— Квинт, ты ли это? — вскричал я и меня ужалила страшная мысль: неужели это осложнение, связанное с оживлением?
— Что поделаешь, Фил, но это я, — ответил он. — А ты принес нуль-пространство?
Это был его голос, но слышался он откуда-то издалека, слабый и тихий, как в плохом телефоне.
— Да, да, все в порядке. Баллоны заполнены.
— А мне дышать тяжело. Воздух разряжен и с глазами что-то неладное, все погрузилось в густой туман. Слух дрянной, стену протыкаю, порхаю — не хуже бабочки.
— Присядем-ка, — сказал я. Мысль лихорадочно работала. — Давно в таком состоянии?
— Погромче, Фил. Минут так пять.
— Погромче, Квинт. Расскажи по порядку.
— И рассказывать нечего. Был человек как человек. Ты задержался, я забеспокоился, потом стал таким. Сразу. Без всяких переходных состояний.
— Громче, Квинт!
— Сначала я не придал этому значения. Бывает же такое, что в глазах потемнеет. Но взлетев к потолку, испугался. Проткнул потолок и увидел чердак. Опустился вниз, а дыры на потолке нет. А ведь я продырявил его. Думал, может это сон, и щипал себя, и кусал. Больно. Скажи, я не сплю?
— К сожалению, нет.
— Я себя чувствую каким-то получеловеком. Бедный я. Наказанный я.
— Успокойся, Квинт. Ничего страшного нет. Веришь мне?
Он себе так не верил, как мне. Я старался внимательно рассмотреть его. Такие мелкие детали, как швы костюма, волосы, рисунок кожи — вообще были невидимы. Особенно неприятное впечатление производили безжизненные, пустые, как у скульптуры, глаза. Сквозь туловище просматривалась спинка стула. По мере сгущения сумерек Квинт, казалось, все более растворялся в воздухе. Я включил свет.
— Попрошу тебя в коридор не выходить. Соседей можешь напугать.
— Я так страшен?
— Нет, просто неприлично выглядишь. Соседи — люди пожилые. С физикой дела не имеют, а ты просвечиваешь. Как они на этот иллюзион среагируют, неизвестно.
— Выходит, я дырявый?
— Почему — дырявый. Не выдумывай. Мы, очевидно, столкнулись с новой формой болезни. Мне нет нужды обманывать тебя. Ложись-ка, Квинт, в постель, забудься сном и положись на меня. Неизлечимых болезней нет.
Я усиленно соображал. Болезнь болезнью. Но причем здесь полуневесомость? Уже третий час ночи. Квинт перевернулся в постели, вздрогнул и от слабого толчка приподнялся вместе с простыней сантиметров на тридцать, секунду повисел, потом, так и не проснувшись, опустился на край кровати, чуть побалансировал и свалился на пол. Я не стал будить его и, напрягшись, приготовился поднять. Каково же было мое изумление, когда я его совершенно без усилия оторвал от пола. Тело весило не больше полукилограмма. Держать на руках взрослого человека и не чувствовать его веса — ужасно. Кроме того, руки мои, как в густой строительный раствор, погрузились в тело Квинта. Во мне заговорила страсть исследователя, и я ладонью со значительным сопротивлением разрезал Квинта пополам. И ничего. Он спокойно спал. А уж не сплю ли я сам? Нет, это явь. А может, все вещи в комнате потеряли вес? Я схватил графин с водой, но он был куда тяжелее Квинта. Признаться, я растерялся. Но длилось это какой-то миг.
Я решительно направился думать в чулан и, мимоходом взглянув в шкафчик, обнаружил, что сосуд с нуль-пространством, тот, который помог мне избавиться от утюга, разгерметизирован. Догадка сразу осенила меня. Квинт, видно, нервничая, передвигал для успокоения содержимое шкафчика и нечаянно сдвинул рычажок на сосуде. Пружина открыла крышку, и высвободившийся остаток нуль-пространства мгновенно обволок Квинта. Но поскольку его было мало, оно окутало Квинта лишь тоненькой пленкой и он больше чем наполовину оказался в нуль-пространстве. Будь сосуд повместительнее, мне пришлось бы заказывать другую мумию.
Как помочь Квинту, я не знал. А он безмятежно спит, надеется. Однако помощь пришла сама. Утром он стал более заметен и самочувствие его улучшилось. «Эге, — сказал я, — значит, со временем нуль-пространство рассеивается, если, конечно, не плотно окутает тело».
После обеда Квинт пришел в нормальное состояние. Погрузив баллоны в машину, мы, не мешкая, отправились в тайгу.
Прибыв на место, мы просто не поверили своим глазам. Зрелище, не скрою, было мерзкое и отвратительное.
Муха заняла четверть неба, и невозможно было охватить единым взглядом ее контуры. Редкие, сухие сосны, стоявшие ранее здесь, она разнесла в щепы. Ураганный ветер от взмахов крыльев едва не валил нас с ног, тем более что притяжение в этом месте было слабым. Временами жужжание оглушало нас.
Клоп был невелик, всего лишь с трехэтажный дом. Он топтался над генератором и издавал неприятные свистящие звуки, заставляющие холодеть кровь в жилах. Кожные пахучие железы источали специфический запах. Членистый хоботок, а точнее целый хобот, подогнутый под голову, содрогался, пульсировал, а два длинных с наростами уса, давно уж разворотили близстоящие деревья.
Кружилась голова. Я с содроганием подумал, а что если перегорят генераторы? Тогда свободная от притягательной силы излучения эта отвратительная пара бросится в разные стороны в поисках пищи. А ближайшая пища — это мы.
Глядя выкатившимися глазами на клопа. Квинт попятился и споткнулся о трухлявый пень.
— Вот так клоп! И он меня кусал. Не поверю. Фил! Смотри! Этот нахал растопчет генератор.
Только тут я заметил, что стальной навес, прикрывающий генератор, уже наверное не первый день как сброшен клопом. Генератор лежал на боку и постепенно скатывался в неглубокую выемку, куда то и дело ступала нога клопа. Вместо того чтобы взяться за баллоны, я, повинуясь не знаю какому инстинкту, пренебрегая опасностью, ринулся под волосатые ноги клопа. Впрочем, волосинки были не тоньше оглобли. Но опоздал. Раздался хруст, и от генератора остались жалкие обломки. Теперь клоп был предоставлен самому себе и не замедлил этим воспользоваться. Я, как ошпаренный, вылетел из-под его ног. Клоп мгновенно почуял наш запах, с секунду потоптался, и лавиной двинулся на нас.
Спасение было только в скоростной машине, но он преградил к ней дорогу. Пришлось волей-неволей спасаться бегством. Массивная туша клопа ломала деревья, словно соломинки, земля гудела и дрожала. Преследователь настигал нас. Глупо и обидно погибнуть так, от какого-то несчастного клопа. Мы бросились в разные стороны. Клоп остановился, круто развернулся, поднял в воздух тонну грязи и кинулся за Квинтом. Как мне было жаль бедного моего фараона! Как он ни вилял, а это чудовище догоняло его. В самый критический момент, когда колюще-сосущая трубка почти касалась Квинта и вот-вот должна была вонзиться в него, он вдруг взмахнул руками и исчез. Клоп застыл на месте. Убедившись, что он не собирается бежать, я, поборов отвращение и страх, осторожно приблизился к нему. Рискуя быть раздавленным, пополз между согнутых членистых ног по направлению к голове и увидел Квинта. Он с разбегу угодил в узкий, но глубокий овраг и теперь живой и невредимый лежал на дне.
— Крепись, Квинт! — крикнул я. — Ты же фараон, не забывай.
Я бросился к баллону, чтобы покончить с клопом, боялся, что нуль-пространство охватит и Квинта. Ничего не поделаешь, надо мчаться домой за запасным генератором. Заверив Квинта, что он будет спасен, я вскочил в машину и развил предельную скорость. На подступах к городу машина внезапно остановилась. Тьфу! Такая мелочь. Разрядилась батарейка карманного фонарика. А без нее машина мертва. Всегда у меня так: как начнутся срывы, так и потянутся цепочкой.
Дальше я мчался за счет мускульной энергии собственных ног. Удивляюсь, как мне повезло. На дороге, шедшей под уклон, меня бесшумно обогнало такси с выключенным мотором. Я вовремя спохватился и зычно крикнул: «Стой!». Крик был услышан, такси остановилось и шофер, добродушно улыбающийся дядя, доставил меня до дому. Велев ему обождать, на что он сразу согласился, я метеором влетел в комнату, обмотал сорокакилограммовый генератор ремнями, раскачал его, закинул за плечи, выскочил в коридор и пронесся мимо ошеломленных соседей. Дядя Коша при этом приставил указательный палец ко лбу и выразительно им повертел. Пусть вертит. И тут я вспомнил, что не взял фонарик. Пришлось возвращаться, и снова пронестись мимо соседей. Дядя Коша больше пальцем не вертел. Он просто бессмысленно округлил глаза.
Шофер меня ждал. Есть же хорошие люди!
Через десять минут я был у своей машины. Заменив батарейку, включил двигатель и скоро увидел клопа. Он все еще не терял надежды достать лежащего в овраге, уже побелевшего, Квинта. Подрыв лапами землю, клоп приблизился к нему, трубка почти касалась несчастного. Квинт старался не дышать, боясь, что при вдохе грудь подымется и жало вонзится в нее.
Я настроил генератор. Клоп повернулся и, влекомый излучением, кинулся на меня. Я этого ожидал и, положив генератор, отбежал в сторону. Теперь клоп был не опасен. Он бестолково затоптался на месте.
Квинт с моей помощью выбрался из оврага и сел на жухлую траву.
— Тяжело? — сочувственно спросил я.
— Дай отдыш-шаться. Никогда не думал, что дышать такое удовольствие.
Я сочувственно смотрел, как жадно он глотает воздух, а потом сказал:
— Пора кончать с этой мерзостью. Мало ли какой фокус они еще могут выкинуть.
Один баллон мы поставили метрах в тридцати от мухи. Ближе нельзя: она могла крылом сбить не только баллон, но и нас. Ей что!
Выждав удобный момент, когда она затихла и ветер прекратился, мы открыли вентиль и с помощью прихваченного раструба направили «струю» нуль-пространства на муху. Не успел баллон полностью опорожниться, а она уже исчезла. Она была неизвестно где. С клопом покончили точно так же быстро и аккуратно. Квинт даже разочаровался:
— Все?! Поучить бы следовало идола!
— Ну, ну, успокойся, — сказал я. — Избавились от них и довольно. Едем. Скафандры нас ждут. Кончать надо.
Глава пятая
Фотонит. Скорость света — не предел. Четвертое измерение. Новая загадка.
Приехав домой, Квинт без лишних разговоров уселся за ядростанок и завертел рукоятками. А я задумался над тем, как сделать для скафандра шлем, чтобы он был прозрачным. О стеклах и каких-либо там полимерах не могло быть и речи. Перископические очки меня тоже не прельщали. Шлем должен быть создан из света, из фотонов. Но покоящихся фотонов не существует — в природе, по крайней мере. Да, но ведь и искусственных химических элементов в природе нет, однако человек их получил. Почему же не попробовать получить покоящиеся фотоны? Несомненно, это невероятно трудно, но выполнимо. Требуется всего лишь остановить свет. Тогда его можно держать и хранить где угодно. А если его, образно выражаясь, накачать под большим давлением в прочные стальные тюбики с диафрагмированными отверстиями, то получатся миниатюрные, превосходные фонарики. Своими соображениями я поделился с Квинтом.
— Насколько я знаю, — с солидностью настоящего ученого сказал он, — масса покоя фотона равна нулю. Значит, он существует только в движении. Остановить фотон — значит прекратить его существование, а раз свет состоит из фотонов, выходит, и света не будет. Что-то мне не ясно.
— Смотря как рассуждать. Свет, кроме волновой природы, имеет еще и корпускулярную. И та и другая объясняют его многочисленные свойства. Фотон представляет собой волну-частицу. Мы волну уничтожим, а частицу оставим, то есть получим чистенькие фотоны. Ведь благодаря только волновым свойствам свет распространяется в пространстве. Лишив его этих свойств, мы тем самым остановим его.
После бесчисленных хитроумных экспериментов мне удалось получить твердый свет, что явилось для меня приятной неожиданностью. Впрочем, я это предугадывал, но не надеялся на положительный результат за такой короткий срок. Случилось это непредвиденно.
«Накачав» свет в толстостенный разъемный стальной шар, я удалился в чуланчик. Там, в полной темноте, открыл отверстие, надеясь увидеть вырывающийся свет, но он не появлялся. Озадаченный, я начал ковырять в отверстии иглой, думая, что оно засорилось. Игла упиралась во что-то твердое. Тогда я рискнул раскрыть шар и зажмурился, боясь ослепнуть от мгновенно освобожденного света, но его не было. Куда же он делся? Ведь он был в шаре.
Удрученный, я вышел к нетерпеливо ожидавшему меня Квинту. Он сразу догадался, что меня постигла неудача, и я впервые не знал, что ему ответить. Он забрался в чулан, что-то там шевелил, передвигал, громыхал, чихнул и, наконец, закашлявшись, вышел и сказал:
— Тоже, наверно, не лучше скафандра. Пошарься-ка в ботинке.
Я стоял поглощенный думами, как вдруг почувствовал какое-то легкое прикосновение к щеке, потом к губам. Я схватился за них и наткнулся на что-то круглое, твердое и гладкое. Сомнений быть не могло: это был твердый свет, названный заранее фотонитом, потому что он состоял из спрессованных, неподвижных фотонов. Пальцы мои сжимали невидимый шар. Если ядронит был невидимо-черным, то шар был абсолютно прозрачным и почти невесомым. Я даже не попытался его взвесить, зная, что это бесполезно, так как весь свет, получаемый Землей от Солнца, не весит и полутора килограммов, а на шар его ушла неизмеримо малая часть. Он свободно парил в воздухе, пока случайно не наткнулся на меня. Странно держать его, ощупывать, гладить и совсем не видеть. Квинт, как дитя, забавлялся шаром, перекладывая из одной руки в другую, пробовал на зуб, лизал, щелкал по нему.
Подвергнув фотонит испытаниям, я убедился, что это идеально твердый и прочный материал. Тонкую пластинку из него невозможно ни сломать, ни согнуть, ни пробить. Без него нам в космос лучше и не соваться.
— Как камень под кепкой-невидимкой, — сказал про фотонит Квинт.
— Камень против него все равно, что лебяжий пух против алмаза.
— А зачем нам фотонит? Скафандры, я понимаю, чтоб дождь нас не мочил.
Наконец-то Квинт заинтересовался, для чего все это мы делаем. А не пора ли рассказать ему обо всем? Пора. Но начать надо не с профессора. И я спросил:
— Ты не задумывался над тем, кто тебя убил?
— Признаться, Фил, думал. Еще как думал. Но не знаю кто. Я иногда вспоминаю свою прошлую фараонью жизнь, но не говорю тебе об этом. Сам знаешь, был я жестоким деспотом. Не мудрено, что меня убили и, замечу, правильно сделали. А того человека я бы хотел знать.
— Есть возможность познакомиться с ним.
— Ты хочешь его оживить? — подскочил Квинт. — Уж я с ним поговорю. Нет, нет, по-деловому, по-современному и честно. Где он? Веди к нему.
— Его нет. Есть другой способ увидеть его. Однажды, когда ты был еще мумией, я поспорил с одним человеком, утверждавшим, что человечество никогда не увидит свое прошлое. Я решил доказать обратное. Раньше у меня не было подходящего материала для скафандров, способных защитить тело от холода мирового пространства и разных губительных излучений. Теперь они есть. Нам нужно вырваться в космос и развить сверхсветовую скорость.
Я умолк, ожидая, как на последнюю фразу среагирует Квинт. Он потрогал подбородок, потеребил его и неуверенно выдавил из себя:
— По-моему, Фил, ты перегнул немножко. Ведь скорость света предел. Ты сам говорил. Это окончательно и бесповоротно доказано.
— Правильно, но не совсем. Посчитай-ка. От прожектора на расстоянии пятисот километров помещен неподвижный экран. Прожектор вращается на вертикальной оси со скоростью сто оборотов в секунду и испускает тонкий луч. С какой скоростью будет скользить «зайчик» по экрану?
Квинт прикинул в уме и сообщил:
— Получается триста четырнадцать тысяч километров в секунду. Но, Фил, «зайчик» же не является носителем информации от одной точки экрана к другой, он не может быть средством причинной связи явлений.
— Нас это не касается. Главное, сверхсветовая скорость возможна. Или представь себе мысленно, что у тебя зеркальце и ты направляешь луч на звезду. Теперь едва уловимое движение рукой и «зайчик» почти мгновенно перескочит на соседнюю звезду, а между ними лежит бездна в сотни световых лет. Представляешь, какая скорость у «зайчика» будет? Его роль мы и примем на себя. Изображение убийцы и тебя самого в настоящий момент находится от вас на расстоянии шести тысяч световых лет и мы покроем его. Настроиться на волны, несущие изображение, представляет, конечно, трудность, но мы должны ее преодолеть. Построим сверхчувствительный приемник — хроноскоп, который позволит нам быстро и безошибочно получать четкие объемные изображения.
— Непонятно, как же мы вырвемся в космос? Чем будем питаться? Без ракеты не обойтись.
— Обойдемся. На строительство межзвездного корабля уйдет не один год, потребуются колоссальные средства, громадные запасы горючего, целая армия рабочих, а к скорости света мы даже не приблизимся. Но если мы этого и достигнем, то даже разреженный межзвездный газ испепелит ракету, несмотря на то, что он в десятки тысяч раз разреженнее лучшего лабораторного вакуума на Земле. Я уж не говорю о метеоритной опасности. Это все равно, что лететь на мыльном пузыре к Луне. Ты думаешь, человек полетит к звездам на ракетах? Никогда! Ракеты будут хозяевами лишь в солнечной системе. Все фотонные, аннигиляционные и прочие ракеты имеют только теоретический интерес. Человек достигнет звезд другим путем. Каким — еще никому неизвестно. И не будем гадать об этом. Мы же построим сверхмощный лазер, с дистанционным управлением, способный непрерывно посылать луч в пространство. Мы можем превратить вершину луча в твердый свет, в фотонит, и с комфортом устроиться на нем. Дальше нас понесет сам луч. Управляя лазером, то есть изменяя угол наклона луча, мы будем описывать гигантскую дугу, удаляясь от земли, и развивать какую угодно скорость.
— Послушай, Фил, ты говорил, что световое давление отталкивает лишь частицы с массой в одну триллионную грамма. Как же нас, таких тяжелых, понесет луч?
— А для чего я открыл нуль-пространство? Не для забавы же. Окутаем им себя, и по отношению к лучу нас будто не станет.
— Хорошо, но ведь при световой скорости масса тела становится бесконечной. Помнишь, сам говорил, что масса есть не только мера количества вещества, но и мера инертности тела. При больших скоростях инертность противится дальнейшему разгону. Для постоянного ускорения тела требуется все большая и большая энергия, а масса противится, инертность все больше возрастает, все больше требует энергии, и наконец, энергии всей Вселенной не хватит, чтобы разогнать тело до световой скорости, потому что в этом случае масса его станет бесконечной. А этого в природе не может быть.
— Молодец, Квинт, правильно рассуждаешь. Но то в природе, а то у нас. Большая разница! На то мы и люди. Факт, что луч понесет нас. Согласен? Ведь мы же будем в мешке из ничто.
— Да, но это опасно, Фил. Значит, мы будем бесконечными, необъятными, как Вселенная. Мы собою вытесним всех и все. Масса головы станет бесконечной, каждый волосок на ней тоже. Страшновато! Мозг-то тоже станет бесконечным. Как же мы будем соображать и смотреть бесконечными глазами? А если я захотел высморкаться, в каком месте браться за нос, если он всюду бесконечен?
— Вот я и хочу испытать это, почувствовать на себе. Не всякому дано испытать прелесть такого состояния. Вот так, Квинт!
— А дальше? Что дальше, Фил? Когда обгоним свет, что же с нами будет? Сверхбесконечными станем? Или вообще нулями?
— Что дальше будет, никто не знает. Вот первыми и узнаем.
— Опасное предприятие. Может, оставим его? Зачем нам этот убийца?
— Боишься?
— Ай, ай, Фил, не говори так, не причиняй мне боль. Я готов следовать за тобой хоть в желудок крокодила.
— Дело, Квинт, не только в убийце. Это дело второстепенное. Лететь нужно для того, чтобы спасти одного профессора.
— Какого профессора? Я не знаю никакого профессора!
— Он занимался очень важными вопросами. И однажды его аппаратура по неизвестным причинам сгорела, а профессор исчез.
— Сбежал?
— Я говорю исчез. Его нет ни на земле, ни под землей.
— А… догадываюсь. Он уже опередил нас и умчался в космос. Сейчас с ним там что-то случилось и он взывает о помощи.
— И в космосе его нет.
— Так где же он тогда? В царстве Анубиса?
— Он в четвертом измерении.
— О, Фил, этого я не слышал. Это какое такое измерение?
— Трудно объяснить. Мы живем в трехмерном мире. Все измеряется длиной, шириной и высотой. Правильно?
— Да, я хоть и худой, но объемистый и имею высоту. Смотри, метр семьдесят, — Квинт встал и положил ладонь на голову.
— А теперь представь, что ты роста не имеешь. Совсем нуль.
— Сплющился?
— Как хочешь. В общем, ты стал абсолютно плоским.
— Тоньше атома?
— Говорю же тебе, нулем по высоте. Как тень. А все остальное без изменения.
— Я стану пятном, Фил, я не смогу жить.
— Сможешь. Это же чисто умозрительно. И все люди на земле станут такими же. И я тоже.
— Ну, тогда ничего.
— И вот мы живем, о высоте и толщине никакого понятия не имеем, для нас это третье измерение просто невообразимо. Горы плоские, деревья плоские, все плоское и земной шар нам кажется плоским. Живем мы в этом двухмерном мире, а на самом-то деле на шаре, и однажды плоские люди, неважно для каких целей, построили по окружности замкнутый плоский забор. За ним другой, уже большего размера, окружающий первый. И так дальше, много-много концентрических заборов. Каждый внешний, разумеется, по окружности будет длиннее предыдущего и на него соответственно уйдет больше стройматериалов, плоских досок или чего там, не знаю. Наконец, построили самый длинный забор. По трехмерному — это на экваторе. А строительство продолжается. И тут замечают, что такое? Следующий забор, хоть он и охватывает самый длинный, а получился короче и материала потрачено меньше. А последующий еще короче этого и так дальше. Трехмерным-то это понятно, а им каково? Шар же в их понятии плоский, объем для них невообразим. Ох и поломали же головы они. Как? Зачем? Почему? Целый научный переполох. Ты это понял, Квинт?
— Да, да. Но к чему ты это говорил, не понял.
— Подожди, сейчас. А что такое четырехмерный мир? Тот, где находится профессор. Допустим мы, нормальные трехмерные люди построили из жести над земным шаром оболочку, такую скорлупу. Над ней другую, уже больше первой, и жести на нее ушло больше. Потом третью, четвертую… Строили, строили, уже поглотили солнце, ближайшие звезды, уже галактику, наконец миллиарды галактик, уже и Метагалактику и вдруг заметили, что на очередную скорлупу ушло меньше жести и она стала меньшего размера и в то же время охватывает предыдущую скорлупу. Уразумел? А следующая еще меньше, и еще, и еще, и еще.
— Но-о! Так не может быть. Не-е.
— А помнишь плоских? Они тоже говорили так о своем все уменьшающемся заборе. И мы в таком же недоумении с этой скорлупой. В этом и заключается суть некоего таинственного четвертого измерения. Немного-то мы знаем о нем.
— Что же там профессор делает?
— Ванну принимает, — усмехнулся я.
Квинт принял это за истину и озабоченно спросил:
— Как мы его оттуда вытащим?
— Вот узнать об этом и полетим в космос. Изображение бумаг профессора, где есть формулы и схемы, унеслось в виде световых лучей в космос. Будем догонять это изображение и читать. А по пути свернем и посмотрим, как тебя убили. Когда же вернемся на Землю, тогда и будем вызволять профессора.
— Он же, Фил, за это время умрет. И неизвестно, сделают ли из него четырехмерники мумию.
— Он не умрет. Для него что минута, что тысяча лет — безразлично.
— Надо спасти его, Фил, правильно. Я буду работать… как этот… зверь такой есть. А когда мы вернемся?
— Когда? О-о-о, Квинт, этого я не учел. Мы же перенесемся в будущее. Точно не могу сказать, но во всяком случае вернемся не раньше, чем лет через тысячу. Это самое малое. А может и через сто тысяч, ведь как идет время при сверхсветовой скорости — неизвестно. Ах, как жалко!
— Профессора?
— Супругу его, Лавнию. Детей его. Обнадежил я всех. Садись, Квинт, за станок, а мне нужно зайти к ним.
Я достал бумажку с адресом «Поищнева 12-2». Искать пришлось довольно долго. Я не знал этой улицы, но ведь не в пустыне живу. Спросил у пятого, десятого и нашел нужный мне адрес. Лавнии дома не было. В детской возился с телевизором мальчик лет восьми.
— Где мама? — спросил я.
— Ушла за резисторами и лампами. Сейчас придет.
— Разбираешься? — кивнул я на телевизор.
— Папа научил. Когда он приедет, возьмет мне по списку много деталей. Робота буду делать. А вон мама пришла.
Увидев меня, Лавния вскинула брови и положила сверток на краешек книжной полки.
— Вы?! Что-нибудь случилось?
— Нет. Но сообщение для вас важное.
Она пригласила меня в кабинет Бейгера. Не знаю, как ухитрялся профессор работать за маленьким низеньким столиком, сидя на жиденьком стульчике. В углу стояла пустая проволочная корзина, а три стены занимали стеллажи с книгами. Я бегло пробежал глазами по их корешкам: энциклопедии, справочники, издания по физике, математике, медицине, солидные научные журналы.
— Не любит он комфорта, — как бы оправдываясь, сказала Лавния. — Ограничивает себя в удобствах. Так что у вас? Говорите.
— Очевидно, профессор Бейгер, как ваш супруг, потерян, — без предисловия сказал я.
— Как? Он погиб?
— Нет, мы спасем его. Он будет жить, будет работать. Сядьте, пожалуйста, я постараюсь вам все объяснить.
Я рассказал ей о своих предположениях, о подготовке к полету в космос за погоней изображений бумаг профессора и затронул часть раздела теории относительности о ходе времени в разных системах отсчета.
— Теперь вы понимаете? — закончил я.
— Боже! Неужели это единственный выход?
— Конечно, можно вести исследования, разрабатывать и пробовать на земле. На это уйдут годы, а то и вся жизнь. А где гарантия успеха? Ведь надо же создать точно такую аппаратуру, что сгорела в лаборатории Бейгера. Имеется прямой риск вообще ничего не добиться. А так я действую наверняка: пусть через тысячи лет, но возвращу профессора в наш мир.
Лавния сокрушенно покачала головой.
— Столько времени. Не выдержит он.
— Что вы! Он даже и не знает, где находится. Для него это миг. Он жив, хотя и не живет в нашем понимании. С какой мыслью он нырнул в четвертое измерение, с такой же мыслью и вынырнет оттуда и даже не заметит, что исчезал. Он просто как бы моргнет глазами. Сейчас его мысль растянулась, застыла на какой угодно срок, без нашего же вмешательства она застынет навечно.
Лавния сдавила пальцами виски и, казалось, не слышала меня. Наконец она стряхнула с себя оцепенение.
— Как страшно. Но я перенесу это. От судьбы никогда не уйдешь. Хорошо. Бейгер будет жить. Без нас. Мне остается только смириться.
— Хочу вам еще одно сказать. Пусть у вас совсем не гаснет надежда. Я в чудеса не верю, но где-то в подсознании у меня сидит мысль, что вы с Бейгером еще встретитесь. Не теряйте надежды. Все может измениться.
Я перевел взгляд на книги и увидел торчащий из звездного каталога уголок бумаги.
— Разрешите, — я взял каталог и, воспользовавшись бумагой как закладкой, раскрыл его. На сложенном вдвое листе была нарисована схема, напоминающая солнечную систему. Планет было двадцать шесть. Под центральным кружком с лучами было от руки написано «Ригель», а под девятым кружком, затушеванным карандашом, — «ПНЗ» и несколько букв с цифрами: "О2 25%, m 3,2x1020, t 297°K, 26 час, 260 лет". Я сразу ухватил суть и протянул лист Лавнии.
— Вам эта схема знакома?
— Впервые вижу. Что она означает?
— Это почерк Бейгера?
— Да, рука, похоже, его.
— Поразительно, как он узнал эти данные. Видите, здесь изображена звезда Ригель. Это в созвездии Ориона. Световой луч от Земли до Солнца идет восемь минут, а чтобы добраться до Ригеля, ему потребуется шестьсот с лишним лет. Представляете, какая даль? Никакими телескопами, никакими измерениями, не то что у Ригеля, а даже у самой близкой звезды в созвездии Центавра планеты не обнаружены. Уж очень они далеки. А тут, смотрите, целая планетная система. Да какая богатая. Мало того, у этой девятой планеты, названной почему-то ПНЗ, есть важные характеристики. Кислорода в атмосфере 25%, масса меньше земной, средняя температура, очевидно, у поверхности, 297° по Кельвину, значит, плюс 24° по Цельсию, продолжительность суток 26 часов, период обращения планеты вокруг светила равен нашим 260 годам. Можно смело предположить, что на ней есть жизнь, может быть, даже разумная. Что вы на это скажете?
— Не знаю. Хотя постойте. Мне Бейгер как-то говорил про эту звезду, про Ригель. Будто она больше и горячее Солнца. Ну почему я такая бесталанная? Я не понимала, шутил он или говорил всерьез. Вообще-то он шутил редко и без улыбки. Про прекрасную планету говорил. Я ничего не понимала. Откуда у него что берется. Если б я знала… ах, если б я знала, что так случится. Когда вернется из больницы мой сын, я с ним вас познакомлю. Он должен что-то знать.
— Буду рад. Это новая загадка Бейгера. Полагаю, что между ней и его исчезновением существует какая-то связь. Может, по ходу дела кое-что выяснится. А пока ничего не меняется. Я готовлюсь к полету. До свидания, Лавния. Я буду вас навещать. А сына сразу же посылайте ко мне.
Глава шестая
Фиолетовый глаз. Вынужденное бегство. Младенец. Сказочный рост. На чердаке.
Загадочная планета ПНЗ овладела всем моим существом. Откуда Бейгер получил о ней такие подробные сведения? Почему именно эта планета интересовала его? Ответа ждать не от кого. Надеяться можно только на самого себя. Придется собственными глазами взглянуть на планету. А заодно выяснить, пусто ли межзвездное пространство. А вдруг потухших звезд больше, чем видимых. Мне все нужно знать, не в парк собрался, во всем надо самому удостовериться, чтоб трасса была чистенькой, без мусора.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |