Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Аннотация издательства: В годы Отечественной войны писатель Павел Лукницкий был специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. В течение всех девятисот дней 48 страница



 

Всем нам казалось невероятным, что такой богатырь, такой жизнерадостный, здоровый, всегда веривший в победу человек, так же, как вот мы сейчас, разговаривавший с нами вчера, — уже лежит в земле...

 

«Война! — сказал врач. — Разве не может сию минуту упасть снаряд и сюда, где мы стоим, между нами?»

 

Никто не говорил никаких слов утешения, никаких сантиментов не было, все было просто и строго, день был теплый и солнечный, жизнь дышала в каждой травинке. Мы стояли кружком, душу каждого переполняли горечь, и злоба, и боль, и все были суровы, и все хорошо понимали друг друга, и всем все-таки, все-таки не верилось, что Черепивского — живого, вот такого, каким я видел его вчера: загорелого, крепкого, крутоголового, — нет...

 

Но стоять дольше было тут бессмысленно: он исчез навсегда. Ибрагимов сказал, что на обратном пути заедет сюда, — можно ли будет повидать Бурцева? «Конечно, можно, — сказал врач, — только лучше недолго и поменьше с ним разговаривайте, для его, понимаете, пользы!» И Миронов живо откликнулся: «Да мы только на две минуты...» И Ибрагимов добавил: «Да, посмотреть на него, и — пойдем». Ибрагимов попросил врачей ничего не говорить Бурцеву о смерти Черепивского: «Знаете — такие были друзья! Всегда вместе, ругались сколько, и не могли друг без друга дня обойтись!»

 

Мы пожали руки врачам и вышли из леска на дорогу. Дверка машины хлопнула, стекла полетели в кабину. Мы поехали обратно — к Путилову, чтобы оттуда продолжать путь к Городищу. Мы ехали... Ибрагимов и Миронов, как бы жалуясь на свое горе мне, отрывочными фразами, между которыми были долгие паузы, заполненные раздумьем, делились воспоминаниями о Черепивском.

 

Я запомнил один резкий, неожиданный поворот головы Ибрагимова:

 

— Если б вы знали, сколько друзей я потерял за эту войну, сколько хороших друзей! И почему-то смерть Черепинского больше всех на меня подействовала!..

 

После другой паузы и после многих разговоров, в которых не было сказано ни одной казенной или искусственной фразы, Ибрагимов так же резко вдруг повернулся и сказал:

 

— Конечно, за Черепивского мы отомстим!..

 

Из разговоров на этом полном ходу прыгающей по сухой дороге машины я узнал о Черепивском больше, чем узнал бы из бесед с ним самим. Каким-то особенно нелепым обстоятельством представлялась мне следующая случайность: жена Черепивского осталась где-то на Украине. Он искал ее в продолжение всей войны — разыскивал ее письмами, через родственников. Только позавчера вечером, вернувшись из рейда, он получил письмо от нее: она сообщала, что находится в семи километрах от линии фронта, что гитлеровцы, на ее счастье, немножечко не дошли до нее, и вот она благополучна и здорова. И радостный Черепивский вчера утром послал жене первое письмо по точному адресу, в котором сообщал, что жив и здоров; меньше чем через сутки Черепивский уже в могиле. А письмо еще только вчера начало свой долгий и длинный путь на Украину — к Харьковщине. Может быть, через три недели, может быть, через месяц томящаяся в разлуке с мужем жена получит от него радостную весть, из которой узнает, что 16 мая ее муж, которого она уже давно считала убитым, не получая вестей от него, был жив, и здоров, и весел, и уверен в победе, во встрече... А того, что в первую же ночь после 16 мая муж получил смертельную рану, жена еще долго-долго не будет знать: адрес ее никому здесь не известен. Она пришлет сюда ответное, радостное письмо, это письмо вскроют здесь, прочитают и отошлют тогда сообщение, что муж ее «пал смертью храбрых».Он был кадровым командиром — опытным, бесстрашным, любимым командирами и бойцами. Он не был ничем награжден, и только недавно на утверждение была послана бумага о присвоении ему звания капитана.



 

И Ибрагимов в мчавшемся автомобиле говорил, что обязательно представит Черепивского — за все прошлые его дела — к ордену, и что сегодня, вернувшись в отряд, соберет бойцов и устроит траурный митинг, и что если б Черепивский уже не был похоронен, то он обязательно похоронил бы его не здесь, в медсанбате, а у себя в отряде, и что надо будет сделать на могиле хорошую

 

Во всем, что говорилось в машине, не было ни удрученности, ни подавленности теми ассоциациями, которые, конечно, могли бы возникнуть у каждого из ехавших, — ведь война для всех одинакова и судьба каждого никому не известна. И только раз Миронов сказал, стараясь придать своим словам тон шутки: «Вот, думаю, сколько ни живу, а не пережить и мне этой войны!» И Ибрагимов суховато молвил: «Ну, это никому не известно!» А я добавил: «Можно в самой горячке живым остаться, а после войны попасть под трамвай, — всяко может быть, и нечего о том думать!»

 

Наговорившись о Черепивском, все замолчали и всю дальнейшую дорогу ехали молча, и я ясно ощущал в этом молчании мысли каждого.

 

Через час мы приехали в лес, обогнув Городище. Меня довезли до шлагбаума. Я поблагодарил моих спутников, распрощался с ними. Они поехали в штаб, а я побрел в чащу леса — в редакцию.

 

Я был уверен, что меня наконец ждут письма от моих родных. Но никаких писем не оказалось. И тревога, большая тревога залила новой волной горечи душу.

Глава третья.

Над Ладогой и Приладожьем

13-я воздушная армия

27 мая — 2 июня 1942 г.

Еду к летчикам. — Пять против пятидесяти. — В вечерний час. — Ночь у связистов. — Под свирепой бомбежкой. — Быт и природа. — Штурман Борисовец. — Друзья Константина Семенова. — У-2 и два «мессершмитта». — Последние три дня с летчиками. — Тысяча пятьдесят восьмой, бреющий...

 

22 мая, сквозь льды Шлиссельбургской губы, пробился к восточному берегу Ладожского озера буксирный пароход «Гидротехник». Прихватив в Кобоне тяжело нагруженную баржу, он на следующий день невредимым вернулся в Осиновец. Вслед за ним, под жестокой бомбежкой с воздуха, губу пересекли еще несколько судов с грузом. 28 мая к пирсам строящихся на восточном берегу новых портов причалили двадцать кораблей Ладожской военной флотилии — канонерки, тральщики, транспортные суда и буксирные пароходы. В этот день сто четыре фашистских самолета (из них — девяносто Ю-87 и Ю-88) бомбили в разгар погрузки судов Кобону и, потеряв за сорок пять минут в воздушных боях с нашими малочисленными истребителями девятнадцать самолетов, ушли. В нашей флотилии погиб только один корабль. В этот же день, 28 мая, двинулся от Новой Ладоги к ленинградскому берегу первый караван буксирных барж.

 

И уже никакие немецкие бомбежки и артобстрелы не могли помешать открывшейся на Ладожском озере в еще не растаявших льдах навигации...

 

В конце мая и начале июня я провел неделю с теми летчиками, которые отражали сильнейшие налеты на Кобону, и с другими, обеспечивавшими надежную связь между Приладожьем и Ленинградом.

 

В своих лётных комбинезонах эти капитаны и лейтенанты были так похожи один на другого! После стольких лет я уже не помню лиц некоторых из них, а тогда я не успел охарактеризовать их. Я едва успевал тогда записывать только их удивительные дела, их горячие, порой кажущиеся теперь бессвязными разговоры. Все было так перебивчиво, так порывисто, так стремительно!

 

Но ради аромата подлинности и точности пусть все в этой главе остается так, как было бегло записано мною в белые ночи, в те майские дни 1942 года!

Еду к летчикам

27 мая. Вечер.

 

Деревня Шум

 

К обеду погода наконец исправилась, вышло солнце, сразу стало тепло и хорошо. Такая погода обещала новые боевые дела летчикам. Поэтому, покинув надоевший мне лес у деревни Городище, я на случайно подвернувшейся «эмке» отправился к тому фронтовому временному аэродрому, на который базируется 121-я отдельная авиационная эскадрилья связи капитана П. А. Белкина.Слыша каждую фронтовую ночь над собой в лесу стрекотанье маленьких учебных бипланов У-2, едва не касающихся колесами верхушек деревьев, я до сих пор все еще не удосужился познакомиться с их работой.

 

Неожиданный получасовой перелет над Ладогой в Янино, в конце апреля этого года, когда я, что называется, не успел оглянуться, заставил меня дать себе обещание посетить эскадрилью связи, узнать все возможное

 

о ее работе.

 

...На этот же аэродром базируется и 159-й полк истребительной авиации — полк майора Сокола, летающий на последних, оставшихся у него американских «кеттихавках» и «томагавках». Эти изящные машины, с черными пропеллерами, окрашенными по концам желтой краской, я видел при моем посещении 154-го иап у деревни Плеханове, под Волховом, в феврале нынешнего года. О 159-м истребительном полке я наслышан и от Героя Советского Союза майора Г. Г. Петрова, побывавшего там, у своего «соседа» в гостях, и от летчика П. А. Пилютова (он, к слову сказать, в марте получил пятый орден), и от других тамошних летчиков, которые часто нападают на немцев совместно с пилотами 159-го полка.

 

И вот, обведенный с трех сторон лесом, луг — ярко-зеленая, ровная, как газон, трава. По краям луг слегка заболочен, здесь мокро, вязко. Этот ровный клочок земли служит летчикам взлетно-посадочной площадкой: аэродром — полевой, временный, годный в условиях только нашего военного времени.

 

Самолеты — истребители и У-2 — замаскированы в кустах, на краю лесной опушки. С северной стороны луга — ровная аллея стародавних деревьев и такой же зеленый, с купой раскидистых вязов холм. Это — удобный командный и наблюдательный пункт истребительного полка. В трех-четырех сотнях метров к северу от него, за поросшей кустарником поляной, видны рельсы железной дороги и станционные здания. Дальше вокруг — поля и леса и ряды полуразрушенных войной деревенских изб. Там немцев не было, но они бомбили и расстреливали снарядами эти деревни.

 

Деревня Шум, расположенная вдоль шоссе Шлиссельбург — Волхов, чуть южнее железнодорожной станции Войбокала, была крайней точкой, до которой осенью 1941 года докатилась с юга и от которой отхлынула, не успев поглотить ее, волна гитлеровского нашествия. Немцами были захвачены и разгромлены примыкающие к деревне колхозы и совхоз «Красный Октябрь», но отсюда их выбили войска 54-й армии генерала И. И. Федюнинского, начав свое зимнее контрнаступление.

 

В истребительном полку исправных самолетов сейчас только пять, а стареньких У-2 в эскадрилье связи всего семь-восемь. Это залатанные, много раз простреленные, многое испытавшие машины. Несколько таких машин под ветвями деревьев разобраны, ремонтируются: чудодеи механики из двух-трех поврежденных машин собирают одну.Гостеприимный командир эскадрильи, капитан Петр Андреевич Белкин, в первой же беседе за ужином в тесной избе сообщил мне, что всего эскадрилья У-2 совершила около двух тысяч вылетов, налетала за тысячу сто часов, проведенных в воздухе, около восьмидесяти тысяч километров, перевезла пятьдесят шесть тонн разных грузов, двести восемьдесят тысяч секретных пакетов (это еще шестьдесят тонн груза), около пяти тонн листовок. В числе перевезенных грузов — двести сорок доставленных штабам телефонных аппаратов, шестнадцать предназначенных для 54-й, 8-й и 7-й армий радиостанций, перекинутая через фронт тонна кабеля. Самолеты эскадрильи перевезли на новое место командующего ВВС 8-й армии и все начальство, доставили по назначению сто семьдесят пять офицеров связи.

 

Если не забывать, что маленький, двухместный У-2 можно, в сущности, считать воздушным мотоциклом и что практически, считая с самолетом самого Белкина, летает семь машин (в эскадрилье всего три звена, сейчас по два аппарата в каждом), то объем сделанной за время войны работы, конечно, необычен. Эскадрилья недавно награждена вторым орденом Красной Звезды (первый получен за участие в финской кампании 1939–1940 годов).Тихоходные, невооруженные У-2 летают либо с рассветом, либо поздним вечером, когда меньше шансов попасться немецкой истребительной авиации. Рейс до Ленинграда длится тридцать — тридцать пять минут. По прямой отсюда не больше полусотни километров, но, уклоняясь от обстрелов, самолеты эскадрильи обычно держат курс по кривой — это на двадцать пять километров больше. Летают по многу раз в сутки, иногда и в расположение врага, не считаясь ни с какой опасностью.

 

Жизнь на аэродроме — кипуча. Вот только что при мне, в семь вечера, капитан Белкин улетел на У-2 в Ленинград. За ним поднялся летчик Померанцев с каким-то грузом. Сделав круг над аэродромом, они удалились, летя низко-низко над самым лесом, как летают всегда, чтобы быть невидимыми.

 

Два самолета ушли — один в Малую Вишеру, другой — в Оломну и оттуда в Плеханове.

 

Я с летчиком Мироновым остался на аэродроме: ровно через час десять минут Померанцев с другим летчиком на втором самолете (Белкин остался в Ленинграде) вынырнул, пошел по-над лесом и, окунувшись в тонкую еще, но уже предательски поднимавшуюся с зеленого аэродрома полоску тумана, сделал посадку... И Ленинград опять показался мне близким, легкодоступным...

Ночь

 

Вернулись мы с аэродрома вот в этот дом в деревне Шум, где живут экипажи звена, — и вечеровали, и мне предоставили мягкую кровать с матрацем, подушкой и одеялом, и я долго слушал предсонные разговоры летчиков: двое из них вспоминали, как ездили в мирное время за грибами и за брусникой в те места, где сейчас воюют...

 

И один выглядывает в окно и смотрит на туман — уже час ночи, — и все обсуждают, местного ли это значения туман или нет, лётная ли будет погода завтра...

Пять против пятидесяти

28 мая. 11 часов утра

 

Утром сегодня, когда я пошел на край деревни, в 45-й бао, выправить аттестат, — около десяти утра началась тревога: в голубом чистом небе, по которому бродят кучевые облачка, появились десять немецких бомбардировщиков. Они летели на нас. Загрохотали зенитки, разрывы ложились кучно, близко от самолетов, но те не рассредоточивались, ушли, вернулись снова, сделали над нами заход, ушли от огня зениток и стали бомбить уже далеко от нас: где-то километрах в пяти появилась туча дыма, долго не расходившаяся. Я стоял с каким-то неизвестным мне капитаном летчиком среди деревьев аллеи, смотрел на все это. В небе три наших истребителя — «томагавки», они перед тем вышли в воздух, едва были замечены немцы.

28 мая. Перед вечером

 

День я провел с летчиками-связистами — командиром первого звена Георгием Померанцевым и третьего звена — Алексеем Шуваловым, их штурманами Иваном Мироновым, Николаем Мацулевичем и с другими. Знакомился с ними подробнее, делал записи, а потом отправился в маленькую, отдельную избу неподалеку от аэродрома. В ней теснится штаб 159-го полка истребительной авиации. На стене — таблица. На таблице, справа в верхнем углу, лозунг: «Смерть немецким оккупантам!» В крайней левой графе против фамилий летчиков — фотография каждого. Таблица выглядит так:

 

ЛИЦЕВОЙ СЧЕТ

 

СБИТЫХ ФАШИСТСКИХ САМОЛЕТОВ ЛЕТЧИКАМИ 159-го ИСТРЕБИТЕЛЬНОГО ПОЛКА

< Сбито самолетов противника на 1 мая Лично Группой

Герой Советского Союза майор Петров Г. Г. 1 6

Орденоносец капитан Булаев 9 5

Орденоносец капитан Власов 4 7

Герой Советского Союза ст. лейт. Лукьянов 5 5

Орденоносец ст. лейт. Шевцов 5 4

Орденоносец капитан Михальский 5 1

Орденоносец ст. лейт. Лихолетов 5 —

Орденоносец ст. лейт. Щуров 5 7

Орденоносец лейт. Зотов 2 4

Орденоносец лейт. Рощупкин 2 2

Орденоносец лейт. Кудрявцев 1 —

Лейт. Кудряшев 1 3

Лейт. Лукин 1 1

 

 

В конце таблицы перечислены фамилии семи летчиков полка истребительной авиации, не имеющих наличном счету сбитых самолетов врага. Это — лейтенанты Серов, Ермолов, Крысанов, Степанов, Нога, Лабур и Кириллов. Все они — молодые летчики и не могут сбить врага потому, что им летать пока не на чем. Впрочем, некоторые из них, как и другие летчики, изредка летают по очереди.Начальник штаба полка Милованов, закончив телефонный разговор, объясняет:

 

— Таблица неполная! На первое июня составим новую. Взгляните, например, на утреннюю работу сегодня, двадцать восьмого мая!

 

И протягивает мне листок с донесением:

 

«...В 10 часов утра сегодня около пятидесяти фашистских бомбардировщиков четырьмя эшелонами совершили налет на район Кобоны. В бой немедленно вступили летчики-истребители 159-го полка майора Сокола — всего пять самолетов. Невзирая на огонь наших зенитных батарей, они смело атаковали вдесятеро сильнейшего противника. Сбили лично:

 

Одного — Лихолетов

 

Одного — Щуров

 

Одного — Михальский

 

Одного — Зотов

 

Одного — Лукин

 

На подмогу подоспели истребители КБФ, сухопутные «ишачки» и затем подошли «лаги».

 

Результаты бомбежки — незначительные. Всего личных сбито пять самолетов врага, точное количество сбитых в группе с другими летчиками пока не установлено. Наши — не имеют потерь...»

 

— А где они сейчас?

 

— Щуров и Лукин дежурят у самолетов. Зотова наши балтийские «ишачки» приняли за немца, «кетти-хавков», что ли, еще не видели, погнали, сел километров за сорок в Зенине, сейчас возвращается. Двое отдыхают.

19 часов 50 минут.

 

Аэродром

 

И вот у самолета на аэродроме беседую с летчиками — старшими лейтенантами Василием Щуровым и Владимиром Лукиным. Щуров рассказывает об утреннем бое:

 

—...Вышли по тревоге, все пять. Вел старший лейтенант Лихолетов Петр Яковлевич. Бомбардировщики были на трех тысячах метров, мы шли на цель с набором высоты. Дойдя до двух тысяч метров (у меня — семь тысяч сто футов), увидели, что они начали пикировать — над Кобоной и над берегом озера. Мы начали ловить их на пикировании, били в живот, а когда выходят из пикирования — в хвост. Всё в огне зениток. (Но в нашем месте зенитного огня не было, — хорошо разбирались.)

 

В первой волне бомбардировщиков было четырнадцать штук, «хейнкеля — сто одиннадцать», потом подошло десять «юнкерсов — восемьдесят восемь», потом еще «сто одиннадцатые» и «мессершмитты — сто десять» двухкилевые, и вверху летали больше пятнадцати «мессеров — сто девять» и пара «мессеров — сто пятнадцать».

 

Мы впятером работали. Взаимодействовали по радио и зрительно, как только атаку сделаем, заходим на следующую и — чтоб быть вместе.

 

Истребители верхние нас не видели, а эти бомбардировщики думали, что мы их будем атаковать на вводе в пике.

 

Во время первой атаки нашей (я, а слева — капитан Петр Михайлович Михальский) я одного преследую и вижу второго, дал по первому две короткие очереди, и некогда, потому что следующий заходит — может снять. Смотрю, слева от меня Михальский заходит, начинает атаковать второго, меня преследующего. Зашел вплотную, в хвост, и поймал его с прижимом, и за ним начал гнаться — это был «хейнкель — сто одиннадцать», и тут же он сначала задымился, и показались языки пламени. Капитан Михальский отвалил от него, и он рухнул. Это был первый мой...

 

Тут старший лейтенант Лихолетов подошел на выводе из пикирования к «Ю — восемьдесят восьмому» и вплотную начал расстреливать сзади в хвост, в упор. Самолет задымил. Лихолетов добавил реактивными снарядами. «Ю — восемьдесят восемь» резко пошел в пике, упал в озеро. Летать больше не будет! Это — второй, Лихолетова!

 

Смотрим, следующая группа идет. Получилось удачно: только они пошли в пике (их штук восемнадцать было!), мы подобрались к ним, но все же не долезли, начали опять на пикировании ловить и на выводе. А они — гуськом. Я пошел, сближаюсь с одним «Ю — восемьдесят восьмым» и начал стрелять из пулемета. Он вниз и от меня, я нагнал его и как начал — в хвост — расстреливать, он сразу загорелся: правый мотор. Я ему добавил еще по левому мотору, и левый задымил... Это — третий мой!

 

Смотрю, прямо у меня в хвосте — бомбардировщик, и идем: «юнкере», я, «хейнкель», а за ним пристроился Лукин и начал его расстреливать. Лукин — очередей пять-шесть, «хейнкель» уже горит, а он по нему бузует. «Хейнкель» в воздухе разлетелся, что-то повалилось от него. И тут только Лукин ушел от него — это четвертый на счету Лукина!

 

После этого еще одна группа бомбардировщиков. Мы сделали каждый атаки: на пять, на шесть самолетов каждый из нас. А они — драпать. Как увидел, что чуть дымок пускает, так бомбы сыплет и драпать! В газы — и тикать!

 

Еще третья группа идет. Мы начали еще атаки, самолета по два. Но тут нам уже мешать «мистера» — сверху на нас — начали! Поэтому результата этой атаки мы не видели. Я видел, что три в воздухе горело, остальные загорелись, отойдя.

 

Потом, когда четвертая группа бомбардировщиков подошла, мы начали атаковать. По одной атаке сделали, на нас навалились «сто девятые мистера», и мы начали воздушный бой с ними. «Мистеров» с нами дралось семь штук (пять «сто девятых» и два «сто пятнадцатых»)..Результаты: отражали атаки, и всё. У Лукина мотор заклинился, он пошел на посадку, сел на аэродром. А меня один «мистер» поймал. Они начали парой на капитана Михальского пикировать, а пара была в стороне. Я как заметил, что они на Михальского пикируют, дал заградительную очередь вперед, они ушли — начали бочком идти. Я дал еще очередь, отогнал их. А та пара, что в стороне была, кинулась на меня. Я начал уходить от атаки, но уже поздно: один зашел ко мне в хвост и сунул пушечным мне в плоскость, прямым попаданием в плоскости разорвался, и заклинило руль управления, пробило пневматик правого колеса. Тут появились на помощь «ишачки». Я думал, немцы меня снимут, мотор работал нормально, но управлять очень трудно. Я кричу Лихолетову по радио: «У меня пробили правую плоскость и заклинило управление, мне вас не догнать!..» Он и Михальский начали вираж, я подошел, догнал, и мы начали вместе уходить (Лукина и Зотова уже не было). Уходим к аэродрому, нам — по радио: «Идти на посадку, самолеты противника отогнаны...» Мы пришли на посадку, сели...

 

Мне трудно было, я и рассказать не могу — как, но сел. Руль поворота плохо действовал; но сел нормально, хоть и думал, что разобью.

В вечерний час

20 часов 05 минут

 

Щуров начал мне рассказывать о технических достоинствах и недостатках своей машины. Но голос: —...Запустить моторы! По местам!

 

Этот голос оборвал нашу беседу. Щуров, умолкнув на полуслове, вместе с Лукиным побежал к самолету.

 

И сидят уже в машинах № 60 и № 62; механик, вращая рукоятку, кричит:

 

— Внимание! Контакт!.. Еще! Еще раз! Давай, давай!

 

Голос из палатки:

 

— Запускай и выруливайте сейчас же!

 

Вторая машина заработала. И эта — тоже. Щуров дает газ. Поговорить с ним мне удалось только пять минут!..

20 часов 08 минут

 

Лукин в воздухе, из второй эскадрильи, и еще один из первой — кто? Ага, капитан Булаев!

 

Кругами набирают высоту, удаляясь к западу на фоне черных туч. Прошла еще минута — и вот спустя ровно три минуты после того, как прервался мой разговор, они уже исчезают в тучах. Я подсаживаюсь к механикам, спасающимся от комаров у костра-дымокура.

20 часов 14 минут

 

К нам в коляске мотоцикла подъехал летчик Зотов с несгибающейся, перевязанной шеей.

 

Он приехал из деревни Зенино, куда загнали его от Кобоны; Зенино — это в районе боев 54-й армии, пытающейся пробиться к оказавшейся в тяжелом положении 2-й Ударной.

 

— Зотов, что? — спрашивает его один из механиков, глядя на его шею.

 

— Мне зашел «мистер», — все еще не остыв от горячки боя, отвечает Зотов, — и садил в брюхо, разбил маслобак. Я сел прямо в огород за домами! От самолета осталось вот что: в общем целый, сорвана левая консолька.

 

— А шею?

 

— А вот как этим боком навернулся! Да вот еще больше сорока километров трясся. Драка -была солидная, сорок штук упало... Привез подтверждение на паши пять штук... Я ж пострадал из-за него, заразы, — я же поджег его, а другой подкрался... По радио наивное сообщение: «Над вами справа три «юнкерса», а их там всех девяносто было! А потом еще «мистера» подсыпали! А тут еще «ишаки», зараза, в меня вцепились, как до земли гнали!..

 

Речь лейтенанта Виктора Алексеевича Зотова была сбивчива, и не сразу все в ней можно было понять. Но живой — без изменений — рассказ Зотова ценен своей непосредственностью, и я привожу его в подлинности, каким он у меня дословно в те минуты записан.

 

— Планер в общем цел. За подмоторную раму не отвечаю... Прямо на джаз Шульженки сел. Они в том доме стоят. А там, значит, Коралли задавал драпака, ноги до зада доставали!

 

...За пять наших подтверждение есть, а может быть, и девять, потому что в бою это дело чумовое и не углядишь, когда они падают...

 

...В седьмую бригаду чуть сел, пригласили меня читать лекцию об истребителях, приняли меня замечательно: «Ну, выбирай, что хочешь, ни в чем тебе отказа не будет!..» — Обращается к подошедшей фельдшерице: — Слушайте, я у вас теперь лечиться буду, у меня растяжение позвонков (!).. — И опять к нам: — В общем, знаешь, на таком клочке посадить!.. Дым сзади шел, ни черта не видать, а тут еще «ишаки» садиться не дают, они «кеттихавку» мою никогда не видали, как давай меня чехвостить!.. А «юнкерса» как я расстреливал? С наслаждением!.. В упор! Стрелка убил, мотор зажег!.. В Восьмой армии — восемь немецких летчиков пленных!

 

— А какие результаты бомбежки?

 

— На берегу сто одиннадцать раненых, в корабль попало — сорок раненых, и больше ничего. В вагон с дымовыми шашками попали — такая маскировка получилась!.. А у Лукина шатун разбило, а Щурову разворотило плоскость!.. Ну, я простить не могу, уж больно я увлекся «юнкерсом», уже не до других было: я думаю, сзади меня не «мистер», а зенитка!.. Не знаю!..

 

Тут Зотов сел в коляску мотоцикла, я — на мотоцикл, за шофером, и бешеным ходом, чтоб не помешать самолетам, мы проскочили поле, остановились на краю его, на лугу, поднялись на холм КП, где стояли командир полка майор Сокол, военком Холод, группа командования. Зотов докладывает Соколу.

 

— Что с мотором? Зотов:

 

— Меня рубанули. Либо «мистер», либо зенитка. Рассадили маслосистему. Я люк открыл, — все стенки фюзеляжа в масле. В баке — ноль. Я в Выстав хотел идти, а тут на меня «ишаки», штук шесть накинулись, и гнали меня, и после того мне ничего не оставалось, как упасть в огород, потому что мотор уже не работал... Я сперва думал: у меня что-то с мотором, но потом... Сзади, снизу меня рубанули. Я почувствовал толчок, сразу рывок такой... А наши? В куче все били! Они же, гансы, пикировали как раз к нам, в кашу...

 

— А пробоины есть?

 

— Есть, две. Это, по-моему, «ишаки» мне наделали!

 

— А зениток много?

 

— Все небо было!..

 

— Радио слушали?

 

— Слушал. Сперва Лихолетов кричал: «Следите за «мессерами»... Всего до девяноста бомбардировщиков было, тех сорок наши морячки драли, а полсотни мы... Всего семнадцать сбито, если не больше!.. В общем, наших пять самолетов подтверждены. Майор Майоров подсчитывает, уточняет... Ну, я не знаю, как благодарить политотдел за прием!.. — А как сели?

 

— Сел? В пятнадцати метрах от дороги!

 

Разговор продолжается — сбивчивый. Зотов все еще разгорячен:

 

— Разошлись все цели, по семнадцать, по двадцать штук!.. Ну, они бомбили корабли, где-нибудь на Ладожском озере... В общем, нас пятеро вылетели и все по одному принесли!.. Нз экипажа «моего» «юнкерса» три человека выбросилось на парашютах, а один утонул вместе с самолетом в озере... Между прочим, наши КБФ двух «ишаков» потеряли!..

28 мая, 20 часов 15 минут

 

...Тревога. Телефонист вертит сирену. Над аэродромом — протяжный вой. Разговор с Зотовым прерван, Сокол слушает донесение, говорит:

 

Сбито было девятнадцать самолетов врага. — Возвращаются наших три... А ты, Зотов, отправляйся-ка отдыхать!

 

Зотов спускается с холма КП, садится в «эмку», уезжает. Сокол раздумчиво:

 

— Итак, значит, за май месяц... Штук шестнадцать сбили, ни одного своего не потеряли. У Зотова теперь семь... Но, между прочим, у немцев «мессера» сопровождают ни к черту!

20 часов 37 минут

 

Пока идет разговор, тройка наших вернулась, летает над нами, кружит.

 

Сокол, отрываясь от телефонной трубки:

 

— Пусть погуляют!.. Передайте: в воздухе два «сто девятых» на Жихарево!

 

Оборачивается к наблюдателю: — Наблюдатель! Что вам на севере видно? На севере всем нам заметен дым. Наблюдатель отвечает с вышки:

 

— «И — шестнадцать» пошли туда!

 

— А что там за полосы подозрительные, под солнцем?

 

Смотрит в бинокль. Солнце, склоняясь к горизонту, в облаках, освещает нижний край.


Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав







mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.048 сек.)







<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>