Там царил гораздо больший порядок. По обе стороны от центрального прохода прилавки располагались правильными рядами, объединенные по ремеслам. Франсуа никогда раньше не видел такого изобилия товаров. Тут были представлены почти все: ткачи, шляпники, перчаточники, галантерейщики, чулочники, горшечники, торговцы скобяными изделиями, полировщики оружия, продавцы гравюр, книг, сарацинских ковров, венков, тесьмы, поясов, бус, кошельков, чаш и кубков, иголок, зеркал…
Франсуа улыбнулся своей спутнице:
— Я подарю тебе все, что захочешь. Выбирай! Что пред почитаешь? Шапочку? Перчатки? Ожерелье?
Жилетта вздрогнула:
— Ты с ума сошел! Ты разве не знаешь, что нам, блудницам, запрещено иметь украшения? Видел, что сделали с той несчастной? Хочешь, чтобы и со мной случилось то же самое?
— Тебе защитой рыцарь. Пусть только осмелится кто-нибудь назвать тебя блудницей!
Жилетта покачала головой.
— А что будет потом, когда мне придется вернуться на улицу Глатиньи? Приставы наверняка меня разыщут и схватят.
— На улицу Глатиньи ты не вернешься. Сегодня же вечером мы переберемся в «Старую науку», поживем там, пока не подыщем себе что-нибудь возле собора Богоматери.
Их разговор услышали товарки Жилетты. Томасса спросила:
— А я тоже смогу уйти от мадам Гильеметты?
— И ты, и Алисон, если захочет. Я куплю большой дом, такой, чтобы мы смогли там поместиться все вшестером.
Томасса захлопала в ладоши, Алисон тоже кивнула в знак согласия. Франсуа повернулся к Жилетте.
— Так что же ты хочешь?
Жилетта из Берси закрыла глаза.
— Золотой пояс!
Она выговорила это шепотом, напуганная собственной дерзостью. Золотой пояс и вправду был тогда украшением, особо запрещенным для проституток. До такой степени, что это даже вошло в поговорку: «Добрая слава дороже золотого пояса», что означало: лучше по-настоящему иметь безупречную репутацию, чем просто носить принадлежность порядочной женщины.
Франсуа остановился у прилавка с поясами. Он спросил самый красивый и сам надел его на Жилетту. Пояс, сплетенный из золотых нитей, был мягок, словно шелковый, и такой длинный, что даже после того, как его завязали, оба конца спускались ниже колен. Жилетта вся дрожала. Франсуа ее успокоил:
— Не бойся. Пока я рядом с тобой, тебе бояться нечего.
Вмешалась Алисон:
— Теперь мне! Я хочу, чтобы Жан подарил мне ожерелье, шарик на цепочке, как у него. Это же такой пустяк!
Хоть ее каприз и показался сначала невыполнимым, они все же нашли искомый предмет в уголке, занятом золотых дел мастерами; только шарик был чуть меньше.
Наконец и Томаса выразила свое желание:
— Хочу молитвенник с эмалевой застежкой.
Туссен заметил:
— Ты же читать не умеешь!
Но Томассу этот довод не переубедил. Для нее молитвенник был доказательством, можно сказать, символом респектабельности. Ей достался самый красивый из всех, что там имелись. Она прижала его к груди, и они ушли, держа путь к «Старой науке».
Скобяную улицу молва недаром считала самой загроможденной и многолюдной во всем Париже. Действительно, она со своими сплошными прилавками по обе стороны привлекала множество покупателей и была одним из самых бойких торговых мест в городе. Свернув в нее, наша компания была остановлена пробкой: столкнулись дровяной обоз и выезд какого-то вельможи, и никто не хотел уступать дорогу. Погонщики и лакей уже перешли от оскорблений к драке под взглядами зевак, скопище которых делало невозможным любое продвижение.
В течение некоторого времени Франсуа попусту работал локтями, пока Туссен не закричал зычным голосом:
— Дорогу Генеральным штатам!
Фокус удался. Удивленные люди расступились, и они прошли: Жилетта со своим золотым поясом, Алисон с золотой буллой и Томасса с молитвенником, каждая в сопровождении своего кавалера. Один из лакеев сердито их окликнул:
— Что все это значит?
Туссен на ходу отвесил поклон:
— Генеральные штаты — это мы! Разве не видите?
И все шестеро дружно расхохотались.
***
Шли дни. Настоящие Генеральные штаты по-прежнему заседали в столице. Этьен Марсель все настойчивей понуждал дофина усилить власть парижских выборных, но сын Иоанна Доброго ничего об этом и слышать не хотел. Тот, кого принимали поначалу за робкого и безвольного юношу, явил удивительную твердость.
Франсуа снова уговорил одного паломника отнести послание в Куссон, где указал управляющему адрес «Старой науки». Вскоре другой ходок доставил деньги. Поскольку дороги тогда были ненадежны, управляющий предпочел отправить их без сопровождения вооруженной охраны. Отряд, пусть даже многочисленный, всегда может подвергнуться нападению, а военное счастье переменчиво. Поэтому он доверил золото и драгоценные камни одному монаху, который зашил их в свою рясу. Сумма была немалая и могла позволить Франсуа жить на широкую ногу несколько лет.
В первую очередь она дала ему возможность купить облюбованный дом, что находился у самой паперти собора Богоматери. Расположенный слева, если стать лицом к собору, дом был тесный, трехэтажный, с одной-единственной комнатой на каждом этаже. Франсуа оставил верхний за собой и Жилеттой; Жан, покинувший свой Корнуайльский коллеж, перебрался на второй вместе с Алисон; а Туссен и Томасса получили в свое распоряжение первый. Деньги позволили также рассчитаться с мадам Гильеметтой, которая согласилась расстаться с тремя девушками лишь при условии основательного возмещения.
Франсуа впервые познал опыт совместной жизни с женщиной. Он жил как простой буржуа и получал от этого немалое удовольствие. Каждый день он восхищался тем, что обитает в Париже. Колокола собора Богоматери оглушительно гудели, но его это ничуть не беспокоило. У него было ощущение, что они оберегают его. Соборную паперть сделали своим владением птичьи торговцы. По утрам Франсуа подходил к окну и наслаждался голосами и разноцветным оперением экзотического товара, выставленного на зависть парижским зевакам: журавлей, павлинов, ибисов, розовых фламинго…
***
Заря в четверг 22 февраля, второй день поста, занималась холодная и ясная. Как обычно, Франсуа подошел к окну, чтобы взглянуть на паперть, еще пустынную в этот час. Жилетта спала. Прямо перед ним возвышалась громада собора. Он любил смотреть на него, когда звонили зарю: ему казалось в этот миг, что собор принадлежит ему одному.
Внезапно раздался крик:
— К оружию!..
Призыв подхватили — он стал повторяться то тут, то там. Появились и вооруженные люди. Это были не солдаты, а горожане; Франсуа узнал многих из тех, с кем сталкивался на улице, в частности, одного птичьего торговца с паперти. На всех были красно-синие капюшоны. Послышались и другие крики:
— К дворцу! Марсель будет говорить!
Франсуа и Жилетта поспешно оделись. Восстание, которого все ожидали, наконец, случилось. Франсуа вовсе не собирался участвовать в нем; как и на похоронах Перрена Марка, он хотел остаться лишь наблюдателем. Спустившись на нижние этажи, он обнаружил, что две другие пары уже полностью одеты, и они вышли все вместе.
Погода была великолепная: мороз и солнце. На Жилетте был ее пояс, на Алисой — золотая булла, а в руках у Томассы — молитвенник, с которым она никогда не расставалась. Туссен скомандовал:
— Вперед!
И по двое они смешались с толпой. До жилища Этьена Марселя, хоть и расположенного совсем неподалеку, добраться они не смогли, такой плотной оказалась толпа. Купеческий старшина обращался к собравшимся прямо из окна. Из его речи они смогли уловить лишь обрывки, но поняли все же, что тот говорил о реформах и о том, что надо заставить дофина пойти на уступки. Когда Марсель закончил, слушатели воодушевленно захлопали ему, не зная, что в этот момент драма уже началась.
Немного дальше, перед королевским дворцом, толпа опознала одного из доверенных людей дофина — адвоката парламента Реньо д'Аси — и погналась за ним. Несчастный попытался укрыться в какой-то хлебной лавке, но был настигнут и растерзан. Возбужденные только что пролитой кровью, мятежники двинулись к дворцу с криком, подхваченным тысячей глоток: «Смерть им!» Этьен Марсель присоединился к бунтующим, возглавил их, вместе с ними поднялся по дворцовым ступеням и вступил в покои дофина.
Когда Франсуа и его спутники прибыли ко дворцу вместе с охвостьем толпы, прошло довольно значительное время и внутри уже готова была разразиться новая трагедия. Этьен Марсель и его вооруженный отряд взломали двери и обнаружили дофина в спальне, в обществе двух его самых верных советников — маршала Нормандии Робера де Клермона и маршала Шампани Жана де Конфлана. Обоих маршалов парижане ненавидели, особенно Робера де Клермона, который самолично арестовал Перрена Марка в церкви Сен-Мерри, нарушив право убежища.
Марсель резко заговорил с дофином:
— Государь, вы препятствуете желаниям народа. И он пришел спросить вас, в чем причина этого.
Дофину Карлу не досталось ничего от представительности своего отца. Он был юноша бледный и хлипкий. Если Иоанн Добрый во всем был истинный рыцарь, то этот смахивал скорее на духовную особу. Но одно качество их сближало — мужество. Тот, кто по приказу отца покинул поле битвы под Пуатье, вовсе не был трусом. И теперь, лицом к лицу с вооруженными до зубов мятежниками, он не спасовал.
Купеческий старшина разозлился, и в толпе раздались выкрики:
— Смерть им!
Последовала свалка, и маршал Нормандии рухнул на королевское ложе, изрубленный ударами меча, тесака и секиры. Маршал Шампани скрылся в соседней комнате, но был схвачен и тоже растерзан. Убийцы вернулись и угрожающе окружили дофина, дрожавшего, несмотря на всю свою юношескую отвагу. Однако Этьен Марсель, приблизившись к нему, снял красно-синий капюшон и заменил им шляпу дофина из черного бархата, расшитого золотом, таким образом, взяв его королевское высочество под свою защиту. Потом он отдал несколько приказов, и его люди отправились обратно, волоча за собой тела маршалов.
Франсуа, Жан, Туссен и их подружки по-прежнему оставались во дворе. Алисон увидела первой:
— О боже!
Мятежники вышли из дворца со своими жертвами. Они остановились на верхних ступенях, потрясая трупами, окровавленными, словно охотничьи трофеи.
Жан вскрикнул:
— Берзениус!
И правда, среди убийц находился Берзениус. Он тоже увидел их и показал пальцем:
— Этих я знаю! Прихвостни дофина. Убейте их!
Достаточно было пустяка, чтобы толпу охватила жажда крови. Не раздумывая, человек десять вооруженных горожан бросились к ним. Франсуа и Туссен выдвинулись вперед, чтобы защитить женщин. Вокруг взметнулись топоры. Тогда вмешался Жан:
— На сей раз силой ничего не добьешься. Пустите-ка, я сам этим займусь.
Он встал перед человеком, вооруженным секирой, и наклонил голову, показав на свою тонзуру.
— Руби! Давай, убивай Божьего человека, и я тебе обещаю самые страшные муки в аду!
Наступила некоторая заминка, которая и спасла им жизнь. Этьен Марсель, стоя наверху, опять обратился с речью к своим сторонникам. Бунтовщики побежали слушать.
— Маршалы мертвы! Мы с полным правом покарали этих лжецов и изменников. Поддержите ли вы меня?
Из толпы раздался голос:
— Хотим жить и умереть с тобой!
И все хором повторили эти слова.
— Дофин жив и здоров. Он — с нами и поклялся, что проведет реформу.
Ответом на эту речь стали крики и бурные рукоплескания. Никто больше не обращал внимания на три парочки, которые сочли за благо незаметно исчезнуть.
***
Решив некоторое время не показываться на людях и не привлекать к себе внимания, они весь следующий день не выходили из дома и наблюдали за перипетиями парижского восстания лишь издали. Сердцем Франсуа склонялся на сторону дофина, но вмешиваться не хотел. Его главной заботой в эти дни стали доспехи, которые он заказал одному оружейнику со Шлемной улицы. Он хотел получить точное воспроизведение тех, что были на нем при Пуатье и достались англичанам: со львом из накладного золота на груди. Работа была тонкая, но мастер обещал выполнить заказ к концу мая.
Франсуа был счастлив. Его плотский союз с Жилеттой из Берси не оставлял желать ничего лучшего. Каждое прикосновение друг к другу было для них праздником. Но он по-прежнему испытывал к ней только нежность и ни малейшего намека на любовь. Она его обожала, и вместе они производили впечатление крепкой пары, хотя в действительности это проистекало именно из-за отсутствия любви: Жилетта была ему безразлична, и ничто из того, что она могла сказать или сделать, не трогало Франсуа и никак не влияло на его душевное состояние.
Он часто думал об Ариетте. Ни на один миг он не переставал ее любить. Тело его было с Жилеттой, но душа не покидала будущую жену. Франсуа убеждал себя, что не изменяет ей, потому что ничего у нее не отнимает. Когда она приедет, все снова будет как прежде.
***
В Вербное воскресенье, 25 марта 1358 года, поднимаясь по ступеням собора Богоматери, чтобы присутствовать на мессе, Франсуа услышал удивительную новость: дофин бежал. Он покинул Париж ночью. Люди оценивали это как победу Этьена Марселя. Дофин показал себя таким же трусом, как и при Пуатье. Купеческий старшина стал полновластным хозяином Парижа, и, быть может, сделается вскоре и хозяином Франции. Франсуа не разделял этого мнения. Ему вспоминался собственный маневр при Пуатье, когда он вышел из битвы лишь затем, чтобы сесть на коня. Наверняка дофин предпринял свое отступление из тех же соображений.
Нищие на подступах к порталу предлагали ветви самшита, срезанные в окрестных лесах. Франсуа купил на шестерых целую охапку и вошел в собор. Солнце ярко светило сквозь правую розетку — круглый витраж, обращенный на юг. Из-за ее горячих, сочных красок она нравилась Франсуа гораздо больше, чем холодная северная. Он преклонил колена прямо на голом полу и сложил руки. Солнечный лучик ударил в перстень со львом и отразился золотым блеском. Никогда еще кольцо не казалось ему столь великолепным. Он повернул голову и увидел, как Жан застыл в созерцании голубоватых переливов северной розетки. И ему пришло на ум, что они с братом превосходно дополняют друг друга, один — выбирая тень, другой — свет. На этот счет можно было бы сделать и больше пространных умозаключений, но Франсуа не любил мыслить отвлеченно. Он удовлетворился тем, что поздравил себя с собственным выбором — светом.
***
Политические события продолжали свой торопливый бег. Как и предполагал Франсуа, дофин, оказавшись вне парижских стен, собрал верных себе людей и предпринял блокаду столицы. У Этьена Марселя и его приспешников, попавших в западню, не оставалось другого выбора, кроме как объявить осадное положение, укрепить стены и завладеть всем наличным оружием. Таким образом, прошел весь апрель и половина мая.
С наступлением погожих дней все три парочки взяли обычай гулять на лугу Пре-о-Клерк. Сначала они возвращались с этих прогулок довольно поздно, уже после объявления ночной стражи, проходя в город через ворота Бюси, но вскоре из-за повсеместного укрепления стен это стало невозможно, и они ограничили свои выходы лишь дневными часами.
Луг Пре-о-Клерк, простиравшийся между Сеной и аббатством Сен-Жермен, был местом довольно отдаленным. Он считался владением студентов, которые проводили там большую часть досуга. Франсуа частенько ловил там рыбу на удочку. Жилетта молча сидела рядом и восхищенно вскрикивала всякий раз, когда он вытаскивал улов из воды. Но чаще всего он бездельничал. Он просто позволял течь этому существованию, спокойному и прекрасному, как сама Сена. Вечерами, возвращаясь вместе со всеми к воротам Бюси, Франсуа смотрел, как садится солнце за небольшой церквушкой, называвшейся то ли Сен-Пьер, то ли Сен-Пер, расположенной на улице того же названия и состоявшей всего лишь из нескольких крестьянских дворов.
В третье воскресенье мая, придя на Пре-о-Клерк, они заметили какое-то сборище. Человек десять студентов кого-то колотили. Приблизившись, они вскрикнули все одновременно, поскольку узнали жертву: избиваемый, болтавшийся от одного к другому, был не кто иной, как Берзениус!
Жан вмешался:
— Стойте! Что он вам сделал?
Завидев Жана, студенты приостановили расправу.
— Это шпион Карла Злого. Он нам сулил денег, если мы поддержим его хозяина. Заработать-то мы не прочь, да только не таким путем!
— И что вы собираетесь с ним делать?
— Выбьем пару-другую зубов, сломаем пару-другую ребер да бросим в Сену…
— Мысль неплохая, но у меня найдется получше: вы его отпустите!
— Как это?
— А вот так! От одной только мысли, что своим спасением обязан мне, он удавится!
Студенты посовещались и, в конце концов, приняли предложение. Жан приблизился к Берзениусу:
— Ты свободен благодаря мне. Скажи «спасибо», Берзен!
Берзениус посмотрел на Жана. Его глаза сверкнули ненавистью. Он прошипел:
— Берзениус!
— Как тебе угодно. Осел по-латыни «asinus», что не мешает ему оставаться ослом.
Раздался взрыв хохота. Берзениус потерял голову от бешенства и крикнул Жану:
— Шлюхин сын!
Жан испустил крик, похожий на волчий вой, и бросился на своего недруга. Берзениус тоже проявил проворство. Выхватив из-за пояса одного из студентов кинжал, он нанес удар, целясь в Жана. Тот перехватил его руку и изо всех сил впился в нее зубами. Берзениус завопил от боли и выпустил оружие. Вдвоем они повалились на землю. Франсуа сделал шаг к дерущимся, но остановился. Он не имел права вмешиваться. Впрочем, несмотря на свое слабое сложение, Жан очевидно брал верх. Упираясь коленом в грудь соперника, он удерживал его на земле, и все ниже склонялся к нему с оскаленным ртом.
Туссен крикнул:
— Глядите, он метит ему в горло!
Так оно и было. В этот миг в Жане не оставалось больше ничего человеческого. Рожденный волком, он вновь становился им. На лице Берзениуса отразился ужас, и он закричал:
— Пощады!
Крик сменился воем — челюсти Жана сомкнулись на его горле… Только тогда Франсуа прыгнул. Ударом кулака в затылок он оглушил брата. Берзениус высвободился и убежал с окровавленной шеей. Жан быстро пришел в себя.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы помешать тебе стать убийцей.
В конце концов, Жан успокоился, но Франсуа так никогда и не смог забыть лицо своего брата, каким оно стало в тот миг…
***
Гроза разразилась несколько дней спустя, 25 мая, в день святого Урбана. Дело было к вечеру. Все три пары гуляли, как обычно, на Пре-о-Клерк, когда завидели группу верховых, несущихся во весь опор к Парижу. На какой-то миг им показалось даже, что это люди дофина пошли в наступление, но отряд был слишком уж малочислен, а на лицах всадников читался явный испуг. Франсуа удалось остановить одного из них.
— Что происходит?
— В окрестностях Сен-Лье-д'Эссерана крестьяне взбунтовались. Их толпы движутся с криком: «Бей дворян!»
— «Бей дворян»?
— Резня уже началась. Они взбесились, как собаки. Если ничего не предпринять, все местное дворянство будет истреблено.
Жан повернулся к Франсуа.
— Можно подумать, дорогой братец, что это тебя касается.
Франсуа схватил Туссена за рукав.
— Пошли! Сначала на Шлемную улицу за моими доспехами. А если еще не готовы, я их надену, какие есть!
— Мы собираемся драться?
— А ты как думал? Позволить мужичью уничтожить рыцарство?
Жилетта захотела пойти вместе с Франсуа.
— Нет! Ты останешься здесь!
Жилетта остановилась и покорно села в траву, словно собачонка, получившая приказ от хозяина. Франсуа побежал на Шлемную улицу, Туссен — за ним следом. С тремя девицами мадам Гильеметты остался один Жан. Жилетта тихонько плакала. Алисон с Томассой не знали, что делать. Жан посмотрел, как Франсуа и Туссен мчатся в сторону ворот Бюси, и заключил тоном фаталиста:
— Дворянство и народ покинули нас. Конец Генеральным штатам.
Глава 11
БРАТЦЫ ЖАКИ
Вместе с заключением перемирия 23 марта 1357 года началась эпоха разбойников-бриганов. До этого времени словом «бриган» назывался солдат, облаченный в «бригандину» — легкий панцирь, и никто тогда не придавал этому обозначению уничижительного или отрицательного смысла. Но очень скоро все изменилось. Вчерашних врагов объединили насилие, убийство и грабеж. Крокарт, недоброй памяти герой Битвы Тридцати, опустошал Бретань; Роберт Ноулз, известный английский капитан, разорял Нормандию; а что касается Арно де Серволя — Протоиерея, то он, покрыв себя славой в битве при Пуатье, теперь предавал огню и мечу Прованс. Ужас, который внушали его банды, был таков, что сам Папа заплатил ему сорок тысяч экю отступного, лишь бы тот пощадил Авиньон.
Но больше всего пострадал Иль-де-Франс. Французы, англичане, наемники всех мастей, казалось, назначили здесь свидание. Франсуа и Туссену во время их путешествия из Руана в Париж еще очень повезло, что они ни с кем из них не встретились. Повсюду тогда попадались трупы, сожженные дома, вытоптанные посевы, забитый скот.
Первой жертвой, само собой разумеется, стали крестьяне. Если укрепленные монастыри и замки еще могли постоять за себя, то сельские жители в своих жалких хижинах, не имея оружия, были совершенно беззащитны.
Большую часть этого времени сеньоры предпочитали не связываться с бриганами. Они покупали свою безопасность на те самые деньги, которые заставляли платить своих же крестьян, постоянно увеличивая поборы. Сеньор отныне перестал быть для них защитником, а становился лишь дополнительным источником нищеты. Силуэт замка, вместо того чтобы успокаивать крестьянина, теперь вызывал у него одну только ненависть. А порой бывало еще хуже: замок, взятый приступом, превращался в логово убийц и воров, если только сам сеньор не становился во главе шайки, чтобы поразвлечься и пополнить свои сундуки.
Больше так французский крестьянин не мог! Условия его существования и раньше были недалеки от скотских, но теперь он, которого все пренебрежительно называли Жак-Простак, дошел до крайних пределов нищеты. Сперва чума, потом война, а теперь вот еще и мародеры!
Из-за стольких невзгод многих поначалу охватило безразличие. В сельской местности, окружавшей Париж, крестьяне перестали обрабатывать поля и виноградники, выгонять коров и коз на пастбище. Чего ради? Кому на поживу? Англичанину? Разбойнику? Сеньору? Настало полное запустение. Руки, обрабатывавшие землю, опустились. Уж лучше смерть!
Но потом в крестьянский ум закралась одна мысль (причем нельзя в точности сказать, когда она появилась и откуда пришла): во всем этом должен быть кто-то виноват. Ведь Бог поделил все заботы между тремя сословиями: народ трудился, духовенство молилось, а дворянство сражалось. Однако если первые два сословия добросовестно выполняли то, что им предписано, то с третьим дело обстояло иначе. Рыцарство при Пуатье отказалось сражаться. Оно предпочло постыдное бегство и плен без сопротивления. Оно пренебрегло своим долгом. И если бы только это! Тем крестьянам, чей сеньор на их беду попал в плен, приходилось теперь сверх всего прочего собирать деньги и на его выкуп. Ведь за редкими исключениями эта повинность ложилась опять-таки на них…
Вот тогда, около 24 мая, в лесу Шантильи, меж Санлисом и Крейем, и разразились внезапно первые «ужасы». В Сен-Лье-д'Эссеран, в Мелло и прочих местах крестьяне стали сбиваться в вооруженные толпы. Внезапно Жак-Простак, у которого больше не было ни дома, ни хлеба, ни одежды, ни даже слез, заставил услышать свой голос. И этот голос кричал:
— Бей дворян!
Именно в Мелло движение обрело имя и вожака. Ударил набат, крестьяне собрались перед церковью. Она, как и многие деревенские церкви, была окружена кладбищем. Какой-то человек лет двадцати пяти вспрыгнул на самый большой надгробный камень, стоявший на могиле сеньора. Был он высокий, сильный и красивый. Его правильное лицо составляло контраст с лицами его товарищей. Он потребовал тишины. В ответ раздались выкрики:
— Говори, Гильом!
— Ты грамотный, Гильом Каль, ты и в солдатах бывал. Говори!
И Гильом Каль заговорил:
— Жил да был пес, очень сильный, и защищал тот пес хозяина от волков. Но вот как-то раз снюхались пес с волком, а хозяин про то не знал. Пес стал только прикидываться, что гоняет волка, и они вместе жрали хозяйских коз… Братья мои, гот волк — англичанин, пес — наш дворянин, а хозяин — мы с вами!
Ему ответил негодующий вой.
— Но однажды хозяин заметил предательство своего пса, да и перерезал ему глотку!
Раздались еще более неистовые вопли. Крестьянский круг сомкнулся плотнее. На своих лицах эти люди несли бесчисленные следы невзгод, которые мучили их всю жизнь. То были сплошные уродства: беззубые рты, гноящиеся губы, помертвевшие глаза, красные распухшие носы, незаживающие рубцы, запаршивевшие головы. Их кожа была серой, красной или багровой, иногда испещренная шрамами; и во всех было что-то землистое, словно их облепили комья земли, которую они обрабатывали, словно они были недолюди, сохранившие в своем облике что-то от растений. Они жадно глядели на Гильома Каля, ожидая продолжения. А тот протянул к ним руку.
— Взгляните на себя, братья! Ваши страдания так вас изуродовали, что и смотреть страшно! Ну так пусть это им будет страшно! Давайте нагоним на них страху! Пускай дрожат… Да, я был солдатом. Я был под Пуатье и видел, как они бежали от англичан — что твои мыши от кота! Они и от нас так же побегут!
У толпы вырвался рев. Люди с налитыми кровью глазами скалили зубы, подобно зверям; женщины неистовствовали ничуть не меньше, их черты искажала гримаса ненависти.
— Они над нами насмехаются, мужик для них — «Жак-Простак»? Ну так станем все Жаками! И пусть наша Жакерия повсюду сеет ужас!
Восставшие крестьяне сплотились вокруг Гильома Каля, потрясая вилами, косами, дубинами, окованными железом палками. Среди них раздались возгласы:
— Изнасилуем их жен! Изрубим их детей в мелкие кусочки! А их самих будем пытать до смерти!
Гильом Каль сумел унять шум.
— Нет, братья мои, станем солдатами, а не убийцами! Мы будем сражаться с дворянами, потому что они предали Францию, снюхавшись с англичанами. Мы будем драться за короля и за страну!
Крики, призывающие к мести, смолкли. Предводитель жаков отдал свои первые приказы:
— Сделаем себе знамена, и пусть нашим кличем будет: «Монжуа королю!» И еще: «Франция, святой Дени!» С Божьей помощью мы победим!
Под предводительством Гильома Каля жаки двинулись осаждать Компьен. Но то был лишь самый значительный отряд повстанцев. Повсюду вокруг Парижа, со всех четырех сторон, независимо друг от друга случились одни и те же «ужасы»: в Амьенуа, в Пертуа, в окрестностях Мондидье, Линьера, Сен-Врена, Таверни, Кормейль-ан-Паризи, Монморанси, Арпажона. Из рядов восставших выдвинулись и другие вожаки: Симон Дубле, Жан ле Ферон, Жан Флажоле, Жанен из Шенвьера, Жан-Пекарь.
***
Свои доспехи в мастерской на Шлемной улице Франсуа нашел совсем готовыми. Золотая плакировка, может, была и не столь удачной, как на предыдущих, но из-за такой мелочи не стоило задерживаться. Что касается оружия, то Франсуа выбрал меч и боевой цеп для себя, и меч для Туссена. Пока его господин выбирал снаряжение, оруженосец отправился в конюшню «Старой науки», и они смогли покинуть Париж 25 мая, перед самой ночной стражей.
Затемно они добрались до Сен-Дени. При других обстоятельствах Франсуа обязательно посетил бы базилику святого Дени, где погребены короли Франции, и непременно поклонился бы могиле Людовика Святого, но задерживаться было некогда. Они остановились на первом же попавшемся постоялом дворе и продолжили путь ранним утром, после короткого сна и скудного завтрака.
Они скакали на север, проезжая через деревни — с виду спокойные. Впрочем, многое рассмотреть было трудно, потому что все это время дождь лил как из ведра. Франсуа и Туссен въехали в лес Шантильи в терцию. Дождь перестал, выглянуло солнце, стало припекать, и лес окутался плотным туманом. Временами видно было не дальше ближайших стволов. Путники перешли на шаг.
Франсуа медленно проезжал сквозь завесу молочно-белого пара, когда вдруг до него донеслись чьи-то предсмертные крики, сопровождаемые ругательствами и проклятиями. Он пришпорил коня и пустил его вскачь, направляя на звук. Туман рассеялся. Впереди человек двадцать крестьян толпились вокруг какого-то верхового в легких доспехах. Всадник изо всех сил отбивался мечом, и за несколько секунд Франсуа увидел, как рухнули два человека, сраженные им. Но остальные наваливались еще сильней, окружив его плотным кольцом и, казалось, совершенно нечувствительные к потерям. Один крестьянин, вооруженный дубиной, вспрыгнул на круп лошади и ударил всадника по затылку. Тот упал. Крестьяне всем скопом бросились на свою добычу. В этот миг Франсуа и налетел на них.
Это было скорее избиение, чем настоящий бой. Круговыми взмахами боевого цепа Франсуа раскалывал головы, отрывал кисти рук. Вскоре крестьяне разбежались. Он пустился вдогонку, настиг одного, сразил без труда, и его снова окутало туманом.
Тут-то оно и случилось. Франсуа вскрикнул: два волка, два огромных волка прыгнули на него одновременно! Один зашел справа, другой слева. Однако он смог сохранить хладнокровие и отбить нападение сначала ударом цепа, потом меча… Туман все сгущался. Франсуа больше ничего не видел. Убил ли он зверей или они готовились напасть снова? Но в то же время он не мог взять в толк: откуда взялись два огромных волка в мае месяце? Обычно они появлялись лишь в самые суровые зимы, когда от мороза все становилось хрупким, как стекло. Франсуа вздрогнул. Ужасные воспоминания всплыли у него в памяти, воспоминания, которые он предпочел бы забыть навек…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |