Шоссе, окаймленное валунами, поднимается к роще. В асфальт заделаны авиабомбы — вертикально, так, что хвостовые крыльчатки торчат. Это — своеобразное противотанковое препятствие. В цоколе здания — гранитный дот. Мраморные лестницы. Трофейные велосипеды. Заросшая травой улица. По трамвайным рельсам идут красноармейцы. Стадион. Красные беговые дорожки расчищены.
На асфальте станковый пулемет «максим». В асфальт врезаны следы гусениц. Узкоколейные рельсы трамвая. Асфальт в черных дырах. Пятиэтажное разбомбленное здание. Над ним красное полотнище. Массив кирпича!.
Квартал за кварталом обходим мы город. В южной части, так называемой рабочей окраине, домов почти нет. Большая часть их сожжена и взорвана финнами еще при их отступлении в 1940 году. Заросшие травою фундаменты и подвалы служили нынче врагу очагами сопротивления. Здесь наши танки, самоходные орудия и штурмовые группы пехоты несколько часов назад уничтожали вражеские огневые точки.
Широкое асфальтированное шоссе, становясь главною улицей, ведет в центральную часть города. Узкоколейные трамвайные рельсы заржавлены — в период оккупации города трамвай здесь, видимо, не ходил. По обочинам и посреди мостовой в лунках, вскрытых нашими саперами, и здесь видны хвостовые оперения еще не извлеченных минометных мин и авиабомб — их закладывали в мостовую стоймя, торчком, выводя наружу только чуть заметные проволочки, соединенные со взрывателями.
«Vaestosuoja» — красная стрелка на желтой доске. Гранитная стена — скала, улицы наверху. Убитые. От разбомбленного пятиэтажного здания спуск — центр улицы, первый перекресток. Скелет здания. Воронки, там и здесь наблюдаем взрывы в асфальте. В стенах — проломы от снарядов. Улица, по которой идем, Linnakatu, дом с вывеской «Patterimaen Sauna». Переулок. Killervonnatu — бульвар.
На гранитных, обрамляющих улицу скалах высятся чередой сосны, а под ними лежат трупы солдат — тех, кто пытались держать под огнем эту улицу. Слева, в примыкающей к заливу низине, протянулось гигантское кладбище автомашин. Здесь были ремонтные мастерские, и враг, отступая, не устгел уничтожить их. Оттуда уже доносится методический стук по металлу, а над узкой трубой вздымается мирный дымок. Это водители наших машин заменяют изношенные в наступлении детали запасными частями.
Минуем несколько дотов, сооруженных в гранитных массивах. Они взорваны, и кровь врага еще не застыла на развалинах. Здание стадиона, к восстановлению которого было приступлено перед войной, стоит все в тех же, потемневших лесах. Вскоре мы убеждаемся в том, что в городе за период оккупации не построено решительно ничего, что созидательный труд в городе отсутствовал вовсе. К старым разрушениям только прибавились новые, и на наших глазах догорают дома, подожженные оставленными в городе врагом поджигателями.
В центре города горит огромный семиэтажный дом, горит ресторан в том же квартале.
Американский семиэтажный дом, строившийся для шюцкоровцев, в переулке — цел, второй высокий дом дымится. Заходим: лифт, маскировка. Высоко в облаках идут самолеты противника, бьют зенитки. Самолеты разворачиваются, уходят. Минеры с собакой. Гастрономический магазин. Горшки с цветами на углу.
Vaasancatu («кату», как я уже понял, значит: улица). Бульвары в сирени. Прется по асфальту КВ «Грозный». В сирени — зенитки. Католический собор, разбомбленный в 1940 году, под его потолком нашли большую подвешенную мину. Братское кладбище с белыми мраморными досками и — золотом — фамилиями. Четыре ряда, сотни две. Рядом спят бойцы.
Против городского почтамта, около мэрии, — штаб 72-й стрелковой дивизии. Все спят.
Выйдя к центральному городскому скверу, мы видим: против бронзовой фигуры дикого лося (1924 год, скульптор Manynen) догорающее крыло здания выборгской библиотеки. Возле библиотеки чирикают птички. У самого входа лежит труп не успевшего бежать и пытавшегося отстреливаться поджигателя. Горит газ. Эта библиотека была частной, Иванова, потом стала советской.
Осматриваем библиотеку. Ящики, адрес: «Helsinki, Opelusminiskum vuoristo». Кровь. Перед библиотекой финский ручной пулемет.
Городской парк. У памятника пасутся лошади. Всюду разбросаны амуниция финнов и какие-то бумаги...
Четыре финских самолета. Зенитки.
Плошадь. Кинотеатр в семиэтажном универмаге. Ravintola Ritari Kahvila — гостиница. Стекла целы. Желто-бежевая аптека.
Улица Forkkelincatu, на углу магазин хозяйственных товаров. Мальчик с собакой — бронза на мраморном пьедестале. В бульваре городского сквера полевые кухни. Костер. На бульваре, на траве два самоходных орудия из полка полковника Бирюкова. Беседую с экипажем СУ — 1560. Командир самоходной установки младший лейтенант Н. И. Глаголев. Старшина Перекрест Василий «Хведотович», механик-водитель, говорит:
— Мне как дали вчера машину, так я и пошел сразу в бой! Шли за танками. Не дойдя одного километра до города, подверглись сильному минометно-пулеметному огню, дорога была пристреляна. На самой окраине он бил из пушки по нас... Когда в три часа дня вслед за самыми передовыми подразделениями мы вошли в город...
Рассказывает, как его машина шла первой, и как вели бой в городе, и сколько взяли пленных.
...Mannerheimincatu (улица Маннергейма). На наших глазах из подвала жилого дома начинает клубами вздыматься черный дым. Бойцы спешат сюда затушить возникающий пожар и вдруг выводят из закоулков дома молодого парня в финской солдатской форме. Он попался с поличным, его отводят в только что учрежденное Управление военного коменданта города.
Северная, основная часть Выборга сохранилась. Но противник все еще обстреливает ее дальнобойными — с островов. Снаряды ложатся то здесь, то там. Выбитые отсюда стремительным штурмом фашисты не успели сделать свое черное дело. Целы примыкающие к порту кварталы, целы пристани и все сооружения. Но разорить город, отступая, успели. С возмущением рассказывает командир вступившего сюда первым полка о том, как, выбивая из домов последних фашистов, бойцы полка везде наталкивались на хаос полного опустошения. Враг ломал, рушил, портил все, что попадалось под руку. Даже горшки с цветами из цветочных магазинов выброшены на улицу. Разбитая мебель, посуда, кипы бумаги, обломки различных товаров и предметов домашнего обихода валяются грудами и внутри домов и на улицах.
Сейчас еще нет времени выбрать из этих груд и рассортировать случайно уцелевшее, и все только тщательно охраняется. Населения в городе нет. Пленные неохотно признаются: фашистские власти насильственно эвакуировали из Выборга все гражданское население, гнали мирных жителей из города, не позволяя им брать никаких вещей. Тех, кто противился угону, убивали тут же. Большая часть городских квартир еще не осмотрена — бой только что откипел; из подвалов и темных углов наши бойцы еще вылавливают одного за другим прячущихся вражеских солдат...
Солнце всходит над Выборгом
21 июня
Передовые подразделения штурмовавших Выборг войск ворвались в его юго-восточную часть вчера в два часа дня. К шести часам дня наши войска приблизились к центру города. К вечеру в наших руках оказалась и северная, портовая часть. Почти до полуночи город очищался от последних вражеских автоматчиков, подрывников, поджигателей.
А сейчас, ровно в ноль часов тридцать минут, радисты наших расположившихся в городе войск слушают приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Выборга.
Воины, взявшие Выборг, не спали по трое, по четверо суток, не знали отдыха, не имели передышки, но в эту минуту никто не задумывается о сне. Радость солдат и офицеров необычайна. Все поздравляют друг друга, все говорят о стремительности, о темпе, о воодушевлении, об умении, благодаря которым только и можно было пройти за десять суток весь огромный путь от Сестрорецка и Белоострова до Выборга и на одиннадцатые великолепным штурмом взять этот прославленный в истории России город.
...А вот уже и солнце всходит над освобожденным Выборгом. Звенят пилы и стучат молотки саперов, восстанавливающих взорванные мосты. С первого же часа после победы советские люди начинают созидательную работу. Действующие части, пройдя сквозь город, уже ведут бои за несколько километров от него, продолжая в том же стремительном темпе наступление. В город входят воинские тылы, размещаются в очищенных от мин домах и приводят их в элементарный порядок.
И снова, проспав часа два на какой-то кровати в доме, занятом комендантом города Н. Г. Лященко, я брожу по городу, чтоб смотреть, смотреть...
Выборг — наш! Там и здесь над самыми высокими зданиями вздымаются красные флаги.
...Порт. Шесть кранов. Гранитная набережная. Пакгаузы целы. У причалов лодки — разбитые и целые. В проливе силуэты катеров. На железнодорожных путях вагонов и паровозов нет. Склады пусты. Навалью железноскобяные товары. Часовые и патрули на пустынной набережной. Мост на остров Линцосаари взорван, фотографирую орудия ПТО, наведенные на этот мост. Водокачка, кран, работающий вручную. Афиша: «Марица».
Linnancatu — улица к мосту. Разгром. Отдых солдат. Бульвар сквера. Одинокий раскрытый зонтик.
Банк, разрушенный давно. Кафе горит, и дымятся затухающие пожары в квартале на улице Маннергейма, бывшей Карьянкату. Отель. Разбиты окна. Сюда падали бомбы. Большое здание, — из окна второго этажа кто-то выбрасывает на улицу пачки бумаги. Они горой загромоздили улицу. Солдаты подносят пачки к нашим грузовикам. Я взял две пачки хорошей бумаги, перекинул их через плечо. Армейцы из трофейной команды роются везде... В ясном небе продолжаются воздушные бои. Бьют зенитки.
Встреча с Федором Шаблием
21 июня. Раннее утро
На бульваре в центре города расположилась на короткий отдых группа минометчиков со своими 120-миллиметровыми минометами. Оказывается: того самого полка майора Ф: Е. Шаблия, один из минометов которого при мне вел огонь вчера. Радостно, будто уже давно знаком, здороваюсь с командиром полка, гвардии майором Федором Елисеевичем Шаблием, с которым вчера познакомиться не довелось. Он зовет меня в пустой дом, где пристроился его штаб. Беседуем...
Федор Шаблий — кадровый артиллерист. Он украинец, из Кривого Рога, в юности работал на шахте и на заводе «Коммунист» и, как говорят, «мальчишкой» ушел и армию. Женился, стал преподавателем артиллерии в Ростовском артиллерийском училище. Жена преподавала математику в том же училище. В начале войны эвакуировалась с детьми в Узбекистан. Из двух старших братьев Федора Шаблия один — политрук танковой роты — убит на Южном фронте, второй недавно демобилизован, как горный техник, вернулся работать на свою шахту. Федор Шаблий награжден четырьмя орденами: за оборону Ростова в 1941 году, за взятие станицы Чернышковской на Дону, за взятие Запорожья и за прорыв обороны врага под Красным Селом.
Ф. Е. Шаблий рассказывает о своем пути вместе с полком Семенова до боя за перекресток, после которого оба полка прорвались дальше до реки Роккалан-йоки — «Досюда шли без приказов».
— Под Роккалан-йоки, в момент сильного сопротивления финнов, у стрелкового полка Семенова по недоразумению забрали самоходные орудия, «катюши» и наш минометный полк, поэтому пехотинцы Семенова вынуждены были задержаться...
Шаблий подробно описывает бой у станции Сомме, где его полк поддерживал 1078-й полк Яненко (бой за Сомме длился четыре часа), и свое дальнейшее наступление до Выборгской косы.
— Мы не знали, что наступление на Выборг ведется с юга. Свой полк мы поставили первым. Вели огонь по мосту, соединяющему город с косой, и по Выборгу через залив со стороны косы. Это вы знаете — сами видели... Огня давали столько, сколько просили нас. Всего вчера по Выборгу, по южной части, дали штук четыреста мин.
Ночью сегодня противник вел огонь только по северной части города.
После вступления пехоты в Выборг, когда успех был обеспечен, мы оставили на косе одну батарею старшего лейтенанта Кузнецова (он и сейчас там), а пять батарей перебросили на юг, для закрепления уже взятой части города. Когда уходили с косы, в начале ее я встретил Елшинова. Он сказал: «Молодец! Езжай, правильно!»
Дорога с косы в обход, к южной части города — каменистая, местами болотистая. По тридцать человек наваливались на машину и толкали вперед. Очень помогла наша партийно-комсомольская организация... А сегодня я послал разведку в обход залива Папуланлахти (с северной части города), где мостов нет. Они ищут путь, — как только найдут, мы отсюда, из Выборга, двинемся туда. А пехота сейчас — за каналом Сайман-канава — почти не встречает сопротивления.
В чем суть успеха при штурме Выборга? Только быстрота! Брали буквально с ходу. Быстрота действий пехоты совместно с минометным огнем. Без минометного огня враг не ушел бы! Он был измотан, организовать оборону не мог, а резервов у него не было. Батальон перешел болото по горло в воде. А потом много частей — другого корпуса — пошло по Выборгскому шоссе. Батальоны вошли в город, в восемнадцать часов двадцатого и к исходу дня, к двадцати четырем часам, Выборг они уже прошли. В двадцать четыре часа я со своим полком был уже на южной окраине...
В городе 1078-й полк Яненко взял более сорока пленных, двух человек извлек из подвалов. Мы нашли одну женщину, сидящую в кресле, убитую, и больше ни одного человека: всех эвакуировали в Хельсинки. В результате насильственного угона населения в любой квартире все перевернуто, перепотрошено. Если б мы зашли часа через четыре, можно было бы подумать, что это наши безобразничали, но я убедился сам: все это сделали финны, и больше всего — оставленные в городе команды «факельщиков», которые даже при нас подожгли часть домов... Наш полк имеет сейчас задачу, пройдя через Выборг, действовать с правой стороны залива Суоменведенпохья. Задача стрелкового полка Яненко — закрепиться за каналом. Мы сейчас выходим тоже в этот район, и так, по «Приморью», пойдем до Хельсинки.
Имеем отзывы Семьдесят второй стрелковой дивизии (о действиях на реке Сестре), — лучше не напишешь! И от полка Семенова: восемьдесят километров прошли за два дня. Благодарности от командира Сорок шестой стрелковой дивизии и от командира Сто восьмого стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Тихонова.
Мы обгоняли противотанковую артиллерию своими минометами, чего не положено. Это я брал на свой риск. А танков... мы только один брошенный финский танк встретили — в Кайслахти. Это был Т-26 — со свастикой, бывший наш. Он был в болоте, его вытащили наши танкисты и повели в бой, так со свастикой он и пошел!
Наш начальник разведки дивизиона лейтенант Носов вообще «имеет традицию» водить пехоту в атаку (так было под Псковом, он пять раз ранен там). Сюда в город, с первой же ротой в цепях шел. Его я обязал быть глазами нашими и корректировать. Это он блестяще исполнил!
В общем, такая война мне нравится: подвижная и хорошая!..
От реки Сестры и до Выборга я сам шел пешком, в боевых порядках пехоты. Двигались хорошо. Я доволен пехотой, но финны не боятся пехоты... От Роккалан-йоки до самого Выборга — характерно: финны минируют вразброску, а не по уставному положению. Песком, кстати говоря, легко маскировать!..
...Познакомившись тут же с начальником разведки первого дивизиона, лейтенантом Александром Васильевичем Носовым, я поговорил с ним, прочитал отзыв о нем командира батальона капитана Грязнова: «Корректировал огонь дивизиона, обеспечил беспрерывное продвижение пехоты, уничтожил прямой наводкой десять станковых пулеметов, подавил четыре минометные батареи и два орудия, чем обеспечил овладение вторым батальоном южной части Выборга. Находился в стрелковой роте. Его батареей подавлено пять станковых пулеметов, две минометные батареи — одна прямой наводкой...»
...Расставшись с Федором Шаблием и его минометчиками, возвращаюсь в комендатуру города.
Сегодня наше наступление продолжается — уже за Выборгом.
Не спит Настенька...
21 июня. Утро.
Северней Выборга
У коменданта города я условился с Баранниковым и Ратнером, что мы соберемся там же, к часу дня, и вместе поедем в Ленинград, — - наши задачи выполнены. Но мне хотелось еще найти ушедший вперед 1078-й стрелковый полк Яненко и узнать обстановку северней Выборга. На попутной машине я выехал в продолжающие наступать части, километров за десять. Полк Яненко найти мне не удалось, а обстановку узнал и сразу же возвращаюсь.
В подхватившей меня случайной «эмке» нас пятеро: майор Михаил Степанович (фамилии его я не спросил), две розовощекие, веселые девушки — старший сержант Вера и сержант, которая с улыбкой назвала мне себя Настенькой. Да солдат-шофер, да я...
Внизу, под холмом, саперы восстанавливали мост, взорванный только что отступившим противником. В ожидании мы поставили нашу машину меж кустами сирени. Всем очень хотелось спать, и мы решили воспользоваться вынужденной задержкой. Девушки, подстелив под себя шинели, ложатся на сочную траву под отдельным кустом сирени; слева от меня, под другим, укладывается на плащ-палатку майор, а справа, под следующим кустом, — девушки-сержанты. Шофер, положив руки и голову на баранку руля, спит в машине. Но мне спать не удается, и вот почему...
Вера лежит на траве спиною ко мне, лицом к подруге. Настенька на спине, ладони под затылок и отдохновенно, мечтательно, словно воркуя, что-то говорит и говорит подруге, должно быть не замечая, что та уже задремала... Настенька говорит, говорит без умолку, так, как может говорить только девушка. Я прислушался и, выложив на полевую сумку листки бумаги, стал записывать... И вот что записано мной...
«...Ну вот... Они уже спят... Конечно... Когда мы последний раз спали? Сегодня совсем не пришлось. Вчера?.. Михаил Степанович вчера очень смешно спал в машине. Голова от тряски кругом ходит, а ко мне на плечо все-таки голову не положил, стеснялся... А почему я не могу спать в машине? Никогда не засну. Михаил Степанович говорит: «Потому, что ты нервная». А какая я нервная? Вот уж действительно, пальцем в небо!.. Я даже не знаю, почему у меня нервы такие крепкие, уж кажется, чего ни навидалась!.. Я просто внимательная, предусмотрительная... Вот и сейчас он бы просто так на траву завалился, мужчинам ведь все равно. А я плащ-палатку ему подстелила, шинелью прикрыла его, хоть и лето, а сыро все-таки здесь. Вон какие следы пушки вдавили — если б сухо было, траву — примяли б, а колеи не осталось бы...
Как все-таки странно устроено в мире! Подумать только, что тут, где мы спим сейчас, три часа назад вражеская пушка стояла, вон — ящики в кустах, не тронутые еще... Если внимательно поглядеть, все можно понять, — и как они бегали тут, и как сначала стреляли туда, за мост, а наши оттуда шли. Судя по Этим стаканам, здесь были противотанковые. Конечно, неплохая позиция — на пригорочке, за деревьями, с того берега и не видно, попробуй-ка сунься к мосту! Вот оттуда — одна; здесь, где лежу я, — вторая; третья ниже стояла, за бруствером, — они, наверное, только вчера нарыли его, земля совсем свежая... Десять, двадцать, сколько тут гильз, ну, стаканов этих? Больше сотни, наверное. Упрямились. Защищались крепко. А все-таки наша взяла. И как быстро все это делается! Три часа назад тут бой шел, а сейчас — мир, тишина, и вот можно уже лежать на травке и мечтать о чем хочешь!.. А наши уже куда как далеко ушли — этот гул, должно быть, километров за десять, не ближе... А это самолеты летят — р-р...ррр-рр, будто собаки вдали рычат... Наши, наверное, летят. Всё наши, наши теперь, круглые сутки небо ходуном ходит. Чего ж не летать — и днем светло и ночи белые, еще удобнее — солнце глаза не слепит... Р-ррр, ррр... Сюда приближаются... А может быть, это немцы? Все-таки и фашистские появляются! В первые дни нашего наступления здесь совсем не было их, а теперь Гитлер, видно, поднатужился, малость подкинул им... Сволочи, сегодня все-таки наш аэростат наблюдения сбили. Как он горел! Небо такое голубое-голубое, солнечное, воздух такой чудесный... Хорошо, наверное, наблюдателю было покачиваться в гондоле... пока не налетели они... И всего-то три «мессера». Как они прорвались, черт их знает!.. Первый раз, когда зенитки их отогнали, я подумала: ну обошлось, а они — второй заход и — такая белая полоска, как нитка, перед «мессером» вдруг протянулась. Эту очередь он, наверное, пустил зажигательными... И сразу вспыхнул аэростат. Какое пламя красное было — огромное. И черный дым... У меня сердце сжалось, но смотрю: ниже пламени белая точка покачивается, — молодец наблюдатель, не растерялся, раскрыл парашют... И отлегло от сердца у меня сразу. И вдруг — радость, вижу: одного «мессера» сбили мы, потом другого... Третий, наверное, ушел, а может быть, дальше поймали его...
В самом деле, сюда летят... Раз, два... Три... Четыре, пять, шесть... Бомбардировщики. Заход делают... Ну конечно, не наши — вон зенитки забили. И вон, и вон... Прямо как фейерверк, трассирующими... Эх ты, черт, наверное, этих саперов у моста увидели, — вот работа саперная, всегда на самых опасных местах!.. Разбудить, что ли, моих? Ведь если в мост не попадут, сюда попасть могут, — сколько от меня до моста, метров двести не будет?.. А у них рассеивание с такой высоты на пятьсот может быть... Теперь уже поздно, да мои все равно и не перешли бы на другое место. Авось пронесет, пусть выспятся... Сволочи, кружат, кружат... Ага, испугались разрывов все-таки, стороной пошли!.. Ах, вот в чем дело: наши встречают их, раз два, три, четыре эскадрильи, ну теперь будет охота!.. Р-рр, РРР-. Уходят, с воздушным боем... А саперы как работали, так и работают, даже головы никто не поднял, — измучились, наверное, бревна таскать, торопятся; а часа через два, пожалуй, мост готов будет, и даже с перильцами. И тогда — прощай тишина, шумно тут будет, все движенье по этой дороге пойдет, а сейчас, наверное, километров пять лишних обходом делают, и времени сколько лишнего, и бензина. Если по четверть литра на машину, так и то несколько тысяч лишних литров. Не зря немцы мосты взрывают, все-таки хоть чем-нибудь напакостить нам хотят!.. Знаешь, а ведь «кукушек», наверное, в окружении по этому лесу немало шатается. Подползет да прирежет... Стрелять-то побоится, саперы наши внизу услышат, смерть ему тогда... Все-таки автомат я вот так положу, этот куст опасен, уж очень он близко. А те далекие — ничего, всегда снять успею... Вот так... Смешно, куст сирени, а остерегаться надо его! И сирень-то какая прекрасная — персидская это. Поедем — надо будет полную «эмку» набрать... Сирень!.. Ах, какой же я теперь стала девушкой, что могу глядеть издали на сирень и полениться встать, чтобы нарвать ее! А было... Ну, положим, три года назад совсем девчонкой была, только косички срезала... Нет, не я это была, другой это был человек — темноты боялась, в лес одна заходить боялась, каждого мужчины боялась — вдруг скажет мне что-нибудь такое, что покраснею!.. А ребята меня нарочно всегда в краску вгоняли: «Настенька, щечки розовые, носик тоненький, губы бантиком, — улыбнись!» Ах, как я злилась тогда! Сержусь на них, а они опять: «Настенька, чем ресницы растишь, сами по себе ведь такие не вырастают!», «Настенька, влюблен я в твои голубые глаза!..» Смеются, проклятые, до слез доведут, я и повернусь и убегу, и стыдно мне, и обидно... Неужели всего три года назад я такою была?.. И когда на войну попала, всего боялась. Смешно, до винтовки боялась дотронуться, думала — вдруг выстрелит? Помню, когда приехала на машине первый раз под Пушкин окопы рыть, к командиру меня подводят, а я ему: «Товарищ командир, а где тут умыться можно?» — «А зачем тебе мыться, вишенка?» — говорит. И смутилась я: «Да ведь пыль по дороге была!» — «Ах, пыль! — только сказал и весело так засмеялся он. — Ну ничего не поделаешь, воды у нас и для питья-то нет, война ведь все-таки, девочка! — потом обернулся к политруку, нахмурился и тихо так — думал, я не услышу: — Зачем только нам таких присылают?!»
Да... А потом... Эх!.. Нет, не три... Кажется, тридцать три года я с тех пор прожила. Сержант. Автоматчица. Две медали. И все говорят: молода, и все говорят: красивая девушка... А уважают. Довольны, что никаких ссор из-за меня, никаких ревностен... И Михаил Степанович давно бы отчислил меня в тыл, если б я другою была. Говорят: «Молодец, зубастая». Это я-то, «Настенька — щечки розовые», зубастая? А ведь и впрямь, за словом в карман теперь не полезу...
А что это за звук?.. Ах, это Ванюшка в машине храпит. Что за интерес за баранкой спать, скрючившись, когда так на траве хорошо... Впрочем, все шоферы таковы — попробуй оторвать его от машины, скажет: «А вдруг угонят, да мало ли что?..» Есть у него чувство ответственности — не ляжет спать, пока машину не замаскировал... Бродит по кустам, срезает ветки, а сам кричит мне: «Не ходи тут, — может, минировано!» Мины, конечно, кругом есть, а только не здесь, не на самой их огневой позиции. По трупам, можно сказать, видно — на бегу от наших пуль падали. Не разбегались бы так по собственным минам, ползком уползали бы... Эх, ведь какие мы стали: кругом трупы валяются, и мы здесь спим... И ничего... А если б мне три года назад так это сюда попасть? С ума бы, наверное, от страха сошла... Вон этот вражий солдат — его гранатой, наверное, разнесло... В общем, хоть нервы и закалились, а даже и рассказать кому-нибудь неприятно... Сирень — и трупы! А в душе — радость, что это враги так кончают... И что мы наступаем — радость. И что все небо в наших самолетах — радость. И что грохот этот, как перекаты грозы, гонит и гонит фашистов — всё радость! И что теперь вот и Выборг уже позади, и мы едем в него, как в тыловой наш город, — ив этом радость... Хорошо все-таки жить на свете... Замечательно жить!
И совсем не устала я... А вон то озеро — какая тоненькая, тоненькая полоска — сегодня тоже станет нашим, и завтра я, наверное, буду купаться в нем!.. И на его бережку — посплю... Какие красивые здесь места!..»
Возвращение
21 июня. Вечер.
Ленинград
К часу дня я вернулся в Выборг, встретился с Ратнером и Баранниковым, сразу же выехал с ними в Ленинград. В четыре часа дня мы проехали Териоки (где у генералов был победный банкет), за Териоками попали под бомбежку, но благополучно ее проскочили; любовались эскадрой в составе двадцати восьми единиц, шедшей полным ходом с десантом брать острова Бьёркского архипелага и Тронгсунда. К вечеру я уже был дома, в своей квартире на канале Грибоедова.
Еще в Выборге, встретившись перед отъездом с П. И. Радыгиным, узнал новости, сообщенные по радио: сегодня перешел в наступление Карельский фронт генерала армии К. А. Мерецкова, наши войска, освобождая Медвежегорск, завязали бои на его окраинах. Между Онежским и Ладожским озерами идет наступление 7-й армии, на плацдарме южнее Свири занято больше ста населенных пунктов, в том числе Вознесенье, Ганино, Ерофенко, Петровский Посад, Мителька, Свирьстрой, У Лодейного Поля Свирь форсирована, создан плацдарм на северном ее берегу...
Значит, военная сила Финляндии стремительно сокрушается и там. Полный разгром противника и выход Финляндии в самые ближайшие дни из войны — обеспечены!.. Вот к чему привело упорство» прогитлеровского правительства этой страны в недавних переговорах с нами! Мы предлагали мир, и скольких же лишних жертв с той и с другой стороны можно было бы избежать!.. Но...»ву ля вулю, Жорж Данден...»{169}
Вступление в четвертый год
22 июня.
Ленинград
Сегодня трехлетие со дня начала войны. Как изменились мы! Как изменилась сама война! Все было к горю тогда, все теперь — к радости!
23 июня
В Ленинграде — совсем уже мирная жизнь. Довоенный быт восстанавливается. В одиночку, семьями и целыми коллективами возвращаются в Ленинград — пока еще по специальным вызовам и разрешениям — эвакуированные в сорок первом и сорок втором годах жители. Рабочие заводов и фабрик, инженеры и техники, коллективы театров и многих учреждений прибывают в Ленинград каждый день. И все хлопочут, устраиваются в своих квартирах и ремонтируют их. Другие, чьи квартиры разбиты или заселены по ордерам переселенцами из разбитых квартир и разобранных на дрова домов, добиваются новых комнат и квартир. Есть среди вернувшихся и такие, кляузные, недостойные люди, которые обращают свое нелепое негодование на жильцов их прежней квартиры, хотя те ни в чем и никак не виноваты, потому что в условиях блокады Ленсоветом, райжилотделами были вынесены вполне справедливые решения: всех, чье жилье приведено в негодность, сожжено, разбомблено, разбито вражескими снарядами, переселять в пустующие, брошенные квартиры.
Тех, кто вернулся в Ленинград по вызову, кто получил пропуск, дающий право вернуться из эвакуации, городские власти обеспечивают новым жильем. Но многие возвращаются самовольно, и, конечно, обеспечить их жильем в разбитом фашистами городе сразу невозможно. Среди этих-то людей и попадаются «буйствующие».
Все, однако, постепенно уладится, жизнь войдет в нормальную колею.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |