***
Ангерран де Куссон был погребен в обители кармелитов в Бордо. Гроб опустили в могилу после мессы, туда же положили его щит: согласно обычаю вместе с последним представителем угасшего рода хоронили и его герб… Франсуа увидел, как земля засыпала двух противостоящих друг другу муравленых волков, которые уходили из этого мира одновременно с его дядей.
Франсуа вздрогнул. Погребение, волки… Он невольно вспомнил смерть своей матери. Он всегда старался избегать этого воспоминания, самого мучительного в жизни. Юноша поймал себя на том, что хотел бы попросить помощи у Ангеррана, как сделал в ночь бдения над оружием. Рыдание вырвалось из его груди.
Заупокойная служба заканчивалась. Франсуа не мог больше избегать размышлений, которых так страшился. Хотя волки де Куссонов и скрылись теперь под землей, но они не исчезли. И не унесли с собой свою таинственную и ужасную историю: они оставались в нем самом. Независимо от желания Франсуа половина крови в его жилах была куссоновская, даже если внешне это никак не проявлялось.
Юг, Теодора… Франсуа превосходно знал, как они прожили свою жизнь, мать ему часто об этом рассказывала. Он пытался забыть о них навсегда, но сегодня они напомнили ему о себе. Франсуа де Вивре — прямой потомок Юга и Теодоры де Куссон, в которых воплотились две стороны единого родства, как в добре, так и во зле. Так или иначе, но Франсуа походил на них, и ему суждено однажды пройти по их гибельным следам. Именно это отчасти и означал его черный сон…
Церемония закончилась. Франсуа ушел, сопровождаемый Туссеном, который с уважением отнесся к его молчанию. Мать, отец, а теперь вот и дядя… Все, кто предшествовал ему в жизни, исчезли. Отныне он оставался один, словно в первой линии боевого построения. Но противник, поджидавший его, был не рыцарь и даже не сама смерть. Это был волк. Волк, который затаился в нем с самого дня его рождения. После своего бдения над оружием Франсуа знал, что самый опасный его враг — он сам.
***
Торг из-за добычи между английскими и гасконскими сеньорами продолжался всю зиму и часть весны. В Англию Франсуа и Туссен отплыли 11 апреля в качестве пленников графа Солсбери. Король Иоанн Добрый находился на борту «Святой Марии», огромного английского корабля, битком набитого воинством на случай возможного нападения: сто моряков, пять сотен рыцарей и многочисленные лучники. Черный Принц поместился на борту «Святого Духа», адмиральского корабля. Что касается судна, на котором плыл Франсуа, то оно было самых скромных размеров и снялось с якоря утром, в окружении целой флотилии себе подобных.
Франсуа долго смотрел, как удаляются порт Бордо и берег Франции. Когда они скрылись из виду, он повернулся к Туссену. Более чем когда-либо, он чувствовал себя потерянным. Молодой рыцарь вздохнул.
— Как знать, что мы там повстречаем…
— Я знаю, господин мой!
— Завидую твоему знанию. Кого же мы увидим?
— Англичан. А если немного повезет, то и англичанок!
Глава 9
АРИЕТТА АНГЛИЙСКАЯ
Флот, доставлявший французских пленников в Англию, тащился еле-еле. Опасаясь бури, которая могла бы уничтожить этот баснословный человеческий груз, Черный Принц решил избегать открытого моря. Поэтому они двигались вдоль берегов, и дни тянулись за днями в тоскливом каботажном плавании. После отплытия из Бордо прошла уже целая неделя, а перед глазами все еще маячил континент.
Франсуа был мрачен. Устроившись в одном из уголков корабля, он избегал всех прочих французов. Он не мог простить им ни трусости, ни эгоизма, которые стали причиной поражения его страны и смерти его дяди. Он не хотел иметь ничего общего с этими людьми. Ему случалось наблюдать за ними. Они всячески подчеркивали свое глубокое презрение к постигшей их судьбе. Плевать им, что они разбиты! Съездить в Англию — подумаешь, новое приключение, повод сменить обстановку. Зато он, Франсуа де Вивре, клокотал и впадал в бешенство при мысли о невозможности драться. Что ему там делать? Нечего! В первый раз с тех пор, как он появился на свет, у Франсуа возникло ощущение, что он попусту теряет свое время.
Франсуа разговаривал только с Туссеном, но почти не слышал слов своего собеседника. Туссен, однако, склонял его к благоразумию:
— Всему свое время, господин мой: и для трудов, и для отдыха, и для страдания, и для удовольствия. Кто вам сказал, что вы теряете время? Откуда вы знаете, что вам уготовил Бог?
Корабельная пища была омерзительна, что сыграло не последнюю роль в раздражительности Франсуа; было даже невозможно определить, из чего состоит эта бурда — из мяса, овощей или рыбы. Быть может, именно кормежка источала в воздух некий болезнетворный миазм; как бы там ни было, но спустя десять дней после отплытия Франсуа внезапно свалился больным.
Ему не помогали заботы Туссена, который, впрочем, мало что мог предложить, кроме слов ободрения. Франсуа сделался добычей сильнейшей горячки. В какой-то миг все уже подумали было, что это чума, и среди команды даже поговаривали о том, чтобы выбросить больного за борт, но, поскольку бубоны не появились, его оставили в покое.
Есть Франсуа не мог, пить — и подавно, он бредил и дрожал, стуча зубами вопреки апрельской жаре и одеялам, в которые его укутывал оруженосец. Туссен уже решил, что настал последний час его господина, и священник, оказавшийся на борту, причастил его и дал отпущение грехов. Но Франсуа не умер. Его горячка внезапно спала ровно через неделю, утром 25 апреля, в день святого Марка.
Проснувшись, он сразу же оценил свое самочувствие и ухватился за руку Туссена, который сидел рядом.
— Туссен, я выздоровел!
— Это великий день, господин мой!
Франсуа внезапно умолк и, казалось, насторожился.
— Скажи уж лучше — великая ночь! Никогда еще она не была так черна!
Между ними воцарилось долгое молчание. Бело-розовый свет зари был великолепен. День обещал стать таким же погожим, как и предыдущие. Склонившись над своим господином, Туссен пристально вгляделся в него. Франсуа лежал, повернувшись к нему лицом и устремив вперед свои голубые глаза. Но эти глаза ни на что не глядели — ни вблизи, ни вдали; они были мертвыми и пустыми. Веки окаймляли розоватые струпья.
— Туссен, сейчас ведь ночь, правда? Туссен, только не говори мне…
Туссен ничего и не говорил, но именно от этого его ответ казался еще ужаснее: у него вырвалось рыдание. Франсуа горестно закричал:
— Я ослеп!
Туссен тотчас же опомнился:
— Это ненадолго! Я знавал многих, кто потерял зрение после лихорадки, а потом снова прозрел.
И Туссен продолжал говорить, лишь бы отвлечь своего господина, лишь бы оглушить самого себя.
Солнце вскоре поднялось довольно высоко, и Франсуа ощутил его тепло на своем лице — тепло без света, неопровержимое доказательство случившегося с ним несчастья.
— На что годен слепой рыцарь, рыцарь без глаз?
— Иоанн Слепой был самым прекрасным героем при Креси…
— Куда подевалось солнце? Цветы? Женщины? Куда подевалась жизнь?
— Вы опять все это увидите, клянусь вам!
Они были у самого борта. Туссен не успел уследить за своим господином. Стремительным движением Франсуа сорвал с пальца перстень со львом и швырнул его в море… Слепец услышал плеск упавшего в воду тела, потом шум беготни, удивленные восклицания, ругательства. Он пощупал свой непривычно голый палец и опять лег. Все кончено. Он умрет, как и его дядя, тихо скользнув по склону, неизбежно ведущему к смерти. Ангерран… Скоро он отыщет его и узрит свет — другой, неземной свет, который виден даже слепым…
Франсуа вздрогнул: чья-то мокрая рука коснулась его и надела ему на палец перстень со львом.
— Вода что-то холодновата для этого времени года, господин мой.
Франсуа хотел опять сорвать кольцо, но Туссен держал его крепко.
— Нашел-то я его без особого труда, только вот лучники решили, что это побег, и преподнесли мне в подарок букетик своих стрел. К счастью, на море они стреляют похуже, чем на земле. Я крикнул, что свалился нечаянно, и какая-то добрая душа бросила веревку.
Туссен сжимал ладонь Франсуа. Он склонился над своим господином, и морская вода дождем лилась с его волос и одежды. Франсуа не уклонялся от этого ливня. Великолепный, восхитительный Туссен, которому все нипочем! Бескорыстная преданность спутника оставалась единственной ниточкой, еще привязывавшей его к жизни.
— А теперь, господин мой, послушайте меня. Вы победите ваше несчастье. Вы победите его так, как умеете. Словно идет война, и это — вражеский рыцарь!
Речь оруженосца внезапно пробудила интерес Франсуа. Туссен сразу же заметил это и ослабил хватку, стискивающую руку хозяина. Франсуа сел.
— Объяснись.
— Ваша слепота — это черный рыцарь. Еще чернее, чем Черный Принц. Конь у него черный и доспехи — черные; он налетел на вас внезапно и закрыл свет своим плащом.
Но у вас есть оружие против него, оружие, которое одним ударом может переломать ноги его коню, вдребезги разбить доспехи, раскроить ему туловище, голову…
Франсуа пожал плечами:
— Меч? Боевой цеп?
— Нет, господин мой, смех!
— Смех?
— А вы пощупайте ваш перстень, господин мой.
Франсуа послушался. Он пробежал пальцами по тонко сработанной гриве, коснулся рубиновых глаз, задержался на разверстой пасти зверя — и застыл в изумлении. Это движение челюстей, раздвинутые губы, обнаженные клыки… Никакого сомнения: лев на его кольце смеялся!
Туссен опять взял его за руку.
— Пойдемте со мной!
— Куда?
— Я же вам сказал — за смехом. Будем смеяться.
— Я только что ослеп, а ты хочешь, чтобы я смеялся!
— Да, господин мой, и немедля!
Ведомый Туссеном, Франсуа пересек палубу и приблизился к тому месту, где помещались французские сеньоры — те самые, с которыми он не хотел знаться. Туссен предложил угадывать их внешность по голосам. Один из французов тут же добродушно его окликнул:
— Что, рыцарь, искупали своего оруженосца?
Франсуа ответил Туссену:
— Толстый и краснорожий.
— Отлично, господин мой!
Когда другой сварливо заметил Туссену, что тот, дескать, забрызгал его водой, Франсуа объявил:
— Длинный, тощий, бородатый.
Игра в эти отгадки длилась весь день. По-настоящему Франсуа так и не засмеялся, но он много раз ловил себя на том, что улыбается. На закате невидимого ему солнца, вечером 25 апреля, он принял решение: жить дальше. Он не знал — для чего, во имя чего, но знал, что должен продолжать. Пусть хотя бы еще на один день… Потому что и за один день многое может произойти, и сегодняшний — тому доказательство.
Засыпая, Франсуа боялся, что увидит черный сон, но ничего подобного не случилось. Он вновь вспомнил последние слова Божьей Твари, сказанные там, в хижине: «Тебе нужно терпение…» Терпение — вот оно, его второе оружие, о котором Туссен не подумал! Терпение — оборонительное оружие, в то время как смех — оружие наступательное. Защищенный терпением и вооруженный смехом, он сможет снова выйти на бой.
Франсуа заснул и вместо черного увидел красный сон… Вот так этой ночью на корабле где-то между Францией и Англией восемнадцатилетний рыцарь-пленник, ослепший несколько часов назад, познал мгновения счастья и торжества.
***
Вопреки утешительным предсказаниям Туссена, Франсуа не прозрел ни наутро, ни в последующие дни. Плавание затягивалось, море штормило. Парадоксально, но Франсуа был от этого счастлив. В отличие от почти всех прочих пассажиров он оказался не подвержен морской болезни и радовался возможности отыграться хоть на этом — чувство мелкое, но извинительное. Лишь вонь портила ему удовольствие, тем более что после потери зрения обоняние Франсуа, равно как осязание, слух и вкус обострились самым чудесным образом.
Лишь 5 мая 1357 года флот Черного Принца бросил якорь в Плимуте. Для Франсуа начиналось странное путешествие по стране, которая ничем не отличалась от той, что он покинул, кроме голосов. Это и стало его единственным впечатлением, когда он ступил на плимутскую набережную, — мешанина из невразумительных слов.
С первых же шагов Франсуа столкнулся с каким-то англичанином, который, не заметив увечья пленника, принялся поносить его, на чем свет стоит. И тут, к своему удивлению, Франсуа услыхал знакомый голос — голос Туссена, изъяснявшегося на том же языке. Человек более не настаивал и проворчал несколько слов, очевидно извинений.
— Ты говоришь по-английски?
— Да, господин мой.
— Где же ты выучился?
— У Бедхэмов. И муж, и жена научили меня кое-каким словам. Разумеется, не одним и тем же.
Франсуа улыбнулся. Решительно, мысль спасти Туссена от котла была самым гениальным вдохновением в его жизни…
От Плимута до Лондона не так уж далеко, но Черный Принц не торопился. Вполне понятная гордость заставляла его показывать знатных пленников английскому народу, и он нарочно увеличивал обходные пути, следуя мимо ликующих селян. Наконец, девятнадцать дней спустя, 24 мая 1357 года, состоялся его триумфальный въезд в город.
Колокола трезвонили во всю мочь, когда шествие миновало единственный мост, переброшенный через Темзу, — настоящее произведение искусства, с девятнадцатью арками и двумя укрепленными башнями, на одной из которых выставлялись для всеобщего обозрения головы казненных. Впереди, выпятив подбородок с тщательно подстриженной бородкой, возвышаясь, как всегда, на белом коне, ехал король Франции; сразу за ним — принц Уэльский, красивый молодой человек двадцати семи лет с пышными висячими усами, в черных доспехах и на черной кобыле. Цветовой контраст бил по глазам, чего и добивался принц. Этот способ выставить побежденного на свет, а победителя как бы укрыть в тени был следствием либо самой изысканной простоты, либо самой утонченной гордости.
Ничего из этого Франсуа не видел. Не видел он также и многоцветные полотнища, которыми были обтянуты фасады домов на всем пути, выбранном для шествия. До него доносились лишь звон колоколов и радостные крики лондонцев, но более всего — запахи.
Если признать, что города того времени были грязны, то Лондон, наверное, оказался бы самым грязным из всех. Свиньи свободно разгуливали повсюду, их было, кажется, не меньше, чем горожан. Прочие животные, а также отбросы и нечистоты превращали город в настоящий рассадник заразы. Чтобы достойно встретить торжественную процессию, городские власти приняли определенные меры: все свиньи были удалены из города и помещены в загоны на близлежащих лугах, а улицы вымыты и выскоблены в спешном порядке. Но запах все равно остался. И если для других, чье внимание привлекало яркое зрелище, вонь стала уже не так отчетлива, то Франсуа только ее и ощущал.
В колонне пленных французов, высоко подняв голову, поскольку вид народа-победителя никак не мог его задеть, Франсуа долго втягивал в себя воздух и, когда они входили в город через одни из восьми его ворот, расхохотался:
— Туссен, а Лондон-то пахнет дерьмом!
После многочисленных остановок и поворотов шествие достигло Савойских палат, предназначенных стать местопребыванием Иоанна Доброго и нескольких самолично избранных им знатных сеньоров, составлявших отныне его двор. Когда они остановились, Франсуа все еще смеялся. Смеялся он и тогда, когда явился пристав со стражниками, чтобы отвести их с Туссеном на новое место.
Граф Солсбери, извещенный о несчастье, приключившемся с его пленником, сделал рыцарский жест. В то время как всех прочих пленников малого значения должны были заключить либо в Тауэр, либо в здания, переделанные по этому случаю в тюрьму, он разрешил слепцу жить в городе, у одного из своих людей, Джона Мортимера — кошачьего капитана.
Джон Мортимер обитал на Фиш-стрит, улице, выходившей к Темзе неподалеку от рыбного рынка. Он поджидал гостей на пороге и, завидев их, вышел навстречу.
— Джон Мортимер, кошачий капитан. Это большая честь для меня — принимать в моем жилище храброго французского рыцаря, сраженного недугом.
Джон Мортимер оказался человеком далеко не заурядным. Могучего телосложения, с толстощеким лицом и руками широченными, как лопаты, он был необъятен и жизнерадостен. Его возраст с трудом поддавался определению: может, лет сорок… Взяв Франсуа за руки, новый хозяин перевел его через порог своего трехэтажного кирпичного дома. Этот колосс перемещался с удивительной ловкостью. Он был подвижен и гибок, что в сочетании с длинными тонкими усами придавало всей его повадке что-то кошачье.
— Вот, мессир, вы и у себя. Уж я-то постараюсь, чтобы вы позабыли о своем несчастье.
Франсуа не видел Мортимера, но представлял его себе. Глубокий голос и тяжелая рука, которая легла на его плечо, достаточно сообщили ему о пропорциях этого нового персонажа. Едва войдя в дом, Франсуа уловил странный запах; почувствовал он также и многочисленные прикасания к своим ногам. У него вырвалось восклицание:
— Кошки!
— Вы правы, мессир, это кошки.
Весь нижний этаж занимало одно-единственное помещение со стоящим посередине длинным столом, двумя скамьями по обе стороны и большим креслом с высокой спинкой в торце. Довершала картину бочка, водруженная на козлы. Но необычность этому месту придавала вовсе не его обстановка, а кошки. Они сновали повсюду, и невозможно было их сосчитать. Кошки всех мастей и размеров: черные, белые, черно-белые, рыжие, трехцветные, полосатые; толстопузые коты, изящные кошечки и уйма котят. Любопытно, но никто в этом зверинце не мяукал.
Мортимер усадил Франсуа в кресло и показал пальцем на одну из стен зала.
— Какой у вас герб, мессир?
— Пасти и песок.
— У меня тоже есть герб, хоть я и простолюдин. Мне даровал его сам король Эдуард. Поскольку видеть вы не можете, я вам его опишу: на лазоревом поле золотой кот, стреляющий из лука, и девиз: SEMPER FELIX.
— «Всегда счастливый»… Вам и впрямь везет, капитан Мортимер!
Мортимер уточнил перевод:
— «Всегда счастливый» или «Всегда кот». Латиняне были народ самый ученый и самый премудрый в целом свете, поэтому у них имелось всего одно слово, чтобы сказать «кот» или «счастливец». А теперь я хочу, чтобы вы отведали вот это…
Джон Мортимер взял со стола три кружки и, наполнив их из бочки, протянул одну Франсуа, а другую Туссену.
— Пью за ваше здоровье! И чтобы вы смогли обрести зрение так же скоро, как и свободу!
Франсуа раньше никогда не пил пива, только вино. Горьковатый вкус и легкость напитка понравились ему сразу же. Он отхлебнул несколько глотков с откровенным удовольствием и подумал о том, насколько же его вкус стал тоньше с тех пор, как он перестал видеть. Ничтожное удовлетворение, но со времени своего прибытия в Лондон он не скучал ни одной минуты.
— Вы хорошо говорите на нашем языке, капитан!
— У меня достало времени выучить его. Десять лет, от Креси до Пуатье. Больше я Лондон не покину. Возраст уже не тот, да к тому же сейчас мир.
Джон Мортимер взял свою кружку и, несмотря на ее размеры, осушил одним духом. Потом подошел к бочке и наполнил снова.
— Сожалею, что должен вас огорчить, мессир, но если вы проиграли войну и столько ваших полегло при Пуатье, если король ваш в плену, да и сами вы здесь, то все это из-за меня!
Франсуа недоверчиво улыбнулся:
— Из-за вас? Неужели?
— Точно. Из-за меня и моего кошачьего капитанства. Ведь не будете же вы отрицать, что во всех битвах решающую роль сыграли наши лучники?
Франсуа поморщился:
— Нет.
— Ну а стрелять они смогли только благодаря мне и моим кошечкам. Ведь главные враги лучника вовсе не неприятельские солдаты, а мыши и прочие грызуны, которые могут перегрызть тетиву его лука. Так что вечером на каждом привале все луки собирают в одно место, и я выпускаю своих кошек из клеток. Они сторожат его всю ночь, и поутру оружие целехонько. Это вот и есть мое кошачье капитанство[16].
— Склоняюсь перед подобной изобретательностью.
— Премного благодарен, но это еще не все. Мои подопечные даже после смерти продолжают служить королю. Я их потрошу, а из кишок вью новую тетиву. Когда лук готов, я даже устраиваю так, чтобы сторожил его какой-нибудь родственник покойного. Таким образом сын охраняет мать, брат — свою сестру и так далее. Вы только вообразите, как это увеличивает их бдительность и свирепость!
Франсуа докончил свое пиво. Мортимер приглушенно хихикал в нескольких шагах от него. Какая странная судьба!
Чья-то рука взяла его кружку и вернула уже наполненной. Франсуа снова принялся потягивать горьковатое питье и чувствовал при этом, как его охватывает мягкое оцепенение.
— Значит, вы умеете различать всех ваших кошек? Есть ли у них какие-нибудь имена?
— Никаких, мессир. Они солдаты!
Внезапно в помещение ворвался сильный запах рыбы, и кошки, в первый раз замяукав, бросились все в одном направлении.
— А вот и госпожа Мортимер, супруга моя. Звать ее Катериной, но все кличут Капитаншей.
Запах был так силен, что Франсуа стало от него не по себе.
— Догадываюсь. Капитанша, наверное, торгует рыбой?
— Правда ваша… Кто лучше подойдет кошачьему капитану, чем рыбная торговка? Капитанша нас всех устраивает: и меня, и моих солдат.
Госпожа Мортимер произнесла по-английски несколько приветственных слов, которые Туссен перевел своему господину. Франсуа поклонился в ее сторону.
— Какая она из себя?
Туссен ответил лаконично:
— В моем вкусе.
Этого оказалось достаточно, чтобы Франсуа, которому вкусы его оруженосца были известны, вообразил себе некое пышное существо. Но действительность превосходила его воображение. Капитанша была просто ослепительна: сверкающая белизной кожа, большие черные миндалевидные глаза, роскошная черная грива и улыбка, из-за которой согрешил бы и епископ. Она опустила на пол корзину, наполненную рыбой, и стала оделять ею кошек, сбежавшихся на кормежку. В течение всего этого времени ее муж не переставал балагурить.
— Капитанша моя — лучшая рыбная торговка во всем Лондоне. Злые языки утверждают, что отбою от покупателей у ней нет скорее из-за ее прелестей, а не из-за свежести товара, ну да хоть бы и так, что в том плохого? Кроме того, Капитанша — примерная католичка. Она всечасно славит святую Церковь нашу за то, что изобрела пост, и грустит лишь раз в году — на Пасху.
Капитанша закончила раздачу и приблизилась к мужу.
— Болтай поменьше, Мортимер. Налей-ка лучше выпить!
Мортимер подошел к жене, смачно ее поцеловал и вручил кружку.
— За страстную нашу любовь, Капитанша!
Потом повернулся к Франсуа, пока его жена пила не отрываясь.
— Я вам сказал, что у кошек моих нет имен. Правда-то оно правда, однако не совсем.
Он наклонился и поднял с полу набитое соломой чучело кошки, худой, совсем облезлой, и сунул его в руки Франсуа.
— Его зовут Черный Принц. Это единственный кот, из которого я сделал чучело. А знаете почему?
Франсуа подумал о Востоке и ответил наугад:
— Он спас вам жизнь?
— Вот уж точно. Было это лет пять назад в Бретани. Мы как раз стояли на отдыхе, и киски мои были на посту, когда одна французская… Ваша милость тут, конечно, не в счет… Так вот, одна французская свинья подобралась ко мне сзади, чтобы убить исподтишка. Да только Черный Принц его приметил, бросился прямо в лицо и ну глаза драть. Я его потом никогда больше не сажал в клетку. Он у меня всегда на плече сидел, будь я пешком, будь я верхом, и в дождь, и в ветер. Мы уже никогда не расставались. Он от старости помер два месяца назад в Бордо…
Джон Мортимер наполнил свою кружку и выхлебал сразу половину.
— А когда я сам помру, то пусть в руки мне дадут не четки, а Черного Принца. Хочу его с собой в могилу забрать, чтобы мои пальцы гладили его, покуда в прах не обратятся!
Франсуа тихонько вскрикнул, уколов себе указательный палец о клык мертвого зверька. Мортимер забрал чучело из его рук.
— Совсем вас предупредить забыл: очень уж он не любил французов.
Его голос дрогнул от волнения:
— Да… это был единственный его недостаток.
Рыбная торговка постучала кулаком по столу.
— Что-то ты загрустил, Мортимер. Давай-ка о чем-нибудь другом.
— Ты права, Капитанша. А знаете, мессир, ведь вам в вашем несчастье даже повезло: пальцы-то у вас целы, значит, вы ими и гладить, и ласкать можете.
Кружки опустели. Мортимер собрал их и направился к бочке для общего повтора.
— Гладить да ласкать — это самое восхитительное из ощущений, потому что служит одной красоте. Все остальные чувства нас подавляют, мы их рабы. Глаза наши заставляют нас видеть одинаково ясно как золото и драгоценные одежды, так и калек и прокаженных; уши заставляют слышать как церковное пение, так и пьяную ругань и стоны умирающих; нос обоняет и розу, и дерьмо; а сколько раз мы брали себе в рот такую гадость, что тут же приходилось выплюнуть! Но зато мы хозяева своих пальцев. Ласкаем мы только то, что сами выбрали: шелк, бархат, мех, женские волосы и кожу. Это единственное ощущение, созданное исключительно для нашего удовольствия!
Г-жа Мортимер приблизилась к своему супругу и попыталась приподнять его со скамьи.
— Ну все, пора в постель! Если продолжишь пить, ни на что не будешь годен!
Казалось, Джона Мортимера охватило внезапное вдохновение. Он ласково отстранил жену.
— Капитанша! А сходи-ка за своими усами!
— За усами?
— Ну да. Хочу, чтобы наши гости на них взглянули. Принеси все, что есть.
Катерина Мортимер сделала жест, выражающий покорность судьбе, и вышла из комнаты, чтобы подняться на второй этаж. Мортимер фамильярно похлопал Франсуа по плечу.
— Будем справедливы, мессир. Что знаете вы более тонкого, более изящного и волнующего, чем кошачьи усы? Кстати, вы никогда не спрашивали себя, почему Создатель снабдил ими как котов, так и кошек? Ответ простой: женскому полу усы нужны ничуть не меньше, чем мужскому. И людям следует поступать так же: раз я сам ношу усы, то ни за что не соглашусь предаться любви с безусой женщиной. Вы даже не представляете, сколько наслаждения я из этого извлекаю!
Франсуа улыбнулся.
— Вы удивительный человек, капитан Мортимер!
Англичанин поднял свою кружку.
— Semper felix! Я претворяю в жизнь собственный девиз: всегда кот, всегда счастливчик!
Вернулась г-жа Мортимер, принеся с собой кошачьи шкурки, и положила их на стол. Мортимер взял одну из них. В действительности это оказалось чем-то вроде маски, целиком покрывающей голову, с отверстиями для глаз, носа и рта; с каждой стороны было пришито по уху, а к верхней губе приклеена великолепная пара усов.
— У нас четыре маски: черная, черно-белая, рыжая и полосатая. Сегодня я хочу черно-белую. Примерь-ка, Капитанша!
Г-жа Мортимер подчинилась. И мгновение спустя Туссен изумленно вскрикнул: со своими миндалевидными глазами, остренькими ушками и длинными усами она сделалась совершенно неотразимой. При этом она улыбалась — шаловливо и вызывающе. Оруженосец сглотнул слюну.
— Да, это весьма… убедительно.
Джон Мортимер повернулся к Франсуа с расстроенным видом.
— Какая жалость, что вы не можете этого оценить!
Вдруг он хлопнул в ладоши.
— Есть только один способ: погладьте ее. Приласкайте!
— Да что вы!
— Сделайте одолжение. Ну-ка, Капитанша, сядь рядышком.
Г-жа Мортимер поместилась на скамье рядом с Франсуа, взяла его руки и положила их себе на лицо. Сначала Франсуа не осмеливался даже шевельнуться, но потом все-таки начал слегка поглаживать кончиками пальцев. Он перешел от кошачьей шерсти к бровям и ресницам, скользнул вдоль носа, тронул усы, приоткрытые губы, зубы, подбородок… Мортимер чуть не кричал:
— Не останавливайтесь! Продолжайте… спускайтесь ниже!..
Очарованный Франсуа пробежался по шее и достиг пышной груди. Он почувствовал, как она отвердела под его пальцами, в то время как дыхание и сердцебиение резко ускорились. Франсуа окутывал сильный рыбный запах, от которого у него кружилась голова. Голос Мортимера становился все более настойчивым:
— Вообразите, что это кошечка, большущая такая киска, а вы кот, готовый с ней побаловаться. Вот счастье-то, правда?
Г-жа Мортимер мягко высвободилась и подошла к своему мужу.
— Бедный мальчик! В какое состояние мы его привели! Надо что-нибудь сделать…
Мортимер, казалось, очнулся от сна.
— Ты права. Какой же я осел! Думал только о том, чтобы доказать свою правоту, и вел себя как чудовище.
Он резко встал.
— Анна! Вот кто нам нужен! Схожу за ней.
Г-жа Мортимер с воодушевлением одобрила эту мысль, а когда муж ушел, обратилась к своим гостям, даже не подумав снять маску:
— Мы с Мортимером привыкли пить пиво вместо ужина, но, может, вы хотите съесть что-нибудь? Я могу пожарить рыбу.
Франсуа и Туссен, которых целый день ходьбы по Лондону заставил проголодаться, и которым от пива уже становилось не по себе, поспешно согласились, и мгновением позже над очагом поднялся запах горячего масла. Меж тем вернулся Джон Мортимер в сопровождении какой-то молодой женщины, прятавшей лицо под черным покрывалом.
— Мессир, это Анна, наша соседка. Самое красивое тело во всем Лондоне, после Капитаншиного, конечно. Не хотели бы вы разделить с ней эту ночь?
— Ничего не скажешь, умеете вы принимать гостей, капитан Мортимер!
— А вам, Анна, по вкусу ли этот благородный и любезный французский рыцарь?
Молодая женщина сделала трагический жест.
— Зачем вы привели меня сюда? Чтобы посмеяться?
— Подойдите к нему поближе и снимите ваше покрывало!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |