Вильям Федорович Козлов 8 страница

— А отец? — Огромная тяжесть свалилась с Ратмира. Он только сейчас почувствовал, что ноет правая скула и горит ухо. В этой схватке ему тоже перепало.

— Про дядю Леонтия в городской газете писали, — рассказывал Володька. — Двоих вооруженных диверсантов задержал, когда они на железнодорожном мосту толовые шашки закладывали… Его орденом наградили.

— Где он сейчас?

— Я тебе не Информбюро, — невесело посмотрел на него Володька. — Я сам, Рат, не знаю, где мои… Город-то немцы быстро захватили, вернулся я из пионерлагеря, а в доме почти никого не осталось. Последними уехали Лопуховы. Они мне все и рассказали. И про твоих тоже. Я сам газету прочитал, ну где про твоего отца. С матерью своей я разминулся: она поехала за мной в пионерлагерь, а я — в город. Уже слышна была канонада… Батю моего сразу же в армию призвали… В саперы.

Володька умолк, задумчиво глядя в решетчатое окно. Светало, и рассеянный свет проник в небольшую комнатку. Слышно было, как на станции пофыркивает паровоз, переговариваются сцепщики.

— Как сюда-то попал? — спросил Ратмир.

— В Задвинске я был до самого конца, — будто не слыша его, продолжал Володька. — Уже когда снаряды стали ложиться в нашем парке, ушел. На станции не было ни одного эшелона, только стояли на путях разбитые вагоны. Железнодорожники с саперами заминировали паровозное депо. Когда садились в мотодрезину, к вокзалу уже подъезжали немецкие мотоциклисты… А меня путейцы с собой взяли. Едем на дрезине, а немцы по нам из танков пуляют. Проскочили.

Ратмир наконец рассмотрел мальчишку, который поставил ему синяк под глазом. Ростом поменьше Володьки Грошева, черноволосый, с длинным острым носом и беспокойными глазами. Они все время перебегали с одного предмета на другой, ни на чем долго не останавливаясь. Спутанные лохмы мотались у самых глаз, сзади налезали на воротник грязной, порванной в нескольких местах серой рубашки. На нем были надеты зеленые солдатские галифе, подпоясанные широким командирским ремнем с медной звездой. Одна из штрипок развязалась и волочилась по полу. На ногах большие тупоносые башмаки, явно не его размера.

— Раз такое дело, корешами будем, — протянул ему ладонь лодочкой мальчишка. — Степан Ненашев.

— А я думал, ты скользкий Налим, — усмехнулся Володька.

— Надо нам отсюда, мальчишечки, когти рвать, — заметил Степан. — Комендант грозился утречком отправить с попутным в тыл, а там, дело ясное, как пить дать, в колонию для несовершеннолеток упекут. Оно, конечно, можно и оттуда нарезать, но на кой ляд нам лишние заботы?

Он метнул быстрый взгляд на Ратмира, потом на Володьку. Никто не возражал: сидеть в вонючей камере под замком радости мало. Слышно было, как высоко над станцией пролетел самолет. Наверное, разведчик, а потом могут нагрянуть и бомбардировщики. Тогда совсем плохи их дела.

— Сделаем так, — продолжал Степка. — Когда принесут нам жратву, я брошусь к охраннику под ноги, а вы сигайте в дверь…

— А ты? — спросил Ратмир.

— Верный способ, — ухмыльнулся Налим. — Сто раз проверено! А за меня не беспокойся: я проскользну между ног.

Степка разломил горбушку на три части, подобрал с пола раскатившиеся в разные стороны целые картофелины и поровну разделил. Не успели малость подкрепиться, как послышался гул моторов.

— «Юнкерсы»! — безошибочно определил Ратмир. — И тяжело нагруженные…

Володька Грошев вскочил на нары и, ухватившись за железные прутья решетки, приник к квадратному окну. Широкие с двумя круглыми заплатками на заду штаны его висели мешком, из-под рубашки выпирали острые лопатки.

Занервничал и Налим. Глаза его зашарили по камере, руки стали теребить пряжку ремня, а лохматая голова втянулась в плечи.

— Что же он, гад, не идет? — глядя на дверь, произнес он.

Часто и гулко зататакали зенитки, резко распорол небо крупнокалиберный пулемет. А гул нарастал, приближался. Теперь было ясно, что «юнкерсы» снижаются и разворачиваются. Сейчас начнут пикировать! Пронзительный свист, тяжелый удар, сразу заткнувший уши, будто ватой, — и деревянный пол под ногами заходил ходуном, с заскрипевшего потолка посыпалась труха. Володьку Грошева от окна будто ветром сдуло. Он лежал на полу, засунув под нары голову, и сучил длинными ногами в стоптанных полуботинках. Налим забился под другие нары, оттуда торчал лишь тупоносый башмак с блестящими крючьями вместо дырочек для шнурков. Все это отпечаталось в сознании Ратмира. Он стоял посередине комнаты и прислушивался: сквозь тявканье зениток, стрельбу пулеметов и мощные разрывы фугасок прорывался гулкий металлический стук. Еще один взрыв, второй, третий! Пол и стены сотрясались, где-то неподалеку сыпались стекла, трещало разрываемое осколками дерево. Внезапно дверь распахнулась и на пороге появился Пашка Тарасов со скрученной железякой в руке. Вздыбленные волосы его ореолом стояли вокруг головы, синие отрешенные глаза были расширены, на щеках полыхал румянец.

— Родька! — крикнул он, глядя на Ратмира и будто не видя его. — Бежим, не то нас накроет… Кидает прямо на вокзал!

Ратмир бросился к двери, но мощный взрыв с силой захлопнул ее, отбросив Пашку на середину комнаты. Теперь они стояли рядом и таращили друг на друга безумные глаза.

— Ребята… тут! — показал глазами Ратмир на пол.

Пашка нагнулся и вытащил за ботинок Налима. Тот тихонько выл и с прижмуренными глазами яростно отбивался. Ратмир выдернул за ноги Володьку. Глаза у того были белые, вместо губ — синяя полоска.

— Хотите жить — бегом отсюда! — стараясь перекричать грохот и скрежет, врывающийся в камеру через хлопающую дверь, орал Ратмир. — Разнесет всех!..

Пашка поставил Налима на ноги и ожесточенно тряс за плечи.

— Сердечко ушло в пятки? — говорил он. — Очнись, лохматырь, не хочешь богу душу отдать — тикай отсюда!

Потом Ратмир не мог вспомнить, как они выбрались из кладовки, переждали бомбежку по колено в воде в глинистом окопчике, потом перебежали в сосняк, углубились в лес и только там стали приходить в себя. Лежа во мху, они видели, как разворачивались на бомбежку «юнкерсы», как отрывались от них крошечные бомбы и увеличиваясь в размерах, падали на станцию…

Этот ад продолжался долго, — по крайней мере, так им показалось. Во время бомбежки начинается иной отсчет: жив — не жив, попадет — не попадет… Даже не думаешь, когда все кончится. Лежишь и одновременно отсутствуешь. Или, точнее, живешь и умираешь, И так по многу раз. Пока бомбежка не кончится.

Один «юнкерс» вышел из пике, волоча за собой хвост густого черного дыма. Он упорно карабкался вверх, но было видно, что ему тяжело. Будто тоненькой сеткой оплетенный, сверкающий в солнечном луче тупой нос раз клюнул, другой… «Юнкерс» с ревом стал заваливаться на крыло. В это мгновение от него отделились одна за другой три черные точки. Ребята подумали, что это бомбы, но противного свиста не было слышно. Немного погодя раздались негромкие хлопки и в небе расцвели сразу три огромных белых цветка. Три гигантских одуванчика. Немецкие летчики спускались прямо на них на парашютах. А охваченный пламенем самолет с ревом врезался наискосок от станции в высокий сосняк. Выше вершин взметнулось багровое пламя, грохнул взрыв.

Глядя на спускающихся парашютистов, Пашка машинально пощупал парабеллум под мышкой и пробормотал:

— Уйдут ведь, сволочи!

— У них добрые кожаные куртки и швейцарские часы с черным циферблатом, — подал голос Налим. Он тоже смотрел на парашютистов, хотя бледность еще не сошла с его обострившегося лица с бегающими глазами. Теперь можно было рассмотреть, какого они цвета: свинцового.

Самолетов стало не слышно, но зенитки еще стреляли. Все небо над головой будто кто-то нарочно забросал круглыми ватными комками. На опушке показались четыре бойца с автоматами в руках, они гуськом направлялись в ту сторону, где должны были приземлиться парашютисты..

— Айда к самолету! — предложил Пашка.

— Нам надо поскорее отваливать отсюда, — сказал Налим.

— Да вы же, голубчики, сидели под здоровенным замком… — рассмеялся Пашка. — Я лупил по нему железякой — всю руку отбил.

Ратмир рассказал ему, как его на месте преступления сцапал охранник и отвел в кутузку, где он повстречал старого дружка…

— Я думал, ты уехал, — прибавил он.

— Без тебя? — удивленно посмотрел на него Пашка.

Ратмир ничего не сказал, но подумал, что Пашка — настоящий друг! Уже потом, позже, он убедился, что Пашка Тарасов не только выручил их из-под замка, но и спас от верной смерти: прямым попаданием тяжелой фугаски вокзал был почти полностью разрушен. От кладовки и следа не осталось, от дежурки с билетной кассой — тоже. Сохранилось лишь правое крыло, где раньше был буфет.

— Куда же мы теперь? — глядя на Пашку, спросил Володька Грошев.

— Подальше от этого… — кивнул в сторону станции Налим.

— Мы — на фронт, а куда вы, не знаю, — ответил Пашка.

— Нам в другую сторону, — ухмыльнулся Налим.

— Я так и подумал, — метнул на него презрительный взгляд Пашка. — Такие, как ты, семеро одного не боятся… Видел, как ты, будто поросенок под ножом, ножками дрыгал, спрятавшись под нары… В штаны-то, лохматырь, не наложил?

Налим исподлобья бросил на него взгляд и промолчал. Отвернулся и смачно сплюнул на мох. К его галифе пристала глина, а в солдатских башмаках звучно хлюпало при каждом шаге.

— Шнурок-то завяжи, — усмехнулся Пашка. — Галифе потеряешь.

Налим нагнулся и завязал вокруг тощей щиколотки мокрую штрипку.

Налим верховодил Володькой Грошевым — это Ратмир понял еще в кутузке, но в Пашке он почувствовал силу и сразу сник. А Володька, видно, был на перепутье: что-то его связывало со Степкой Ненашевым и вместе с тем тянуло к Ратмиру и Пашке. Он переводил взгляд с одного на другого и мучительно раздумывал: как ему сейчас поступить?..

Ратмир сорвал стебель какого-то лесного растения, пожевал и с отвращением выплюнул. Он готов был предложить старому дружку присоединиться к ним, но Пашка воспротивился бы этому. И потом, Володька вовсе не стремится на фронт, наоборот: он с Налимом пробирается в тыл.

— Чего делать-то будете на фронте? — спросил Володька, переводя взгляд с Ратмира на Пашку.

— Воевать, — коротко ответил тот.

— Берегись, фашист! — ухмыльнулся Налим. — Гитлер капут!

— Я-то буду бить фашистов, — спокойно заметил Пашка. — А ты, Вьюн…

— Налим, — ввернул Ратмир.

— У тебя на роже написано, что куковать тебе, Налим, за решеткой, — жестко закончил Пашка и отвернулся.

— Щец бы тарелку… — перевел разговор на другое Ратмир.

Невдалеке полоснула автоматная очередь, и сразу зацокали отдельные выстрелы из пистолета. Пашка пригнулся и бросился к толстой сосне. Укрывшись за ней, стал всматриваться в лес. Обернувшись к ребятам, сказал, чтобы спрятались в кустарнике. Ратмир и Володька так и сделали, а Налим замешкался, — видно, не привык подчиняться другим.

— Исчезни! — сделав зверское лицо, приглушенно прикрикну Пашка.

— Тоже мне Чапай! — негромко пробормотал Налим и нехотя присоединился к остальным.

Дальше все произошло быстро и неожиданно. Снова послышались совсем близко выстрелы. Ратмиру даже показалось, что он услышал тоненькое пение пули в ветвях. Затрещали сухие сучья под тяжелыми шагами, и на полянку, озираясь, вышел человек в черном комбинезоне, с парабеллумом в руке. Ветерок ворошил на его голове длинные соломенные волосы, закидывал их на лоб. Человек дергал головой, отбрасывая волосы с глаз. У самых ног на длинном ремне болтался планшет с зеленой картой, из кармана почти на самом колене торчал коричневый кожаный шлем.

Снова защелкали под ногами сучья, и меж стволов показался боец с автоматом. Он тоже был без пилотки, и ветер ерошил его темные волосы.

Боец зорко осмотрелся, вскинул автомат, но летчик выстрелил первым — и боец, глухо вскрикнув, выронил оружие и, схватившись за грудь, повалился на кусты.

— Хенде хох! — услышали они пронзительный мальчишеский возглас и увидели Пашку, выскочившего из-за сосны. В руке у него был зажат парабеллум, наставленный на врага.

Немец затравленно оглянулся, увидел мальчишку, и губы его раздвинула усмешка. Глядя в глаза Пашке, он сделал шаг в его сторону. Парабеллум тускло поблескивал в опущенной руке.

— Кому говорю, бросай оружие! — кричал побледневший Пашка. Глаза его сверкали. — Стрелять буду, гад! Хенде хох!

Немец, по-прежнему улыбаясь, спокойно шел на него. Дуло парабеллума в опущенной руке медленно поднималось.

— Ну, получай, фашист! — вырвалось у Пашки — и грохнул выстрел.

Немец замер на месте, улыбка исчезла с его лица. Губы искривились, и он что-то сказал по-немецки. Из его руки выскользнул парабеллум и ткнулся в мох. Коричневая резная рукоятка весело блеснула на солнце.

— Родька, подыми пушку! — крикнул Пашка, целясь в немца, который левой рукой ощупывал правую, безжизненно повисшую вдоль тела.

Ратмир выскочил из-за кустов. Не глядя на летчика, выхватил из мха парабеллум и снова отбежал в сторону. Володька и Налим, раздвинув ветви орешника, во все глаза смотрели на это.

На полянку вымахнули двое наших бойцов с автоматами на изготовку. Третий появился позже. Он конвоировал летчика, одетого точно в такой же комбинезон, как и тот, которого ранил Пашка.

— Что делается! — воскликнул командир с двумя кубиками. — Пацаны фрица заарканили!

Он подошел к раненому летчику, ощупал его карманы. Оружия больше не было, тогда лейтенант снял с него планшет и передал бойцу.

— Ты его? — взглянул лейтенант на Пашку, который уже успел спрятать парабеллум под рубаху.

— Я целил в плечо, — сказал Пашка. — Вы ведь его еще допрашивать будете?

— Где его парабеллум? — спросил лейтенант.

Ратмир вышел на поляну и протянул ему оружие. Лейтенант засунул парабеллум в карман синих галифе и снова повернулся к Пашке:

— Давай и твой!

— Мой? — Глаза у Пашки сузились, на губах появилась недобрая усмешка. — А этого не хотите? — Он показал лейтенанту кукиш. Я диверсанта в Красном Бору убил и забрал парабеллум… В честном бою заработал, понятно?!

— Из чего же ты его убил? — поинтересовался лейтенант. Голос у него ровный, спокойный, не похоже, что он обиделся на кукиш.

— Я их всех ненавижу! — повел заледеневшими глазами в сторону пленных мальчишка. — Зачем они пришли к нам? Что им тут надо?!

— Не положено гражданскому лицу, да еще несовершеннолетнему ходить в военное время с оружием, — сказал лейтенант, задумчиво глядя на Пашку.

— Я на фронт пробираюсь, — заявил тот. — Буду воевать. А может, возьмут в разведку.

— Это другой разговор, — улыбнулся лейтенант. — Тогда тебе оружие, конечно, необходимо…

Пашка с подозрением посмотрел на него, потом на молча слушавших разговор бойцов, откинул со лба кудри и произнес:

— Об этом я и толкую.

— В нашем полку воюет один пацан, — продолжал лейтенант. — Из самого Бреста. Чуток постарше тебя… Хорошо воюет. Две медали за храбрость заслужил…

— Что я говорил? — повернул просветлевшее лицо к ребятам Пашка. Ему можно, а нам?

— Парень ты, видно, смелый, сказал лейтенант, — вон здоровенного фашиста не испугался! Пойдем с нами, потолкуем с майором, — может быть, что-нибудь придумаем.

— А кто этот майор? — с сомнением в голосе спросил Пашка.

— Разведчик, — серьезно ответил лейтенант. — Понимаешь, его только что в ногу осколком ранило, а то ты бы с ним уже познакомился…

Лейтенант кивнул бойцам, и все двинулись через лес к станции. Впереди командир, за ним два пленных летчика, замыкали шествие бойцы с автоматами.

— Как тебя звать-то? — остановился лейтенант, и вся группа остановилась.

— Павел, — помедлив, ответил мальчишка. — Павел Тарасов.

— А эти… — Лейтенант кивнул на других ребят. — Тоже собрались на фронт?

— Мы, дяденька, сами по себе, — бойко ответил Налим. — Вместе от бомбежки прятались…

— Этого черномазого и того длинного я самолично сцапал вчера у состава, — заметил один из бойцов. — В вагон с провиантом забрались…

— Жить-то надо? — нахально улыбнулся Степка. — Сам о себе не позаботишься — с голодухи копыта откинешь…

На всякий случай он отступил к краю поляны. Володька Грошев поколебавшись, шагнул вслед за ним. Лишь Ратмир остался на месте. Он не знал, что делать: или идти вслед за бойцами и Пашкой, или остаться с ребятами. Там, на станции, его увидит охранник и снова посадит в кладовку…

— Идешь с нами? — спросил лейтенант Пашку.

— Я приду, — сказал тот, не двигаясь с места.

Немец, которого он ранил в плечо, долгим взглядом посмотрел на него, потом что-то негромко сказал другому немцу. Тот скользнул по мальчишке мутными глазами и отвернулся. Группа снова двинулась за лейтенантом. Пашка заметил, что комбинезон летчика у ключицы потемнел от крови. Что ж, Пашка мог быть доволен: он целился немцу в правое плечо и не промахнулся. О том, что могло 6ы случиться, если бы он промазал, не хотелось думать…

На усеянной сухими иголками и опавшими листьями небольшой полянке состоялся короткий мальчишеский совет. Налим все время озирался, поглядывал в ту сторону, куда ушли бойцы с пленными. Чувствовалось, что он боится их возвращения.

Говорил Пашка Тарасов:

— Я пойду к ним… Поговорю с этим майором.

— Дуру отберут, а тебя живо в колонию спровадят, — заметил Налим. — Это он сейчас такой ласковый начальничек!

— Я в вагон с продовольствием не забирался, — бросил на него недовольный взгляд Пашка.

— Айда лучше с нами? — предложил Налим. — Чем жить на подсосе, лучше махнем в глубокий тыл, там жратвы — завались… Будем куркулей облапошивать.

— Я — на фронт, — жестко сказал Пашка. — Воровская житуха не для меня.

— Ну и сыграешь в сундук, — усмехнулся Степка Налим. — Видал, что тут деется? А на твоем фронте и того почище. Там пачками людей убивают. Хоронить не успевают. А мне еще пожить хочется!

— Что у тебя за жизнь-то, оборвыш? — с презрением посмотрел на него Пашка. — Одежда на тебе краденая, рожа грязная, а в кармане вошь на аркане! На фронте героями погибают, а тебя где-нибудь или из вагона вышвырнут, или на путях кольями сообща порешат, потому что ворюг у нас люто не любят.

— Твой кореш тоже этим промышляет, — ядовито заметил Налим, кивнув на Ратмира.

— Пошли, — не удостоив его взглядом, сказал приятелю Пашка.

Не отошли они и пяти шагов, как их догнал Володька Грошев.

— Я с вами, — заявил он.

— А ты-то куда, Здыхля? — крикнул Налим. — На шухере-то стоять боишься, а туда же… на фронт! В детдом вас, лопухов, отправят, а не на фронт!

Мальчишки молча пошли через лес к станции. Налим еще что-то крикнул вслед, но они не расслышали. Внезапно Пашка остановился и сказал:

— Идите, я догоню.

Молча стоял он под сосной и смотрел на муравьиную кучу. Кто-то с краю наступил на нее, и муравьишки деловито ремонтировали свой дом. Когда под ногами ребят перестали потрескивать сучки, Пашка оглянулся, прошел немного вперед, прислушался, потом вынул парабеллум из-за пазухи, спрятал во мху неподалеку от раздвоенной сосны и муравейника. Положил сверху большой сухой сук и, еще раз внимательно оглядевшись, бросился догонять своих.

ГЛАВА 10

Ратмир протягивает к банкомету руку с картой.

— На все, — сглотнув слюну, говорит он.

Степка Ненашев — он держит банк — опускает пухлую колоду на колено и холодно смотрит своими свинцовыми глазами на Ратмира. Брови у него густые, черные, на переносице, где они соединяются, косой шрам.

— Клади гроши на кон, — говорит Налим.

— Не веришь? — криво усмехается Ратмир.

— Верю всякому зверю, верю ежу, а тебе погожу, — скалит редкие зубы Налим. — В банке двести рябчиков, а у тебя в кармане остался петух.

— Володь, дашь в долг? — смотрит на приятеля Ратмир.

— Во время игры в долг не дают, — замечает Степка.

Грошев облегченно вздыхает и, оттопырив нижнюю губу, уж в который раз заглядывает в карты. У него тоже денег осталось немного, давать в долг проигравшемуся Ратмиру ему совсем не хочется.

— Ладно, иду на пятерку, — соглашается Ратмир.

К тузу приходит десятка.

— Очко! — выкидывает он карты на стол.

Как чувствовал, что выиграет! И, как назло, все деньги кончились. Налим, зорко следя за Грошевым, сдает ему карту. Володька — парень осторожный и редко идет на весь банк. Получив из Степкиных рук четвертую карту, он с отвращением бросает их на стол. Лицо у него кислое.

— Перебор, — цедит Вовка.

Улыбающийся Налим округлым движением худой загребущей руки пододвигает к себе кучу смятых бумажек, небрежно засовывает их в широченный карман своих галифе.

Банк мечет Ратмир. Он поставил на кон последнюю десятку. Сначала все идет как надо: и первый, и второй круг он выиграл, — а на третьем круге Налим сорвал весь банк. Ратмир с удовольствием врезал бы ему в ухмыляющуюся рожу. Просто удивительно, как везет этому типу!

— Деньги ваши стали наши, — хихикает Налим, ловко тасуя карты. — Сейчас я и у тебя, Вовка Грош, выиграю все гроши! Тот, кто меня обыграет, еще на свет не родился!

— Жульничаешь? — покосился на него Ратмир.

— Не пойман — не вор! — скалит зубы Налим. — Ловкость рук и никакого мошенства… Гляди, заметишь что — все деньги твои!

Но Ратмиру глядеть не хочется, все равно ничего не выглядишь: Степка играет по всем правилам. А если и мухлюет, то незаметно для других. Ратмир поднимается с табуретки и отходит к окну. Третий день моросит дождь. Небо над потемневшим бором серое, по нему бегут клочья дымных облаков. Это не летний освежающий дождь, весело просыпающийся на землю из с грохотом расколовшейся синей тучи. Тучи ушли на юг, а здесь осталась сплошная унылая серость.

Вторую неделю живут в дядином доме Ратмир и его дружки, а до этого они с месяц ездили на поездах, спали под скамейками на вокзалах, днем ошивались возле эвакуационных пунктов, где их иногда подкармливали. Даже добрались до города Кирова, а потом до Буя, но ни в одном эвакуационном учреждении так и не смогли сказать Ратмиру, где находится его мать, Варвара Андреевна Денисова. Не было таких документов в организациях, занимающихся делами эвакуированных. И тогда Ратмир предложил приятелям вернуться в Красный Бор, где хоть можно жить в доме. На носу зима. До чертиков надоело ему мотаться по поездам и вокзалам. Там он и в карты научился играть…

Степка Ненашев везде себя чувствовал как рыба в воде. Один раз, в пассажирском, к ним привязались несколько чумазых оборванных парней. Налим поговорил с ними в тамбуре на каком-то малопонятном воровском жаргоне, и те сразу отстали от них. Выручал их Степка и с едой. Ночью, когда в переполненном поезде беспокойно засыпали пассажиры, Налим выползал из-под нижней скамьи — его излюбленного места в вагоне — и надолго исчезал. Возвращался он, как правило, с какой-нибудь вкусной снедью и братски делился с приятелями. Иногда он брал с собой и Володьку Грошева, — правда, тот не очень-то любил эти ночные вылазки.

Ратмир пока в их темных делах не принимал участия, но понимал, что рано или поздно и ему придется заняться добыванием пропитания для всей компании. Сколько же можно быть нахлебником Ненашева? И так уже тот нет-нет да и отпустит язвительное замечание насчет некого барина-белоручки, который живет за счет денно и нощно трудящегося народа… Надо полагать, что барином он считал Ратмира, а «трудящимися» — себя и Володьку Грошева, как правило стоявшего на шухере. На большее Володька, по словам Налима, не был способен.

Заставить себя спереть у зазевавшейся бабы мешок с едой Ратмир так и не смог, он поступил иначе: ночью забрался в товарный вагон — они тогда ночевали на Ярославском вокзале — и похитил оттуда большой бумажный куль с воблой. Часть рыбы Налим обменял на хлеб и чесночную деревенскую колбасу, а остальную две недели ели. Провоняли воблой и просолились насквозь. Главной заботой в эти дни было где-нибудь напиться. А когда едешь на товарняке и он чешет часами без остановки, напиться простой холодной воды не так-то просто…

За спиной Ратмира Налим и Володька азартно резались и очко. Кажется, Грошев стал выигрывать. Только это ненадолго: Налим все равно его обставит. Он всегда выигрывает. Сначала Ратмир подозревал его в мошенничестве, но, сколько ни следил за его руками, так ничего и не смог заметить.

Карточная игра оказалась заразным делом. Она захватила и Володьку, и Ратмира. Ему даже по ночам, во сне, мерещились карты, смятые бумажки денег. Во сне ему всегда везло…

С домом поравнялась трехтонка, нагруженная рогожными кулями, прикрытыми сверху брезентом. Большая лужа раскололась на мелкие осколки, брызги пенистой воды и грязи с прибойным шумом ударяли в забор. Немного погодя прошла еще одна машина, потом потянулись повозки, запряженные взмокшими лошадьми. На телегах, закутанные в брезентовые плащ-палатки, неподвижными снопами торчали возницы. Даже не поймешь, военные это или гражданские.

Послышался негромкий гул мотора. Пролетел «юнкерс». Даже удивительно, что он в такую погоду вылетел с аэродрома. За месяц, что Ратмира не было в Красном Бору, поселок всего два раза бомбили. Один раз сбросили бомбы у железнодорожного моста, что у Ближнего луга, второй раз — на поселок. Два дома разрушило, но жертв было немного. Жители все еще ютились по деревням, а в поселок наведывались редко. Придут, поглядят на свое брошенное на произвол судьбы хозяйство, снова забьют окна и двери досками, ободранными неизвестно кем, и — обратно в деревню.

В окно Ратмир увидел тетю Глашу. Высокая, статная, с корзиннкой на согнутой в локте руке, она прошла мимо, старательно обойдя лужу. На голове у нее васильковый платок, на ногах забрызганные грязью резиновые сапоги…

Надо бы сходить к Тарасовым, — может, Пашка прислал с фронта письмо… Добился он все-таки своего, попал в воинскую часть. Там, на разбомбленной немцами станции, и решилась его судьба. Лейтенант рассказал раненному в ногу осколком майору о том, как Пашка задержал немецкого летчика. Сначала майор хотел их всех отправить с попутным поездом в тыл, но Пашка заявил, что он не затем добрался до самого фронта, чтобы теперь возвращаться обратно. Конечно, майор может посадить его в вагон и даже приставить охрану, но только он, Пашка, все равно сбежит…

Весь день Пашка, Ратмир и Володька Грошев помогали военным и железнодорожникам приводить станцию в порядок. Здание сильно пострадало, пришлось возводить над дежуркой новую крышу: прямо на потолочины клали доски, а сверху настелили крашеным железом, сорванным с вокзала.

Пока железнодорожники восстанавливали путь, военные расчистили территорию.

Вечером, когда они, уставшие, вместе с бойцами прямо на путях подкреплялись хлебом и мясными консервами, приковылял, опираясь на узкую доску, майор. Присел на подставленный ему бойцом пустой ящик, закурил и, глядя на мальчишек покрасневшими от бессонницы глазами, сказал:

— Вам бы, ребятишки, в школе за партой сидеть, а вы вкалываете наравне со взрослыми… И вон чего выдумали: подавай им фронт!

— Сейчас везде фронт, — вздохнул пожилой боец. В одной руке у него опорожненная консервная банка, в другой — корка хлеба, которой он подчищал дно жестянки.

У майора вьющиеся светлые волосы, крепкий, раздвоенный посередине подбородок, взгляд острый. На гимнастерке орден Красной Звезды. На одном луче эмаль немного облупилась. Сразу видно, что орден майор заработал не в эту войну, а давно. Поглаживая колено раненой ноги — она у него была без сапога, — майор задумчиво смотрел на ребят. Вид у него усталый, — казалось, сейчас закроет покрасневшие глаза и заснет мертвым сном.

— Сколько тебе лет-то? — посмотрел майор на Пашку.

— Пятнадцать… Скоро будет пятнадцать, — ответил тот. — Я читал, что Тимур Гайдар в шестнадцать лет командовал армией…

— Аркадий Гайдар, — не выдержал и поправил Ратмир. — И не армией, а полком.

— Я и говорю, — закивал Пашка.

Майор смотрел на него и думал о своем сыне. Тому в этом году исполнится четырнадцать, столько же, сколько и этому синеглазому мальчишке. Врет он, что ему пятнадцать… Что же делать? Этот синеглазый все равно удерет на фронт — отчаянный! Может, пристроить при полковой кухне? Пусть картошку чистит…

— Ладно, Павел Тарасов, — бесцветным голосом произнес он. — Я оставлю тебя при своей команде. На свой страх и риск… — Он пристально взглянул на встрепенувшегося мальчишку. — Не ребячье это дело воевать… Если все вы побежите на фронт, перебьют вас, как воробьев, кто же потом, Павел Тарасов, жизнь-то новую будет строить? Кому восстанавливать города, пахать землю, выращивать хлеб?..

— Поезд прибывает, — заметил Пашка. На лице его появилась улыбка, он уже не слушал майора, мысли его были далеко — там, на фронте… И не вина Пашки, что он в этот момент забыл про Ратмира… И Пашка, и его друг понимали, что двоих майор не возьмет. Об этом они уже не раз говорили: не бывать им на пару в одной части. Если Ратмир хочет, то нужно самостоятельно устраиваться… А хотел ли Ратмир на фронт? Конечно, хотел, но не так страстно, как Пашка Тарасов. Эти бомбежки, раненые, убитые… Это здесь, в тылу, а что делается на фронте?.. И поэтому он не особенно расстроился, когда майор, скользнув по их лицам суровым взглядом, обронил:

— А вы, ребята, по домам. — Он обратился к пожилому бойцу: — Голицын, обеспечь мальчишек сухим пайком, посади на первый же поезд — и чтобы их духу тут больше не было!

На прощание Пашка сказал приятелю:

— Патроны в мешочке на чердаке. Под сундуком со старой обувью… Мамке скажи, что я… Не убьют меня немцы! Пусть не кручинится. С фронта напишу, как обустроюсь…

— Напиши… Может, я к тебе приеду, — сказал Ратмир. — Что мне одному делать в поселке?

Дата добавления: 2015-08-28