наказанию и как-нибудь пострадает. Не видите ли, как потерявшие своих детей и бьют
себя в грудь, и рвут волосы по этому поводу, так как подвергать себя мучению за
любимых доставляет утешение. Если же в том случае, когда мы не причинили любимым
ничего худого, страдание за то, что те потерпели, приносит нам утешение, то когда мы
сами причиняем огорчение и оскорбление, не гораздо ли более доставит нам успокоения,
если мы потерпим наказание (здесь) и не подвергнемся (вечному) мучению? Это для
всякого очевидно. Для сколько-нибудь любящих не то тяжко, чтобы потерпеть какую-
нибудь неприятность за то, что они огорчили любимого, а прежде всего самое огорчение,
причиненное любимому. И если последний, будучи разгневан, не накажет любящего его,
то доставит ему большое мучение, а если подвергнет наказанию, то даст большее
утешение. Если кто любит Христа, как должно любить, то не захочет даже и при Его
соизволении оставаться без наказания, потому что прогневавший Его испытывает
величайшее наказание. Нет, подлинно нет никого, будь то отец, или мать, или друг, или
кто бы то ни было, кто так возлюбил бы нас, как сотворивший нас Бог. Если же ты
укажешь мне на печали, скорби и бедствия в жизни, то подумай, сколько раз каждый день
ты оскорбляешь Его, и ты уже не будешь удивляться, хотя бы тебя постигли даже
большие бедствия; напротив, когда будешь пользоваться каким-либо благом, тогда
будешь и удивляться и изумляться. Теперь же постигающие нас бедствия мы видим, а тех
оскорблений, которые мы ежедневно наносим Ему, не видим, - почему и приходим в
смущение; между тем, если бы мы точно сосчитали наши грехи в течение хотя бы только
одного дня, то хорошо узнали бы, каких зол достойны мы. Оттого вкрадываются к нам
тяжкие грехи, что не получают надлежащего исправления грехи меньшие; оттого
внезапные перемены и падения; оттого постоянные преждевременные смерти, что мы так
высоко думаем о себе, как будто мы уже достигли самого неба, грабим, как будто не
предполагая никогда умереть, и предаемся корыстолюбию, как будто нам не предстоит
дать никакого ответа; и ни слово Божие, ни сама действительность не вразумляет нас, но
все напрасно, и ничто не разбивает нашей очерствелости. Никто не презирает земных
благ; никто не взирает на небо; но подобно тому как свиньи смотрят вниз, нагибаясь к
чреву и валяясь в грязи, так и большинство людей, оскверняя себя пагубнейшим навозом,
не чувствуют этого. Лучше ведь замарать себя нечистотами, чем грехами. Замаравший
себя нечистотами живо может вымыться и стать таким же, как и человек, никогда не
попадавший в такую грязь; тот же, кто впал в ров греха, получает осквернение, которое не
водою смывается, а требует долговременного и усердного покаяния, и более обильных и
горячих слез, стенаний и рыданий, чем по самым дорогим нашим умершим. Подобно
тому, как нет никакой пользы тому, кто облечен в царскую порфиру и носит оружие, а не
имеет ни одного подданного, и всякий желающий может поносить и оскорблять его, так
точно нет никакого приобретения и для христианина, если он имеет веру и дар,
полученный в крещении, а является игрушкой для всех страстей. Напротив, как тот не
только ничего не приобретет для своей чести от царской одежды, но и эту последнюю
обесчестит собственным позором, так точно и верующий, живя порочною жизнью, не
только не будет за это достоуважаем, но и будет тем более смешон. Итак, не будем
позорить нашей жизни, не будем жить жизнью, смеха достойной; не будем осквернять
тела блудом. В самом деле, как сможешь ты войти в церковь после общения с
блудницами? Как ты будешь простирать к небу руки, которыми обнимал блудницу? Как
сможешь двинуть языком и молиться теми устами, которыми целовал блудницу? Какими
глазами будешь смотреть ты на почтеннейших друзей своих, взирающих на это? Да что я
говорю - друзей? Хотя бы и никто не знал о том, ты сам себя прежде всех принужден
будешь стыдиться и краснеть, и больше всех чувствовать отвращение к своему телу. Если
бы было не так, то зачем ты после этого греха бежишь в баню? Не потому ли, что
считаешь себя нечистым хуже всякой грязи? Так какой же приговор, думаешь ты,
произнесет Бог, когда ты сам, согрешивший, имеешь такое мнение о своем поступке?
Итак, если бы это была нечистота телесная, то ты мог бы, как и следует, очищать себя
омовением в бане; но так как ты загрязнил и сделал нечистой всю душу, то ищи такого
очистительного средства, которое могло бы смыть ее скверну; а если мы не сделаем этого,
то, хотя бы исходили все речные источники, мы не в состоянии будем удалить далее и
малейшей части этого греха: Если бы в сундук, где лежали господские одежды, какой-
нибудь слуга положил грязную рабскую одежду, кишащую вшами, то, скажи мне, снес ли
бы ты спокойно такое безчестие? Равным образом, если бы в золотой сосуд, обычно
содержавший всегда благовонные масла, кто-нибудь налил испражнений и нечистот, то не
побил ли бы ты даже совершившего такой проступок? Итак, о сундуках, сосудах и
одеждах мы обнаруживаем такую заботливость, а душу нашу будем считать ничтожнее
всего этого, и туда, где излияно было духовное миро, будем ввергать дьявольские
прелести, сатанинские речи, и распутные песни? И как Бог стерпит это, скажи мне? Когда
ты, развращенный театральным зрелищем, и став врагом всякого целомудрия, по
возвращении оттуда увидишь свою жену, то непременно будешь смотреть на нее с
отвращением, какова бы она ни была. Плененный распутным зрелищем, ты безчестишь,
оскорбляешь и осыпаешь тысячами ругательных слов чистую и пристойную подругу всей
твоей жизни; и будучи всецело поглощен гнусным и нечистым пожеланием, слыша в
душе своей еще раздающийся звук голоса, вспоминая и вид, и взгляд, и движенья, и все
позы блудницы, от которой получил рану, ни на что уже в доме не смотришь с
удовольствием. Как находящиеся в состоянии опьянения и страдающие головной болью
носятся без всякого соображенья в разные стороны, и что бы перед ними ни было, ров ли,
или пропасть, падают туда, не принимая никаких мер предосторожности, так точно и
пристрастившиеся к греху, будучи одержимы греховным пожеланием как бы тяжким
опьянением, не знают, что делают, и не помышляют ни о чем ни настоящем, ни будущем.
Таково свойство греха: после того, как он сделан и доведен до самого конца, он причиняет
родившей его душе муки, в противоположность законам нашего рожденья. Мы, как
только родимся, так и прекращаем муки; грех же, лишь только родится, начинает терзать
мученьями породивший его ум. Во время совершения греха, будучи упоены
удовольствием, мы не так это чувствуем; но когда он совершен и кончен, и все
удовольствие пройдет, тогда-то именно и проникает в душу острое жало раскаянья. И во
время совершения греха, и прежде совершения, и после совершения наша совесть
является суровым обличителем. Грешащие, - так обычно бывает с ними, - ко всему
относятся с подозрениями, боятся теней, пугаются всякого шума, и про всякого думают,
что он идет за ними; многих видят часто спешащих на другие дела, и думают, что те идут
за ними; и когда другие говорят между собою о других предметах, они, сознавая за собой
грех, думают, что те говорят про них. Таково свойство греха: он выдает согрешившего,
без всякого обличителя, осуждает без всякого обвинителя, и делает его пугливым и
трусливым. Совершенно наоборот правда. Слушай как о трусости грешника, так и о
дерзновении праведника. "Нечестивый", - говорится, - "бежит, когда никто не гонится
[за ним]" (Притч. 28:1). Почему бежит он, когда никто не гонится за ним? Гонящий
находится в нем самом; это - обличающая совесть, и он носит его всюду вместе с собой; и
как от себя самого он не может убежать, так и от гонящего его внутри его. Совершенно не
так праведник, - а как? "Праведник смел, как лев". Таков был Илия: он видит царя,
идущего к нему, и когда последний сказал: для чего ты развращаешь Израиля? "не я
смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего" (3 Цар. 18:17-18). Поистине, праведник смел,
как лев. Он восстал на царя, как лев на какую-нибудь ничтожную собачонку. Правда, тот
облечен был в порфиру; но этот имел милоть, которая была почтеннее той порфиры. В
самом деле, та порфира породила тяжкий голод, между тем как эта милоть прекратила
бедствия; она разделила Иордан, она сделала Елисея сугубым Илиею (4 Цар. 2). Итак, что
оскверняющиеся блудом считают себя нечистыми, это я весьма хвалю и одобряю; а что
они прибегают не к надлежащему средству очищения, за это упрекаю и порицаю. Лучше,
конечно, совсем не быть знакомым с этим гнусным грехом; но если уже кто
поскользнулся как-нибудь, то пусть употребляет наперед такие средства, которые могут
устранить самую сущность греха, обещавшись никогда уже впредь не впадать в этот грех;
а если мы, согрешая, хотя и осуждаем совершенный грех, но опять принимаемся за то же,
то нам не будет никакой пользы от очищений. Тот, кто омывается и снова затем валяется в
той же самой грязи, равно как и тот, кто разрушает, что построил, и строит, чтобы опять
разрушить, не получает ничего, кроме напрасных трудов и мучений. Если мы каждый
день будем грешить и ранить нашу душу, но никогда не замечать этого, то, подобно тому
как люди, получающее постоянно раны и не обращающие на них внимания, причиняют
себе воспаление и смерть, и мы вследствие постоянной такой безчувственности навлечем
на себя неотвратимую кару. Подлинно, ничто так не губит человека, как потеря страха
Божия; равно как, наоборот, ничто так не спасает, как обращение взоров сюда. В самом
деле, если мы, имея пред глазами человека, иногда не так скоро решаемся на грехи, и,
стыдясь благопристойных слуг, не делаем ничего постыдного, то подумай, какой
надежной охраной будем мы пользоваться, имея пред глазами Бога. Итак, самое лучшее -
совсем не грешить; ниже этого - греша, сознавать свои грехи и исправляться. Если же у
нас не будет и этого, то как мы будем умолять Бога и просить об оставлении согрешений,
раз мы не обращаем на них никакого внимания? Когда сам ты, совершив грех, не хочешь
сознать даже того самого, что ты согрешил, то о каких же грехах ты станешь умолять
Бога? О тех, которых не знаешь? И как ты познаешь величие благодеяния? Тяжкое зло -
делать дела постыдные; но когда делающий их стыдится, это уже наполовину зло; когда
же кто-нибудь еще и похваляется ими, это уже крайнее безчувствие. Кто после
совершения греха осуждает грех, тот со временем может опять восстать; но кто хвалит
порок, тот лишил уже себя врачества покаяния. Итак, подобно тому, как не только
делающие дурные дела, но и похваляющие последних подвергаются вместе с ними тому
же самому, или даже еще более тяжкому наказанию, так точно и те, кто хвалит и высоко
почитает людей добродетельных, являются соучастниками уготованных последним
венцов. Итак, если ты, греша, не скорбишь, не почитай поэтому грех маловажным, но
поэтому-то самому особенно и стенай, что ты не чувствуешь скорби о грехах. Не оттого,
ведь, происходит это, что грех не уязвляет, а оттого, что согрешающая душа
безчувственна. Если тот, кто не скорбит о грехах других людей, достоин осуждения, то
заслуживает ли какого-нибудь извинения тот, кто относится безчувственно и
пренебрежительно к своим собственным грехам? Если Павел пренебрегает собственной
пользой, чтобы обрести спасение других, то какого наказания не достойны будем мы,
когда не хотим отказаться даже от собственного вреда, чтобы приобрести пользу других,
но с радостью губим вместе с собою и других, тогда как можно спасти и себя и других.
Для того даны крылья птицам, чтобы избегать сетей; для того дан разум людям, чтобы
они избегали грехов. Но ты говоришь, что не знаешь грехов. Но согласимо ли это со
здравым смыслом? Если относительно чужих грехов ты и законы пишешь, и наказания
определяешь, и являешься строгим судией, то какое же оправдание можешь ты иметь в
своих собственных грехах, говоря, что ты не знаешь, что нужно делать? Совершил
прелюбодеяние и ты, и другой; почему же ты того наказываешь, а себя считаешь
заслуживающим прощения? Если ты знал, что прелюбодеяние не есть преступление, то не
следовало наказывать и другого; если же другого ты наказываешь, а себя считаешь
неподлежащим наказанию, то согласимо ли с разумом - за одни и те же грехи не налагать
одних и тех же наказаний? Тем же самым судом, говорится, который ты произносишь над
другим, осудит и тебя Бог. И слушай, что говорит Павел: "Неужели думаешь ты,
человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие [дела] и (сам) делая то
же" (Рим. 2:3)? Своего суда не избежал ты, и избежишь суда Божия? Мыслимо ли это? Не
одно, ведь, и то же - просто ли согрешить, или, наказав другого за грех, впадать опять в
тот же самый грех. Если ты наказываешь совершившего меньшие грехи, хотя должен сам
стыдиться, то как же Бог не осудит и не накажет тем более тебя, совершившего более
тяжкие грехи и осужденного уже собственною своею совестью, - Бог, Которому при том
же не за что стыдиться? Если же ты скажешь, что знаешь, что достоин наказания, но не
придаешь этому никакого значения ввиду долготерпения Божия, и остаешься спокойным
ввиду того, что не подвергаешься тотчас же наказанию, то, наоборот, поэтому-то тебе и
следовало бы бояться и трепетать. Из того обстоятельства, что ты еще не потерпел
наказания, следует не то, что ты не потерпишь наказания, а то, что потерпишь более
тяжкое, если останешься без исправления. Если кто-нибудь совершит тяжкий грех, но
сделает его тайно и никого не соблазнит, то подвергнется меньшему наказанию, нежели
тот, кто совершит более легкие грехи, но открыто, и соблазнит многих. Человек
ничтожный и отверженный, если и поскользнется и падет, приносит обществу не столь
великий вред; но кто с великою славою стоит, как бы на какой высоте, на самом верху
добродетели, кто всем известен и явен, кому все удивляются, тот, если падет от
искушения, причиняет великое разрушение и вред, не только потому, что он сам пал с
высоты, но и потому, что делает более безпечными многих из тех, кто смотрит на него. И
подобно тому, как для тела не велик вред, когда поврежден какой-нибудь неважный член,
но когда потеряны глаза или повреждена голова, все тело делается безполезным, так точно
можно сказать и относительно достигших высокой степени добродетели: когда они
померкнут, когда запятнают себя каким-нибудь поношением, то приносят общий и
тягчайший вред остальному телу. Итак, не бойся козней судьи, а убойся силы греха.
Человек не повредит тебе, если ты сам не причинишь себе вреда. Если ты чист от греха,
то, хотя бы тысячи мечей висели над твоей головой, Бог избавит тебя; а если за тобой есть
грех, то, хотя бы ты был в раю, будешь извержен из него. Адам был в раю, и пал; Иов был
на гноище, и был увенчан. Какую пользу принес первому рай? Какой вред причинило
последнему гноище? Тому никто не строил козней, и он пал; против этого злоумышлял
диавол, и он оказался победителем. Не отнял ли последний у него имущества? Но
благочестия его не лишил. Не похитил ли его детей? Но веры его не поколебал. Не
растерзал ли его тела? Но сокровища не нашел. Соблюдайте этот закон, со слезами
умоляю вас, обнимая колена ваши, если не руками, то мысленно, - соблюдайте этот закон,
и никто никогда не будет в состоянии причинить вам зло. Видите царя и пророка -
разумею Давида, - как он сражается, падает, восстает и побеждает? Видите, как налегает
грех и закалается чрез покаяние? Посмотрите, как он, и после того как получил благодать
Духа, приобрел дерзновение у Бога, после множества подвигов добродетели, после
стольких трофеев, возглашает: "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей" (Пс.
50:3). Ты сказал: "великой"; скажи же, сколь великой. Что велика, это знаю; но измерить
или постичь не могу; я стою пред морем человеколюбия Господа моего. Но что ты
говоришь, скажи мне? Ты слышал, как пророк сказал: "и Господь снял [с тебя] грех
твой" (2 Цар. 12:13). Чего же еще ты ищешь? Не того, говорит, только ищу, но и красоты
моей ищу, дерзновения моего ищу. "Многократно омой меня от беззакония моего" (Пс.
50:4). Видишь, чего он ищет? Ищет еще большего блеска и еще большей чистоты. Но что
же даешь ты, Давид, когда ищешь этого? Что даю? "Ибо беззакония мои я сознаю" (ст.
5). Это даешь? Но какой же человек не сознает своего греха? Нет, говорит: сколько есть
людей, которые грешат, и нисколько не сознают за собой вины; сколько есть людей,
которые угнетают своих ближних, и не печалятся о том. Но я "беззакония мои я сознаю,
и грех мой всегда предо мною" (ст. 5). О, благородная душа! Не предал он забвению
свой грех, но, когда он и прощен был ему, написал его, как бы на какой картине, на своей
совести. И смотри, что отсюда происходит. Если ты будешь помнить о своем грехе, Бог не
вспомнит о нем; если же ты забудешь, Бог вспомнит о нем. Ты сделал какое-нибудь злое
дело? Помни о нем, чтобы Владыка твой забыл о нем. Сделал доброе дело? Забудь, чтобы
Владыка твой помянул о нем, потому что ты сам не так скажешь о своих добрых делах,
как Он. А как, слушай. Если ты дашь бедному, то, когда тебя опрашивают, ты говоришь:
видел бедняка голодным, и накормил его. А Владыка твой скажет не так; а как? Видели вы
Меня алчущим и напитали. Итак, когда ты согрешишь, не жди обличения со стороны
другого, но прежде, чем будешь обличен, сам осуди свой поступок, - потому что, если
другой обличит тебя, твое исправление является добрым делом не твоего исповедания, а
обличения другого. Исповедаться значит не то, чтобы осудить себя после обличений, а то,
чтобы наперед самому осудить себя, не ожидая обличений со стороны других. Так,
например, Петр после тяжкого своего отречения, так как тотчас же сознал свой грех, и без
всякого обличителя, и поведал свое прегрешение, и горько восплакал, так смыл с себя это
отречение, что сделался даже первым среди апостолов, которому вверена была вся
вселенная. Если иерей получил власть отпускать грехи против Бога, то гораздо более
может опять и изгладить грехи, совершенные против человека. И иерей есть начальник, и
при том начальник, заслуживающий большего почета, нежели царь. Священные законы
самую царскую главу подчинили руке иерея; и когда бывает нужно какое-либо благо
свыше, обычно обращается царь к иерею, а не иерей к царю. Бог для того не ангелов
низвел с неба и сделал учителями человеческого рода, чтобы они, вследствие
превосходства своей природы и неведения человеческой немощи не делали нам слишком
суровых прещений, но дал в качестве учителей и иереев смертных людей, людей,
подверженных немощи, чтобы самое то обстоятельство, что и говорящий и слушающие
подлежат одинаковой ответственности, служило уздой для языка говорящего, не дозволяя
ему делать обличение сверх меры. Для чего же я это сказал? Для того, чтобы вы не
говорили, что ты-де, будучи чист от грехов и свободен от скорби, бывающей после
обличения, с великой силой наносишь нам слишком тяжкое сечение. Я первый чувствую
скорбь, потому что и сам повинен в грехах. "Все мы находимся под эпитимиями", и
никто не "может сказать: `я очистил мое сердце'" (Сир. 8:6, и Притч. 20:9). Таким
образом, не о чужих мудрствуя бедствиях, и не по какому-нибудь жестокосердечию,
делаю я обличения, а по великой заботливости. У тех, кто лечит тела, бывает так, что
наносящий сечение сам нисколько его не чувствует, а раздирается от болей один только
тот, кому производится сечение; у врачующих же души дело обстоит не так, - если только
я не ошибаюсь, судя по себе о других, - а сам говорящий первый испытывает боль, когда
порицает других. Поистине, не так чувствуем мы скорбь, будучи обличаемы другими, как
обличая других за грехи, в которых повинны сами. Желаете знать, сколь полезное дело
помнить о своих грехах? Когда дело идет о трате денег, то мы, лишь только встанем с
постели, прежде чем выйти на рынок, или приняться за какие-нибудь домашние или
общественные дела, призываем слугу и требуем от него отчета в издержках, чтобы видеть,
что потрачено худо, что правильно, и сколько осталось; и если видим, что остается
немного, всячески придумываем источники доходов, чтобы по неосмотрительности не
погибнуть с голоду. То же самое будем делать и относительно наших поступков: призвав
свою совесть, потребуем у нее отчета в словах, в делах, в помышлениях; исследуем, что
употреблено на пользу, что во вред нам; какое слово потрачено худо, на брань, на
сквернословие, на оскорбления; какой помысл побудил глаз к любострастию; какое слово
перешло на погибель нашу в дело, при посредстве ли рук, или языка, или даже глаз; и
постараемся отстать от безполезной траты, а вместо уже худо истраченного собрать иные
приобретения: вместо напрасно произнесенных слов - молитвы, вместо бывших
невоздержных взглядов - милостыню, пост. Если мы будем тратить безполезно, и не
станем ни отлагать, ни собирать себе ничего доброго, то, дойдя до крайней бедности,
доведем себя, сами того не замечая, до вечного геенского наказания. Насколько же лучше
променять временное сокрушение и плач на вечные блага и радость, не имеющую конца,
нежели, проведя в веселии эту краткую и временную жизнь, отойти в ту жизнь на вечные
мучения? Если Павел, столь великий и доблестный муж, обтекавший как бы на крыльях
всю вселенную, ставший выше телесных нужд и удостоившийся слышать неизреченные
глаголы, которых до сегодня не слышал никто другой, писал: "усмиряю и порабощаю
тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1 Кор. 9:27), то
что же можем сказать мы, которые отягощены бременем грехов, и при том обнаруживаем
великую безпечность? Разве эта брань когда-нибудь прерывается? Нужно всегда
бодрствовать и трезвиться и никогда не чувствовать себя в безопасности, потому что нет и
определенного времени для нападения того, кто враждует против нас.
СЛОВО 25
О будущем суде.
Многие из находящихся среди нас людей, будучи пленены плотию и порабощены
обстоятельствами настоящей жизни, полагают, что затем ничего не будет и, ссылаясь на
Божие человеколюбие, говорят, что нет ни наказания, ни мучения. Так вот, если Бог
человеколюбив, каков Он и есть действительно, то всенепременно Он и праведен; если же
праведен, то каким образом не было бы справедливо, чтобы подвергнут был наказанию
тот, кто, насладившись сначала тысячью благ, потом совершил достойное наказания и не
сделался лучше ни от угроз, ни от благодеяний? Ведь, если вникнешь в правду, то
(найдешь, что) по силе правды нам скорее следовало бы с самого начала и тотчас же быть
наказанными, и даже было бы человеколюбиво, если бы мы потерпели и то, чего не
случилось. Если кто обижает ни в чем неповинного, то по закону правды несет
ответственность; а если кто не только обижает, но каждодневно своими поступками
огорчает благодетеля, оказавшего тысячи благодеяний единственно по своему
побуждению, а не в воздаяние за полученное добро, то какого он будет достоин
снисхождения? Как, скажи мне, ты не страшишься, произнося такую дерзость и
утверждая, что "Бог человеколюбив и не наказывает"? А если накажет, то, по-твоему,
окажется уже нечеловеколюбивым? Почему же, скажи мне, ты, согрешая, не желал бы
быть наказанным? Разве Он не предупредил тебя обо всем? Разве не угрожал? Разве не
вспомоществовал? Разве не совершил многого для твоего спасения? Если злые не
наказываются, то иной, быть может, скажет, что и добрые не увенчиваются; а в таком
случае где будет человеколюбие и праведность Божии? Итак, люди, не обманывайте себя,
прельщаемые диаволом, - потому что все это его (диавола) мысли. Если и судьи, господа и
учителя добрых награждают, а дурных наказывают, то как было бы сообразно, если бы у
Бога совершалось наоборот, если бы добрые и злые удостаивались одного и того же?
Когда бы уже злые и отстали от зла? В самом деле, если и в ожидании наказания они не
отстают от зла, то, будучи свободны от этого страха, не только не впадая в геенну, но еще
и достигая царства, где злые остановились бы? Слышал я, как некоторые грехолюбцы
говорят, что для острастки людям угрожал Бог геенной, так как будто бы невозможно,
чтобы Он, будучи милосердым, наказал кого-нибудь, в особенности того, кто Его не знает.
Скажите же мне вы, выставляющие Бога обманщиком, кто во дни Ноя излил волны на всю
вселенную, произвел то ужасное кораблекрушение и устроил гибель всего нашего рода?
Кто ниспослал те молнии и громы на землю Содомскую? Кто потопил весь Египет? Кто
истребил шестьсот тысяч в пустыне? Кто сожег сборище Авироново? Кто повелел земле
раскрыть уста и поглотить соумышленников Корея и Дафана? Кто во время Давида
поразил в одно мгновение семьдесят тысяч? Кто во время пророчества Исайи умертвил в
одну ночь сто восемьдесят пять тысяч? А каждодневных несчастий, которые мы согрешая
переносим, разве не видишь? Какой был бы смысл, если бы одни наказывались, а другие
не наказывались? Подлинно, если Бог не есть неправеден, - а Он именно и не есть
неправеден, - то и ты непременно понесешь за грехи наказание; если же Бог не
наказывает, потому что Он человеколюбив, то и тем не следовало понести наказание. Вот
даже и за эти самые слова, нами переданные, Бог наказывает многих и в настоящей жизни,
чтобы, если вы не поверите словам угрозы, то хотя бы поверили делам кары. И чем нам
убедить возражателей, что учение о геенне не есть басня? Тем разве подтвердить его
истинность, что не мы одни, но также поэты, философы и риторы любомудрствовали о
будущем воздаянии и говорили о наказании злых в аду. Действительно, они, хотя и не
могли говорить об этом согласно с истиной, но все же восприняли некоторое подобие
суждения, руководствуясь умозаключениями и тем, что от нас услышали. Так некоторые
говорят о Коцитах-реках и пламененосных реках, о воде Стикса и о Тартаре, настолько
отстоящем от земли, насколько земля от неба, говорят и о многих видах наказания; еще
(говорят) и об елисейских полях, и об островах блаженных, и о цветистых лугах, и о
великом благовонии, и о приятности воздуха; и еще - о хорах там пребывающих, и об
одетых в светлую одежду, и о поющих какие-то песни; вообще же - о воздаянии,
предстоящем для добрых и злых после отшествия из здешней жизни. Не будем же не
верить в геенну, чтобы нам не впасть в геенну, потому что неверящий бывает более
нерадивым, а нерадивый несомненно и пойдет в нее; напротив, будем верить без
колебания, и говорить о ней непрестанно, - тогда и не согрешим скоро. Ведь памятование
о таких словах, если только оно постоянно присуще нашей душе, подобно какому-нибудь
горькому лекарству, в состоянии будет стереть всякое зло. Если ты жестокосерд и
немилостив, то вспомни о тех девах, которые, потушив свои светильники вследствие того,
что не имели елея, были извергнуты из чертога жениха, - и ты сейчас же станешь
человеколюбив. Если тебе желательно хищничать, то послушай, как говорит судья:
свяжите "ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю" (Мф. 22:13), - и
ты изгонишь эту страсть. Если ты стремишься напиваться и объедаться, то послушай, как
говорит богач: "пошли Лазаря, чтобы" концом перста "прохладил" разожженный язык
(Лук. 16:24), и не получает просимого, - и ты тотчас освободишься от стремления. Если у
тебя есть огонь нечистого пожелания, то подумай об огне того наказания, - и этот (огонь)
удалится потушенным. А хотя бы и не было огня, все же размысли, как велико наказание -
быть отвергнутым Богом и уйти с позором: поверьте, это бедствие - невозможно и
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |