вариант.
- Я... не могу, - неуверенно пробормотал Игорь, понимая, что никакие
разговоры о любви к ненавистной и надоевшей до смерти следственной работе
уже не пройдут. Можно обмануть Жеку Замятина, можно даже себя обмануть, но с
отцом у него это никогда не получалось.
- Что значит, ты не можешь? Почему? - требовательно и встревоженно
спросил Виктор Федорович.
- Не хочу. - Игорь не нашел лучшего ответа, хотя и понимал, что звучит
это не просто глупо - совершенно по-идиотски.
- Разве я спрашиваю тебя, хочешь ли ты? Я ставлю тебя в известность о
том, что мне нужно. Оглянись на свою жизнь. Каждый раз, когда ты делал то,
что хотел, получалось черт знает что. Твои желания меня больше не
интересуют, - холодно произнес отец.
- Ты не можешь меня заставить.
- Могу. И заставлю.
Игорь до сих пор находился под впечатлением от этого разговора. С одной
стороны - Женька, с другой - отец. Они оба морально сильнее, с обоими ему
приходится бороться, но безуспешно. Ни с одним, ни с другим ему не
справиться. Что же делать? Как жить дальше? Выход один: плюнуть на все,
уволиться к чертовой матери и уйти в глухой запой. Ничего не знать, ничего
не помнить, ни за что не отвечать. Допиться до белой горячки и сдохнуть.
Ирина
Они издалека увидели хвост огромной очереди, выстроившейся к стойке
таможенного досмотра. Первой сориентировалась Ира.
- Елизавета Петровна, вы пока заполняйте декларацию, а я очередь займу.
Лизавета с Виктором Федоровичем отправились искать бланки таможенной
декларации, а Ира пристроилась в конец очереди и стала с любопытством и
завистью оглядывать тех, кто уже через каких-то пять-шесть часов окажется
рядом с морем, где-нибудь в Турции, Испании или, как свекровь, в Австрии.
После того замечательного двухнедельного райского отдыха в Турции им так и
не удалось больше съездить всем вместе на Средиземное море, то Игоря не
отпускали летом, то Виктор Федорович не мог, то Лизавета. Конечно, Ире
предлагали поехать одной, но она не соглашалась. Что это за семья, если
отдыхать врозь? Несколько раз складывалась возможность поехать всем вместе,
но не летом, а ведь у Иры занятия в институте... Так ничего больше и не
состоялось, дальше дачи уехать ей не удалось.
Этим летом она даже на дачу не ездила, снималась у Наташки в сериале
"Соседи". И теперь, в начале сентября, неожиданно сложилось такое... Ей даже
подумать страшно. Игорь в составе следственной бригады уехал почти на месяц
в Краснодар, там какое-то большое и сложное экономическое дело разматывают.
Лизавета улетает в Австрию, где состоится международный семинар, куда ее
отправляют за счет клиники обмениваться передовым медицинским опытом. И она
остается на целую неделю с Виктором Федоровичем. Одна.
Ира больше не обманывала себя и не мучилась над вопросом, почему порой
так смущается и краснеет в его присутствии, почему, поджидая поздними
вечерами загулявшего мужа, не сидит больше в своей комнате, а устраивается с
книгой на кухне в надежде, что свекор выйдет из спальни и посидит с ней. Без
Лизаветы и без надоевшего хуже горькой редьки Игоря. Иногда так и случалось,
и это были самые радостные и волнующие минуты ее жизни. Негромкий
неторопливый разговор в полумраке при свете настенного бра, горячий чай,
ощущение тайны, недоступной окружающим и известной только им двоим. Ей было
двадцать семь лет, вполне достаточно, чтобы понимать, что означают и дрожь в
пальцах, и внезапно накатывающая горячая волна, и беспричинные слезы, и
неостановимый радостный смех. Она влюбилась. Конечно, не в первый раз в
жизни. Но чтобы так... И в кого? В собственного свекра. В отца своего мужа.
В Наташкиного врага.
Она порой вела себя глупо, но поделать с этим ничего не могла. Вот и
сегодня увязалась провожать вместе с Виктором Федоровичем Лизавету в
"Шереметьево", хотя в этом не было никакой необходимости. Что и говорить,
Лизавете приятно, что ее провожают всем имеющимся в наличии семейным
составом, но в сущности хватило бы и одного Виктора Федоровича, ведь суть
проводов в недельную командировку не в том, чтобы лить слезы возле
таможенной стойки и долго махать рукой, а всего лишь в доставке от дома в
аэропорт.
Очередь шла быстро, уже минут через двадцать Лизавета положила перед
таможенником паспорт, билет, декларацию и справку-разрешение на вывоз
валюты. Таможенник окинул Лизавету скучными глазами, оценивающе посмотрел на
провожающих, слегка задержал взгляд на Ире и шлепнул штамп на заполненный
неразборчивым Лизаветиным почерком бланк. Свекровь подхватила легкий
чемоданчик, помахала им рукой и направилась к стойке регистрации.
- Какие планы? - спросил Виктор Федорович, когда они сели в машину. -
Куда тебя отвезти?
- Я сегодня свободна. А вы?
- Я тоже, сегодня же суббота.
- А давайте уроки прогуляем, - озорно предложила Ира.
- То есть?
- Будем вести себя неправильно, не так, как положено серьезному
профессору и молодой актрисе. В конце концов, в городе праздник.
Москва в эти дни праздновала свое 850летие, но до сегодняшнего утра Ире и
в голову не приходило, что все это может иметь лично к ней хоть какое-нибудь
отношение. Народные гулянья, уличные представления - это все, как ей
казалось, хорошо и интересно для приезжих и для подростков. И только
проснувшись сегодня утром, она увидела в прихожей чемодан свекрови и
окончательно осознала, что остается один на один с человеком, которого
любит. Пусть он и не подозревает об этом, но какое это имеет значение...
- Сначала мы поедем домой, поставим машину, - начала она излагать Виктору
Федоровичу свой план, - потом наденем удобную обувь для долгого гулянья и
отправимся на метро в центр. Пройдемся по Тверской, по Садовому кольцу,
пообедаем в итальянском ресторане, возле метро "Маяковская" есть чудесный
ресторан, "Патио Паста", выпьем в честь праздника. Потом еще что-нибудь
придумаем.
Свекор одобрительно улыбнулся.
- Годится. Нельзя постоянно быть серьезным и деловым, надо хоть иногда
расслабляться.
Они весело болтали всю дорогу до дома, Виктор Федорович поставил машину в
расположенный рядом с домом гараж"ракушку", и уже через полчаса они,
переодевшись и переобувшись, шли к метро. Погода стояла изумительная,
теплая, солнечная. Выйдя из метро на станции "Охотный ряд", они сразу
влились в толпу гуляющих. Движение транспорта по случаю праздника было
перекрыто, и люди чувствовали себя вольготно, не спеша шагая по широкой
проезжей части. Огромные куклы, чучела, воздушные шары, клоуны и ряженые,
визжащие от восторга детишки, продавцы мороженого и сладостей, голубое небо
и приятный ветерок, идущий рядом мужчина, который крепко держит ее под руку
- все это мгновенно слилось в душе Иры в единое пронзительно-острое ощущение
невероятного восторга. И почему она решила, что народное гулянье это
развлечение для приезжих? Откуда в ней этот аристократический снобизм, с
ее-то более чем сомнительным происхождением?
Погуляв около двух часов, они зашли в "Патио Паста", где, против
обыкновения, оказалось столько народу, что с трудом нашелся свободный
столик. Ира просматривала меню и прикидывала, до какой степени имеет право
нарушить диету. Самое вкусное здесь как раз то, что ей категорически нельзя.
Спагетти - те же макароны, к которым она привыкла с детства, а спагетти
"болоньезе", на ее взгляд, мало чем отличались от макаронов "по-флотски" с
кетчупом, которые она поглощала в немыслимых количествах в юности. Макароны
Ира обожала и могла есть их три раза в день семь дней в неделю. Ну и черт с
ним, сегодня такой день, что можно нарушить не только диету.
Как хорошо вот так сидеть вдвоем среди толпы, без мужа и свекрови, пить
вино и разговаривать ни о чем! А впереди еще вечер, уютный домашний вечер с
чаем, телевизором и острым ощущением оторванности от всего мира. И еще семь
таких же чудесных вечеров... Виктор Федорович смотрит на нее теплыми
глазами, подносит зажигалку, когда Ира закуривает, и она, не желая
отказывать себе в маленьких радостях, каждый раз обхватывает его руку своими
пальцами, наклоняя кончик сигареты к подрагивающему пламени. От этого
прикосновения ее бьет током, и она, едва затушив окурок, считает для
приличия до десяти и снова тянется к пачке. Во рту горечь, от избытка
никотина пересохло в горле и побаливает голова, но Ира снова и снова
наклоняется к его руке, держащей зажигалку, и прикасается к его теплой чуть
шершавой коже.
- Ты слишком много куришь, - с улыбкой замечает Виктор Федорович.
- Я немного нервничаю, - отвечает Ира, глядя прямо ему в глаза.
- Нервничаешь? Отчего? Тебе здесь не нравится? Тебя что-то напрягает?
- Мне здесь очень нравится.
- Тогда в чем же дело?
- Я вас боюсь.
- Очень мило! - рассмеялся Виктор Федорович. - Мы знакомы шесть лет,
почти пять живем вместе, и вдруг выясняется, что ты меня боишься. С чего
это? Чем я тебя так напугал?
- Не смейтесь, - очень серьезно сказала Ира. - Вы меня волнуете. Не знаю,
что со мной происходит, я никогда так не волновалась в вашем присутствии.
Что она делает, боже мой, что делает?! Зачем она это говорит? Чего
добивается? Чтобы он узнал, что она его любит? И что дальше? Она совсем
голову потеряла. Но есть вещи, которые она чувствует даже не шестым -
десятым, двенадцатым чувством, чутьем опытной самки. Она ему нравится, и не
просто как невестка. Она ему небезразлична. Ира не может ошибаться в таких
вещах, она точно это знает.
Улыбка исчезла из его глаз, дернулись желваки на скулах.
- Ты играешь с огнем, девочка. С пожилыми мужчинами нельзя так
разговаривать, не то они могут возомнить бог знает что.
Ира продолжала смотреть прямо ему в глаза. Вот он, решающий момент. Еще
можно отступить, перевести все в шутку и уйти на привычную спокойную дорогу.
А можно сделать шаг вперед и прыгнуть в пропасть, из которой еще неизвестно,
как потом выбираться, если вообще жива останешься, все кости не переломаешь.
- Я не играю с огнем, я говорю правду. Не думайте, что мне это легко.
- Правду говорить легко и приятно. Помнишь, откуда это?
Ну вот, он стремится увести разговор в сторону. Ира все сказала, а Виктор
Федорович не знает, что с этим делать. Скорее всего, думает, как бы
поделикатнее дать ей понять, что ее интерес к нему остается без взаимности.
- Булгаков, "Мастер и Маргарита", - ответила она, по-прежнему не отрывая
взгляда от его лица и наощупь находя пачку и вытаскивая из нее очередную
сигарету.
Щелкнула зажигалка, вспыхнуло желто-голубое пламя. Ее пальцы ложатся на
его руку, первая затяжка, струйка дыма, но пальцы остаются там же. Ира не
убирает их.
- Виктор Федорович, я взрослая женщина, я хорошо понимаю, что делаю, и
точно знаю, чего хочу. Говорить правду легко и приятно. А каково ее
слушать?
Его рука под ее пальцами судорожно сжимается в кулак с такой силой, что
от зажигалки, кажется, останутся одни крошки. Он аккуратно высвобождает
руку.
- Я попрошу счет.
- Конечно.
Неловкое тяжелое молчание висело между ними всю дорогу до метро. Однако
попытка доехать до дома натолкнулась на неожиданное препятствие. Все
станции, с которых можно было попасть на Сокольническую ветку, оказались
перекрыты, поезда следовали мимо них без остановок. Все платформы, вестибюли
и переходы были забиты людьми. Виктор Федорович взял Иру под руку и плотнее
прижал ее локоть к себе.
- Ты не знаешь, что происходит?
- Понятия не имею... Ой, я поняла! Сегодня на Воробьевых горах выступает
Жан-Мишель Жарр, там будет грандиозное представление. Поэтому ветку и
перекрыли, чтобы на месте концерта давки не было.
Она говорила быстро и возбужденно, радуясь, что прорвана, наконец,
плотная пелена молчания. Еще немного, и она просто задохнулась бы в этой
пелене.
- Что будем делать?
- Попробуем через Кольцевую линию, - предложила Ира. - На "Комсомольской"
сделаем пересадку.
Они с трудом пробирались сквозь гудящую толпу. Воинственно настроенная
группа тинэйджеров врезалась прямо в них, Виктор Федорович не удержал Иру, и
они мгновенно оказались разделенными потоком людей. Ира прижалась к колонне,
ожидая, пока свекор доберется до нее. Ни говоря ни слова, Виктор Федорович
крепко взял ее одной рукой за плечо, другой обнял за талию.
- Придется двигаться так, иначе потеряемся.
Прошло немало времени, пока им удалось оказаться в поезде, следующем по
Кольцевой линии метро. То есть немало времени прошло, если верить часам. Ира
вообще не замечала течения минут и секунд, она только чувствовала его руку,
которую от ее кожи отделял всего лишь тонкий слой ткани. Тело горело в том
месте, где лежала его рука. И с каждым пройденным вместе шагом пожар
распространялся все дальше и дальше, захватывая спину, грудь, ноги и голову.
Ее спина и плечи оказались плотно прижатыми к его груди, и Ира исступленно
боролась с искушением повернуться к нему лицом, обхватить руками и...
Нельзя, нельзя, не думай об этом, выбрось из головы. Это неправильно, это
плохо. Он этого не хочет. И при каждом движении она будто ощущала, как кровь
пульсирует в его жилах, отчаянно крича: "Хочет! Хочет! Повернись! Прижмись к
нему! Поцелуй его!" Не слышать этого, не думать об этом. И сделать так,
чтобы эта дорога в толпе никогда не кончалась...
Но она кончилась. Наконец Ира и Виктор Федорович оказались в вагоне
поезда.
- Извините, - покаянно произнесла она, только чтобы что-нибудь сказать,
только бы не молчать. - Если бы я знала, что в метро творится такой кошмар,
я бы вас не потащила гулять в центр.
- А по-моему, мы чудесно провели время. Ты молодец, что вытащила меня, а
то я все время или за столом сижу, или в машине еду. Скоро совсем ходить
разучусь.
Однако и станцию "Комсомольская" поезд проскочил без всякого намерения
остановиться. Им пришлось выйти на "Проспекте мира" и взять такси. Ира
почему-то была уверена, что они сядут рядом на заднем сиденье, но Виктор
Федорович, усадив ее сзади, сам сел впереди, рядом с водителем. "Он не хочет
сидеть рядом со мной, - отрешенно думала Ира, глядя на проносящиеся за окном
дома. - Он дает мне понять, чтобы я не надеялась. Ни на что не надеялась,
кроме отцовского отношения. Но я все равно люблю его. И буду любить.
Господи, за что мне это наказание!"
Машина затормозила возле их дома, Виктор Федорович расплатился, вышел из
машины, открыл заднюю дверь и протянул Ирине руку. Она снова прикоснулась к
его ладони и снова вздрогнула. Неужели теперь это будет преследовать ее всю
жизнь?
В прихожей было темно. Ира сразу принялась расстегивать ремешок на
босоножках, и только уже стоя босиком на полу, сообразила, что Виктор
Федорович так и не зажег свет. Он был совсем рядом, она чувствовала его
дыхание, его руки на своей спине. Его губы... Они мягко прикоснулись к ее
закрытым глазам, к виску.
- Ты - жена моего сына. Я никогда не смогу переступить через это, -
прошептал он.
- А если я перестану быть его женой?
- Это ничего не изменит. Ты вошла в нашу семью как дочь, и с этим ничего
нельзя поделать.
- А вы хотели бы это изменить? - все еще надеясь, шепотом спросила Ира.
- Бессмысленно это обсуждать. Мы не можем это изменить.
Он обнимал ее все крепче, и то, что он делал, было совершенно
противоположным тому, что он говорил. Он хотел ее так же сильно, как она
хотела его, в этом невозможно было ошибиться.
- Что же нам делать? - совсем по-детски спросила она.
- Ничего. Бережно относиться к тому, что есть. Благодарить судьбу за то,
что это есть, и не желать большего.
- Бережно относиться к чему?
Ей хотелось ясности, полной досказанности. Ире казалось, что чем больше
слов будет произнесено, тем проще ей будет убедить Виктора Федоровича в том,
что не нужно отказываться от своего счастья. Она боялась, что разговор
слишком быстро иссякнет, и тогда им придется отстраниться друг от друга,
зажечь свет, и все вернется на круги своя. Этого нельзя допускать, пока Ира
не добилась своего. Пока он ее не поцелует по-настоящему, не в висок или в
щеку, а так, как целует влюбленный мужчина. Только одно прикосновение к
губам, а там уж Ира найдет аргументы, которые штормовой волной сметут все
его принципы и установки. Эти аргументы она научилась использовать много лет
назад, когда еще школьницей была.
- К чему мы должны бережно относиться? - настойчиво повторила она, не
дождавшись ответа. Ее руки при этом ласково гладили его шею и затылок.
- К семье, которая у нас есть.
- А к нашим чувствам?
- И к нашим чувствам тоже. Ты - чудесная девочка, но не нужно меня
провоцировать, мы оба потом об этом горько пожалеем.
- Я не пожалею, - упрямо прошептала Ира.
Но все было напрасно. Виктор Федорович протянул руку к выключателю.
Вспыхнул свет. Мираж растаял, так и не материализовавшись.
Ей удалось взять себя в руки и не расплакаться. Ира тихонько поцеловала
свекра в щеку и негромко сказала:
- Спасибо вам, Виктор Федорович.
- За что? - Его лицо было грустным и отрешенным. - Я смертельно обидел
тебя. Нельзя допускать, чтобы женщина признавалась в своих чувствах, а потом
отвергать ее. За такое не благодарят.
- Вы ничего не понимаете, - она через силу улыбнулась. - Вы преподнесли
мне урок, это всегда полезно. Вы удержали меня, не дали сделать то, что
потом принесло бы нам обоим массу сложностей. А чувства никуда не денутся,
они всегда будут с нами, правда?
- Правда.
Виктор Федорович тоже нашел в себе силы усмехнуться, и Ире стало легче.
- Тогда пойдемте пить чай.
Весь остаток вечера оба старательно делали вид, будто ничего между ними
не произошло. Пили чай, смотрели в гостиной телевизор. Около десяти часов
Виктор Федорович ушел в кабинет, сославшись на то, что ему нужно еще
поработать. Скрывшись в своей комнате, Ира до крови кусала губы и пыталась
привести мысли в порядок. Она никак не могла понять, как относиться к тому,
что случилось. Виктор Федорович отказался от нее, открытым текстом объяснил,
что им никогда не быть вместе. Но он не кобель, не кинулся с жадностью на
легкую добычу, которая сама в руки идет. Плохо это или хорошо? В голове
полный сумбур, в душе смятение, она ничего не может понять, ни в чем не
может разобраться. Она знает только одно: она его любит. И после всего, что
произошло, любит еще больше. Наваждение какое-то... Завтра же она позвонит
Наташке, прямо с утра позвонит и договорится о встрече. Наташка умная, она
поможет разложить все по полочкам, успокоит, утешит, посоветует, что делать,
как жить с этим. И Наташка - единственный человек на свете, которому Ира
может признаться, перед которым не стыдно. Наташка про нее такое знает, что
уже ни в чем не стыдно признаваться.
Всю ночь она проворочалась без сна, прикидывая, когда удобно позвонить.
Завтра воскресенье, нерабочий день, все хотят выспаться. В восемь, пожалуй,
еще рановато, а вот в девять уже можно. Как медленно двигаются стрелки
часов!
Без десяти девять Ира не выдержала и схватила телефонную трубку. Подошла
Катя. Странно. Катерина обычно не утруждает себя ранним подъемом по выходным
дням, валяется почти до полудня.
- Привет, - торопливо проговорила в трубку Ира. - Наталья уже встала?
- Ее нет.
- А где она в такую рань? Сегодня же нет съемок. Она у Андрея
Константиновича?
Катя некоторое время молчала, и Ире почудилось в этом молчании что-то
недоброе.
- Она еще из больницы не вернулась, - наконец проговорила девушка с явным
трудом.
- Из больницы?! Что случилось?!
- У нас бабушка умерла. Сегодня ночью. Ее на "скорой" увезли, Наташа
поехала с ней в больницу. А потом позвонила и сказала, что...
Катя расплакалась. Ира сглотнула вставший в горле ком. Галина Васильевна
умерла... Она была уже совсем старая, больная, немощная. Наташку жалко.
- Я сейчас приеду, - сказала Ира и положила трубку, не дожидаясь ответа.
Она должна быть рядом с Наташей. Ира быстро умылась, оделась, тратить
время на завтрак не стала, оставила в кухне на столе записку Виктору
Федоровичу, в которой объясняла, что случилось, и предупреждала, что ее не
будет целый день, а если она будет нужна, то ее можно найти по старому
домашнему телефону. Свекор еще не вставал, накануне он допоздна работал, Ира
еще около двух часов ночи слышала его осторожные шаги в коридоре и по
звукам, доносившимся из кухни, поняла, что Виктор Федорович наливает воду в
чайник. Отчаянно борясь с искушением выйти к нему, она металась по комнате,
впиваясь зубами в костяшки пальцев. Она выдержала. Это была маленькая победа
над собой, но все-таки победа. Хорошо, что он еще спит. Чем больше времени
пройдет до их следующей встречи, тем легче ей будет. И ему, наверное, тоже.
* * *
Три дня Ира целиком провела на своей старой квартире, помогала Наташе
разбирать вещи Галины Васильевны, ездила с Андреем Константиновичем в морг,
чтобы отдать одежду, в которой будут хоронить Наташину мать, потом в церковь
- договариваться об отпевании, потом на кладбище. Со всем этим Ганелин
прекрасно мог бы справиться и один, но Ире необходимо было почувствовать,
что она делает для Наташи хоть что-то полезное. Она даже смоталась к Вадиму,
который уже не стоял на рынке за прилавком, а был повышен до должности
офис-менеджера, и сообщила ему о кончине бывшей тещи.
- Я Наташе не сказала, что поеду к тебе. Но я считаю, что знать о смерти
ее матери ты должен, - сказала она.
- Спасибо, - ответил Вадим. - Я обязательно приду проститься с Галиной
Васильевной.
Несмотря на печальные хлопоты, Ира не смогла не отметить, что после
развода с Наташей Вадим изменился в лучшую сторону. Лицо разгладилось, стало
мягче, исчезли злые складочки вокруг губ, придававшее ему вид вечно
недовольного брюзги. Он выглядел сытым и ухоженным, что, впрочем, вовсе не
свидетельствовало об успехах в личной жизни, Вадим был аккуратным и
хозяйственным и умел сам позаботиться о себе.
- Ты женился? - не выдержав, спросила Ира.
- Да.
- На ком?
- А тебе не все равно?
- Просто интересно.
- На женщине. Ты ее не знаешь.
Он так явно не хотел обсуждать тему своей новой женитьбы, что Ира не
стала настаивать.
Наташка держалась молодцом, никаких слез, никаких истерик. Саша и Алеша
исправно ходили на учебу, один - в институт, другой - в школу, смерть Галины
Васильевны их не особенно взволновала, они так и не научились воспринимать
ее как родную бабушку. Люся сидела в своей (точнее - в Ириной) комнате и
всем своим видом выражала глубокую скорбь, в искренность которой Ира ни
минуты не верила. Люся может скорбеть только по себе самой и своему
загубленному, никем не признанному таланту. А вот Катя искренне горевала,
ведь она выросла на руках у бабушки. Девушка часами сидела в комнате Бэллы
Львовны, на бабушкином диванчике, и рыдала, уткнувшись лицом то в шерстяную
шаль Галины Васильевны, то в ее теплый халат.
В среду Наташину маму отпели в церкви, похоронили рядом с Александром
Ивановичем, помянули дома по русскому обычаю, с кашей и киселем. На поминках
были только свои, все подруги Галины Васильевны или уже умерли, или были
настолько немощны, что не выходили из дома. Вадим тоже пришел, правда,
только на отпевание и похороны, молча поцеловал Наташу, пожал руку Андрею
Константиновичу, обнял сыновей, положил на свежую могилу цветы, и исчез.
Домой Ира, как и в предыдущие дни, вернулась около десяти вечера. Виктор
Федорович молча смотрел, как она вынимает из сумки и складывает черный
шелковый шарф, которым покрывала голову в церкви.
- Тяжко было? - сочувственно спросил он.
- Ну как сказать...
Ира пожала плечами и улыбнулась.
- Ничего. Когда умирают одинокие старики, похороны проходят спокойно,
никто не рыдает в голос, не бьется в истерике. Народу мало.
- Погоди, - удивился свекор, - я что-то не понял. Ты говорила, что это
мать твоей соседки, а теперь выясняется, что она была одинокой. Как же так?
- Ой, Виктор Федорович, к такому возрасту все становятся одинокими.
Друзья умирают, а те, кто еще жив, уже не ходят. Только родственники и
соседи остаются. Нас всего-то и было девять человек. Вы ужинали?
- Да нет, как-то не собрался.
- Давайте я вас покормлю. Только переоденусь.
Она сняла черные брюки и черный джемпер, задумчиво посмотрела на красивый
пеньюар, решительно достала бирюзовые бриджи и домашнюю свободную футболку и
закрыла шкаф. За три минувших дня они ни словом не обмолвились о
случившемся, говорили в основном о болезнях, старости, похоронах и всем
прочем, что сопутствует смерти. Ира так и не поняла, то ли Виктор Федорович
проявляет уважение к ситуации с соседкой невестки, то ли считает
состоявшийся в субботу разговор единственным и последним. Но в любом случае
она не намерена форсировать события и навязывать любимому человеку выяснение
отношений, если он сам того не хочет.
Виктор Федорович был нежен и ласков, слова его были добрыми, а улыбка -
теплой. И Ира совершенно успокоилась. Он не собирается строить из себя
холодного и отчужденного святошу, осуждающе глядящего на распущенную
невестку с высоты своих непоколебимых моральных принципов. Он не тяготится
ситуацией, его все устраивает. Он знает или по крайней мере догадывается,
что Ира его любит, и этот двусмысленный факт не приводит его в трепет и
негодование. Его все устраивает. Значит, точно так же все должно устраивать
и ее. Да, они не будут спать вместе. Но они все равно будут жить в одной
квартире, сидеть за одним столом, смотреть друг на друга и радоваться. Может
быть, это тоже счастье?
Но умиротворенное состояние души длилось у Иры недолго. Оно закончилось,
как только Виктор Федорович пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе, не
поцеловав в щеку, как делал всегда на протяжении пяти лет. Она почувствовала
себя почти оскорбленной. Он что же, не доверяет ей, считает ее совсем полной
дурой, которая человеческих слов не понимает? Боится даже по-отечески
поцеловать ее, чтобы не дать повод быть неправильно понятым? Ведь они же обо
всем договорились!
С утра Ира убежала на студию. На три дня Наташа объявила перерыв в
съемках, но сегодня предстоит работать. Чтобы окончательно не выбиться из
графика, в ближайшие дни из-за вынужденного простоя нужно будет снимать по
двенадцать часов.
День не задался с самого начала. Оператор попал в транспортную "пробку" и
опоздал на сорок минут. Актер Калугин, вызванный на одиннадцать утра, явился
в половине двенадцатого в совершенно непотребном виде, опухший и с трудом
ворочающий языком, так что Наташе вместе с оператором пришлось срочно
перестраивать всю сцену, чтобы снимать звезду экрана как угодно, только не
крупным планом и не в анфас. Вдобавок ко всему, едва закончили выставлять
свет, на всей студии вырубилось электричество, которое чинили битый час. За
этот час Калугин успел еще "добавить", Наташа, с трудом сдерживаясь, чтобы
не дать ему в морду, отменила съемки эпизодов с его участием, бедолага
директор картины метался от телефона к телефону, разыскивая и вызывая на
студию других актеров, чтобы окончательно не пропадал съемочный день. Актеры
пришли, но поскольку к съемкам в этот день не готовились, то и роли не
выучили. Ира, наблюдая со стороны за злой, издерганной Наташей, все
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |