Александр Ефимович Шепиловский 14 страница

В сотнях парсек от Андромеды я включил поворотное устройство иразера. Мы не заметили, как вторглись в окраины своей галактики. Теперь нужно было быть особенно внимательными. Я нацелился на третью спиральную ветвь, где находилось Солнце. И вот, наконец, до него осталось каких-то двести миллионов километров.

Земля приближается. Мы различаем перевернутые, клочковатые контуры материков. Отметив про себя, что над нами восточная часть побережья Средиземного моря, я стравил нуль-пространство. От волнения сердце бешено гнало кровь. Сколько лет прошло. Наш счетчик времени стал беспричинно барахлить, показывая самые несуразные цифровые значения. Внизу безводная каменистая пустыня, переходящая в скалистые отроги гор. В западной части она обрывалась гладью синего моря. Никаких следов цивилизации. Никаких следов деятельности человека.

Едва приземлившись на покатое с россыпями базальта плато, мы с горячей поспешностью отвинтили люк и буквально вылетели из кабины.

— Добрались-таки! — ликовал, пританцовывая, Квинт. Он обнял меня и давай трясти. Сцепившись, мы повалились на землю и весело, как дети малые, принялись барахтаться.

— Ну вот, — отдышался Квинт. — Дома. Не пойму, это заповедник? Эй! Люди!! Челове-е-ек!

— Заповедник в пустыне, — размышлял я. — Зачем? Непонятно. Нет, тут что-то не то, что-то не так.

Сердце мое беспокойно заныло. Нет худшего состояния, чем неизвестность.

Солнце клонилось к закату, но жгло немилосердно. Я предложил взобраться на одиноко торчащую к востоку от нас скалу.

— Для лучшего обозрения, — догадался Квинт и, вприпрыжку подбежав к скале, как заправский альпинист, ловко вскарабкался на отполированную ветром округлую вершину.

— Вижу людей, — оповестил он. — Всадники на верблюдах. Движутся, как неживые.

«Что за ерунда, — подумал я. — Уж не мираж ли видит Квинт?». Нет, действительно, это были верблюды. Никак не ожидал я через тысячелетия встретить на Земле кочевников-бедуинов. А это, без сомнения, были они.

— Похоже, идет репетиция к съемкам фильма, — предположил Квинт.

— Какая там репетиция? — не согласился я. — Перед нами сама жизнь. Но почему она не изменилась?

— Бежим узнаем, Фил. Они останавливаются на ночлег, усталые, голодные.

В этих широтах ночь наступает быстро, и уже сумерки окутали пустыню, когда мы приблизились к путникам. Но поговорить с ними не пришлось. Едва увидев нас, эти кочевники, — а их было шесть человек — испуганно вскочили на верблюдов и никакие наши окрики не могли их остановить.

— Вот шальные! — с досады, но не зло, бросил им вдогонку Квинт. — Бестолковые! Бестолко-о-вы-е!

Мы вернулись к кабине. Профессор продолжал шагать к станке. Мы не стали пока тревожить его.

Неужели за тысячелетия жизнь на земле не изменилась? Я лежал, думал и, разглядывая чистое небо, вдруг громко хмыкнул. А созвездия? Они почти те же, что во время нашего отлета. А ведь за сотни веков они должны неузнаваемо исказиться. Эта загадка не давала мне покоя.

— Не спится? — сочувственно спросил Квинт. — Меня тоже что-то сон не берет. Надо связаться с Ужжазом. Разбудить его.

Я не ответил. Ох, что-то тут кроется! Скверно я провел первую ночь на земле. Ворочался, впадал в полузабытье, видел отрывочные нелепые сны. Но к Ужжазу пока обращаться не решался.

После завтрака мы определили точные координаты нашей стоянки. Сверившись по карте, узнали, что в пятнадцати километрах к югу находится Иерусалим.

Мы не стали ждать, когда на нас наткнутся люди. Мы сами пошли к ним, взяв направление на Иерусалим. Протопали треть пути и никаких признаков жизни, лишь юркие ящерицы изредка выскакивали из-под ног. Не чувствовалось приближения большого города.

Неожиданно Квинт остановился, покрутил головой и поднял указательный палец кверху:

— Слышу звуки. Шум и звон. Топот.

Прислушался и я. В наступившей тишине ухо уловило слабый гул, доносившийся из-за скалистого гребня, вдоль которого мы шли.

Взобравшись на гребень, мы опешили. По степи двигалось несколько людских потоков. Все они направлялись в одну сторону — к Иерусалиму.

— Ой-е-е-ей! — протянул Квинт. — Откуда их столько?

Он хотел ринуться им навстречу, но я его остановил.

— Не торопись. Подождем. Встанем-ка за этот выступ.

— Встанем, Фил. Встанем, но посмотри туда. Циркачи какие-то скачут.

Я повернул голову. Метрах в тридцати от нас к головной колонне на лошадях тяжело мчались с десяток самых настоящих рыцарей. Длинные мечи, копья, выгнутые треугольные щиты, блестящие шлемы с откинутыми сетками, сверкающие панцири, наколенники. И у всех на плечах короткие накидки с белыми крестами. Ну, настоящие крестоносцы. Мы молча проводили их недоуменными взглядами, пока они не слились с колонной. Шествие приближалось.

В передних рядах ехали величественные рыцари. За каждым из них следовал оруженосец. Пешие воины в кольчугах с тяжелыми секирами шли нестройными рядами. Вслед за ними разношерстной толпой двигались крестьяне в шерстяных колпаках, из-под которых выбивались космы нечесаных волос, в кафтанах или в длинных перехваченных кушаками рубахах. Катились обозы. Ревели, мычали, ржали лошади, ослы, быки. Мелькали даже черные сутаны священников и клобуки монахов. Неслась вперемежку немецкая, французская, итальянская речь. Один священник отчетливо сиплым голосом протянул:

— Вассалы желают встать на стезю господню и покарать нечестивцев в священном граде.

Меня едва не хватил удар, когда вдруг я понял, что мы самым непостижимым образом перенеслись в прошлое. Я знал, что это невозможно, абсурд, но против фактов разве пойдешь? Мы очевидцы первого крестового похода. На Земле 1099 год. Раннее средневековье. Наши прабабушки еще на свет не появились, а мы, пожалуйста, есть. Невероятно!

Квинт не очень удивился: привык кочевать из одной эпохи в другую. Он только поинтересовался:

— Кто же тогда родил тебя, Фил?

— Мама, кто же еще?

— Как же она могла родить, если сама еще не родилась?

— Не знаю, — честно признался я. — Скажу лишь одно: при сверхсветовой скорости время течет в обратном направлении. Минус-время. Но каким образом, этого я сейчас сказать не могу. Какая связь между антивременем и сверхсветовой скоростью? Не знаю. Сами того не подозревая, мы сделали важное открытие, вот только объяснить его пока не можем.

— Да, для XI века это неплохое открытие, — серьезно заметил Квинт.

— Несомненно, мой отец и мать еще родятся, — сказал я.

— И опять родят тебя? — удивился Квинт.

Я пожал плечами.

— Выходит так. Да не выходит, а точно. Это неизбежно.

— А цела ли наша самоуправляющаяся машина? — спросил Квинт. — На полюсе которая?

— Очевидно нет. В XI веке ее не может быть.

— Но мы же на ней ездили.

— Ничего не значит. Была бы она с нами в полете, она была бы и сейчас здесь. А так машина еще не создана.

— Создана и не создана. Чертовщина какая! И клопы с мухами на Земле есть?

— Разумеется. Ведь мы их выбросим в космос только через девятьсот лет.

— Да мы же их уже вышвырнули! — вскричал Квинт. — Весь мир знает о Клопомухе.

— Ах, надоел ты мне!

— Последний вопрос.

— Ну?

— Нас могут убить?

— Свободно. И спрашивать не будут. Мы такие же люди, как и все.

— Тогда кто меня будет оживлять?

— Сказано же было, что меня еще родят.

— А… Ну если так, тогда ничего. Значит, я нахожусь в двух состояниях: живом и мертвом. А не могли бы мы сейчас найти мою мумию и оживить?

— Нет, — коротко отрезал я, отмахнувшись от какой-то мухи. Мухи? Да это же не муха. Это кремняк с Амяка Сириуса. Да не один.

— Ты закрыл склянку с насекомыми? — спросил я.

— Закрыл. А они здесь. Изучают нас. Ах, вы…

— Тише, тише, не кричи. Плохо закрыл.

Кремняки не мешали нам. Потрескивая, они летали на разных высотах в радиусе пяти метров вокруг нас.

Между тем мимо проходили последние разрозненные кучки крестьян. Один из них, стопроцентный юродивый, вдруг сморщившись, схватился за живот и бросился в нашу сторону. Квинт чертыхнулся, попятился и столкнул несколько камешков, которые с шумом покатились по склону. Юродивый остановился, прислушался, и как раз в этот момент Квинт, принявший неустойчивое положение, качнулся и неминуемо должен был свалиться по крутому откосу вниз. Я бросился на помощь и задел огромный булыжник. Квинта я удержал, но булыжник подкатился к ногам юродивого. Он испустил гортанный крик и проворно вскочил на серый выступ, потом на другой. Нам некуда было прятаться. Он увидел нас.

— Ну-у, — кивнул ему Квинт, — здравствуй! Что, животик болит? Объелся?

А юродивый, видимо, приняв нас за лазутчиков, поднял крик. Нас в два счета скрутили, и не успели мы опомниться, как стояли перед весьма благородным рыцарем. Его доспехи, осанка, почтение, с каким относились к нему окружающие, — все говорило о том, что он возглавляет этот поход. Я засмотрелся на его легкий, отделанный серебром шлем с гребнем в виде дракона, раскрывшего пасть.

Кремняки продолжали кружиться над нами. На них никто не обращал внимания.

Рыцарь пытливо рассмотрел нас и спросил на старом немецком языке:

— Кто вы? И кто вас послал?

— Мы мирные путешественники, — ответил я.

— Несравненный, доблестный Годфруа! — зачастил юродивый. — Путешественники за камнями не прячутся.

Стоявший рядом с Годфруа рыцарь с полинявшим страусовым пером взялся за рукоять меча и свирепо посмотрел на Квинта.

— У тебя подозрительный вид. Все окрестные колодцы преднамеренно отравлены. Это сделал ты? Отвечай, поганый!

— Не повышайте на меня голос, — сказал ему Квинт. — Я все равно не понимаю вас. А руки прошу развязать.

Рыцарь наполовину вытащил из ножен меч и подошел вплотную к Квинту. Годфруа остановил его движением руки.

— Если вы путешественники, то где ваше снаряжение и припасы? Я, вассал германского императора, спрашиваю вас.

— Мы обходимся без этого.

— Значит, вы посланы. Где находится вода?

— Не знаем.

— Сколько войск у Иерусалима?

— Не знаем.

— Оба будете казнены.

Рыцарь с пером напыжился и радостно кивнул головой в знак согласия. Юродивый взвизгнул и убежал. Годфруа подал какой-то знак двум крестоносцам в красных плащах и, не глядя на нас, тронул лошадь. Остальное произошло быстро. Не успел я еще как следует осмыслить произнесенную фразу, как над Квинтом взметнулась секира, и он с раскроенным черепом, без стона рухнул на горячие камни. И в тот же миг я увидел перед собой красный плащ и занесенную секиру. Это конец! Я инстинктивно сжался, зажмурился и в последнее мгновение вспомнил, что меня еще родят, что мумия Квинта уже готова, что я его все равно оживлю. Но конец почему-то не наступал. Я приоткрыл один глаз. Второй от удивления открылся сам. Секира неподвижно висела в нескольких сантиметрах над моей головой. Крестоносец с напрягшимися мускулами, искаженным лицом, вложивший всю свою силу в удар, словно застыл. Он не шевелился. Казалось, что это не живой человек, а статуя. Лишь глаза, безумные, расширенные от ужаса, говорили о том, что человек жив и замер не по своей воле.

Над застывшим крестоносцем кружилось с десяток кремняков. Значит, это они спасли мне жизнь. Больше некому. Сам по себе крестоносец не одеревенеет. Когда Квинт рухнул на горячие камни, кремняки зарегистрировали, что одна саморегулирующаяся биологическая система вывела из строя другую. Разрушения второй системы в моем лице они не допустили и, создав вокруг агрессивной протоплазмы какое-то силовое поле, образно выражаясь, парализовали крестоносца, лишив его всякой возможности двигаться.

Я поспешно вскочил из-под занесенной секиры. Кто знает, как долго будет держаться силовое поле. Рыцарь с полинявшим страусовым пером подскочил к застывшему крестоносцу и злобно закричал:

— Рикассо! Исполняй. Ты не оглох?

Он тряхнул крестоносца за плечо. Тот качнулся, но не издал ни звука. Я попятился назад.

— Стой, язычник поганый! — крикнул рыцарь и, вытаскивая из ножен меч, бросился на меня. Он не успел взмахнуть мечом: кремняки надежно оберегали систему от разрушения. Рыцарю была предоставлена возможность только вращать глазами. Второй крестоносец растерялся и забыл про меня. Годфруа и его сопровождающие ехали на лошадях не оборачиваясь, юродивый убежал далеко. Состроив глупую мину, я непринужденно подошел к толпе крестьян, распевавших гимн и не глядевших по сторонам. Смешавшись с ними, я чуть поотстал, потом, схватившись за живот, перебрался через гребень и развил стремительную скорость.

Вот и возвратились на Землю!

В кабине я отдышался. В тот же вечер, вооружившись лучеметом, я сделал вылазку к месту происшествия, чтобы по-человечески похоронить Квинта. Но там ничего не обнаружил. Крестоносцы не могли забрать тело Квинта с собой. И тем не менее его не было. Я обшарил большую площадь и все бесполезно. Кремняков тоже не было.

Печальный, я побрел к кабине.

Нужно возвращаться в свой век.

Я разобрал счетчик времени и универсальные часы — виновник их неисправности сверхсветовая скорость — и засел за ремонт. Памятуя, что шутки со временем плохи, я с особой тщательностью перепроверял работу приборов. Энергии в аккумуляторах, питающих блоки гравитопреобразователя для перемещения кабины над планетой, осталось на один перелет. Поэтому я не стал искать другого пристанища. Место здесь плохое, для жизни малопригодное. Вряд ли здесь произойдут какие-нибудь исторические события. Я уселся в третьем временном поясе и включил приборы.

Глава пятнадцатая

Последняя.

Все. Можно выходить. Часы не должны подвести. Никто и ничто на кабину за пролетевшие столетия не наткнулось.

Картина вокруг оставалась прежней. Все та же безводная, с россыпями базальта, каменная пустыня. Судя по положению солнца, был полдень. Я открыл люк. Где-то на востоке слышался слабый гул. Я поднял голову. Высоко-высоко летел самолет, за ним тянулся длинный шлейф.

Какое же сегодня число? Насчет года я не сомневался. Да, ведь в момент нашего возвращения аппарат пробуждения в батискафе Ужжаза должен автоматически включиться и вывести его из состояния анабиоза. Нет, связи не будет: контакт кабины с Землей был в средневековье. Как же узнать число? Поскольку я срываюсь всегда на самом простом и доступном, я попробовал думать на низшем уровне. Оказывается, неплохой способ: сразу вспомнил о транзисторе. Покрутив ручку настройки, я скоро поймал нужную волну. Передавали сводку погоды: «…сегодня умеренная облачность, без осадков. Ветер умеренный. Температура 25-30 градусов тепла. Завтра, 16 сентября, ожидается…» Погода на завтра меня не интересовала. Значит, сегодня пятнадцатое число, день нашего отлета. Примерно в это время мы провожали Ужжаза к карстовым пещерам. А что сейчас происходит в моем городе? Все повторяется? Мать меня, конечно, родила, но понятно, не меня самого, а другого «меня», а сам-то я вот, пожалуйста, здесь. И профессор тоже здесь. Вон стоит в нулевом поясе с поднятой ногой, никак не может пересечь кабину. Я прикрыл ладошкой глаза и серьезно задумался. Что же получается? По логике, по нашим представлениям сейчас должно существовать два я. Я здесь и я там. Ну ладно, я могу тому "я" не мешать, уехать куда-нибудь, скрыться. Он обо мне не знает. А что с Бейгером делать? Тот Бейгер в четвертом измерении, а этот рядом — в третьем. Значит, его нужно вернуть людям. Сегодня ночью Тоник трагически погибнет, а тот Фил с Квинтом отправятся для старта на северный полюс. И вся петрушка повторится. Опять будет средневековье и убийство Квинта. А мы с Бейгером, выходит, будем лишними. Все новые и новые Филы будут нарождаться, оживлять Квинтов, летать в космос, спасать Бейгеров. Квинтов будут убивать крестоносцы в красных плащах, а мы с Бейгером будем увеличиваться в числе. А там новые Филы… Ерунда какая-то. Абсурд. Я перестал соображать. Мне так захотелось вытянуть из центра кабины профессора, поговорить с ним, обсудить все, обмозговать. Но станет ли он меня слушать? Его мысль замерла на негодовании.

Нужно действовать. Тоник пока еще жив. Мой долг не допустить его смерти и предупредить того Фила, что при сверхсветовой скорости время течет в обратном направлении. А может и вовсе приостановить их путешествие, ведь я Бейгера доставлю живым и невредимым, а тот Бейгер пусть остается в четвертом измерении. Но это нехорошо. О, у меня же есть аппарат «Б-1». Я его отдам своему "я" и «он» вернет профессора. Ах, и это не годится, тогда своего профессора девать некуда. Вот беда-то!

Мы с Квинтом уже побывали на Филоквинте, растормошили великанов. Что у них сейчас там? Цивилизация или каменный век?

А если бы я убил одного участника крестового похода, а у него были бы дети? Повлияло бы это на ход исторических событий? А если бы я проник в Иерусалим с лучеметом: и нуль-пространством и помог бы осажденным? Город не был бы разрушен, не погибли бы тысячи его жителей. Но я учил историю и знаю, что город пал.

К дьяволу размышления! Пока окончательно не помешался — домой.

Не мешкая, я сел перед гравитопреобразователем и создал напряженность поля антитяготения. Кабина медленно взмыла вверх. С высоты трехсот километров, нацелившись на родной город, я начал спуск. Темнело. Уже видны отдельные здания. Все ниже, ниже, небольшая поправочка и вот под кабиной уже плоская крыша моего дома. Но как же так? На крыше уже должна стоять кабина, и я должен был опуститься на нее. Значит, той кабины нет, значит, другой Фил вовсе не собирался догонять изображение бумаг профессора.

Через чердачную пристройку я опустился во двор, вошел в коридор и перед дверью своей квартиры в нерешительности остановился. Выждав минуты три, я успокоился и, кашлянув, толкнул дверь. В первой комнате было пусто, лишь на подоконнике стояла разбитая тарелка, а в углу лежала куча скомканных бумаг. Неужели они стартовали?! Опоздал… Но дверь-то, я помню, мы закрыли на замок и они должны закрыть. Совсем обескураженный, я прошел в крайнюю комнатушку, где стоял космоскоп. Заглянув туда, я чуть не закричал от радости.

Квинт и Тоник, облокотившись на корпус космоскопа, стояли спиной ко мне. Квинт что-то вполголоса говорил. Тоник, слушая его, кивал головой и, с чем-то не согласившись, прильнул к окуляру.

— Не появился? — спросил Квинт.

— Не видно. Темно.

— Надо спросить Фила. А он ушел и не сказал куда.

— Что у вас там?! — громко спросил я. Они оглянулись, нисколько не удивившись моему появлению. А меня так и подмывало заключить их в объятия. Но я старался быть холодно-сдержанным.

— Профессорского глаза фиолетового не стало, — доложил Квинт.

— Что с папой случилось? — умоляюще посмотрел на меня Тоник.

— Я ж тебе говорю, что он вышел из поля зрения, — ответил Квинт. — Поймаем еще. Правильно, Фил?

Я чувствовал себя не совсем уверенно. Вдруг сейчас появится тот Фил. Сам черт тогда не разберет, кто из нас настоящий? И тот ли это Квинт, которого убили?

— Постойте, — сказал я. — С папой, Тоник, ничего не случилось. Он жив. Я хочу спросить, когда вы успели вынести и погрузить в кабину все оборудование, баллоны, запасы продовольствия и все остальное? Что за самоуправство?

Квинт с Тоником опешили.

— Погрузили? Мы?

Они выскочили из комнатушки. Я посторонился, давая им дорогу.

— Ограбили! — потрясая кулаками, закричал Квинт.

— Мы были здесь минут десять назад, — пролепетал Тоник. — Все стояло на местах.

— Варвары! — разошелся Квинт. — Да задавит вас волосатая с язвами рука Анубиса. Казни нас, Фил, за ротозейство. Ты меня оживил, ты меня и убей и не делай из меня мумию.

Кое-что для меня понемногу стало проясняться. Чтобы убедиться в своем предположении, я сказал:

— Ну-ка без эмоций! Посмотрел бы на тебя Фара с Филоквинта.

— Фара! — Квинт покосился на меня, проглотил слюну и качнулся на носках. — Фара далеко, под Ригелем. А как ты узнал, что я такой сон видел?

— Что ты еще видел? Расскажи.

— Великанов обучали. Фигуру шахматную — лошадь — нашли. И еще мы построили аппарат и уплотнили профессора, твоего отца, Тоник, а он рассердился и ушел в центр кабины. Крестоносцев видел. Один замахнулся на меня длинным кривым топором, а я взял и проснулся.

— Проснулся в постели?

— М-м… Не помню, Фил. Я не знаю, когда сон видел. Да уж такой он был, на сон не похожий. Все подробности помню, и краски, и звуки, и ощущения. И вкус плодов, Фил, и запах, и тепло.

— Это не сон, Квинт. Это была действительность. Явь.

— Ох! Так мы уже вернулись! И опять собираемся. А это… Тоник-то наш погиб, а он вот. Здесь.

— О чем вы говорите? — прошептал побледневший Тоник.

— Не удивляйтесь, — сказал я. — А впрочем, я сам удивляюсь. Пожалуйста, пока не спрашивай ни о чем. Видишь, Квинт, нам известно, что Тоник по ошибке откроет не в ту сторону вентиль на баллоне с нуль-пространством и оно обволокет его. Сейчас мы этого, конечно, не допустим. Путешествие уже окончено. Профессор Бейгер здесь, в центре кабины. Теперь понятно, почему вы не увидели в космоскопе фиолетового глаза? Его там не может быть!

— Да, да, Фил. А зачем нас ограбили?

— Грабежа не было. У времени, как у особой формы существования материи есть свои особые законы. Особые! На данном этапе эволюции человеческого мозга мы не в силах пока разобраться в них, а тем более управлять ими. Время может выкинуть самые невероятные, не укладывающиеся в нашем сознании, непредставляемые вещи, оно может разрушить любой фундаментальный закон физики. Вот ты, Квинт, единственный в мире человек, которого дважды по-настоящему убили. А ты ничего, живешь.

— А-а рыцарь в красном плаще меня убил. Вот окаянный!

— Он раскроил тебе череп.

Квинт пощупал голову.

— Целая. Я и боли не чувствовал. А как я сюда попал?

— Не знаю. Перемещение материи в пространстве. Возможно, до сегодняшнего вечера с вами был другой я, другой Фил, но поскольку я вернулся из прошлого, того Фила время перебросило на другую мировую линию. Закон запрещает присутствие двух личностей одного индивидуума на одной линии. Запрещает он также наличие на ней предметов и вещей, изготовленных переброшенной личностью. Поэтому по прибытии сюда кабины с ранее созданным оборудованием более позднее оборудование «укочевало» на другую мировую линию. Получается, что мы сделали как бы зигзаг, даже можно сказать петлю во времени. Ты, Тоник, что-нибудь понял?

— Если ты не совсем понял, что обо мне говорить.

— Давайте разбираться вместе. Допустим…

Мы разбирались два часа, пока не запутались окончательно и, махнув, наконец, на все рукой, придя к одному мнению, что хорошо то, что все хорошо кончилось, пошли в кабину к Бейгеру.

— Папа! — увидев застывшую фигуру отца, крикнул Тоник.

— Стой! — одернул его Квинт. — Папа тебя не слышит и не видит.

И он бесцеремонно за полу пиджака вытащил профессора из нулевого пояса.

Бейгер сверкнул глазами.

— Неслыханная дерзость! Вы за насилие ответите. Вы чудовище!

— Дорогой профессор, — не обиделся Квинт. — Вы нас благодарить должны. Мы уже на Земле.

— Папа! — крикнул Тоник. — Они правы.

— Тоник? Ты почему здесь? Что-нибудь дома случилось?

— Да нет же, нет. Это с тобой случилось. Это мои друзья. Они спасли тебя. Верь им.

Бейгер с подозрением посмотрел на Квинта и не удостоил взглядом меня.

— Где ваши штиблеты? — спросил я.

Профессор пошевелил пальцами ног в одних клетчатых носках и недоуменно развел руками.

— Ваши штиблеты и синтетическая расческа уже три года хранятся в музее. Подтверди, Тоник.

— Да, папа.

— Вы, конечно, думаете, — продолжал я, — что несколько минут назад узнали от меня и других сотрудников о своем облике, я говорю о скелете. Не отрицаю, это было. В шестой лаборатории, но это было давно. И здесь не лаборатория. Спустимся ко мне вниз.

— Хорошо, — недоуменно отозвался Бейгер. — Пойдемте.

— Осторожнее, не стукнитесь, — предупредил его Квинт. — Это фотонит. Он невидим. Пощупайте, тут люк.

Мы помогли профессору выбраться из кабины.

— Наваждение, — проворчал он про себя. — Заходил в нормальную дверь, выбираюсь через мистическую дыру. Где мы находимся?

— В двадцати минутах ходьбы от учреждения.

— Оч-чень интересно. Возмутительно!

— Папа, не надо, — взмолился Тоник. — Они очень хорошие люди.

— Буду рад, если так.

Услышав наши шаги, в коридор выглянула тетя Шаша.

— Шляются взад-вперед, — пробурчала она. — Покоя нет.

— Здравствуйте, — расшаркался Квинт. — У нас дела. Мы ходим, а не шляемся и еще будем шляться.

— Мало трех квартирантов, так еще одного притащил. Босоногого, — сказала тетя Шаша стоявшему за ее спиной дяде Коше.

Я пропустил Бейгера вперед, усадив его в кресло. Спросил:

— Какой размер носите?

— Сорок первый.

— Спустись, Квинт, в подвал и принеси мои туфли. Те, коричневые. Неприлично уважаемому профессору быть в носках. А теперь, профессор, слушайте меня.

Я взял бумагу и карандаш. Только с помощью математики и физики можно было убедить его. Мы просидели до рассвета, написав и исчертив кипу бумаг. Бейгер все понял. Мы оба споткнулись лишь на парадоксе времени. Существует ли в настоящий момент на Филоквинте цивилизация или нет? С одной стороны, мы с Квинтом дали толчок к ее развитию, с другой стороны, рано еще: Фара родится только через шесть столетий.

— Ладно. Оставим пока, — сказал Бейгер. — Впереди жизнь. Ну, Фил, честно скажу. Не ожидал. Никак не думал. Обскакали вы меня по всем статьям. Вы чудо! Молчите, молчите, я знаю, что говорю. Позвольте познакомиться с вашим сотрудником.

Профессор встал, поправил меховую шапчонку и протянул руку Квинту.

— Оскорбительные слова беру обратно. Бейгер.

— Знаю. Квинтопертпраптех. Для близких — Квинт.

— Превосходно. Будем друзьями. Итак, я отсутствовал три года. При жизни Лавния не надеется меня увидеть. Пойдем, Тоник, сделаем ей сюрприз. И вы, дорогие коллеги, с нами.

— Нет, нет, мы придем позже.

Но прежде, чем уйти, Бейгер попросил разрешения на минутку заглянуть в кабину и застрял в ней часа на три, пока не ознакомился со всем оборудованием и пока Тоник не вытащил его оттуда. Уходя, они взяли с нас слово, что к ужину мы будем у них. А мы, вместо того, чтобы после бессонной ночи отдохнуть, сели в самоуправляющуюся машину и помчались к карстовым пещерам, к Ужжазу.

К нашему удивлению, батискафа на месте не было. А пещера та самая, унылая, сырая, мрачная. Ошибиться мы не могли. А вот и квадратный колпак, который Ужжаз бросил через плечо, когда входил в надутый батискаф. Мы не знали, что и подумать.

— У-ужжаз! — крикнул я.

— Где-е вы? — подхватил Квинт.

— Я здесь, — раздался из ниши с боковым углублением спокойный голос и Ужжаз со всей амуницией предстал перед нами.

— Здравствуйте, — сказал Квинт. — А почему вы не в анабиозе?

— Постороннее тело приближалось к батискафу. Автоматика сработала, разбудила меня и я, как было договорено, принял меры предосторожности.

Я чертыхнулся про себя. Сам же регулировал аппарат пробуждения и давал инструкцию. И забыл!

— Какой сейчас год? — спросил Ужжаз.

— Все тот же.

— Путешествие отменили?

— Путешествие состоялось.

— Как профессор?

— Профессор дома.

— Спасли его вы?

— Да.

— Что-то я не понимаю.

— Пойдемте, Ужжаз, к машине, — сказал я. — Здесь не место для разговоров. К тому же вы совсем замерзли.

Квинт отряхнул колпак и протянул его Ужжазу.

— Возьмите, наденьте. Теплее будет.

Слушая рассказ о нашем путешествии, Ужжаз только качал головой, снимал и надевал квадратные очки и изредка вполголоса приговаривал: «Невероятно, но факт».

У подъезда дома нас ожидала целая толпа: семья Бейгера, Марлис, сотрудники учреждения и множество совершенно незнакомых людей. Я хотел свернуть в сторону, но было поздно.

Счастливая, помолодевшая, Лавния кинулась к нам и принялась так горячо благодарить, что я покраснел от смущения. А Квинт внимательно выслушал ее и серьезно сказал:

— Мы старались.

Я шепнул Бейгеру:

— А эти зачем здесь?

— По пути домой встретил Марлиса и начальника лаборатории. Ваших заслуг нечего скрывать. Вы совершили научный подвиг, и я не мог молчать о нем.

И что произошло с профессором? Был такой необщительный и вдруг сам всем все рассказал.

Ужжаз прикоснулся к плечу Бейгера.

— Не узнаете?

— Как же, как же. Вы… ты, Ужжаз. Диплом защищали вместе. Сколько лет!

Ко мне подбежал Марлис.

— Дорогой Фил! От имени всех сотрудников прошу вернуться в наше учреждение. Вы должны возглавить его. Мы были невежами, темными, несведущими в физике людьми. Руководите нами.

— Просим, просим! — заскандировали сотрудники и плотным кольцом окружили нас с Квинтом. Блокаду пробили корреспонденты с блокнотами в руках, градом посыпались вопросы: год рождения, ваши родители и ваши увлечения, где, как, что, когда и, конечно, почему. Вот уж этого я не люблю. Я поднял руку. Наступила тишина. Ручки замерли над блокнотами, готовые начать строчить. А я сказал:

— Никаких интервью!

— Граждане, разойдитесь! — крикнул Квинт, но это были не добродушные филоквинтцы. Упорные земляне настойчиво требовали ответов.

— Я их скрежетом фотонитовым, — догадался Квинт.

— Не вздумай.

Я окликнул Бейгера и попросил его, как авторитетного в городе человека, успокоить прессу. Он справился с этим. А пресса кинулась искать людей, знающих нас, и нашла их в лице тети Шаши и дяди Коши. Соседи, видя наш триумф, изменили свою точку зрения: мы стали хорошими. Квинт — отличный квартирант, я — добрейший человек на свете, они гордятся своим соседством, разумеется, стычек между нами не было — они всегда боготворили нас.

Дата добавления: 2015-08-28