– Я присоединяюсь к благодарности. – Алекс Тенин, покинув свой игрушечный австрийский мир, в размашистой Москве подрастерял винтажный лоск. Он стал проще, как будто воспоминания о молодости заставили его признать свои игры несерьезными.
Тем временем погас свет и поднялся занавес. В зале стало темно, и в этой темноте, скрывшей лица, стало удобно думать о своем. Хорошо было невнимательно, почти как дома, внимать звукам классических арий, с легким интересом следить за фуэте и па-де-труа, разглядывать костюмы, декорации, с любопытством улавливая движения в кулисах. В наступившем полумраке можно было, не таясь, оглядеть зал – ничего занимательнее, чем увлеченные сопереживанием людские лица, природа еще не создала. Зрители директорской ложи, томимые ожиданием, немного расслабились, и каждый уже думал о своем, не заботясь о выражении лица.
Вадим, нахмуренный, ждал выступления Али и сочинял слова поздравления. Он гнал от себя мысли о неизбежном выяснении отношений, которым придется заняться в ближайшем будущем. Фигура брата его раздражала своей красивой позерской монументальностью.
Досужий Тенин, наблюдая за братьями, думал о том, что родственникам дружить сложно. Единственный выход «вести себя с ними так, как будто видишь их раз в месяц». Правда, чьи это были слова, Тенин вспомнить не смог. Все случившееся с ним – появление дочери и встреча с ее матерью – он пережил удивительно спокойно. В глубине души Алекс всегда знал, что в его жизни обязательно случится нечто, что нарушит тщательно созданную эстетскую конструкцию – совершенства в жизни нет. Но Аля появилась вовремя – уже хотелось кого-то целовать по-отечески и не чувствовать себя нелепым и смешным. Уже думалось о завещании. «Какая коллекция книг! Жаль будет, если ее распродадут, растащат. И дом тоже жаль, я столько вложил сюда души. Наследники никогда не понимают, сколько стоит доставшееся им наследство. Они в этом смысле неблагодарны, и все же лучше, когда они есть». Уже бывали грустные, полные неясных томлений вечера. Если в молодости томление – признак приближающейся любви, то в зрелом возрасте это признак неясных разочарований. Уже хотелось непорядка, суеты вокруг себя, уже пугала тишина одиночества.
Сидя сейчас в ложе Большого театра, Тенин признавался себе, что время, проведенное с Алей, было одно из самых лучших в его жизни, поскольку он жил для кого-то, а это оказалось интереснее, чем жить для себя. «Странно, что не любовь вспоминаю, не приобретения, не успех. Вспоминаю прогулки по музеям с этой девушкой, своей дочерью. Дети – смысл жизни? Боже, как банально и как верно. Елена воспитала отличную дочь, или дочь выросла вопреки установкам матери. В этом еще придется разбираться – отношения у них не простые, это заметно. А что, пусть живет у меня. Дом огромный, обустроенный, приучу вести хозяйство. Это сложное, кропотливое дело. Господи, я о чем! Она же певица, она должна петь, гастролировать… Впрочем, время покажет…» Алекс Тенин улыбнулся – он не забыл, как Аля встретила новость о том, что она его дочь.
– Я привыкла думать, что мы с мамой одни. В чудеса я не верила до тех пор пока не появился Вадим. После всего, что случилось со мной, – пение, Зальцбург, концерты, успех, – я даже и не удивляюсь тому, что мы встретились. Вадим Алексеевич, он такой волшебник, как выясняется. А мы с вами ни о чем не знали, но, видимо, чувствовали…
– Мы с тобой, – поправил ее Тенин.
– С тобой… – повторила Аля и рассмеялась. – Еще долго буду путаться.
Что на самом деле чувствовала Аля, никто не узнал, ее поведение почти не изменилось. Скорее всего, привычка жить с матерью и воспитанная твердая убежденность, что так будет всегда, заставляли воспринимать Тенина как некий элемент новой, сказочной жизни, в которую ее ввел Вадим.
Елена Семеновна внешне сохраняла спокойствие – она была уверена в дочери, но в одеревеневшей от былых трудностей душе расправляли крылья мучительные сомнения. «Что важнее – вовремя помытая посуда или разговор по душам? Сделанные уроки или безумное в своей радостной беспорядочности воскресенье, совместные прогулки, блаженное ничегонеделание, беспорядок? В какой степени она была счастлива со мной? И почему я не нашла в себе силы быть иной? Доброй и великодушной быть сложнее, что бы ни утверждали иные умники. Строгость и жесткость – у них всегда под рукой удобные доводы. А веских причин для счастливой мягкости и безалаберности почти не бывает. Счастлива ли моя дочь, стоящая сейчас на этой сцене? Или она выполняет долг, свой дочерний долг? Была ли я честна с ней? Это большой вопрос, кто от кого зависел больше. Она моя опора, мой стержень. Повзрослев, такие дети не всегда счастливы в своей любви, как раз из-за этого». – Эти мысли были мучительны своей запоздалостью и отсутствием ответа на них. К остальному интерес у Елены Семеновны был небольшой, скорее вежливый. Даже к Алексу Тенину, человеку, которого она так когда-то любила.
Варвара Сергеевна, сидя между сыновьями, вспоминала мужа и их давний театральный вечер. Тогда они слушали «Евгения Онегина», а певица, исполнявшая партию резвушки Ольги, была так толста, что от ее тяжелых шагов качались бутафорские колонны. «Как не вовремя я это вспомнила!» – укоряла она себя, стараясь не расхохотаться.
Аля появилась неожиданно. Невидимый конферансье произнес фамилию Корсакова, а зрители директорской ложи внезапно очнулись, когда на сцене появилась фигура в черном длинном платье с белой розой у корсажа. На сцене Аля казалось высокой, статной – роста ей добавила высокая прическа. Когда наступила тишина и зазвучали первые звуки музыки, сердце Вадима сжалось – Аля еще не произнесла ни звука, а он своим чутьем, тем самым, которое привело его в этот бизнес, понял – это триумф. Спроси его, в чем дело, откуда такая уверенность, он не ответил бы. Но душу переполнял точно такой восторг и такое ликование, какое Вадим почувствовал тогда, под открытым окном Дома творчества.
Аля держалась свободно, ее жесты были скупы, но не скованны. Она спокойно смотрела в зал, а голос, все тот же голос с небольшой, еле заметной хрипотцой, звучал по-женски полно, сочно, уверенно. Вадим помнил все ее выступления – и тогда в Москве, и в Зальцбурге, и в Вене, куда они ездили по приглашению музыкального общества. Вадим уже мог сравнивать и понимал, что этот голос ему принесет миллионы, а Алю сделает не только богатой, но и всемирно известной. «Случилось!» – думал он и понимал, что создал звезду.
Они сидели близко, и он видел ее лицо, темные глаза, яркий рот. Вадим видел ее фигуру – уже не сутулую, тонкую, как бы изломанную, а с широким разворотом мягких полных плеч, высокую грудь, подчеркнутую глубоким декольте. И руки, полноватые, белые, – это были руки молодой женщины. «Она совсем другая стала. Я это знал, но увидел только сейчас», – Вадим вздохнул, и в это время зал взорвался аплодисментами. Аля склонилась в поклоне, выпрямилась, приняла цветы из рук выпорхнувшей из-за кулис девчушки и повернула голову в сторону ложи. Она увидела их сразу – поклонилась еще раз, специально для них, а потом улыбнулась такой счастливой, влюбленной улыбкой, что у Варвары Сергеевны зашлось сердце. Она поняла, что улыбка принадлежала Юрию.
Этот вечер был долгим. Закончился он в ресторане, куда всех пригласил Вадим. В отдельном банкетном зале он заказал большой стол. И были тосты, был смех, и плакала счастливая Елена Семеновна, а Тенин, наверное, впервые за последние двадцать лет напился, как напиваются русские художники, не соблюдая никаких условностей и правил. Аня горячо целовала Алю и приговаривала, что хорошо бы у нее была такая талантливая сестра, а то ее братья все больше черт знает чем занимаются. Варвара Сергеевна, внимательно следившая за сыновьями, на какой-то момент потеряла бдительность и стала выяснять рецепт хитро приготовленной рыбы. Вадим почти не ел, почти не пил и почти не разговаривал. Он принимал поздравления молча, с улыбкой и шутливым поклоном. Юрий, сидящий подле Али, нет-нет да и поглядывал на старшего брата с победным видом. Наконец принесли кофе, пирожные и фрукты. Собравшиеся тихо, по-семейному занялись десертом. И тогда встал Вадим.
– Внимание! Прошу слова! – Его голос прозвучал негромко, но все услышали и замолчали. – Аля, дорогая. Сегодня уже было сказано столько восторженных слов в твой адрес, что, прибавь я что-нибудь еще, показался бы безудержным льстецом. Поэтому я не буду говорить о необыкновенном голосе, таланте, красоте, трудолюбии. Я скажу совсем о другом. Аля! Во всем виновата ты. Виновата в том, что я не доказал теорему Ферма, не открыл нового математического закона, не защитил диссертацию, не стал профессором. Ты виновата в том, что я разучился пользоваться логарифмической линейкой и не могу уже даже сформулировать теорему о транзитивности параллельных прямых в пространстве. Ты виновата в том, что моя жизнь пошла наперекосяк и превратилась в рискованный трюк – кто знает, что на уме у этих молодых амбициозных начинающих певиц, которые выстроились в очередь у дверей моей студии. Аля! Ты нарушили покой моей семьи и испортила характер моей жены. Она до сих пор сомневается в том, что правильный перевод слова «продюсер» – это производитель, изготовитель, создатель, а не сутенер, плейбой, донжуан. У моего друга и соратника Бочкина, который отсутствует за этим столом по уважительной причине, к тебе, Аля, свои счеты – твой успех и перспективы, нарисовавшиеся в связи с ним, отвратили его от сладкой мечты детства. Он теперь не хочет ремонтировать старые лимузины, его теперь больше интересуют возможности меццо-сопрано.
Вадим перевел дух и окинул взглядом притихших гостей. Все слушали его внимательно, но ни один из присутствующих не решил, как следует отнестись к прозвучавшим словам.
– Тебе показалось мало, дорогая моя Аля, и ты расстроила мои и так не безоблачные отношения с братом. Мы боролись за тебя более ожесточенно, чем военные альянсы борются за свое присутствие в третьих странах. Аля, я тебя недооценил – твое воздействие превосходит влияние Гольфстрима на побережье Европы. А потому, пока не поздно, пока в воронку твоей потрясающей энергетики нас окончательно не засосало, я принял следующее решение.
Вадим достал из портфеля несколько больших конвертов.
– Вот. Я передаю тебе три конверта – три предложения от трех крупнейших мировых сцен. Выбирай. Аля, это означает, что ты теперь не связана с нашим агентством никакими обязательствами. Между тобой, твоей славой и твоим успехом больше нет никаких посредников.
Вадим передал конверты Але:
– Это – Милан. Это – Вена. А это – Нью-Йорк. Ни больше ни меньше. Желать удачи не буду – зачем удача, когда уже есть слава.
Тишина, повисшая в зале, Вадима напугала. На мгновение ему показалось, что сейчас все присутствующие дамы, включая железную Елену Семеновну, упадут в обморок. Он опять вскочил и, как завзятый председатель профкома, постучал по рюмке.
– Минуточку, маленькое добавление. Прошу учесть, что при необходимости нашим агентством Але будет оказана любая помощь. – Он помолчал и добавил совершенно по-детски: – Абсолютно бесплатно.
Разъезжались все поздно, растревоженные услышанным.
– Варвара Сергеевна, как же Аля будет теперь без Вадима? – Мать Али не хотела отпускать от себя Варвару Сергеевну.
– Ну почему без Вадима? Он же сказал, что в любое время готов прийти на помощь. – Варвара Сергеевна произносила слова машинально. Случившееся она переживала не меньше Алиной матери. За решением старшего сына она разглядела отчаяние влюбленного человека, жертвующего всем ради любимой. Даже своим собственным чувством. Варваре Сергеевне было жаль Вадима, хотелось увезти домой, быть рядом, успокаивать. Словом, делать все, что она не делала никогда. Вместе с тем ее практический ум и жизненный опыт призывали не верить до конца тому, что они сегодня услышали от Вадима. Старший сын уже превратился в успешного дельца и вполне умелого дипломата. За его поступком могли стоять расчет и умысел.
Домой Вадим и Галя ехали в полном молчании. И дело было не в усталости. Им нечего было сказать друг другу. Завершилась история, которая, словно адская кислота, разъедала их жизнь и семью. Случившееся сегодня в ресторане Галя приняла на свой счет, на счет их с Вадимом отношений. Ее вечные придирки, дурное настроение, ревность – все это вылилось в этот его шаг. Но радости у Гали не было. Она с тяжелым сердцем думала о том, что произошедшее сегодня отныне ляжет виной на ее плечи. Жертва, принесенная Вадимом, меняет их местами. Отныне виноватой во всем будет она. «Что ж, придется постараться», – подумала Галя и сжала ладонь мужа. Он не ответил ей, не повернулся к ней, и Галя со всей женской проницательностью поняла, что случившееся сегодня не было случайностью, не было добрым жестом, не было деловым решением. Этот шаг был просчитан, просчитан умом и, как это ни странно, сердцем. Он отпускал Алю, чтобы та вернулась. Но вернулась свободная в своем выборе.
Самолет играл в поддавки со временем – он летел навстречу уходящему дню. Аля сидела у иллюминатора и листала книгу про Нью-Йорк.
– Твой брат – удивительный человек, – сказала она вдруг, обращаясь к своему спутнику.
«Тоска в ее голосе мне почудилась? Или мама была права? – Юра откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Как можно себя чувствовать победителем, если соперник не считает себя побежденным?»
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |