— А теперь я не прочь выпить бокал хорошего вина за предстоящий успех, — сказал Юргенс. — В нашем распоряжении час. Скоро подойдет машина.
Раджими взял с подоконника сверток, развернул его и поставил на стол бутылку. Юргенс сам открыл бутылку.
— Я думаю, что в самое ближайшее время мы получим возможность выпить в другой обстановке, — проговорил он, разливая вино по стаканам. — И если я предложу тост на той стороне за нашего верного друга Раджими, то, я надеюсь, вы ко мне присоединитесь.
Все подняли стаканы. Вдруг Юргенс прислушался и повернул голову к двери.
— Или мне показалось, но там кто-то ходит.
Мейеровичи переглянулись. Соня поставила стакан, подошла к двери и выглянула наружу.
Юргенс посмотрел на Марка Аркадьевича.
— Неплохо было бы занавесить окна.
Мейерович торопливо встал и принялся занавешивать окна. Раджими убавил огонь в лампе.
Через минуту вернулась Соня.
— Никого во дворе нет, — сказала она, усаживаясь за стол.
— Тогда все в порядке. Осторожность для нас — прежде всего, — пояснил Юргенс. — Осталось немногое и глупо споткнуться на последнем шаге.
— Итак, за успех!
Все чокнулись и опорожнили стаканы. Через несколько минут дверь домика открылась, и из нее вышли Юргенс и Раджими.
Раджими тщательно запер дверь на ключ. Юргенс подошел к открытой форточке и бросил через нее ключ. Он упал на стол. Форточку плотно прикрыли.
Из комнаты не доносилось ни звука.
— Вот и логический конец, — тихо сказал Юргенс — Пошли!
К спутнику Раджими Бахрам-ходжа отнесся с уважением и любопытством. Старый имам видел много людей на своем веку и ему не надо было объяснять, что Казимир Станиславович «свой» человек. Он это понял сразу, как только Раджими ввел Юргенса к нему в дом. Понял по едва заметным признакам, на которые кто-либо другой и не обратил бы внимания.
Старый имам сносно владел русским языком и без труда объяснялся с гостем. Бахрам-ходжа очень заинтересовался Юргенсом, когда узнал, что тому довелось бывать в Афганистане, Персии, Индии, что он встречался с другом имама — отцом Раджими.
Беседа происходила в саду, без посторонних. Юргенс и Раджими лежали под тенью раскидистой шелковицы, а Бахрам-ходжа готовил «пити» — персидское блюдо, о котором вспомнил Юргенс.
Имам сидел на маленькой скамеечке. Перед ним стояли три небольших глиняных горшочка. Он складывал в них кусочки свежей жирной баранины, молодую картошку, зеленый горошек, шафран, изрезанную тоненькими полосками морковь, белый лук, красный перец, соблюдая при этом известную лишь ему одному пропорцию.
Когда горшочки наполнились, Бахрам-ходжа плотно закрыл каждый, позвал жену и распорядился поставить их в тандыр.
— Теперь будут часа два томиться на угольях, — пояснил Юргенсу Раджими.
Освободившись от поварских дел, имам вымыл руки а начал рассказывать гостям о своих странствиях по Востоку, Это была его излюбленная тема. С улыбкой он вспоминал о Мешхеде — центре паломничества шиитов, о священной Мекке, о богатствах эмира бухарского, о дворцах и минаретах хивинских ханов.
Отужинали поздно.
«Пити» доставило большое удовольствие гостям и особенно Юргенсу. Он кушал не торопясь, много и сытно. Юргенс чувствовал себя спокойно в этом доме, словно давно в нем жил. Трудно было даже допустить мысль, что через какие-нибудь час-два этот человек начнет опасное и трудное путешествие.
Когда луна скрылась за деревьями, Бахрам-ходжа принес гостям два истрепанных длинных халата и две овчинных длинноволосых шапки.
— Одевайте, — сказал он.
Один из халатов был знаком Раджими. В нем он посетил первый раз имама. Халат, предназначенный Юргенсу, оказался не менее старым, потрепанным. Друзья оделись, осмотрели друг друга и остались довольны.
— Тогда, в шестнадцатом году, такой же вот халат сослужил мне верную службу, — произнес Юргенс, подвязываясь платком, — будем надеяться, что он выручит меня и теперь.
— Выручит, — твердо заверил Раджими. — Иначе Бахрам-ходжа и не взялся бы за это дело.
Через полчаса хозяин пригласил гостей во двор. Под навесом стояла арба с высокими бортами.
— Ложитесь! — сказал коротко Бахрам-ходжа. Юргенс и Раджими молча забрались на арбу и улеглись рядом на ее дно.
Имам самостоятельно, без посторонней помощи, стал накладывать на арбу снопы люцерны, предназначенные для пограничной животноводческой фермы. Делал он это умело, без спешки.
Луна опустилась за горизонт. Бахрам-ходжа уселся на передок и тронул лошадей. Выехав из кишлака, он спустился в сухое русло горного потока, и копыта лошадей звонко зацокали по каменисто-песчаному дну.
Ехали сравнительно долго. На полпути кто-то остановил арбу, спросил Бахрам-ходжу, куда он держит путь. Тот ответил, что везет корм на ферму. Встречный пожелал хорошего пути. Потом арба встала, имам слез с своего места, и до слуха Юргенса и Раджими донеслись его удаляющиеся шаги.
Было тихо. Слышались только всхрапывания отдыхающих лошадей, да где-то в ночной дали щелкали перепела.
Минут, примерно, через двадцать имам вернулся, сбросил несколько снопов на землю и тихо бросил:
— Вылезайте...
Без особых усилий Юргенс и Раджими выбрались из-под зеленого покрова, размялись, осмотрелись. Совсем близко впереди смутно вырисовывались контуры хребта. Слева теплились едва приметные для глаза одинокие огоньки, слабый ветерок доносил приглушенное мычание коров. Справа, метрах в ста, длинной темной полосой тянулась роща.
— Там ферма, — показал рукой влево имам, — а вам надо итти прямо, вот этой тропой. Прямо и прямо... Тут пять-семь минут ходу. Как перейдете неглубокий ручей, идите уже смело. Да поможет вам аллах!
Бахрам-ходжа уложил на арбу снопы, уселся сам и тронул лошадей. Ночная темень поглотила повозку.
Юргенс отвернул борт халата, сунул руку за пазуху и на груди почувствовал хрустящую бумагу.
Они стояли несколько секунд молча. Потом Раджими опустился на четвереньки, вгляделся в едва видимую тропку и поднялся.
— Пошли... — чуть слышно произнес он и резко махнул рукой вперед.
Шли медленно, осторожно, крадучись, стараясь не произвести никакого шума. Раджими — впереди, Юргенс — сзади.
— Фр-рр... — что-то выбросилось из-под ног. Оба вздрогнули и замерли.
«Туртушка... куропатка, с облегчением подумал Раджими. — Это хороший признак, но как она перепугала!».
Тронулись дальше. Борты халата цеплялись за кусты колючек, под ногами стали попадаться камни. Где-то близко журчал ручей. Тропка опустилась в неглубокий овраг, завиляла между кустами и вывела наверх. Огромные каменные глыбы встали на пути.
Раджими приостановился на мгновение, всматриваясь вперед, и зашагал уже смелее.
— Стой! Кто идет? — раздался голос из темноты.
Тишина была ответом. Юргенс и Раджими, точно по команде, бросились на землю.
— Кто здесь? Выходи! — приказал кто-то требовательно, но уже справа.
И тогда Раджими, извиваясь точно змея, ползком устремился назад, вниз в овраг, по дну его. Юргенс едва поспевал за ним на четвереньках.
«Бах!» — полоснул выстрел и гулко отдался в ушах. — «Бах!.. Бах!..».
Сзади беглецов слышался топот ног, сдержанные голоса. Юргенс обернулся — никого не видно.
«Бежать... уйти... темно, не найдут», — торопила мысль.
Впереди чернели контуры рощи. Там только там спасение!
Вот и сухое русло. Теперь недалеко. И тут можно бежать уже не пригибаясь. Юргенс на ходу сбросил о себя шапку, халат, пиджак. Во рту пересохло. Дыхание вырывалось со свистом.
Раджими бежал впереди, и Юргенс с трудом настиг его.
— Проклятие... как могло получиться?.. Кому мы доверились? — шептал он.
Снова раздались один за другим три выстрела, пули с визгом прошли поверху, и опять требовательный и грозный окрик:
— Ложись! Не уйдете!
«Это как сказать», — подумал Юргенс, вынимая из кармана восьмизарядный «Вальтер».
Кто-то приближался сзади, передергивая затвором винтовки.
Еще раз полоснул выстрел.
Сердце у Юргенса уже готово было выскочить, ноги подкашивались. До рощи остались считаные шаги, а сил нехватало. Нужно было передохнуть, отбиться и выиграть хотя бы одну-две минуты. Мозг Юргенса работал, несмотря на физическое изнеможение, четко и ясно. Он прекрасно понимал, что мертвый он никому не нужен, что стреляют не по нем, а поверху, для острастки, что его хотят измотать, загнать и взять живым.
— Стой! — уже совсем близко крикнул кто-то.
— Стой — как эхо отозвался другой голос.
Юргенс решился на крайнее средство. Он дал подножку Раджими, сбил его с ног и укрылся за его телом.
— Что вы делаете? — с хрипом вырвалось из горла у Раджими.
— Лежите! — приказал Юргенс и дал вперед в темноту один за другим четыре выстрела.
В ответ раздался чей-то сдержанный смех.
Юргенс выстрелил еще раз по звуку.
— За что вы губите меня? — взмолился Раджими и попытался вырваться из-под тяжелой руки Юргенса.
— Тише... — прошипел Юргенс.
— Вы с ума сошли!.. Оставьте меня, — брыкаясь ногами, бормотал Раджими.
Юргенс скрипнул зубами и пустил шестую пулю в затылок Раджими. Тот вздрогнул и замер.
«Осталось два патрона», — подвел итог Юргенс. Дышать стало легче. Впереди никто себя ничем не обнаруживал. Он ползком стал пятиться назад и почувствовал под собой траву. Значит, совсем рядом роща. Он полз минуту, две, три по мягкой душистой траве, устремив глаза туда, откуда грозила опасность, а когда ноги уперлись в кустарник, быстро вскочил на ноги. Вскочил и точно врос в землю: перед ним стоял человек в позе боксера. Удар... «Вальтер» отлетел в сторону. Правая рука повисла как плеть.
— Сюда, товарищ майор! — крикнул человек.
Кто-то приближался. Человек чиркнул спичку, прижег папироску. Юргенс вгляделся в лицо.
— Ожогин... — только и смог выдавить из себя Юргенс.
— Да, вы не ошиблись, господин Юргенс, — ответил тот. — Это я.
Никита Родионович был в том же парусиновом костюме, в котором встречал Юргенса, под расстегнутым пиджаком белела спортивная майка.
Подошли майор и капитан Кедров. Оба — в штатском. У Шарафова засучены рукава, во рту папироса, у Кедрова всклокоченные волосы.
— А ну-ка посветите! — сказал Шарафов.
Капитан Кедров включил карманный фонарь, и луч света упал на лицо Юргенса...
— Ну вот, — произнес со смешком Шарафов, — после воскресения из мертвых опять чуть было не попали в покойники.
— Он-то не попал, — зло буркнул Кедров, — а вот четырех своих сообщников успел отправить на тот свет.
— Но это уже последние его жертвы, — добавил Ожогин.
Бешеная ярость мутила сознание Юргенса. Он хотел что-то сказать, но спазмы схватили горло, душили, и изо рта вылетали лишь шипящие звуки.
Три дня спустя, поздно ночью, Шарафова вызвал к себе генерал. Средних лет, небольшого роста, с седеющей головой и умными серыми глазами, он в ожидании майора стоял у висящей на стене просторного кабинета карты и делал на ней пометки красным карандашом.
Когда вошел Шарафов, генерал отошел от карты, сел за письменный стол и, взглянув на часы, сказал:
— Мне бы хотелось знать, что нового выяснили вы по делу Юргенса — Заволоко.
— Я могу доложить, — сказал Шарафов.
— Пожалуйста. Садитесь.
— Я бы попросил вашего разрешения, товарищ генерал, — начал Шарафов, — коснуться немного истории. Тут есть интересные детали, объясняющие некоторую закономерность визита Юргенса именно к нам, в Узбекистан.
Генерал наклонил голову.
— В девятьсот четырнадцатом году, в первые месяцы войны, тогда еще в звании лейтенанта, молодой немецкий разведчик Карл Юргенс попал в русский плен.
Вместе с большой партией австрийцев он пересек Россию и был водворен в Самаркандский лагерь военнопленных.
Это как бы совпало с его жизненными планами. Начиная карьеру разведчика, Юргенс решил посвятить себя Востоку. Русский язык Юргенс начал изучать только вступив на военную службу, а свои познания в нем за время пребывания в плену значительно пополнил, умышленно общаясь с русской частью населения Самарканда.
Пока он еще не рассказал, что заставило его бежать из Самарканда в Афганистан в шестнадцатом году, но мне кажется, что были причины...
— И вам правильно кажется, — прервал его генерал и сделал пометку карандашом на листке бумаги. —
— Продолжайте.
— Значит, я не ошибаюсь, — вновь заговорил Шарафов. — Он пытается объяснить это тем, что ему попался хороший проводник, но мне не верится.
— Проводник Раджими?
— Совершенно верно. Раджими провел Юргенса до самого Кабула, и там они расстались. Жаль, что Раджими не остался в живых, он бы мог, вероятно, пополнить чем-нибудь показания Юргенса.
— Юргенс и сам их пополнит, — заметил генерал, покачал головой и улыбнулся. — В его распоряжении еще много времени.
— Детали его биографии, — продолжал Шарафов, — со времени возвращения на родину и до так называемого самоубийства вам уже известны. Тут только он немного добавил. Оказывается, американской секретной службе, уже после окончания войны, командование черного рейхсвера рекомендовало Юргенса, как специалиста по Востоку.
— Ну, а что он рассказал о Новосибирске?
— Ничего нового, товарищ генерал. То, что ранее сказал устно, теперь он подтвердил письменно. Пользуясь остановкой в Новосибирске, он убил гражданина Заволоко Казимира Станиславовича, за которым наблюдал с Варшавы. Свои документы транзитного пассажира он спрятал на трупе Заволоко, а его документы взял себе.
— Все?
— Да, все.
Генерал встал, подошел к карте и подозвал к себе майора. Там они постояли некоторое время в молчании.
— Сейчас я вам коротко объясню, — начал генерал, — почему лейтенант Юргенс в шестнадцатом году направился именно в Афганистан. Дело в том, что сразу же, как только началась первая мировая война, Германия стала развертывать агентурную работу против России в Иране и Афганистане. Для этой цели в Афганистан в пятнадцатом году прибыла группа немецких офицеров во главе с сотрудником министерства иностранных дел фон-Хентингом. Это была разведывательная группа, пытавшаяся прикрыть себя дипломатической миссией. В состав группы входили: полковник имперского генерального штаба Оскар Нидермайер, капитан-лейтенант Вагнер, лейтенант Фойгт и другие. К этому времени количество военнопленных немцев, но главным образом австрийцев, размещенных в Узбекистане, превышало уже сто тысяч. Вы понимаете, что это означало?
— Вполне, — ответил Шарафов.
— Так вот, — продолжал генерал. — Названная группа осела в Афганистане и начала работу по сколачиванию повстанческих формирований против России и по подготовке афганской военщины.
На горе, недалеко от населенного пункта Бабур-шах, здесь вот, — генерал показал отметинку на карте, — участники группы установили свою нелегальную радиостанцию для связи с Германией.
Примерно в то же время, в пятнадцатом году, из Самарканда совершила побег первая группа австрийских офицеров, возглавляемая разведчиками, и прибыла в Кабул.
Полковник Нидермайер тотчас же всех этих австрийских офицеров включил в активную подрывную работу.
Юргенс немного опоздал. По проложенному его солагерниками маршруту он бежал в шестнадцатом году. К этому времени названная мной группа немцев была уже разоблачена и под давлением России и Англии выдворена из Афганистана. Юргенс, вероятно, застал лишь связи, приобретенные Хентингом и Нидермайером.
— Это очень интересно, — заметил Шарафов. — Но почему теперь Юргенс не пошел по старому маршруту в Афганистан, а избрал новый?.
— Потому, что это путь более долгий и трудный, с одной стороны, и еще потому, что в Афганистане такие господа сейчас не в моде, — сказал генерал, прошел на свое место и вновь обратился к майору:
— Кстати, вы не помните, какие правительственные награды получили Ожогин, Грязнов и Ризаматов?
— Я знаю точно, — ответил Шарафов. — Ожогин имеет два ордена Красного Знамени, Грязнов — Красного Знамени и Красной Звезды, а Ризаматов — Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».
— А вы?
Шарафов смутился.
— А вы? — повторил вопрос генерал.
— Я награжден орденом Трудового Красного Знамени и Красной Звездой.
— Ага, ну, хорошо. Я вас больше не задерживаю.
ЭПИЛОГ
...Экспресс Москва — Берлин еще утром отошел от вокзала Варшавы, но впечатления, оставшиеся от посещения польской столицы, были настолько ярки, что весь день пассажиры шумно разговаривали, вспоминая виденное.
Варшава поднялась из руин и пепелищ, в которые превратили прекрасный польский город гитлеровские варвары. Многие улицы сохранили еще страшные следы разрушения, следы войны, но только следы. Когда экскурсанты спрашивали, почему не восстанавливают, а разбирают разбитые дома, варшавяне отвечали: «Мы их совсем уберем, здесь пройдут новые улицы, встанут дома, еще более красивые». И слова эти находили подтверждение на каждом шагу. Великолепные новые здания высились вдоль широких проспектов, и каждый чувствовал, что новые здания светлее, краше, радостнее, выше старых, что улицы стали наряднее, просторнее. Варшава словно раздвигалась, росла, молодела. Это была уже новая Варшава, столица новой Польши.
Поляки гордились недавно открытым, но уже ставшим знаменитым варшавским шоссе. Магистраль соединяла жизненно важные центры страны и представляла собой как бы живую ленту движущихся автомашин, поток которых не прерывался ни днем, ни ночью.
Андрей Грязнов слушал и смотрел на все с живейшим вниманием. Жители Варшавы много и охотно рассказывали. Рассказы продолжались и сейчас, в вагоне. В Берлин на фестиваль ехала группа польских студентов — участников ансамбля народной песни и танца.
Андрей уступил свою нижнюю полку студентке Варшавской консерватории и теперь устроился наверху, против Алима Ризаматова.
Внизу не прекращались разговоры. И все Варшава, Варшава... Молодежь восторгалась своей столицей, восторгалась шумно, радостно.
Кроме москвичей и поляков, в вагоне ехали корейские и китайские студенты. До Варшавы они были в центре внимания, не успевали отвечать на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон: кто мог воздержаться от соблазна поговорить с представителями нового Китая, героической Кореи? Студенты хоть и плохо, но уже говорили по-русски, и беседа шла, почти не прерываясь. То, что было трудно объяснить одному, дополнял другой, третий. Теперь зазвучало слово «Варшава», но чаще всего в вагоне упоминалось слово «Москва».
Андрей слышал, как любовно произносят это слово юноши и девушки, и ему каждый раз по-новому, по-особому делалось радостно. Глубокая радость возникала в груди. Здесь он москвич, так же как и Алим Ризаматов, как и другие делегаты Советского Союза. И Андрей всякий раз, когда к нему обращались, начинал волноваться, понимая, что его ответы должны быть ясными, верными, убедительными. Он — москвич. Он обязан все знать. «Не так-то просто быть москвичом, — думал он. — Это ответственно и сложно». И все-таки было необыкновенно хорошо от сознания того, что ты москвич, советский студент.
Грязнов принимал горячее участие во всех беседах. Ризаматов — наоборот, больше молчал. Он только с любопытством разглядывал спутников или смотрел в окно. За этим занятием он проводил большую часть времени.
Незнакомые земли мелькали мимо и навевали далекие, грустные воспоминания. Почему-то становилось тягостно, будто старое возвращалось вновь, напоминая о себе руинами зданий, воронками от снарядов и бомб, рытвинами старых окопов и траншей...
Поезд шел к Берлину. Позади остались Кутно, Познань, Франкфурт.
Германия... Когда пересекли границу, Алим заволновался. Впрочем, волнение испытывали все, это было заметно. Пассажиры потянулись к окнам, смолкли. Германия! Отсюда пришла страшная война. Отсюда ползла смерть, опустошившая земли, города. Отсюда летели бомбардировщики на Варшаву, Киев, Минск. Стоило лишь закрыть глаза, как возникали картины прошлого: рвущиеся бомбы, умирающие люди, бегущие по дорогам дети...
Тишину нарушил голос одного из студентов:
— Здесь мы были в сорок пятом году...
И сразу начались воспоминания: вон за тем домом шел бой, у этой станции разгромили батальон эсэсовцев, у той деревни подбили два танка...
Чем дальше на запад уходил поезд, тем больше было воспоминаний. Этими дорогами наступала Советская Армия, громя гитлеровские полчища. Враг, истекая кровью, откатывался к Берлину. Бои шли день и ночь...
А сейчас в окна глядели мирные поля, осенние нивы золотились на солнце, голубело светлое небо... Алим хорошо различал столь знакомые красноватые крестьянские дома с высокими крышами, деревянные изгороди, прямые ленты дорог. Вот роща, к ней тянется тропинка, извиваясь между посевами. По тропинке идет старик в шляпе, на плече у него лопата. Ризаматову кажется — это Вагнер. Такой же седой, в такой же шляпе и с лопатой. А может быть, действительно Вагнер, он ведь собирался уйти из американской зоны оккупации. Мысль увлекает и радует Алима, он касается плеча Андрея и, показывая на старика, говорит:
— Похож на Вагнера.
Андрей кивает головой, он, наверное, сам думает об этом.
— Где он теперь?..
— Здесь, здесь, конечно, — отвечает уверенно Алим и смотрит на скрывающегося в роще старика.
Долго делились воспоминаниями о старом друге. Алим уже рисовал себе встречу с Альфредом Августовичем и обязательно скорую.
Поезд ворвался в застекленную галлерею вокзала Шлезвигер и застыл у перрона. Был мягкий августовский вечер, теплый и ясный. Все вокруг сверкало праздничными огнями, гремела музыка, слышались радостные приветствия. Выбраться из вагона было не так-то просто. Встречать делегатов пришли немецкие юноши и девушки. Перрон заполнила молодежь в синих блузах, пионеры с живыми цветами. Андрей и Алим едва успевали отвечать на приветствия, каждому хотелось пожать руку делегатам. Кто-то взял их чемоданы, а взамен протянул огромные букеты. Звучали звонкие девичьи голоса. Говорили на польском, немецком, французском, английском языках. Огромный кишащий поток нес Андрея и Алима к выходу. И лишь только они оказались на улице, их оглушила громкая песнь. У вокзала стояли тысячи людей — они пели песнь о дружбе народов, торжественную, светлую песнь. Алим невольно улыбнулся. Он любил эту песнь и всегда подпевал товарищам на вечерах, демонстрациях. Он не ожидал услышать здесь, в Берлине, так далеко от его родины, песнь, созданную советским поэтом и композитором. Слов нельзя было разобрать, потому что пели по-немецки, и по-французски, и по-итальянски. Алим невольно подумал: «Вот так же поет молодежь в Париже, Риме» Лондоне, везде, где есть такие смелые юноши и девушки». Он стоял и улыбался. Ему было необыкновенно хорошо среди этой большой юной толпы, казавшейся одной дружной семьей.
Утро началось со знакомств. Вся гостиница была занята делегатами. Церемонии были отброшены: заходили запросто друг к другу в номера, жали руки, говорили. Говорили обо всем, но начиналась беседа обязательно со слова «Москва». Это были и вопрос и ответ в то же время. Андрей и Алим кивали головами — да, из Москвы, и вошедшие улыбались, потом показывали на себя — Бомбей! — Или — Мельбурн! Или — Италия, Вьетнам, Египет... Все советские делегаты были в центре внимания, в их номерах постоянно были гости.
После завтрака представитель Берлинского комитета Союза свободной немецкой молодежи пригласил делегатов осмотреть город, познакомиться с местами, где будут происходить массовые выступления в дни Международного фестиваля студенческой молодежи.
Желающих принять участие в экскурсии оказалось много и пришлось создать несколько групп. Из гостиницы вышли на Фридрихштрассе, и молодой экскурсовод, вероятно, впервые в жизни выполнявший эту роль, с воодушевлением стал рассказывать о восстановлении Берлина. Советский сектор силами самих берлинцев почти восстановлен, западные секторы попрежнему лежат в развалинах. Американские, английские и французские оккупационные власти умышленно не ведут работ по восстановлению города, все деньги, выколоченные из населения, идут на создание западно-немецкой армии, на подготовку к войне.
Спустились в метро. Андрей и Алим были поражены мрачным видом туннеля. Мрачные, сырые коридоры, тусклое освещение, серый камень. Невольно вспомнились светлые станции-дворцы московского метрополитена, солнечносияющий мрамор, высокие своды, скульптуры, художественная отделка стен. А здесь — мрачное, унылое подземелье, катакомбы какие-то. Экскурсовод словно понял взгляд московских гостей и сказал:
— Наше метро строили капиталисты, они не думали об удобствах населения, им нужны были только барыши.
Из метро поднялись на Потсдамскую площадь. Юноша продолжал показывать город, объяснял его достопримечательности. Экскурсия вышла на автомагистраль «Ост-Вест». Когда-то кайзеровская Германия, лелея планы завоеваний земель на востоке, дала этой улице символическое название. По мысли прусских генералов магистраль должна была стать началом кровавого пути немецких армий на поля Польши и России. Руины у Александровской площади, которую осматривали экскурсанты, красноречиво говорили сегодня, чем кончилась эта затея.
По Унтер-ден-Линден вышли к Бранденбургским воротам. Через эти ворота в 1933 году маршировали фашистские молодчики, неся с собой коричневую чуму, а в 1945 году через эти же ворота толпы пленных фашистов прошагали под конвоем воинов Советской Армии.
Недалеко от Бранденбургских ворот произошел случай, надолго запомнившийся Андрею и Алиму. На границе Западного и Восточного Берлина толпился народ. Улицу преградили штуммовские полицейские, не пропуская молодежь в восточный сектор. Откормленные, вооруженные американскими пистолетами и дубинками, они теснили толпу. Молодежь не расходилась. Наоборот, толпа увеличивалась, подходили все новые группы юношей и девушек. В руках у них были плакаты с изображением голубя мира. Одна из девушек протиснулась с плакатом вперед. Полицейский вырвал из ее рук голубя и бросил на мостовую. Но сейчас же несколько человек оттолкнули полицейского, подняли изображение голубя высоко над головами и прокричали: «Мир — миру!».
Экскурсанты с волнением наблюдали за происходящим. Толпа по ту сторону цепочки увеличивалась, напряжение росло.
— Это повторяется каждый праздник, — сказал экскурсовод, — западные оккупационные власти пытаются помешать единству немецкой молодежи. Но напрасно...
Он не договорил. Шум усилился. Толпа пришла в движение. Людская толпа приняла стройную форму колонны. Неожиданно впереди, перед самым полицейским кордоном, поднялось голубое знамя и заколыхалось на ветру. Знаменосец шагнул вперед, а вслед за ним и вся колонна.
Полицейские в замешательстве отпрянули, цепочка разорвалась, молодежь победоносно вступила на мостовую восточного сектора, и никакая сила уже не смогла ее остановить.
Снова начались приветствия, радостные возгласы, рукопожатия. Все обступили знаменосца. Экскурсовод, член комитета Союза свободной немецкой молодежи, первый обнял его, но сказал с укоризной в голосе!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |