
Джироламо". Услышав это, она сказала, вся дрожа: "Ради бога, Джироламо,
уйди, - прошло то время, когда нам, детям, пристало быть влюбленным: я, как
видишь, замужем, почему мне и непристойно заниматься другим мужчиной, кроме
моего мужа. Потому прошу тебя самим богом, уйди, ибо если б услышал тебя мой
муж, положим, никакого другого зла от того и не произошло бы, но вышло бы
то, что я никогда не могла бы жить с ним в мире и покое, тогда как теперь я
им любима и пребываю с ним в благополучии и спокойствии".
Выслушав эти речи, юноша ощутил жгучую печаль, напомнил ей прошлое
время и свою любовь, никогда не умаленную расстоянием, но ничего не добился.
Тогда, в желании смерти, он попросил ее под конец, в награду за такую
любовь, дозволить ему лечь рядом с собою, пока он обогреется, ибо он замера,
поджидая ее; и он обещал не говорить ей ничего, не трогать ее, и, как только
обогреется, уйти Сальвестра, несколько сжалившаяся над ним, согласилась на
данных им условиях. И вот юноша лег с ней рядом, не касаясь ее, и, собрав в
мысли долгую любовь, которую питал к ней, и ее настоящую жестокость, и
утраченную надежду, решил, что ему больше не жить: задержав в себе дыхание,
не говоря ни слова, сжав кулаки, он умер рядом с нею.
По некотором времени молодая женщина, удивляясь его воздержанности и
опасаясь, как бы не проснулся ее муж, начала говорить: "Эй, Джироламо,
отчего же ты не уходишь?" Не получая ответа, она подумала, что он заснул;
вследствие этого, протянув руку, чтобы разбудить его, она начала его
ощупывать и, прикоснувшись к нему, нашла его холодным, как лед, чему крайне
удивилась; ощупав его сильнее и чувствуя, что он не движется, по повторенном
прикосновении поняла, что он умер; безмерно огорченная этим, она долго не
знала, что ей делать. Наконец, она решила попытать мужа, говоря о другом
лице, что он посоветует сделать; разбудив его, рассказала ему, как
приключившееся у другого, что случилось у него, а затем спросила, как бы он
решил, если бы это случилось с нею. Он отвечал, что, по его мнению,
следовало бы умершего втихомолку отнести к его дому и там оставить, не питая
никакой злобы к жене, ничем, как ему казалось, не проступившейся. Тогда
молодая женщина сказала: "Так следует сделать и нам"; взяв его за руку, она
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |