Кожу на животе очень легко проткнуть. Потом начинается внутреннее кровотечение, а затем шок от потери крови. И все – ты уже умер. Самое противное в этот момент – чувствовать на себе, с каким звуком 1 страница

Человек без имени.

Предисловие

Кожу на животе очень легко проткнуть. Потом начинается внутреннее кровотечение, а затем шок от потери крови. И все – ты уже умер. Самое противное в этот момент – чувствовать на себе, с каким звуком протыкается кожа, и как холодное лезвие булькает у тебя во внутренностях.

Это легко, пока ты еще не умер. Сама секунда смерти – смерти от своих же рук наполнена таким количеством эйфории, какого не почувствуешь при жизни. Потому что это конец, конец наверняка. Тот, который гарантирован, подписан, обеспечен.

Конец, избавляющий от всего.

Дающий свободу.

Бесконечный конец, который раз за разом приходится переживать после смерти.

Переживать бесконечное количество раз.

Бесконечное число лет.

Пока Земля не исчезнет.

И в этом все его проклятье.

Жаль, но у меня не получилось вложить все это в рисунок. То ли я разучился рисовать, то ли карандаши дурацкие, а может боли слишком много, и ее туда не запихнуть.

Жаль. Очень. Даже монитор от нее не отвлекает, а тут анатомия…

Глава первая. (черновик)

Еще очень давно, в периоды своей жизни на то самое время, когда повсюду были слышны крики и выстрелы, что приносят в мир ожесточенные человеческие войны, он решил навсегда смириться со своим одиночеством и отрешенностью от этого мира.

Все, что он мог сделать, это воспитывать, учить или любить кого-то, чтобы потом отпустить в мир, навстречу их мечтам и достижениям.

Потому, даже сейчас, он уже спокойно принимал свою судьбу, не деля свои чувства и мысли по-настоящему с кем-то, оставляя при себе свое, истерзанное до полных ошметков, сердце, где на запекшуюся кровь очень часто выступала новая. Оставляя при себе непоколебимую душу, и, пряча за своей нервозностью и злостью ко всему окружающему, свои глубокие чувства заботы и преданности, нежную и нерушимую любовь.

Сердце, что за годы бесконечных странствий и горя, не позволявшего ему находиться вблизи человеческой жизни, уже и не помнило надежд и желаний, которые он испытывал в детстве. Под влиянием времени на сердце накапливалась все большая тяжесть, сбивая его с толку, а пережитые события медленно резали его тупыми лезвиями, растягивая время его жизни. Может, к сожалению, а может и к счастью, сердце все равно не желало умирать или даже подать какие-то признаки смерти. Оно жило, стучало и иногда кричало от боли, но главное – никогда не переставало биться. «Пройдет еще много сотен лет» – иногда думал он, слушая по ночам гулкие, никому не нужные удары, - «и оно будет стучать точно так же. Словно я все еще молод, только начал жить и готов в любую секунду уйти на фронт, а, в общем-то, я, правда, готов».

Но ни сердце, ни его вечно скитающаяся по миру душа, ни стена, которую мир воздвиг перед ним еще так давно, ничто не расстраивало его – ведь это были его вечные спутники. На самом деле, больше всего на свете он страдал, потому что был человеком без имени.

Уже теперь, когда можно придумать любой ник и менять имена в документах за небольшое количество денег, все было намного проще. Но, к сожалению, человек без имени родился в те времена, когда это было что-то личное, свое, то, чем люди гордились и что сохраняли до конца своей жизни при себе.

Сколько бы он ни пытался, человек без имени не мог смириться с этой мыслью, выдумав себе что-нибудь новое. Каждый день, перебирая в жизни все, что он пережил – не вспоминал настоящего имени. Не помнил, где родился, в каком году и месяце, не помнил, как с того дня его звали.

Родителей он тоже помнил мельком – отец, высокий и мужественный, вечно бредивший о какой-то миссии, которая записана на их роду, с белыми волосами, да такими белыми, что они светились в сумерках. Сейчас воспоминания этого света напоминают ему о каком-то белом волке, к которому он каждый раз проникается любовью и чувствует защищенность, думая о нем.

И мать, почти такая же высокая, как и его отец, в голубых, почти королевских нарядах, с брошками и заколками, украшенными драгоценностями. Ее светло-каштановые вьющиеся волосы были теплые и заканчивались где-то намного ниже пояса. Бледная, но здоровая кожа тоже была пропитана любовью, так же, как и ее тонкие счастливые черты лица – это воспоминание всегда делало его изнеженным, и этих личностей, которых так трудно было принять за отца и мать, он вспоминал, если ему не хватало веры в людей. «Вот они – самые ласковые люди, которых я помню» - думал он.

Но это было последним воспоминанием о родителях. После него было много темных провалов и неясностей, крики и дикий страх, голоса, которые он слышал помногу раз и очень отчетливо – все сливалось в единое белое пятно, которое не восстановил бы даже самый искусный художник.

Более яркие воспоминания начинались уже с чужих криков, с залпов и ярких огней. А потом уже и с чувств – он еще не понимал ничего вокруг, но уже чувствовал холод и сильно хотел есть. И неожиданно все закончилось. Желая есть – он переставал чувствовать голод, желая тепла – оно появлялось в ту же секунду. И он, вскоре, забывался приятным, спокойным сном.

Временами чувства немного менялись. Все становилось гораздо более отчетливым и понятным, хотя в глазах все еще было темно, будто они были закрыты или их не было вовсе. Но, благодаря инстинктам, зрение не имело особого значения, что обычно имеет для людей – стоило ему начать скулить, искать своими маленькими лапками теплую шерсть, которая всегда была спасением – и вновь появлялось тепло, а голод пропадал. В такие моменты, казалось бы, на свете не было ничего пугающего и страшного. Мир был полностью защищен и огорожен, целыми часами и днями самое приятное, что могло быть, всегда окружало его – щенки, такие же, как он, ползающие рядом, или даже по нему, вечно скулящие, как и он сам, что в переводе на человеческий примерно означало «мама, я здесь, не забывай, не теряй меня». Мама, которая ворчливым скулением постоянно успокаивала душу, говоря «я слышу, не надо плакать, я здесь, я тоже здесь, с тобой». Теплое жирное молоко, которое можно было пить, сколько захочешь, пока тебя не потянет в сонливость, и ты там же и не ляжешь спать, под размеренное дыхание матери. Молоко всегда казалось чем-то приятным и успокаивающим, ведь даже многие брошенные дети имеют привычку грызть или класть в рот палец, чтобы успокоиться и внутри вспомнить то ощущение, когда можно было пить это молоко.

Даже если тепло на какой-то момент исчезало, если становилось холодно или больно телу – можно было просто скулить и звать это обратно. И все возвращалось, мама точно так же скулила в ответ, давая понять, что никого не бросит, возвращалось тепло, а от любого страха и боли всегда избавляли родные запахи стаи и вылизывания, особенно если лизали морду.

Казалось бы, такие мгновения и есть самые лучшие в жизни. Самые спокойные, защищенные, но, к сожалению, не бесконечные.

Иногда все менялось, и он снова становился похожим на человека, однако свою человеческую сущность уже давно потерял, оставаясь волком до мозга костей.

Он продолжал расти среди маленьких волчат, ждать маму, чтобы поиграть и с ней, ждать, чтобы она, наконец-то, накормила непослушных детей. С интересом каждый из волчат поджидал ночью с охоты стаю, задрав ушки к верху и весело шевеля своими куцыми хвостами.

Небольшая дружная стая ела отдельно от щенят, но не теряла того же детского характера, который присущ всем животным из семейства волчьих. Порою, они так раззадоривали щенят, что им не терпелось пойти играть со стаей, и они начинали тыкаться друг в друга мордами, неуклюже лазить друг по другу и тявкать, ожидая разрешения уйти. Щенки были очень бойкими и постоянно копошились, тягали друг друга за хвосты, смеялись и плакали и вылизывали друг друга с ласковой улыбкой, которую волк умеет показывать всем телом.

Часто, какой-нибудь из особенно смелых, пытался выползти на своих слабых лапках, чтобы посмотреть поближе и понюхать всех волков из стаи – но мама тут же пресекала это, брала за шкирку и с важным видом относила обратно.

Тогда щенки успокаивались и с интересом наблюдали за представлением, пока не начиналось самое интересное – волки садились все вместе и смотрели высоко, туда, где всегда горело что-то очень красивое, а днем становилось ярко. И после этого начинали петь, то хором, то поодиночке. Щенята даже пытались подражать им, только у них не было еще такого пронзительного сильного воя, они каждый раз сбивались и обиженно тявкали и отряхивались. Потом снова садились и пытались выть со стаей, пока уже их пыл не начинал им мешать. Тогда они отбрасывали эти попытки и играли почти до рассвета, постоянно копошась и обнюхивая все вокруг.

Днем играть не всегда разрешалось, и носом своим щенки чуяли, что мама права, и что это может навлечь какую-то опасность, потому вели себя спокойнее. Но из-за этого ночью они были такими шустрыми, что, в конце концов, изматывались и ложились друг на друга в ожидании сна. Потом приходила мама и папа-волк, который предусмотрительно и ответственно нюхал каждого из них, проверяя, не больны ли щенки. Переворачивал их лапами или носом, облизывал, от чего щенки приходили в такой безумный восторг, что лезли к нему прямо друг по другу, спотыкаясь и пища ему «папа, папа». Волк-вожак тогда был очень доволен, зажмурившись, давал поиграть с ним, а потом спокойно засыпал рядышком, как и все остальные волки.

Когда стая, папа и мама были рядом – казалось, ничто на свете не могло поколебать эту безопасность и их счастливую большую семью.

В день, когда щенки пытались залезть в воду, а потом с пищанием отряхивались и убегали, они наконец-то попробовали что-то, кроме молока. Один даже пытался укусить косточку и содрать с нее кусок мяса, но челюсть и зубки маленьких волчат были еще очень слабыми, что их неимоверно возмущало. Даже в тот самый день щенки ничего не почувствовали и не чуяли запахов пороха, доносившихся отовсюду. Прямо посреди дня волчица и вся стая опасливо ходила на разведку, у папы постоянно торчали вверх уши, и по ветру он поднимал нос, но куда идти никто не знал – потому что запахи были повсюду.

Дети, в то время еще плохо понимающие происходящее, разбрелись по всей поляне, роясь в траве и прячась за кустами.

И к середине дня он совсем потерял с ними связь, уснув в теньке, рядом с логовом. Когда снова захотелось выпить молока, в лесу стало шумно, а земля под ногами казалась раскаленной. Робко осматривая поляну, он заметил лишь толпы каких-то страшных теней, которые бродили по их земле, а вокруг было много едкого дыма и огня, от которого слезились глаза. Дрожа от страха, он ждал, когда придет мама, и слабо тявкал, ожидая, когда кто-нибудь из стаи призывно завоет или сообщит что-нибудь о том, есть ли здесь опасность.

Но волков не было слышно, и, когда дым рассеялся, а звуки и тени ушли как можно дальше, он вылез и начал поиски. Близились сумерки, поэтому долго искать не пришлось – видно все было гораздо лучше. Волчица со всей стаей и несколькими щенками лежали совсем недалеко. Он сразу же учуял от них этот неприятный запах пороха, а еще крови – так пахло, когда волки ели свою добычу. Поискав мяса, он не нашел его и не смог понять, почему от них так пахнет. Все еще неуверенно, но радостно, он завилял хвостом, прижал уши и приветливо потыкал каждого носом. Наконец-то стая нашлась, и он был несказанно рад этому.

Продолжая тыкать маму и остальных своим теплым от воздуха носом, тянуть их за уши и весело повизгивать, он, наконец, заметил, что стая не разделяет той же самой радости.

Тогда он лег на живот и стал тихо поскуливать, звать поиграть и жаловаться на то, что он хочет кушать. Но волки как будто обиделись на него все разом и не желали подниматься. Еще больше заскулив от огорчения и чувства вины, которое осталось в подсознании на всю оставшуюся жизнь, он осторожно прилег рядом с мамой, то и дело, обнюхивая ее, и ожидая, когда кто-нибудь проснется.

Так он ждал очень много часов, до рассвета следующего дня, но волки продолжали лежать, не слыша его плач. Уставший от голода и дрожащий от холода он сел рядом и стал тявкать, продолжая извиняться. Ложился на спину и протяжно завывал, но никто не прощал его и не играл с ним больше.

От мамы и волков уже не исходило родного тепла и приятных запахов – они все больше напоминали скорее добычу, чем его семью. Чем больше он ждал, тем более одиноко ему становилось, тем страшнее казался мир, окружающий его.

Исчезла вся любовь, защита и радость, с которой они жили все это время. А он только сидел рядом со стаей и дрожал, ожидая, что кто-нибудь хотя бы сейчас откликнется и объяснит, за что его так наказала родная стая, почему он так сильно виноват.

Внутри его разрывало полное одиночество и боль, захватившая все сознание, поэтому не долго думая, он начал выть. И провыл так всю следующую ночь, оплакивая судьбу и прося помощи хотя бы у могучих деревьев.

Уже под утро он понял, что повзрослел и наконец-то научился выть самостоятельно. Вместе с этим чувством немного окрепло его мужество, и он даже подорвался искать добычу для себя и для прощения стаей. Но нашел только несколько ягод, которые тут же проглотил, а оставшиеся принес и положил рядом с волками. Волки не поднимались и не ели его добычу, но он уже не имел права забрать ее обратно.

Подождав еще немного, он совсем отчаялся. А вместе с отчаянием у него внутри, словно что-то сломалось. И с тех самых пор он уже не мог быть волком в полной мере – только лишь в душе.

В лесу ему оставалось жить совсем недолго. Это было трудно и больно, поэтому он плохо запомнил то время. А потом за ним снова пришли страшные тени. Это были люди, одетые в странную шкуру и с неприятным опасным запахом, который напоминал ему о потерянной стае.

В конце концов, яркий огонь и страшные звуки охватили весь лес и сожгли все дотла. А его схватили эти страшные существа, несмотря на то, что он вырывался, кусался и царапался. Зачем они его забрали – почему не убили? Он никогда не слышал от них ответа с тех пор.

***

Не много времени прошло с тех пор, когда мальчишка жил в лесу, с тех, когда искал свежие ягоды, чтобы вымолить прощение у своих родных. Он быстро освоился, перестал вырываться и кусать всех подряд, вел себя спокойно и послушно.

Жизнь в новом обществе, которое полностью все-таки не принадлежало его виду, приносила с собой все новую боль и страдания. Ночью, когда он, наконец, оставался наедине с самим собой, «волчонок» утыкался в подушку и горько плакал до самого утра, повторяя все время «мама, мама». Он и сам точно не знал, что значило это слово, но оно было из очень раннего детства, которое так уютно было вспоминать холодными одинокими ночами.

Часто ему так хотелось выть, что приходилось кусать себе руки. Он совершенно не понимал, в чем виноват, почему все так случилось и что, все-таки, происходит.

Мальчик продолжал жить, стараясь глубже пробраться в свой мир и закрыться в нем, хотя и изучал окружающих, вслушивался и запоминал слова.

Однажды, зимним утром, к нему пришел высокий мужчина с большим пакетом сладостей и заговорил с полной женщиной, которая постоянно гоняла детей по койкам или впихивала им невкусные желтые таблетки. Он нее всегда исходил очень неприятный резкий запах, поэтому волчонку она сразу не понравилась.

Но, почуяв приятный запах, доносившийся из коридора, он тихонько вылез из спальни и примчался в комнату.

Мужчина поставил пакет на стол, и теперь согревался возле печи, отряхивая прилипший снег с шапки и галош.

-А ну, пшел отсюдова! – толстуха тут же заметила беглеца и замахнулась на него полотенцем. – А не то снова позову Федора, пусть сам тебя к порядку приучает!

-Будет вам, Татьяна Семеновна, это ведь ребенок совсем еще, он наверно сладости почуял, вот и выбрался покушать. – Мужчина улыбнулся, порылся в пакетах и достал оттуда свежую, но уже остывшую булочку.

-Держи, мальчуган, кушай на здоровье. – Он снова улыбнулся, протягивая угощение мальчику.

Не долго думая, волчонок подкрался к человеку, взял булочку и принялся ее обнюхивать.

Пока он ел и облизывал себе пальцы, мужчина снова заговорил.

-К ним всем особый подход нужен…

-Да какой подход, Пётр Васильич, порка им всем нужна, а лучше – от греха подальше деть их куда-нибудь. Ух, вишь как жрет, как он тебе еще пальцы не откусил!
-А это что, тот самый, о котором вы говорили? – Мужчина повесил куртку на стул. На нем оказался белый длинный халат, пахнущий чем-то не менее резким, чем сама толстуха, но от самого мужчины исходило что-то доброе, немного даже родное, поэтому Волчонок старался вести себя прилично и наблюдал за ним.

-Тоот, какой ж еще – зверь настоящий! Царапался, кусался, зубы скалит, как черт, чесслово, Пётр Васильич, а глаза, посмотрите какие – огромные, злобные, как у волка, того и гляди - в шею вцепится! – Толстуха презрительно фыркнула и продолжила вытирать посуду. – Я за ними всеми больше всех приглядываю, лучше все знаю. Другие – дети как дети, ничего такие, хорошие есть даже. Те, что из лесу, да то больные совсем, их и кормить-то с ложечки приходится, не то, что опасаться. Рычат, правда, тоже иногда, но глаза пустые, непонимающие, да и вид такой же всё. Многие из них и нескольких лет не проживают – толь приспособиться не могут, толь еще чего… А этот, ну просто наказание какое-то! Везде пролезет, везде сунется, хитрый, как черт! - Старуха вздернулась, понизила голос. - И глаза – во какие, так понимает ж всё, смышлёный, только говорить отказывается. А чуть что не так – сразу зубы скалит и диким становится, запереть порой охота…

-Татьяна Семёновна, ну перестаньте, ему ж отроду и семи лет не дашь, что он вам сделает? А раз смышлёный, так оно и хорошо как раз – от глупости зло берется, да и беды все наши от одной только глупости… Я его, наверное, все-таки на пару деньков заберу. Обследую, понаблюдаю, а там и посмотрим – что с ним дальше делать. – Мужчина довольно улыбнулся и посмотрел на мальчишку – тот уже вертелся возле стола, пытаясь урвать момент, когда бы его не заметили, и стянуть еще одну булочку.

-Ну, смотрите сами, я-то вас предупредила, а дальше уж как хотите, ваша забота… - Татьяна явно была неудовлетворенна такой реакции на мальчика.

-Вот, держи тебе еще одну – врач протянул Волчонку еще одну булочку, покрытую чем-то очень сладким. – Рычать не будешь – отведу тебя к себе домой, там хоть целый мешок таких съешь, мне не жалко.

Мальчик снова схватил булочку и начал ее обнюхивать, а потом посмотрел мужчине в глаза своими, волчьими. Не угрожающе, а чтобы изучить его. И с маленькой искоркой благодарности.

Пока Волчонок ел, мужчина взял пакет и ушел – к другим детям. А через час или два, когда мальчишка уже сидел в комнате и грыз себе ногти, он вернулся с теплой одеждой в руках, надел ее на Волчонка и взял его за руку.

-Ну что, пошли?

И Волчонок пошел. В большей степени, из любопытства.

***

На улице оказалось очень приятно – воздух был свежий и пах очень вкусно, вокруг все было засыпано снегом, небо было ярко-голубое, а солнце не жгучее, а теплое, приятное.

То здесь, то там слышно было, как мчатся по снегу лошади, и как монотонно звенит у них колокольчик.

Здесь было спокойно и тихо, и люди, идущие мимо Волчонка, не тыкали в него пальцем, не перешептывались у него за спиной, не делали ему гадости, как это обычно бывает.

Дома все тоже были белые, в снегу, и оттого выглядели очень опрятно, и пахло от них древесиной. Из каждой трубы валил густой дым, рассеиваясь высоко в небе, а у Волчонка изо рта появился пар, который он пытался поймать руками.

На сердце от этой картины было тепло и радостно, он бежал по сугробам почти вприпрыжку, загребал замерзшими руками снег и жевал его с довольным видом. Иногда подходил к деревьям или избушкам, чтобы обнюхать, но далеко не убегал – боялся потеряться.

Врач, Пётр Васильевич, следил за мальчиком с какой-то очень светлой радостью, почти отцовской.

-Ну может и не зверь, но звереныш уж точно – тихо сказал он, смотря, как Волчонок роется в снегу.

Через полчаса они подошли к избушке самого врача. Невысокая женщина, в кухонной одежде, выметала с порога снег. Завидев Петра, она кинула веник у стенки и подбежала к мужчине.

-Явился, дорогой наш, Пётр Васильич. – Как будто передразнивая толстуху, сказала она. – Петечка, ну сколько можно уже, я вся измоталась, а тебя то один день нету, то неделю, а то как появишься – и сразу к детям своим любимым, а мне что прикажешь делать? – Она обиженно посмотрела на мужа, а потом принялась счищать с него снег. – Обед уже остыл, я тебя не дождалась, приготовила, думала, придешь, и голодным не будешь ходить как раз, а ты пропал на пол дня, как черти похитили! Уже не знала, что и делать – женщина отряхнула фартук. – По соседям тебя пошла искать, а тебя нету – и нету.

-Ну ладно тебе, Наташ, ты как будто не знаешь, что у меня еще работа есть. И к детям я не так уж часто хожу, а тут посмотри, какой красавец – говорят его и еще пятерых в лесах нашли, всё по области, а сейчас война идет, вот к себе всех и забрали. Остальные больные все, научиться ничему не могут, а этот – вроде бы и дикий, а вроде и нет. Интересный мальчишка, да и жалко его – пропадет он тут совсем, а так, может, помогу ему чем-нибудь…

-Поможет он, поможет, как же… - Женщина продолжала причитать себе под нос. – А мне помогать кто будет?! Ладно уже, иди в дом, согрейся хоть, и дитятю своего с собой бери, а то он какой-то весь, ну как замыхреныш несчастный, может поесть тоже хочет.

Мужчина снова улыбнулся, принимая предложение жены, взял Волчонка за руку и вошел в дом.

Волчонок то и дело принюхивался: то зимний запах, то древесный, а сейчас вообще невообразимый – воздух в доме тёплый, но как-то по-особенному, и все запахи смешиваются в один очень приятный, - да еще и съедобным чем-то запахло.

Мальчик вошел в комнату, стянул с себя одежду, шмыгнул носом от холода, и принялся изучать окружающую среду.

Все казалось слишком приветливым. Добрым, успокаивающим, согревающим. От печки шло такое тепло, что Волчонок сразу возле нее и пригрелся. Окна были в невероятных узорах, на столе стояли горшочки с чем-то вкусным и три тарелки, на полу был постелен мягкий ковер, а в углу, между окном и печкой, была маленькая кроватка – как будто для самого Волчонка и сделана.

Здорово было бы остаться здесь навсегда – подумал Волчонок. Так, чтобы уже никогда «туда» не вернуться.

На кухне все продолжался разговор Петра с его женой, в конце которого Пётр предложил Наталье покормить ребенка отдельно, да и посмотреть заодно, как он здесь приживется.

Тогда Наталья принесла Волчонку тарелку горячих вареников, свежие сдобные булочки и ватрушки, молока, тоже горячего, и большой кусок сочного мяса с приправами.

Мальчишка съел все, что она принесла, и наелся до такой степени, что даже немного заболел живот. Все было таким вкусным, что он точно знал – ничего лучше не бывает на свете.

И вдруг, неожиданно для себя, почувствовал сильную сонливость. Это была приятная сонливость, а не такая, которая берется от усталости. От тепла Волчонок совсем разнежился, забрался на кроватку и свернулся на ней. Потом еще немного повертелся, комкая и натягивая на себя одеяла, лег поближе к печи и заснул теплым крепким сном. Ему давно не было так тепло и спокойно, как будто он снова вернулся в стаю, или с ним была та прекрасная девушка в голубом платье, которая, казалось, могла спасти его от всего на свете…

***

Время от времени доктор брал Волчонка к себе домой. Он угощал его чем-нибудь вкусным, как и других детей, показывал ему интересные вещи или рассказывал истории. Мальчик всегда внимательно слушал, но был очень замкнут, а его волчьи повадки иногда даже пугали. Однажды, в один из таких дней, врач как всегда сидел возле окна, пока Волчонок ел, и рассказывал ему о том, что такое слова, зачем люди говорят и почему они отличаются от животных. Но неожиданно его оборвал тихий и чуть хриплый голос.

-Слова совершенно бесполезны. Они врут, а тело – никогда. Словами нельзя выразить то, что находится внутри, поэтому я никогда не смогу понять, зачем люди их придумали.

Волчонок сказал это так просто, как будто умел говорить всю свою жизнь. Он откусил еще кусочек мяса и удивленно посмотрел на доктора.

Казалось бы, всё в комнате потемнело – врач настолько был поражен неожиданному феномену, что чуть не скатился со стула под стол. Дети, которые жили с Волчонком, разговаривать не умели. Сам волчонок, прожив все 7 своих лет в этом приюте, ни разу за все время не сказал ни слова. Петру сначала показалось даже, что это галлюцинация.

-Что-то послышалось… - Нервно откликнулся он. Ты же ничего не говорил сейчас?

Волчонок пожал плечами.

-Говорил.

Врач сглотнул. Он и раньше думал, что открыл в этом ребенке что-то особенное, что-то, что было сверх современной науки. Но чтобы так…

-Если…Ты умеешь говорить… Почему же ты раньше молчал, почему не сказал ни слова?

-А зачем? – с не меньшим удивлением поинтересовался мальчик.

Петру не нашлось, что ответить – а ведь и, правда, зачем? Если ему нечего было сказать, если словами он не может выразить то, что хочет…Если его ни разу ни о чем не спрашивали… Все было до глупости просто, но с тем и странно.

-С тобой, ну просто с ума сойти можно!! – воскликнул Петр Васильевич.

-Что значит «с ума сойти»? – переспросил мальчик.

-Ну, знаешь, удивительно! Нет, просто поразительно! Если бы я знал!

После того, как Волчонок открыл свою тайну, врач начал уделять ему еще больше внимания – он учил его, рассказывал еще больше интересных вещей, показывал лекарства и объяснял, что делают люди, если они больны. Он учил его почти как собственного сына, и горько сожалел о том, что у мальчика такая тяжелая судьба. Более того – через несколько месяцев он должен был переехать в столицу, навсегда покинув деревню.

В моменты их встреч, Волчонок был счастлив. Ему нравилось учиться, видеть что-то новое, слышать успокаивающий голос профессора медицинских наук.

Но, возвращаясь в приют, все наваливалось на его хрупкие плечи с новой силой. Боль, страх, голод, одиночество – каждую ночь они душили его, и даже во время болезни он бредил только о теплой шерсти матери, об этом успокаивающем вое стаи, о том, как ему хочется вернуться обратно. Он постоянно думал о «словах», которые волчица говорила ему в детстве. О том, что она «всегда здесь, всегда рядом, и он навсегда останется с ней». Но ведь ее больше нет, и как такое могло быть – чтобы он до сих пор оставался ее сыном, до сих пор был частью ее души?

Из ночи в ночь мальчик старался подавить все свои безудержные рыдания и боль, от которых душа почти не крепла, а только становилась тоньше и разрывалась на части.

Уткнувшись в подушку, мальчик понимал только одно – он один, один в чужом мире, среди чужих для него существ. И останется одинок до конца жизни, с этой непереносимой болью в душе.

Волчонок был одним из самых старших детей в приюте. Когда он мог противостоять своей боли, он понял, что кроме него есть еще и другие дети. Они младше него, такие же голодные и одинокие. О них никогда почти не заботились – вообще, создавалось впечатление, что их не убивают только потому что боятся руки пачкать. Подумав над этим, Волчонок твердо решил – раз он старший, он вожак. А раз он вожак, значит, он должен заботиться о своей стае.

По большему счету, все эти дети напоминали скорее собак, чем волков. Они были глупы и беспомощны, зависели от людей, были привязаны к ним и боялись жить поодиночке. Все их повадки были лишь небольшой волчьей окраской, и на самом деле они оставались теми же людьми. Как и собаки – оставались при этом всегда собаками. Но у Волчонка все было иначе – его волчья сущность была основной и лишь некоторые человеческие черты угадывали в нем человека.

Часами Волчонок сидел с детьми, говорил с ними, старался помогать кормить или даже доставать еду. Некоторых он учил воровать, а других – сооружать спальные места, уничтожать насекомых и греть друг друга. Все в его стае были заняты делом.

По вечерам он сидел с ними рядом и стругал из деревяшек игрушки, рассказывая истории, которые слышал от врача.

-И вот после этого все село, представляете, все-все люди были здоровы, а помогло им спастись всего лишь какое-то лекарство, почти прозрачная жидкость с мерзким запахом. Это просто удивительно, правда?! – мальчик иногда даже копировал голос Петра Васильевича или его коронные фразы, но он всегда знал, о чем рассказывает, и это приводило его в безумный восторг. – А теперь, кто мне скажет, как говорит собачка? – Волчонок поднял игрушку над головой.

-Ав-ав – еле слышно ответил мальчишка из дальнего угла. Ему было уже почти шесть лет, а он толком не умел говорить.

-Правильно, собачка говорит «гав-гав», - улыбнулся Волчонок и протянул мальчику собачку, которую только что сделал. Она была словно отполирована, и хвост ее, изогнувшись полу дугой, словно месяц, казался пушистым и настоящим.

Долгими вечерами Волчонок оставался с детьми и рассказывал, рассказывал, рассказывал… Он говорил им обо всем, что знает: о том, что где-то, в далеких городах живут богатые люди, и у каждого имеется своя кровать. Они покупают себе такую еду, какую хотят, занимаются интересными делами и узнают много интересного. Рассказывал, что где-то, очень далеко, существуют невиданные звери, у одного из которых шея такая длинная, что достает до неба. Пока дети жили с ним, они были счастливы, развивались понемногу и чувствовали себя, пусть немножко, но дома. А Волчонок занимался делами, строил очень важное и взрослое лицо и скрашивал свое неимоверное одиночество среди них.

Дата добавления: 2015-08-29