Мы, стало быть, разумно не 77 страница

Однако, может быть, следует остерегаться прослыть неприятным (δοχαν αεδιας) за то, что отталкиваешь [благодеяния], иногда ведь [и так] бывает.

Итак, во всех положениях присутствие друзей, видимо, заслуживает предпочтения.

XII. Не правда ли, подобно тому как созерцание любимого – для влюблённых самая большая радость и они предпочитают это чувство всему остальному, потому что существование и возникновение влюблённости обусловлено в первую очередь этим [удовольствием от созерцания], так и друзья всему предпочитают жизнь сообща? Ибо дружба – это общность, и, как относятся к самому себе, так и к другу, а раз чувство собственного бытия в нас заслуживает избрания, то и чувство бытия друга – тоже, между тем деятельное проявление (ενεργεια) этого [чувства] возникает при жизни сообща, так что друзья, конечно, тянутся к ней. И чем бы ни было для каждого отдельного человека бытие, и ради чего бы он ни предпочитал жизнь (το δζεν), живя, он хочет проводить время с друзьями. Вот почему одни вместе поют, другие играют в кости, третьи занимаются гимнастикой, охотой или философией: Каждый проводит свои дни с друзьями именно в тех занятиях, какие он любит больше всего в жизни, потому что, желая жить сообща с друзьями, люди делают то и в том принимают участие, в чём и мыслят себе жизнь сообща.

Итак, у дурных дружба портится (ведь, шаткие [в своих устоях], они связываются (κοινονουσι) с дурными и становятся испорченными, уподобляясь друг другу), а дружба добрых даже возрастает от общения, ведь принято считать, что такие друзья становятся лучше благодаря воздействию друг на друга и исправлению друг друга; они, конечно, заимствуют друг у друга то, что им нравится, откуда [изречение]: «От добрых добро».

Итак, будем считать, что о дружбе сказано. Следом можно рассказать об удовольствии.

Книга десятая (Κ).

I. За этим следует, вероятно, описание удовольствия, ведь считается, что оно особенно глубоко внедрилось в нашем [человеческом] роде, а потому и детей воспитывают, подстёгивая их удовольствиями и страданиями, и для добродетельного нрава самым важным считается наслаждаться, чем должно, и ненавидеть, что следует. Это распространяется на всю жизнь и имеет влияние и значение как для добродетели, так и для счастливой жизни, ибо удовольствия люди избирают, а страданий избегают. Обсуждение таких вопросов, вероятно, менее всего подобает пропустить, тем более что об этом много спорят.

Действительно, одни определяют удовольствие как собственно благо, а другие, напротив, как нечто исключительно дурное, причём из этих последних одни, видимо, убеждены, что так и есть, а другие думают, что для нашей жизни лучше показывать удовольствие как одно из дурных [дел], даже если это не так. [Они говорят, что] большинство рвутся к удовольствиям и являются их рабами, а потому надлежит вести в противоположную сторону: Так, мол, удастся прийти к середине.

Но, боюсь, такое рассуждение неправильно. Ведь рассуждения, касающиеся страстей и поступков, внушают меньше доверия, нежели [сами] дела, а когда они к тому же не согласуются с тем, что люди видят, тогда, вызывая к себе презрение, губят заодно то, что в них истинного. Если у осуждающего удовольствия заметят однажды к ним тягу, кажется, что и он склоняется к ним, потому что таким, [притягательным], людям представляется всякое удовольствие, а разграничивать [притягательное и благо] большинству не свойственно. Вот почему истинные суждения, очевидно, исключительно полезны не только для знания, но и для жизни: Идя тем же путём, что сами дела, они внушают доверие и потому побуждают сообразительных жить, повинуясь им.

Итак, довольно подобных рассуждений, перейдём к высказываниям об удовольствии.

II. Евдокс полагал, что удовольствие есть собственно благо потому, что видел, как всё тянется (επηιεται) к нему (и обладающее суждением (ελλογα), и лишённое его (αλογα)), и потому, что во всём предмет избрания – это добро (το επιεικες), причём наиболее [предпочтительно] наибольшее добро, а что всё обращено к одному, означает, что это для всех высшее благо, ведь каждое существо находит благо для себя так же, как пищу, но благо для всех и то, к чему тянутся все, – это, мол, собственно благо.

Этим рассуждениям доверяли, скорее, благодаря добродетели [Евдоксова] права, нежели благодаря им самим, ибо [Евдокс] считался исключительно благоразумным мужем, а потому казалось, что он говорит это не как любитель (πηιλος) удовольствий, но потому, что воистину так и есть.

[Евдокс] полагал также, что [его учение] ничуть не хуже обнаруживает [свою истинность при рассуждении] от противного: Мол, страдания самого по себе все избегают и соответственно избирают его противоположность саму по себе, причём особое предпочтение отдаётся тому, что мы избираем не из – за другого и не ради другого, а таково, по общему согласию, удовольствие; действительно, никто не станет расспрашивать, «ради чего» получают удовольствие, подразумевая, что удовольствие избирают само по себе.

Присоединение удовольствия к любому из благ делает благо более достойным избрания, скажем присоединение удовольствия к совершению правосудных дел (το δικαιοπραγειν) или к благоразумному поведению (το σοπηρινοιν), а ведь благо возрастает [лишь с добавлением] его самого.

Дата добавления: 2015-08-29