Все было просто, без единой фальшивой ноты, превосходно. Вечером молодожены отправились в опочивальню – ту, что занимал Изидор. Именно там Сабина отважилась признаться в своей любви.
Сабина показала супругу на картину, которую он увидел, когда пришел в себя после обморока. Там были изображены причудливые звери в дивном саду. Молодая женщина попросила перевернуть ее. Изидор удивился:
– Как это – перевернуть?
– Сама не знаю. Эта картина привезена из сарацинских стран. Мой отец купил ее у одного купца, который там побывал. На ней изображен рай земной, но обратная сторона, похоже, еще прекраснее. Я никогда ее не видела: у отца она всегда висела так. Он мне сказал, чтобы я перевернула ее в мою первую брачную ночь – и тогда я увижу чудеса…
Изидор перевернул картину и негромко вскрикнул от удивления. Обратная сторона картины оказалась восхитительным зеркалом, сработанным на сарацинский лад, – зеркалом, в котором отражались они оба. Новобрачные обменялись улыбками, и для обоих это стало истинным началом земного рая.
***
Тем временем Компьень сделался ареной важных политических событий.
Целый месяц король вел переговоры с герцогом Бургундским, Филиппом Добрым, надеясь оторвать его от союза с англичанами. Герцог, на которого победы Жанны д'Арк произвели живейшее впечатление, усмотрел в этих хлопотах доказательство того, что положение Карла VII отнюдь не столь надежно, как об этом думали, и выслушал его предложения.
В то же время он внимательно прислушался и к обещаниям, которые ему не замедлили дать англичане. Если герцог Бургундский останется их союзником, то он будет сделан наместником французского королевства, а провинции Шампань и Бри отойдут к Бургундии. Поскольку Карл VII не мог предложить столько же, Филипп Добрый дал свое согласие англичанам, а те посоветовали герцогу притвориться, будто он готов поладить с их противником – и тем самым надежнее обмануть его.
Поэтому, вернувшись со встречи в Даммартене, Филипп Добрый заключил соглашение с Карлом VII. Королю Франции запрещались любые боевые действия к северу от Сены; герцогу Бургундскому разрешалось отправить войска к Бедфорду для защиты Парижа; и еще англичанам отдавался Санлис и Компьень. В обмен король получал… обещание будущего союза и перемирие аж до самого Рождества.
Подписав документ, Карл VII вдруг проявил крайнюю озабоченность. Он же посулил Девственнице, что она возьмет Париж! Что она скажет, что сделает? Король был одинаково слаб со всеми. Хоть он охотно слушал Ла Тремуйля и его приспешников, но побаивался и Жанны-Девы.
Поэтому он созвал совет, на который ее не пригласили. И Ла Тремуйль высказал там удивительное предложение:
– Позвольте ей действовать, как она хочет, государь. Если возьмет город, тогда и поглядим…
Так и было решено. По окончании собрания ошеломлены были все. Реньо де Шартр в бешенстве набросился на своего сообщника:
– Вы с ума сошли? Вы же губите всю нашу политику!
Жирное лицо Ла Тремуйля расплылось в улыбке:
– Я в совершеннейшем уме, монсеньор… Ведь король согласился с запретом на любые военные действия к северу от Сены, а Париж, насколько мне известно, как раз там и находится! Даже если Жанна и возьмет город, мы будем обязаны вернуть его. И все ее старания пойдут прахом.
– Тогда чего ради?
– Дело-то опасное, а Жанна уже показала, что без колебаний подвергает себя риску. Неприятности случаются быстро…
Гнев архиепископа поутих. Он одобрительно кивнул, однако заметил при этом:
– И все же… Взятие Парижа было бы такой победой! Как знать, не появится ли у Карла искушение оставить себе собственную столицу?
– Я подумал и об этом. Устрою так, чтобы король поставил непосредственно под начало Девственницы сира де Гокура. Со времени осады Орлеана он ненавидит эту деревенскую девку – и наверняка позаботится о том, чтобы все пошло… не так, как предполагалось.
Ла Тремуйль многозначительно ухмыльнулся.
– Уж поверьте мне, монсеньор, Жанна д'Арк никогда не возьмет Париж!
***
В четверг, 25 августа, утром Жанна д'Арк во главе двенадцатитысячной армии двинулась из Компьеня на Париж.
На этот раз Карл VII вверил ей безраздельное командование войсками и сказал, что она может действовать по собственному усмотрению. Но сам отказался сопровождать ее.
И внезапно Жанна снова стала сама собой. С ее лица исчезли грусть и бледность, появившиеся после Реймса, она опять была весела, полна задора. И не теряла время зря: в тот же вечер разбила лагерь у Сен-Дени.
Ее прибытие вызвало в столице боевую тревогу, но не панику, поскольку к ее приходу приготовились давно. Однако парижский гарнизон насчитывал всего две тысячи англичан, четыре сотни бургундцев плюс парижские добровольцы, что было довольно мало по сравнению с войсками Девственницы.
Решили также укрепить стены. Приняли меры, предусматривая возможность уличных боев: воздвигли баррикады, расставили пушки на перекрестках, подняли бочки с камнями на крыши. Удостоверились также в верности различных должностных лиц.
Луи де Люксембург, епископ Теруанский, поставленный англичанами канцлер Франции, созвал парижский парламент и представителей всех городских властей, вынуждая их присягнуть в верности Генриху VI, королю Франции и Англии. К тому же с обывателей постановили взимать особый налог на оборону города.
Но главной заботой англо-бургундцев оставались настроения населения. Они знали, что парижский люд разделен. Немалое число парижан было фанатично настроено в пользу англичан, но существовала также сильная партия, сочувствовавшая Карлу VII. Поэтому власти старались распускать самые ужасающие слухи: дескать, Дева – не обычная женщина, но сам дьявол. Мол, она обещает жителям побежденных городов прощение, но сразу же после победы велит убивать всех подряд. Что касается Парижа, то здесь обернется еще хуже: в живых не останется никого, город будет разрушен до основания, а по развалинам пройдутся плугом…
Жанна д’Арк выступила из Сен-Дени утром в пятницу двадцать шестого числа и отправилась на холм Монмартр, чтобы осмотреть городские укрепления и разработать план.
Париж считался наиболее укрепленным городом Франции и с самого начала вооруженного конфликта ни разу не был взят приступом. Его крепостные стены, высотой около пяти метров, были построены на земляной насыпи, что делало их еще выше, и располагали зубчатым дозорным ходом, угловыми башнями, сторожевыми вышками и галереями с навесными бойницами. Обложенные дерном со стороны города пандусы позволяли поднимать на стены артиллерийские орудия. Примерно через каждые сто метров возвышались небольшие крепости, закрывающие ворота.
Жанна и ее капитаны уделили особое внимание внешним укреплениям, располагавшимся вне стен, поскольку именно их, разумеется, предстояло преодолеть в первую очередь. Эти бастионы также были весьма внушительны. На подступах, к самим стенам штурмующих встречали три препятствия: сухой ров глубиной в три метра, двускатный вал, где атакующие неизбежно попадали под артиллерийский огонь и стрелы, выпущенные из луков и арбалетов, и, наконец, последняя преграда – водяной ров шириной тридцать два метра.
Штурмовать неизбежно приходилось вблизи от одной из предвратных крепостей, так что надлежало выбрать, у какой именно. По зрелом размышлении Жанна д'Арк склонилась к крепости Сент-Оноре на западе столицы. Две причины продиктовали этот выбор. Во-первых, она была наименее мощной из-за своих небольших размеров и располагала самым малочисленным гарнизоном. Но главным образом Жанна выбрала ворота Сент-Оноре потому, что напротив возвышался холм, прозванный Свиным рынком. Штурмующие получали возможность установить там свою артиллерию, поскольку с высоты стрельба будет наиболее эффективной. Быть может, именно артиллерии предстоит сыграть в этом деле решающую роль…
***
Анн узнал об отбытии войска с опозданием и догнал его лишь несколько часов назад, у Сен-Дени. Он искал Изидора среди всадников, но пока безуспешно. Однако стоило ему подняться на Монмартрский холм, как перед ним развернулось такое зрелище, что он совершенно забыл о своем товарище.
Разумеется, Анн знал, что Париж – самый большой и самый красивый город в мире, но только теперь убедился в том, насколько это верно! Вид, раскинувшийся перед ним в это погожее августовское утро, был просто ослепителен. По обе стороны изящной излучины Сены расстилалось необозримое скопище домов, целый лес колоколен. Крыши искрились, словно звезды, зеленели пятна садов, серыми лентами извивались улицы, кирпич блистал розовым цветом. Перед юношей лежал не город, но целая вселенная! И все это было живым: перезванивались колокола, в небо поднимались дымки, большие барки двигались по реке – Париж излучал мощный поток жизни.
Анну вспомнился самый значительный день его жизни: пасхальное воскресенье в Иерусалиме, вид Святого града с Масличной горы. Да, лишь с Иерусалимом и сравнимо то, что открылось сейчас его взору! Поневоле Анн подумал о Теодоре. Как бы он хотел, чтобы она, как и в тот раз, стояла рядом! Во всяком случае, молодой человек дал себе обет побывать в Париже вместе с супругой. Совершенно необходимо, чтобы и этот дивный город отразился в ее волшебных глазах…
– Любуетесь Парижем, монсеньор?
Анн вздрогнул. Изидор был рядом, на великолепном коне, которого он никогда раньше не видел, – великолепный боевой конь рыжеватой масти. Должно быть, из конюшен поместья Лекюрель…
– Да! Ты же парижанин! Покажи-ка мне, где тут что.
Изидор назвал главные постройки, выделявшиеся перед ними: Лувр, Тампль, Бастилия, собор Богоматери. И добавил:
– Видите тот островок за островом Сите? Его называют Коровьим. Мой дом прямо напротив.
– Твой дом?
В голосе Изидора вдруг послышалось волнение:
– Дом, в котором я мечтал жить, когда был ребенком… и где хотел бы поселиться с Сабиной. Мы ведь поженились…
Анн ошеломленно уставился на своего товарища, раскрыв рот, но лишившись дара речи.
– Вы ничего не скажете, монсеньор?
– Вот это да…
– Полагаете, что мы не пара?
– Наоборот, никогда езде два существа не были так идеально созданы друг для друга! Но это так неожиданно! Расскажи мне…
– Прежде, монсеньор, я должен обратиться к вам с просьбой. После войны вы разрешите мне оставить вас и поселиться здесь с Сабиной?
– Ну конечно! Как ты можешь спрашивать об этом?
– Не отвечайте не подумав. Вы уверены, что я вам больше не понадоблюсь?
– Что еще ты можешь дать мне? Ты и так дал мне больше, чем отец – сыну, брат – брату, друг – другу. Будь же счастлив, будьте оба счастливы, это все, чего я от тебя хочу!
Анн увидел, как Изидор резко отвернулся. И добавил, чтобы самому не расчувствоваться:
– А мы с Теодорой навестим вас.
Изидор вновь взял себя в руки.
– Это тем легче, что у Вивре тоже есть дом в Париже…
– А я и не знал. Покажи мне его!
– Это просто: он прямо напротив собора Богоматери…
Затем Изидор Ланфан стал рассказывать обо всем, что произошло в усадьбе Лекюрель. Оба товарища были безумно рады и очень взволнованы. И оба совершенно забыли о том, что они – накануне решительного сражения за страну, что во Франции до сих пор идет война и что они беседуют прямо посреди готового к штурму войска…
***
Прежде Жанна д'Арк проводила свои кампании молниеносно, но взятие Парижа было делом гораздо более сложным, чем все предшествовавшие, и Дева показала, что, когда надо, она умеет не спешить.
Она расквартировалась на северном берегу, в городе Сен-Дени и деревнях Обервилье, Монмартр и Монсо. Кроме того, завладела крепостями Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле. Затем с помощью стрел велела послать на улицы Парижа обещания амнистии – и стала ждать результата, доставляя тем временем снаряжение для серьезной осады. Англичане, со своей стороны, участили вылазки, чтобы определить силы французской армии и разведать, как далеко зашли приготовления. А дни проходили…
Все это время Анн и Изидор разговаривали. Их объединяли любовные воспоминания, одни и те же восторги, усиленные уверенностью в скорой победе. Они говорили обо всем, а не только о самих себе или о своих переживаниях. Обменивались взглядами на людей, на события, на жизнь в целом; сверяли свои планы, пытаясь восполнить молчание, копившееся меж ними годами…
В среду, 7 сентября, Жанна д'Арк, поняв, что парижское восстание, на которое она надеялась, не произойдет, и, удостоверившись в том, что приготовления к осаде завершены, решила перейти к действиям. Она стянула армию к деревне Ла-Шапель, на полпути между Сен-Дени и Парижем, и созвала военный совет. В нем участвовал и недавно прибывший комендант Орлеана Рауль де Гокур, которого король только что назначил главой своей свиты. У каждого из присутствующих Жанна спросила о его мнении, и ни один не высказался против: все были за штурм.
В тот же день парижане, осознав неизбежность штурма, прошли крестным ходом от церкви Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, хранящей его от вторжений, до собора Богоматери. Под звуки религиозных песнопений, кадя ладаном, каноники Сен-Шапель пронесли раку с частицей Истинного Креста Господня, после чего воины взошли на крепостные стены. Жребий был брошен…
В четверг, 8 сентября, в праздник Рождества Богородицы французское войско покинуло Ла-Шапель и двинулось на Париж. Оно остановилось перед воротами Сент-Оноре и заняло позицию на холме, прозванном Свиным рынком.
Оно было поделено на две части: одна, под командованием герцога Алансонского, должна была остаться у подножия Свиного холма, чтобы воспрепятствовать возможной вылазке осажденных; второй, которую возглавила сама Жанна, предстояло идти на приступ. Вместе с армией в обозе из трехсот подвод прибыло внушительное количество всего, что требовалось для штурма: тысячи вязанок хвороста и соломы, шестьсот пятьдесят лестниц, четыре тысячи досок.
Армия располагала также первоклассной артиллерией. Имелись там тяжелые орудия, бомбарды, стреляющие двухсотфунтовыми ядрами, и несколько меньшего размера пищали; были и легкие орудия, например кулеврины, деревянные пушки, окованные железными обручами; а еще немалое новшество для того времени – рикебодены. Так назывались устройства из соединенных вместе, наподобие органных труб, семи небольших пушек, приводившиеся в действие пороховым фитилем.
Со времени осады Орлеана Жанна стала большой поклонницей артиллерии. Многие видели, как она наблюдает за установкой орудий, увлеченно беседует с пушкарями. Особенно она заинтересовалась рикебоденами, которые видела впервые, и попросила объяснить, как они действуют. Наконец, когда все было готово, Жанна спустилась с холма…
***
В полдень, под ярким солнцем, Девственница развернула свое белое знамя. С оглушительным шумом войско устремилось на приступ. Сама Жанна была впереди, во главе штурмовавших, которых прикрывала артиллерия, давшая залп из всех орудий. Парижские пушки немедленно ответили.
У Анна на груди висел щит с гербом Невилей – золотой цикламор на лазурном поле; он настоял, чтобы Изидор сохранил щит, «раскроенный на пасти и песок», доблестно отбитый у английского рыцаря. Они бежали вперед вместе со всеми, без лишней спешки, соблюдая строй.
Никогда еще Анн не испытывал подобного возбуждения. Этот штурм был для него боевым крещением. Конечно, ему уже доводилось бывать в бою, но в таком большом деле он участвовал впервые. И в частности, никогда раньше не слышал артиллерии. Она производила над головой поистине адский грохот.
Под дождем стрел и ядер штурмующие достигли первого, сухого, рва и скатились в него. Рядом с Жанной находились Жиль де Ре, Ла Ир и Ксентрай. Сир де Гокур остался позади. На этот раз ему досталась подчиненная роль: он должен был обеспечивать связь между Жанной и остальным войском.
В ход пошли лестницы, и войско поднялось на двускатный вал. Вот там стало действительно жарко. Настоящий потоп из железа и камней обрушился на штурмующих. Это не помешало Девственнице сохранить полное самообладание. В то время как повсюду вокруг нее падали убитые и раненые, она стала промерять древком своего знамени глубину большого водяного рва в поисках брода. Не найдя, подала знак забросать ров фашинами и навести переправу.
Пока ее приказание исполнялось, Жанна подняла забрало и, стоя на гребне вала, обратилась к парижанам:
– Сдавайтесь, не то мы еще до вечера войдем в город!
В ответ получила поток проклятий.
Около четырех часов пополудни дело резко повернуло в пользу штурмовавших. Их артиллерия оказалась более эффективной. Меткий огонь согнал осажденных со стен. Почти повсюду между зубцов свешивались мертвые тела.
Наконец, поверх груды вязанок соломы и хвороста к крепостной стене были приставлены первые лестницы, что вызвало панику у многих парижан, укрывшихся в церквах или в собственных домах. Они забаррикадировались там, думая, что город вот-вот падет.
Но среди штурмовавших были велики потери. Девственница послала гонца к Раулю де Гокуру, чтобы тот попросил подкрепления у герцога Алансонского. Гокур встретил посланца, уверил, что передаст сообщение, однако ничего не предпринял. Так он отыгрывался за Орлеан. Эта заносчивая пастушка получит достойный урок!
Время шло. На лестницах не хватало людей, осажденным удавалось сдерживать натиск атакующих. Анна и Изидора дважды сбивали с лестниц, и они падали вниз – к счастью, без всякого вреда для себя, на солому.
Видя, что катастрофа, которой они страшились, не происходит, сбежавшие было со стен парижане вновь заняли свои посты. К осажденным вернулся боевой дух…
Приближалась ночь… Было еще светло, но солнце уже покраснело, когда Жанна снова поднялась на гребень двускатного вала и обратилась к парижанам. В ответ услышала обычный хор оскорблений:
– Проклятая ведьма! Шлюха арманьякская!
За Жанной следовал знаменосец с драгоценной хоругвью. Вдруг он вскрикнул и остановился, получив в ногу арбалетную стрелу. Он опустился на колено и поднял забрало, чтобы осмотреть рану, и тут вторая стрела вонзилась ему между глаз.
Жанна бросилась к убитому, но тоже была ранена арбалетной стрелой в бедро. Желая побудить войско к новому натиску, она крикнула:
– Смелее! Город наш!
Но орлеанское чудо не повторилось. Уже настал вечер, и Жанна была ранена. Ее унесли в сухой ров.
Рауль де Гокур узнал о ранении Девы и, пока ее перевязывали, подал сигнал к отступлению. Тем временем Жанна строила новые планы. Она велит навести понтонный мост, чтобы перейти на левый берег. Часть войска отвлечет противника с той стороны, а другая продолжит штурм у ворот Сент-Оноре… Ей надевали набедренник, когда она услышала звуки труб. Французская армия отступала без нее. Париж не будет взят этим вечером. В первый раз Девственница потерпела неудачу…
***
Анн и Изидор, стоя на двускатном валу, тоже услышали сигнал к отступлению. И оба испытали чувство горечи. Особенно Изидор. Он бросил последний взгляд на свой город, отвергнувший его, сохранивший втуне свои сокровища. Стены окрасились восхитительным багрянцем. Заходящее солнце высветило каждую их подробность. Никогда еще Изидор не видел их столь отчетливо.
***
Скрывшееся за холмом Шайо солнце перестало бить Адаму де Сомбреному прямо в глаза. День выдался тяжелый. Он беспрерывно бился на стенах, и, благодарение Богу или дьяволу, они остались победителями. Стоя у крепостного зубца, Адам поднял позолоченную решетку своего забрала, чтобы полюбоваться вражеским отступлением, и вдруг увидел…
Там, на гребне вала, – рыцарь со щитом «пасти и песок» на груди! Это он! Анн де Вивре! Адам дико взвыл. Дурак безмозглый, глупец! Он еще пожалеет, что пощадил его в Патейском лесу!
Какой-то английский арбалетчик, сраженный залпом из рекибодена, валялся между двух зубцов, забрызганных его мозгом. Адам оттолкнул мертвеца, схватил его оружие, потом не спеша прицелился…
Изидор Ланфан услышал свист и одновременно ощутил толчок, отбросивший его в сухой ров. Он упал навзничь тремя метрами ниже и очутился среди убитых. Какое-то мгновение он был оглушен, потом приподнялся, но тотчас же почувствовал страшную слабость. Болела левая рука. Стрела застряла в ее сгибе. Обильно текла кровь.
Изидор умирал и знал это, поскольку многие на его глазах погибли от такой же раны. Хоть она не бросается в глаза и не кажется опасной, но не щадит никого. Изливающуюся из жил кровь невозможно остановить.
Изидор умирал. Это застигло его совершенно врасплох. У него было столько надежд, столько планов! И вот теперь всего этого не случится. Ни планов, ни будущего. У него почти уже не осталось жизни. Он произнес:
– Я был не готов.
Анн, спустившийся в ров раньше его и уже собиравшийся выбраться наружу, ничего не заметил. Он обернулся и крикнул:
– Ну, где ты там?
Изидор слабо улыбнулся и снял шлем.
– Я бы хотел…
Анн заметил рану и бросился к товарищу.
– Пустяк! Я тебя сейчас…
Изидор прервал его:
– Это смертельно. Время торопит. Послушайте меня… Вы должны послушать…
Анн, как и Изидор, не был готов. Внезапно ход всех его мыслей прервался, жизнь резко сменила направление. Все заслонило собой лицо Изидора, с каждым мигом бледневшее все больше. Бескровные губы приоткрылись.
– Монсеньор, вам следует снова стать Вивре. Род не должен угаснуть. Пообещайте мне. Это необходимо для всех: для вашего прадеда Франсуа, вашего деда Луи, вашего отца Шарля, вашей матери Анны…
– Обещаю, Изидор.
– Не могли бы вы исполнить мое последнее пожелание?
Анн поднял забрало.
– Все, что хочешь. Говори!
– Умирая, я бы хотел видеть Париж.
Анн тотчас же поднял Изидора с земли, взвалил на плечо и побежал к ближайшей лестнице. Он поднялся на гребень вала и сел там. Пушечная пальба не прекратилась, хоть и стала не такой частой. Изредка посвистывали стрелы. Изидор повернулся к своему бывшему воспитаннику.
– Простимся сейчас. Вам нельзя здесь оставаться. Слишком опасно.
Вместо ответа Анн уселся с ним рядом. Сняв шлем, одной рукой он поддерживал своего товарища, а другой показывал на стены, ставшие темно-красными в лучах заката.
– Смотри! Это Париж. Твой Париж.
– Земля обетованная…
Голос Изидора стал далеким.
– Бог дал Моисею обещание довести народ его до Земли обетованной, но самому Моисею не позволил вступить в нее. Лишь перед смертью пророк сумел увидеть ее из страны Моавской. Я – как Моисей. Странно это, однако…
Теперь Изидор произносил слова с великим трудом. Дыхание прерывалось. Он обливался потом.
– Что странно, Изидор?
– Девственница… От имени Бога она обещала мне, что я вновь увижу Париж и вернусь в него… Как могла она… ошибиться?
Анн стиснул зубы, глядя на столицу.
– Она не ошиблась. Ты туда вернешься, клянусь!
Он повернулся к своему товарищу, который вдруг привалился к нему… Все было кончено. Изидор умер.
Умер, как и жил, молчаливо, незаметно, от едва различимой раны. Его лицо в последних отблесках дня стало совсем белым. Этот четверг, праздник Рождества Богородицы, не стал днем взятия Парижа; он стал днем смерти Изидора.
***
Лодка из Сен-Жермен-де-Пре, перевозившая в ту ночь мертвецов, постоянно сновала туда и обратно между правым и левым берегами Сены. Большую часть убитых отправили на телегах в Ла-Шапель, а некоторых приняли монахи обители Сен-Жермен, пришедшие на поле битвы чуть позже. Изидор Ланфан оказался в их числе.
Анн сидел над телом своего товарища, когда увидел приближающиеся факелы скорбного кортежа. Взвалив на плечи тело Изидора, он присоединился к остальным. Со стороны стен, теперь погруженных во мрак, не последовало никакой реакции. Это было перемирие. Парижане тоже хоронили погибших.
Только очутившись в широкой плоскодонной лодке, пересекавшей реку, Анн по-настоящему осознал случившееся. Момент потрясения миновал, но, подобно ране, которая начинает болеть не сразу, боль необоримо ширилась в душе Анна.
Вместе с Изидором из его жизни исчезло совершенное существо. Да, именно так: совершенное! Изидор Ланфан был сама справедливость, сама умеренность и уравновешенность. Он поневоле заражал этими качествами всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Рядом с ним каждый чувствовал, что становится спокойнее, сильнее, лучше. Как могла прерваться жизнь, достигшая такой степени совершенства? Как Бог мог пресечь существование этого своего безупречного творения?
Анн вздохнул… Не следует богохульствовать, даже мысленно. Никто не совершенен, никто не безупречен, разве что сам Бог, и смерть – удел всякого человека. Но почему – Изидор и почему – сейчас? Почему смерть разлучала их как раз тогда, когда они открывали друг друга? Им еще надо было так много друг другу сказать, так много…
У погребальной лодки на носу и на корме были фонари. В их свете четко вырисовывались силуэты стоявших монахов в капюшонах и у их ног – длинный ряд лежащих тел. Это выглядело трагическим перевертышем ортинской ладьи. Пору любви сменила пора смерти. Анн ошибался, считая, что для него существуют одни только моменты страсти. Нынешние минуты он переживал так же глубоко, как счастье Орты и Мортфонтена. Увы, не только любовь придает вещам подлинную реальность; тем же свойством обладает и смерть. И боль, с которой она неразлучна…
По прибытии на берег прошла короткая церемония в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, располагавшемся не в самом Париже, но за его стенами, хоть и неподалеку. После чего траурное шествие направилось к ближайшему кладбищу – Сен-Пер… Сен-Пер – Святой Отец! Какое другое имя могло лучше подойти тому, кого собирались предать той освященной земле? Разве не был Изидор для Анна наилучшим из отцов?
И более того: Изидор Ланфан был его товарищем по оружию, сердечным другом. Все-таки Анн успел высказать ему это. Но что станет с ним самим, в одночасье потерявшим стольких близких людей? Кто у него остался в этом мире?.. Теодора? Но как раз она-то этому миру не принадлежит. Франсуа де Вивре?.. Разумеется. Анн должен вернуться к прадеду: он даже пообещал это Изидору. Но как? Этого юноша не знал. Он чувствовал себя очень усталым. Все путалось в голове…
***
Анн покинул кладбище Сен-Пер ранним утром. Он хотел, чтобы Изидора погребли в доспехах, со щитом «пасти и песок» на груди, как истинного Вивре, чего тот вполне заслуживал: благородства в нем было побольше, чем во многих рыцарях. Прежде чем уйти, Анн повторил клятву, которую дал Изидору еще при его жизни. Он вернется с победоносным войском, возьмет Париж и похоронит погибшего друга в парижской земле, рядом с домом, о котором тот мечтал…
Только уже спускаясь к Сене, Анн вдруг сообразил, что Изидор перед смертью ничего не сказал о Сабине. Он говорил о Вивре, но не о той, что стала его избранницей. Сначала Анн удивлялся этому, но потом понял: если Изидор не упомянул о своей супруге, то потому лишь, что любые слова бессильны перед таким несчастьем, таким крушением всех его надежд. Этот скрытный человек всегда хранил свои чувства про себя. Последним завещанием Изидора Ланфана было достоинство.
В любом случае Анн знал, чего требовал от него долг. Он немедленно отправится в Компьень. Только от самого Анна – и ни от кого другого – Сабина должна узнать скорбную весть.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |