— Как дела дома? — спрашивает она.
— Ничего. Не считая всяких странностей.
— Странностей?
Лилла, как и следовало ожидать, заинтересована, глаза у нее расширяются. Она тащит меня к сиденью и требует:
— Рассказывай!
Я кое о чем умалчиваю — отчасти из смутного желания защитить Анну, отчасти оттого, что Лилла и так всегда получает желаемое. Но я рассказываю достаточно, чтобы объяснить свое беспокойство и смущение.
Я не говорю, что у Анны агорафобия, что у нее погибли родители. Не открываю того немногого, что известно о Бенджамене. Я рассказываю лишь часть истории — про человека, который наблюдал за мной ночью, про разгром на кухне, про поздний стук в дверь.
— Так ты думаешь, это была Анна? Она смотрела на тебя, пока ты спал? — Лилла драматически передергивает плечами. — Жуть какая. Ты испугался?
— Нет, — твердо отвечаю я. — Хотя… да. Немножко. Очень стремно было проснуться и увидеть тень на пороге.
— Представляю себе. Блин, Тим, я бы умерла от страха, — говорит Лилла. — А ты не можешь спросить напрямую?
— Ну, я попытался выяснить про бардак на кухне. Косвенным образом. Она сказала, что не виновата.
— И ты поверил?
— Если честно, нет.
— Думаешь, она правда не в себе?
— Не знаю, — отвечаю я. — Но Анне нелегко живется. Похоже, у нее много проблем.
— В каком смысле нелегко?
Я качаю головой.
— Понятия не имею. Но, честно говоря, не особо волнуюсь. По-моему, она совсем безобидная.
Лилла цинично смотрит на меня, хватает за плечо и горячо шепчет:
— А вдруг ты ошибаешься? Вдруг она опасна?
— Нет, я так не думаю. Похоже, у Анны сильная депрессия, но вряд ли она опасна.
Я рассказываю, что однажды ночью обнаружил Анну плачущей и у нее было странное оцепенелое выражение лица, как будто она не понимала, что происходит.
— О Господи, — говорит Лилла. — Попробуй ее образумить. Нельзя же так жить.
— Может быть, поговорю. Потом.
— Не «может быть», Тим, а обязательно.
Некоторое время мы молчим. Наконец Лилла прислоняется ко мне и вздрагивает.
— Я так и знала, что в этом доме есть что-то странное. Я так и знала, — повторяет она. — Наверное, там живут привидения.
— Дом как дом. Кирпичи и цемент. Никаких привидений там нет.
— И все-таки не хотела бы я там жить. Даже за деньги, — она поворачивается и смотрит на меня круглыми глазами. — А что, если однажды ночью Анна совсем спятит, порубит тебя на куски и сложит в холодильник?
Я закатываю глаза.
— Я не шучу, — продолжает Лилла. — Не исключено, что ты в опасности. Зачем она за тобой наблюдала? На твоем месте я бы на ночь клала рядом с собой нож, просто на всякий случай. Не хотелось бы однажды услышать, что с тобой случилась беда.
Почему-то я обижаюсь. Как будто я предаю Анну. Лилла, похоже, наслаждается ситуацией. Хорошо, что я не рассказал ей историю целиком — проблемы Анны стали бы для моей бывшей подружки пикантной сплетней.
— Ей-богу, ничего смешного, — с досадой говорю я.
— А по-моему, смешно. Но и жутко, — отзывается Лилла.
Я не отвечаю, и она обвивает рукой мои плечи. Досада исчезает, как масло на горячей сковороде.
— Ну и ладно. Ты сам в курсе, что бесплатный сыр только в мышеловке. Если не срастется, всегда можешь вернуться и пожить у меня.
— Не сомневаюсь, Патрик будет в восторге.
— Хм. Забей.
— У вас все нормально? — спрашиваю я, что есть силы стараясь скрыть надежду в голосе.
— Не знаю. Иногда да. И тогда мне кажется, что мы очень счастливы вместе. Но иногда он бывает таким придурком, и я задумываюсь, не попробовать ли еще разок. Уехать, найти новое жилье… — Лилла рассматривает собственные руки. — Порой я даже думаю, не снять ли квартиру пополам с тобой. По-моему, из нас получились бы неплохие соседи.
Я молчу. Не могу сказать ни слова из-за кома в горле.
Я знал Лиллу со старшей школы, но сблизились мы, только когда мне стукнуло двадцать. Мы вращались приблизительно в одной и той же компании, и ее часто приглашали на вечеринки, куда ходил и я. Мы здоровались, иногда болтали, и я всегда думал, что она красива, но не в моем вкусе — слишком напористая, слишком раздражительная и, честно говоря, слишком властная.
Однажды рано утром после очередной тусовки часть компании, и в том числе мы с Лиллой, отправилась на Наррабеен-Бич. Пляж выглядел как на картинке: вода невероятного оттенка, как на картине Бретта Уайтли, белый песок, желтое солнце. Когда мы миновали дюны и увидели океан, то дружно ахнули от восторга, такой он был красивый. Не говоря ни слова, мы бросились к воде, разделись до белья и побежали купаться.
Мы с Лиллой валяли дурака. Она брызгалась, я отвечал тем же. Когда я выплыл на глубину, она подобралась сзади и окунула меня с головой. Мы добрых полчаса не выходили из воды, а потом легли рядом на песке, переводя дух. Я еще не вполне протрезвел после ночной гулянки, поэтому показалось таким простым и естественным улечься лицом к ней, положить руку на обнаженный смуглый живот, поцеловать…
Мы удрали от остальных и пошли в ближайшее кафе, где съели пополам огромную порцию яичницы с беконом и сосисками. Затем мы вернулись на пляж, купались и загорали, пока я не обгорел докрасна, а кожа Лиллы не обрела еще более темный оттенок.
Лилла много говорила. Она сказала, что всегда хотела заниматься чем-нибудь творческим. Делилась секретами о подругах и бывших парнях. Призналась, что выросла без отца, что ненавидела убогую квартирку, в которой провела детство, и недолюбливала мать за недостаток амбиций.
— Я хочу лучшей жизни и мечтаю о большем, — объяснила Лилла. — Ни за что не намерена гнить в каком-нибудь вонючем домишке в Наррабеене.
Потом она принялась расспрашивать обо мне. Поинтересовалась, чем я намерен заниматься в дальнейшем, и удивилась, когда я ответил, что понятия не имею. Когда речь зашла о друзьях и родителях, я сказал, что мой отец открыл ресторан, воплотив давнюю мечту. Я объяснил, что пока не поставил перед собой жизненной цели. Что меня больше привлекает радость, нежели успех.
— Но нужно же к чему-то стремиться, — возразила Лилла, положив руку мне на грудь. — Самые интересные люди всегда честолюбивы.
Вместо ответа я склонился к ней и поцеловал в соленые губы.
Никогда еще не встречал девушку, которая так много говорила и задавала столько личных вопросов.
В то время я жил с родителями. Я знал, что мама на работе как минимум до семи, а папа примерно в три уйдет в ресторан. Иными словами, оставалось четыре часа. Без десяти три я предложил Лилле зайти в гости; тут наши взгляды встретились, и я убедился, что она поняла, чего мне на самом деле надо и о чем я прошу.
Она согласилась.
Я сделал нам обоим кофе, и мы, прихватив кружки и пакет шоколадного печенья, пошли в комнату. Кровать была узкая, но я с облегчением убедился, что она по крайней мере прибрана и выглядит опрятно. Мы сели на нее, лицом друг к другу, скрестив ноги, выпили кофе и съели все печенье.
Допив кофе, Лилла встала и поставила пустую кружку на стол. Я подумал, что она собирается уходить, и лихорадочно задумался, как бы уговорить ее остаться. Но Лилла не ушла — она стянула через голову футболку, расстегнула молнию, сбросила юбку, сняла лифчик и трусики. Я сидел, пялился как дурак и боялся двинуться, чтобы она не исчезла как видение.
Лилла легла на кровать и положила мою руку на поросший черными волосами холмик меж раздвинутых ног. Там было тепло и мягко.
Я пропал.
Когда все закончилось, она обняла меня и поцеловала в губы, в щеки, в глаза. А потом вздохнула, встала и принялась натягивать одежду. Я был смущен и до смерти напуган — вдруг я сделал что-нибудь не то, совершил какой-то непростительный сексуальный грех? Но, одевшись, Лилла наклонилась и опять меня поцеловала.
— Подожди, — попросил я. — Оставь свой телефон. Можно я тебе позвоню? Разве не…
Я сел и взял девушку за руку.
— Пожалуйста, не уходи.
— Мне пора. — Лилла высвободилась, и я получил очередной поцелуй, на сей раз очень нежный. — Давай не будем портить такой замечательный день.
Долгое время я только о ней и думал. О том, как она улыбалась, слегка приподнимая один уголок рта. О том, как волосы обрамляли ее лицо. Как она запрокидывала голову, обнажая горло, когда смеялась. Все мелочи запечатлелись в моем мозгу, и за несколько коротких часов, что мы провели вместе, я проникся незыблемой уверенностью, что Лилла идеальная женщина. Эта мысль бурлила в крови, текла по жилам, пронизывала каждую клеточку.
Лишь через полтора года Лилла рассталась с очередным бойфрендом. Лишь спустя три месяца отчаянных усилий с моей стороны она согласилась пойти со мной на свидание.
Мы встречались восемь месяцев. Восемь необыкновенных, феерических, насыщенных энергией месяцев. Я никогда не чувствовал себя таким радостным, измученным и несчастным одновременно. Мы ссорились. Смеялись как ненормальные. Трахались. Я переживал самый серьезный и одновременно самый нелепый роман в своей жизни. Однажды Лилла десять минут орала на меня за то, что я съел лишнюю мармеладку. Ее вспыльчивость и самоуверенность я находил очень сексуальными.
Лилла снимала квартиру. Официально я не съезжался с ней, продолжая жить с родителями, но ночевал у Лиллы почти каждый день на протяжении всех восьми месяцев. Она близко познакомилась с моей семьей, потому что мы ужинали у нас как минимум раз в неделю. Папе она нравилась. Он смеялся над ее шутками и поддразнивал Лиллу, если она держалась чересчур надменно. Мама была неизменно вежлива, но в присутствии гостьи помалкивала и проводила большую часть времени на кухне.
— Она тебе не нравится? — спросил я в один из редких вечеров, когда остался дома.
Мама замерла и нахмурилась.
— Дело не в этом, — сказала она. — Не могу сказать, что она мне не нравится.
— А в чем же?
— Не знаю. Наверное, Лилла меня немного пугает. Она такая напористая, ненасытная. Как будто… — мама, старательно отводя взгляд, пожала плечами, — как будто она совсем отчаялась.
— Отчаялась? — я начал злиться. Я терпеть не мог, когда мама критиковала моих друзей, но в то же время понимал, что сам виноват, поскольку первым начал разговор. И теперь я хотел выяснить, что же она имела в виду — чтобы доказать, что она ошибается.
— Я неудачно выразилась. Я имела в виду — ее как будто что-то гонит. Лилла очень амбициозна. Девушка, которая знает, чего хочет, и идет к цели.
— Ты сама вечно твердишь, что мне недостает амбиций, — заметил я. — Двойные стандарты — это нехорошо, мама. Или ты шовинистка? Для парня нормально быть амбициозным, а для девушки — нет?
— Не говори глупостей, Тим, — попросила мама и пристально посмотрела на меня. — Дело не в амбициях. Но иногда я смотрю на вас и боюсь, что она тебя живьем проглотит. Лилла безжалостна. Вот самое подходящее слово. Безжалостна.
Я до сих пор не был знаком с матерью Лиллы. Всякий раз, когда я об этом заговаривал, Лилла находила какой-нибудь предлог.
— Зачем? — спрашивала она. — Она такая скучная.
Но я упорно поднимал тему — странно встречаться с девушкой больше полугода, практически жить вместе и ничего не знать про ее родных. Наконец Лилла решилась нас познакомить.
Мы отправились в гости вечером в воскресенье. Мать Лиллы звали Хейзел, и она очень походила на дочь, не считая пятидесяти килограммов лишнего веса, сутулой спины и полного отсутствия жизненных сил. Странная это была встреча — я как будто увидел потенциальную версию самой Лиллы в будущем. Лиллы, которая прожила тяжелую печальную жизнь.
Хейзел явно обрадовалась нашему визиту. Она широко улыбнулась и засуетилась, доставая кофе и большую тарелку с кексами. В квартире было на удивление чисто и светло, кофе и кексы оказались потрясающе вкусными. Я задумался: и отчего Лилла так не хотела нас знакомить. Чего она стыдилась?
Несмотря на радушный прием и на явные усилия матери понравиться, Лилла держалась холодно и грубо. Она оттолкнула руку Хейзел, когда та попыталась погладить дочь по голове, закатывала глаза в ответ на любые слова, сидела на кушетке с недовольным видом, листала журнал, отказывалась поддерживать беседу и то и дело шумно вздыхала, словно ей не терпелось поскорее уехать.
Грубость Лиллы смутила меня, и я старался быть как можно внимательнее к Хейзел. Задавал вопросы. Внимательно слушал.
В разгар беседы, когда Хейзел в подробностях жаловалась на свои многочисленные проблемы со здоровьем, Лилла вздохнула и взяла пульт. Она включила телевизор на полную громкость, совершенно заглушив голос матери.
Хейзел как будто испугалась, но затем лишь кивнула, словно и не ожидала ничего другого. Она совершенно разучилась защищаться, словно жизнь окончательно выбила опору у нее из-под ног. Женщина встала и пошла на кухню, сказав:
— Я принесу еще кофе.
Когда Хейзел вышла, я выхватил у Лиллы пульт и сделал звук тише.
— Перестань хамить, — прошипел я. — В чем дело?
— Дело? Ни в чем, Тим, — ответила она, даже не понизив голос. — Просто я терпеть не могу людей, которые сидят сложа руки и жалеют себя. Ненавижу нытиков. Я смотрю на свою мать и понимаю, что не хочу такой жизни. Она — идеальный пример того, как не следует жить.
Она с насмешкой взглянула на меня.
— Зато вы с ней очень похожи. Наверное, поэтому вы и поладили. Я вижу, она тебе нравится. Вы оба сидите и смотрите, как жизнь проходит мимо.
— Какого хрена?
Хотя Лилла часто бывала резка и груба, она впервые осознанно нанесла мне оскорбление.
И теперь она холодно улыбнулась:
— Вы оба бесполезные, слабые люди. Предпочитаете терпеть, вместо того чтобы пробиваться.
Я встал. От злости у меня тряслись руки.
— Хватит. Я возвращаюсь к себе. Между нами все кончено. Ты просто стерва, Лилла. Высокомерная стерва.
Не глядя на нее, я зашагал к двери.
— Извинись перед мамой от моего имени и скажи, что мне вдруг стало нехорошо.
На следующий же день, пока Лилла была на работе, я забрал из ее квартиры свои вещи и оставил ключ на столе. Я чувствовал себя униженным и желал преподать Лилле урок. Напрасно она считала меня слабым и пассивным. Никто не имел права обращаться со мной как с половой тряпкой.
Но мой гнев долго не продлился, и через пару дней уже с усилием удавалось сдерживаться. Лилла звонила и присылала сообщения, и я с трудом заставлял себя не обращать на них внимания. Я целыми днями катался на доске, чтобы развлечься и не думать о Лилле. Однажды вечером она явилась в ресторан, но я велел одной из официанток передать, что я слишком занят.
Я держался почти три недели, но однажды вечером, на пляже, понял, что веду себя как идиот. Я пытался манипулировать Лиллой, хотя сам ненавидел такие игры. Сказать по правде, я скучал по ней и плевать хотел, даже если рисковал показаться слабаком. Я хотел помириться, поговорить, все уладить. На следующей же волне я вернулся на берег и бежал без остановки до ее дома.
Я постучал в дверь. Тем временем на пол с меня натекла целая лужа.
— О, — сказала Лилла. Она явно удивилась, причем не в хорошем смысле. — В чем дело, Тим?
Она не предложила мне зайти, а вместо этого сама вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Я по тебе скучал, — сказал я.
— Значит, ты хорошо притворялся, — ответила она.
— Прости. — Я попытался взять Лиллу за руку, но она отстранилась. Я заговорил быстро, в надежде что-то исправить, стереть с ее лица отстраненное, безразличное выражение:
— Прости, что не отвечал на звонки. Я вел себя как полный придурок, признаю. Давай начнем сначала. Блин… я не могу так жить, Лилла. Я тебя люблю.
В первый и единственный раз я кому-то признался в любви. И едва ли не впервые увидел, что Лилла засомневалась. Она моргнула — возможно, я себе льщу, но мне и впрямь показалось, что она сдерживает слезы. Но тут же Лилла отступила еще на шаг и скрестила руки на груди.
— Я встречаюсь с другим.
— Что? — я чуть не рассмеялся.
— В отличие от тебя, Тим, он знает, чего хочет. И меня он вполне устраивает.
Она быстро оглянулась, и тут-то я догадался, что он, вероятно, в квартире. Через полуоткрытую дверь виднелся столик в коридоре. На нем стоял кожаный портфель, на котором висел полосатый галстук. На портфеле красовалась замысловатая алая монограмма, что-то вроде герба, и я подумал, что только полный придурок будет расхаживать с такой нелепой блямбой.
Я ушел, прежде чем успел выкинуть какую-нибудь глупость.
На пристани Лилла угощает меня кофе. Мы шагаем к Музею современного искусства и садимся на траву в тени дерева. Больше мы не разговариваем ни об Анне, ни о Фэрвью. Лилла рассказывает о каком-то новом скульпторе, который создает свои композиции при помощи старых плечиков для одежды и эластичных бинтов. Я ложусь и закрываю глаза, намереваясь лишь немного отдохнуть, но тут же задремываю.
— Эй! — Лилла склоняется надо мной. — Ты намекаешь, что тебе со мной скучно?
Я сажусь и провожу руками по волосам.
— Блин, прости. Я не выспался.
— Я серьезно, Тим, — говорит она. — Что ты намерен делать?
— По какому поводу? — уточняю я, готовясь к обороне. Кажется, Лилла снова заводит волынку насчет работы и «нормальной жизни».
— По поводу твоей соседки. Этой ненормальной.
— Не знаю. — Я лениво жму плечами и рассказываю ей про визит Фионы и Маркуса, про нашу переписку.
— Хотя, честно говоря, я чувствую себя немного странно, как будто вторгаюсь в личную жизнь Анны, — заканчиваю я. — Поэтому больше я писать не буду. Нехорошо получилось.
— Перестань, Тим, — возражает Лилла. — Ты поступил правильно. А вдруг что-нибудь случилось бы? Не можешь же ты отвечать за все на свете. Не глупи. Если Маркус и Фиона такие близкие друзья Анны, то, разумеется, они захотят убедиться, что с ней все в порядке. Как же иначе?
— Да, но я чувствую себя подлецом. Я начал разговор за ее спиной. Это непорядочно. Нужно было просто поговорить, объяснить, что мы хотим как лучше…
Лилла качает головой.
— Тебе не кажется, что не ты, а они должны объясняться с Анной? Если сочтут, что так будет лучше. Если они юристы, значит, не глупы, не правда ли? Вот и пусть сами разбираются. Господи, Тим, будь умнее, отстаивай свои интересы. Поверь, то, что ты сделал, — совершенно нормально. Уж я бы первая сказала, если бы ты поступил непорядочно. Ей-богу. Ты поступаешь разумно и ответственно.
— Может быть. Не знаю, — говорю я. — Кстати, Лилла, а как ты…
— Блин, — перебивает она, глядя на часы. — Я опаздываю!
Лилла наклоняется и целует меня в щеку.
— Знаешь что, Тим? Я горжусь, что ты такой рассудительный. Держи их и дальше в курсе дела.
Она вскакивает и дерзко улыбается.
— И про нож не забудь. Вдруг пригодится.
Я гляжу ей вслед, чувствую кожей поцелуй и, припоминая прикосновение губ к щеке, забываю главный вопрос, который хотел задать.
Я неторопливо возвращаюсь в гавань и жду обратный паром. Вернувшись в Мэнли, я иду на пляж, раздеваюсь до трусов и бегу к воде. Катаюсь на гребнях волн до полного изнеможения, затем выбираюсь на берег и сижу на теплом песке.
Анну я нахожу во дворе. Юбка у нее задрана до бедер, голые бледные ноги подставлены солнцу. Она выпрямляется, завидев меня, и одергивают юбку.
— Хочешь слойку? — спрашиваю я. — Я купил четыре разных, на всякий случай. Малина, заварной крем, клубника и абрикос.
— Я… — начинает она.
— Конечно, хочешь, — с улыбкой перебиваю я. — Как можно не любить слойки?
Девушка пытается слабо улыбнуться, а я иду на кухню и выкладываю слойки на тарелки. Сделав кофе, я все выношу во дворик.
Невзирая на усталость, которая давит как свинец, настроение превосходное. Хотя я твержу себе, что дело лишь в хорошей погоде, в глубине души мне ясно, что улыбка на моем лице связана с Лиллой и Патриком. Дела у них идут не так хорошо. Может быть, мы снова сойдемся. Вот шанс, которого я ждал.
Мы с Анной едим молча. Я не упоминаю про разгром на кухне и про то, кто наблюдал за мной ночью. Даже не хочется думать о чем-то неприятном, а уж тем более говорить. После того что Лилла сказала о Патрике, мое пребывание в Фэрвью, возможно, сделается временным, и нет нужды чрезмерно втягиваться. И потом, хоть я и гадаю, что происходит с Анной, я понимаю, что, наверное, однозначного ответа нет. Она тоскует. Она несчастна. Нездорова. Плюс что-нибудь еще. Но волноваться не о чем. Анна безобидна. Ее нужно жалеть, а не бояться.
Чем ближе она узнавала Маркуса, тем больше восхищалась его успехами. Несмотря на нищее, далеко не идеальное детство, он достиг изрядных высот благодаря собственной решимости, уму и отваге.
Однажды вечером в пятницу, через несколько месяцев после того вечера, когда Фиона сорвалась (с тех пор события уже вошли в нормальную колею), брат и сестра приехали, привезя с собой шампанское и полные корзинки деликатесов — креветки, устрицы, икру, оливки, сыр, хрустящий хлеб. Оба были в особенно хорошем настроении.
— Сегодня мы подписали контракт на новое помещение. «Харроу и Харроу» официально откроются через месяц, — объяснила Фиона, разливая шампанское. Анна никогда не видела подругу такой счастливой. Они вынесли еду во двор, и Маркус и Фиона объяснили, что начинают новое дело — партнерскую компанию. Они не рассказывали Анне о своих планах, потому что хотели сделать сюрприз.
На радостях они быстро прикончили вторую бутылку, принялись за третью и вскоре уже раскраснелись и начали перекрикивать друг друга и смеяться по пустякам. Языки у них заплетались.
Внезапно Маркус выпрямился и постучал ножом по бокалу.
— Я должен кое-что сказать, — с притворной серьезностью объявил он.
— О Господи. — Фиона засмеялась и радостно взглянула на Анну.
— Вы двое — самые близкие люди в моей жизни, — продолжал Маркус, поднимая бокал. — Я люблю вас обеих.
— И мы тебя любим, — ответила Фиона, так торжественно, что Анна чуть не захихикала. — Мы трое — одна семья. Навсегда.
Когда они допили третью бутылку, Фиона встала:
— Жаль нарушать компанию, но если я выпью еще чуть-чуть, мне станет плохо.
Анна отвела подругу наверх и уложила. Она расстроилась, что вечер закончился так рано; на радостях ей хотелось попраздновать еще немного. Когда девушка вернулась вниз, то с восторгом убедилась, что Маркус тоже не настроен закругляться. Он поставил на стол виски, два бокала, миску со льдом.
— Давай выпьем, — сказал он, указывая на бутылку, когда Анна вошла в комнату. — Я сейчас слишком счастлив, чтобы идти спать.
Маркус был непривычно оживлен и весел. От спиртного глаза у него заискрились, улыбка расползлась до ушей, разговор тек свободно. Он распустил галстук, расстегнул верхние пуговицы на рубашке, волосы на лбу стояли дыбом, как будто Маркус в рассеянности провел по ним рукой. Они с Анной сидели за столом, пили все больше и больше и болтали о разных пустяках. В какой-то момент слова утратили смысл, и, вместо того чтобы вникать в сказанное Маркусом, Анна стала рассматривать его. Она впервые заметила мощную линию челюсти, щетину, темно-карие глаза и задумалась, каково прикоснуться к такому лицу. Не успев даже задуматься, она протянула руку и прижала палец к губам Маркуса.
В следующую минуту они уже стояли обнявшись и целовались. Маркус издал гортанный звук, который подсказал Анне, что он уже давно об этом мечтал. Они пошли в гостиную и, хихикая, неуклюже повалились на кушетку. Маркус оказался на удивление сильным и напористым, а еще — гораздо менее закомплексованным, чем она ожидала. Он прекрасно знал, что делать, где и как прикасаться. Анна улыбнулась, закрыла глаза и обняла его крепче.
Следующие два дня я работаю в ночную смену, а днем сплю, купаюсь или катаюсь на доске. В доме не происходит ничего необычного, и я почти не вижу Анну. От Лиллы тоже нет вестей — ни звонков, ни сообщений — и я заставляю себя не звонить и не надоедать предложениями съехаться, хотя постоянно об этом думаю. Я прокручиваю в голове разные варианты. Вот мы вдвоем живем в Мэнли, вместе пьем пиво вечерами, когда я возвращаюсь с работы, и становимся ближе друг другу и откровенней, а в конце концов признаем, что вообще не нужно было расставаться. Эти воображаемые сценарии неизбежно заканчиваются постелью. Иногда я сам делаю первый шаг, а Лилла распахивает мне объятия и спрашивает, отчего я так долго медлил. Иногда представляю, как прихожу домой с работы и нахожу Лиллу соблазнительно растянувшейся на кушетке, в каком-нибудь непомерно сексуальном наряде — исключительно ради того, чтобы меня соблазнить.
Я выпиваю после работы в баре с Блейком и официантками, когда приходит сообщение от Лиллы.
«Ты еще на работе?»
«Только что закончил».
«Круто».
«?»
Она стучит в дверь, прижавшись лицом к стеклу. Блейк отпирает. Я представляю Лиллу остальным и приношу ей пива. Прочие сидят вокруг столика, на котором стоят пустые бокалы и грудой валяются пакеты с чипсами. Лилла усаживается на высокий табурет, закинув ногу на ногу, чтобы было видно, какие они стройные. Я стою рядом.
— А ты быстро добралась.
— Мы сидим неподалеку, в «Стейне», — объясняет она. — Зашли выпить.
— Мы?
Лилла пропускает вопрос мимо ушей, берет свой бокал и обводит ресторан взглядом.
— А здесь неплохо. Отличные новые лампы.
— Они не новые, — отвечаю я. — Они тут уже несколько лет.
— Правда? — Лилла улыбается. — Значит, давненько я не заходила.
Она отхлебывает пива, ставит бокал на стойку и хлопает себя по коленке.
— И вообще я пришла не для того, чтобы обсуждать твой ресторан. Я хотела поговорить про вечеринку.
— Какую вечеринку? Никто ничего не устраивает.
— Про вечеринку в честь твоего дня рождения, — громко, чтобы все слышали, говорит Лилла. — Ты обязан устроить праздник в Фэрвью.
Я качаю головой:
— Нет.
Отчего она говорит про какую-то вечеринку? На ее месте я бы задумался, не пора ли собирать вещи.
— Да перестань, — настаивает Лилла. — Ребята! Скажите Тиму, чтобы он устроил вечеринку. Он просто обязан. Обязан как человек, который живет в одном из самых шикарных домов Сиднея! Это его гражданский долг.
И тогда Блейк и остальные подхватывают:
— Тим, а правда?..
— Давай, старик. Потусим. Отличная идея.
— Да!
— Ладно, ладно, — отвечаю я. — Но сначала надо спросить у Анны. Она хозяйка.
Лилла улыбается, весьма довольная собой, соскальзывает с табурета, целует меня в щеку и хлопает по плечу.
— Увидимся, Тимми, — говорит она и идет к двери.
По пути домой я неизбежно прохожу мимо «Стейна». Хотя заходить вовсе не обязательно, я просто не могу удержаться. Останавливаюсь, прижимаюсь носом к стеклу и заглядываю внутрь. Парень, сидящий у окна, хмурится и показывает на меня друзьям. Те смеются и строят рожи. Я не обращаю ни на кого внимания и вглядываюсь в путаницу лиц, столиков, бокалов и мерцающего света.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |