Понимая обстановку, Лазарев и Коваленко спешат па выручку. Это ничего нам не даст. Одна пара «фоккеров» может ударить по мне и Хохлову, другая — по Лазареву и Коваленко. И я, набравшись сил, приказываю:
— Сережа! Держи прежнюю высоту! Увеличь скорость! Сейчас мы спустимся. Прикрой!
Враг, набрав достаточно высоты, не стал больше выжидать. Он повернул свои широкие лбы на нас с Хохловьм. Только бы в такой момент не потерять сознание!
Близкая опасность прогнала вялость и апатию. В минуты опасности человек может пересилить себя. Я даже бросил предупреждение Хохлову:
— После атаки сразу уходи вниз!
Защищаясь, мы направили навстречу врагу носы своих «яков». Лобовая атака! Прямо в глаза засверкал огонь. Мы тоже отвечаем огнем. Разошлись по правилам уличного движения — левыми бортами. Не теряя ни секунды, Хохлов и я проваливаемся вниз, а Лазарев с Коваленко удачно приняли нас под свои крылышки.
Задышалось свободнее. И только сейчас я вспомнил о темном расплывшемся пятнышке на севере. Это же могла подойти помощь противнику! И наверное, рядом…
— О-о! — радостно воскликнул я.
Шесть девяток наших бомбардировщиков под прикрытием «лавочкиных» уже на боевом курсе, и вот-вот с них посыплются бомбы.
Мы, истребители, в этот момент снова заняли прежний боевой порядок. Штурмовики 525-го полка, взяв курс на Скоморохи, прижались к земле. На фашистском аэродроме развеваются огромные багряно-красные факелы с черной окантовкой. От них то и дело взлетают клубы дыма и огня. Это взрываются бензиновые баки. После нашего удара фашисты наверняка недосчитаются двух-трех десятков самолетов.
— Хороши цветочки! — раздался чей-то веселый голос в наушниках шлемофона.
Действительно, костры горящих самолетов на фоне снега напоминали бутоны алых цветов. Целое ноле цветов.
Кто-то запел:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Однако меня насторожила четверка «фоккеров». Она почему-то демонстративно ушла на солнце, и оттуда одна пара, нырнув вниз, пропала, а другая, словно получив взбучку от начальства за пассивность, настойчиво начала клевать нас сверху. Что это могло значить?
Эх, черт побери, да ведь «фоккеры» специально выкрашены под цвет снега, чтобы, маскируясь под местность, подкрадываться к штурмовикам снизу! Это же излюбленная тактика немецких истребителей. Сколько раз приходилось встречаться с такими приемами! А сейчас забыл. И все из-за кислородного голодания. Ушедшая вниз пара, слившись со снегом, может быть, уже подбирается к «илам». Так и есть. Растворившись в блеске снега, она уже сидит па хвосте замыкающих «илов», которые считают, что находятся в полной безопасности.
Стало ясно: наши истребители, сосредоточив все внимание на паре «фоккеров», назойливо клюющих нас сверху, не видят подкравшуюся к ним опасность. Сообщать о противнике уже поздно: непосредственная охрана штурмовиков в такой обстановке не может быстро найти ловко замаскировавшихся «фоккеров». Только нам с Хохловым удастся своевременно защитить «илов». И то успех зависит от быстроты и точного расчета.
Оборвав передачу о противнике, с шести тысяч метров я ринулся вниз. «Як» метеором несется к земле. «Фоккер» передо мной. Однако от него уже потянулись белые шнуры трасс к заднему «илу». От штурмовика полетели щепки. Задел-таки. Не дать добить!
К счастью, мой расчет получился удачным. Очередь! И чтобы не столкнуться с противником, круто ухожу ввысь. Отсюда мне хорошо видно, что же произошло.
Один «фоккер», словно во хмелю, вяло, неуверенно опускает нос, переворачивается вверх животом и шлепается на землю. Ни взрыва, ни огня. Один снежный бурун — вот и все, что осталось от вражеского истребителя. Но и у меня нестерпимая боль в ушах. Это пройдет, успокаиваю себя. Должно пройти. Сказалось резкое изменение высоты. Где же второй «фоккер»?
— Улизнул, — как бы в ответ на мой безмолвный вопрос виновато сообщил Хохлов, пристраиваясь ко мне.
Верхнюю пару немецких истребителей взяли на себя «лавочкины», а я подошел к пострадавшему штурмовику.
Дыры зияли у него в крыле. Летчик Саша Кучеренко и его стрелок показывают мне большой палец. Экипаж доволен, что отделался повреждением самолета. Но и этого могло бы не случиться.
Снова готовился удар по винницкому аэродрому. Но после первого прошло двое суток. Враг мог перебазироваться. Комдив поставил задачу мне с напарником слетать на доразведку.
— Близко к аэродрому не подходить, — напутствовал меня Герасимов у КП полка. — Посмотри на него со стороны. И посмотри так, чтобы немцы и следа вашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются, в чем дело, тогда лучше не лететь. Результаты разведки сразу же передашь по радио. — И Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте: — А то они задержатся со взлетом.
— Понятно. Но от Винницы наш аэродром может не услышать: далеко.
— Передай приблизительно с линии фронта.
— А как? Открытым текстом нельзя.
Герасимов вопросительно посмотрел на Василяку.
— Наши позывные наверняка известны немцам, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное. — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, спой первую строчку из «Катюши»: «Расцветали яблони и груши». В прошлый раз кто-то из вас на радостях это спел. Потом спроси: «Ну как, алый цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»
Чтобы скрытно разведать аэродром, мы рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла пелена, похожая на дымку, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя также было и определить, прикрывается ли он патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.
И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в самолеты. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Мы врезались в «мессершмитты». Они шарахнулись от нас вправо, в строй «фоккеров». «Фоккеры», опасаясь столкновения со своими, метнулись в нашу сторону. Внезапно мы попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага случаен, и сразу созрело решение: не дав противнику опомниться, мы должны оторваться от него.
Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли! Прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а там — Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас должна выручить быстрота и решительность.
Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, потеряли нас в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся вдогон.
Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители, должно быть, дежурные.
Мое внимание привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Я отчетливо вижу, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Важная цель. Уничтожить! Немцы заметили нас, поэтому отпала необходимость прятаться. Через полминуты самолет запылал.
А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах, вон что! Он снизился и поливает аэродром огнем. Хорошо! Но он далеко отстал от меня, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Разворотами он уклоняется от атаки.
Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. Результаты разведки доложу позже. Ивану Андреевичу одному не вырваться.
— Улетай, я их задержу. Любой ценой, а задержу, — поняв наше положение, передал он.
Голос друга! Он все решил: «Любой ценой». Умереть — не значит победить. А нам нужна победа. Ради нее люди рискуют, выручая одного, как один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. И я рискнул:
— Иван! Будем драться вместе! — И пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать.
И только тут я вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно. А петь надо. И я запел:
Расцветали яблони и груши…
С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, спросил:
— Ну. как, алый цветочек, хорошо пою? — И, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» на выручку товарища.
Два истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту подоспевшей стаи. Выйдя из пикирования, она спокойно занимала над нами удобную позицию для — нападения. И это спокойствие меня тревожило. Вражеские истребители понимали: мы в их руках. Нам, не имеющим высоты, от них не уйти. У нас сейчас одна возможность — драться. Иван Андреевич пристроился ко мне и со вздохом облегчения передал:
— А ведь вдвоем-то веселей.
— Очень весело, — отозвался я, нацеливаясь на одного «фоккера», находящегося в самом центре фашистов.
Удастся мне сразу сбить его — враг потеряет спокойствие и, выйдя из равновесия, будет торопиться поскорее расправиться с нами. Мы этим и воспользуемся.
Я пошел в атаку. И тут случилось непредвиденное — земля открьла огонь, но враг промахнулся, и целая стена зенитных разрывов, переплетенных сетью трассирующих нитей зенитных пулеметов, отгородила нас от фашистских истребителей. Мы немедленно повернули на Скоморохи.
Оказавшись в безопасности, я на случай, если командир полка почему-либо не принял мою передачу, снова пропел — теперь, наверное, лучше:
Расцветали яблони и груши…
— Что распелся? — услышал я голос Василяки.
— От удачи.
Задача выполнена. Мы с Хохловым невредимы. Казалось бы, все основания радоваться. Но, выйдя из самолета, мы сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натруженный рев взлетающих «илов» заставил насторожиться.
С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью, Иван Андреевич не выдержал и, как всегда при волнении, чуть заикаясь, сказал:
— 3-зря мы штурмовали. П-попадет.
— Поздно каяться. Будем держать ответ.
Часто боевая действительность не дает истребителю времени на обдумывание решения. Она властно требует немедленных действий. Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника? Их было около десятка. Не меньше и в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в составе которой только двенадцать «яков». Численный перевес в истребителях будет на стороне противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет его.
Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей терзала меня. Хорошо бы, взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встречались в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром.
— Давай полетим снова, — предлагает Хохлов. — Может, успеем помочь?
— Надо посоветоваться с командиром полка.
Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал меня и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил:
— Может, возвратить группу?
Я не понял, что означает вопрос, но меня поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд я растерянно стоял, потом собрался с духом и выпалил:
— Это не в моей власти! Это в вашей власти! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.
Флажок Василяки со свистом рассек воздух.
— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничал, ну и выкручивался бы сам, без меня! Что я теперь могу сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня.
Действительно, зря я сейчас доложил командиру о штурмовке. Зачем его заставлять терзаться? Надо бы только попросить разрешения на вылет.
— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — народ отходчивый. — Надо решать. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?
— Значит, возвратить оба полка?
— Да, да! — подтвердил Василяка. — Или пусть летят?
В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Какая нужна осторожность!
Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Командует истребителями опытный офицер Василий Рогачев. Он сумеет организовать разумно воздушное сражение. Я взглянул на часы. С момента нашего обстрела аэродрома прошло минут двадцать. Столько же займет полет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся нам в небе, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны сесть.
— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай, как теперь быть.
— Пусть летят, — уверенно посоветовал я. — Но на всякий случай нужно передать истребителям, чтобы забирались выше, до предела. Да и мне с Иваном Андреевичем разрешите снова туда слетать?
— Правильно. Только быстрей!
Моторов мы не жалели. Спешили, И первое, что я увидел на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как мне сначала показалось, выходил из торчащих красных труб. На миг я усомнился в правильности курса: не вышли ли мы на какой-нибудь завод?
Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверное, и наши. Идет бой. Мы пришли, как говорится, к шапочному разбору.
Мчимся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб и бушует пламя на стоянке самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Все испортили костры вне аэродрома. В этот момент передо мной сверкнули огненные нити. «Зазевался, — подумал я, — и вражеский истребитель ударил по мне».
Уклоняясь от противника, круто рванул «як» и отчетливо увидел, что впереди меня и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Я как бы ожил. Мы с Хохловым еще не опоздали. У нас преимущество в высоте, и мы можем атаковать по выбору.
Но… я вижу всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающихся из объятий «яков». Один из них взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Не верится, что противника в небе больше нет.
Лейтенант Марков, обычно уравновешенный на земле, радостно возбужден, глаза его горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. И Виталий, очевидно, опьянен победой. Я поздравил его.
— Любое дело надо начинать с азов, тогда наверняка добьешься успеха! Хотя я и ваш зам, но не зря полетал ведомым: набирался опыта, — ответил он несколько самоуверенно.
Бой был долгим и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше восьмерки патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Удачи делают нас добрее, снисходительнее.
Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, мы пошли поглядеть на. его подбитый «як».
Летчик не спеша и с горделивым чувством, какое бывает после удачного вылета, вылез из самолета. Он легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру и солнцу свой черный чуб и, выпрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице по-юношески откровенная радость. Я хорошо понимал его состояние и подошел, чтобы поздравить с успехом. К моему удивлению, Рудько стал медленно оседать на землю. Ранен? Никаких признаков. Только лицо побледнело, но было спокойно, с застывшей улыбкой.
Сбежался народ. Кто с тревогой, кто с осуждением смотрел на лежащего человека, а кто-то наклонился и стал теребить его за грудь. Я отдернул руку:
— Оставьте его в покое. Он устал.
Да, именно устал! Устал мозг, устали нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре, Рудько сейчас все отдал тяжелому и затяжному бою. И вышел из него победителем. В воздухе его воля и силы были напряжены до предела. На земле, после удачной посадки на поврежденной в бою машине, радость забрала остаток их.
— Где врач? Почему нет врача? — раздались голоса. Но врача не потребовалось. Летчик открыл глаза и, бодро вскочив, сказал:
— Прилег на секундочку и вздремнул…
Ничем не защищенное самолюбив человека сейчас легко ранить состраданием, иронией, любым неосторожным словом. Поэтому Василяка и поспешил пожать ему руку:
— Поздравляю с первой личной победой! Только не надо отдыхать на снегу: можно насморк подцепить.
По дороге на ужин мы заглянули в дом культуры. В большом, просторном фойе танцы в полном разгаре. У стен диваны и мягкие стулья. Ослепительно сияют люстры и канделябры от передвижной электростанции. Обстановка напоминает довоенную. Да и сам дом довоенной постройки. Фашисты, отступая, не успели разрушить Скоморохи.
Крутятся парами почти одни девчата. Местные и несколько из батальона обслуживания. Наших из полка никого. Все остались на аэродроме готовить самолеты к завтрашнему дню. Летчики во время боевой работы не ахти какие любители танцев.
Маленькая, хрупкая блондинка в белом платье точно выросла перед Лазаревым и протянула руки:
— Разрешите?
Сергей удивленно глянул сверху вниз. Секунду он молча разглядывал девушку. Удивление на его лице сменилось улыбкой.
— С такой малюткой?
Видимо, этим он больно задел самолюбие девушки. Ее глаза точно выстрелили в Сергея негодованием. И все же она взяла себя в руки и примирительно-ласково заговорила:
— Зачем так? Вы богатырь-красавец. Герой! О вас, Сергей Иванович, в газете пишут…
И польщенный Сергей Иванович закружился с «малюткой».
С утра выдалась нелетная погода. У землянки КП строй полка застыл в безукоризненном равнении.
Приближается знаменный взвод. Впереди развевается кумачовое полотнище. Четко отбивая шаг по укатанному, как асфальт, снегу, идут знаменосцы. Тишина, напряженная торжественная тишина. Перед глазами алое Боевое Знамя. Под ним полк сражался в Подмосковье и на Калининском фронте, в курском небе и над Днепром, принимал участие в освобождении Киева и теперь ведет битву за Правобережную Украину.
Сорок один летчик погиб из нашего полка, пятеро уже не смогут летать. Разве можно забыть Ивана Емельяновича Моря! Недавно по пути из госпиталя к себе домой, в село Рябухино Харьковской области, он заехал к нам. Инвалид… Трудно сказать, жил бы сейчас я, если бы под Томаровкой в прошлое лето он своим самолетом не преградил путь «мессершмиттам», которые целились в меня. В такой торжественный момент невольно вспоминались те, кого нет среди нас…
Знаменный взвод встал на правый фланг. Командир полка Василяка, впервые появившийся сегодня в новом звании, отдал рапорт заместителю командующего 2-й воздушной армией по политической части генерал-майору авиации Сергею Ромазанову. Был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР. Генерал подошел ко мне и, вручив две красные коробочки, крепко обнял.
«Сейчас повесить на грудь Золотую Звезду и орден Ленина или после? — думаю я. — А почему после? Разве скромность заключается в том, чтобы скрывать свои чувства и мысли? Когда тебе вручают Звезду Героя, нельзя не улыбаться, не радоваться. Ложная, манерная скромность — это ханжество».
С превеликим удовольствием я расстегнул меховую куртку, и Виталий Марков под громкое «ура» приколол к моей гимнастерке награды.
Потом начался митинг. Произносились речи. А память перескакивает в 1934 год, когда летчики А. Ляпидевский, С. Леваневский, С. Молоков, Н. Каманин, М. Слепнсв, М. Водопьянов и И. Доронин, спасшие челюскинцев, стали первыми Героями Советского. Союза. Вся страна восхищалась и гордилась отвагой и мужеством славной семерки.
Многим эти люди в то время казались необыкновенными. Про них ходили легенды. Рассказывали, что они с детства отличались от простых смертных храбростью, не знали страха, обладали необыкновенной силой. В юности я тоже считал, что герой — человек особенный, одаренный природой.
Прошли годы. Многое испытал, пережил. Познал суть храбрости и трусости. Не раз пришлось встречаться с врагами с глазу на глаз, и необыкновенное приобрело реальные черты. Я осознал истину: в жизни все. добывается трудом, волей и вдохновением, Да, именно великим душевным вдохновением. Ведь жизнь — это борьба. В борьбе нужна сила, а ее придает только вдохновение.
Теперь я знаю, как длинен и тернист путь к Герою. Герой — это характер, который шлифуется в труде, учебе и борьбе. Только они дают человеку знания, опыт и волю к победе. Храбрыми не рождаются. Храбрости люди учатся друг у друга, и она сама по себе не бывает без сомнений и страха. В бою каждый раз приходится заново быть храбрым. У кого на это не хватает идейной и психологической закалки, тот не выдержит накала битвы.
Я безмерно рад награде. Нет на свете ничего тяжелее и почетнее, чем труд солдата в боях за Родину. И получить за это высшее отличие!
Разглядывая Золотую Звезду, я перевернул ее и прочитал на обратной стороне:
2043 Герой СССР
Значит, от Звезды номер один Ляпидевского пошла уже третья тысячи.
Генерал вручил ордена и медали многим летчикам и техникам. Из наглей эскадрильи орден Красного Знамени получил и Сергей Лазарев.
От награжденных слово предоставили мне. Я стоял на снегу, и сверху валил снег, а мне было жарко. И у меня вдруг испарились все слова и мысли. В сильном волнении вышел из строя и, повернувшись лицом к полку, оглядел товарищей. 0т их одобрительных улыбок сразу стало легче. И я сказал слова, которые шли от сердца. А оно в таких случаях не подводит.
После вручения наград, словно от нашего хорошего настроения, хмурое небо прояснилось и вовсю засияло солнце. Правильно в народе приметили: «Как февраль ни злися, как ты, март, ни хмурься — все весною пахнет».
На дне снежного океана
Новый аэродром — новое место старта для боев, новые надежды.
Мы не знаем замыслов Верховного Главнокомандования, но имеем свои замыслы — наступать, и они не могли не выразить общего плана освобождения Родины. В этом был смысл всех наших дел и надежд. И все же, когда впереди появилось Ровно, грусть и гордость охватили нас. Новое всегда вызывает волнение своей неизвестностью.
Город уже под крылом. Небольшой, компактный, и сверху почти весь от черепичных крыш кажется темно-рыжим. На вокзале заметно оживление — видны люди, машины, дымки от паровозов, цепочки вагонов. А вот западнее города среди снега узкой дорожкой чернеет рабочая полоска аэродрома.
Внимательно запоминая очертания Ровно, делаем круг над ним, как бы приветствуя жителей, и летим по железной дороге на Луцк, Ковель. Здесь нам по-хозяйски нужно изучить землю с воздуха: отсюда мы начнем наступление. Вспоминается тяжкое лето сорок первого. Ведь по этому маршруту (Луцк, Ровно, Новоград-Волынский, Житомир) наступали тогда на Киев фашистские колонны танков. Здесь произошло самое крупное танковое сражение начального периода войны, с участием с обеих сторон около двух тысяч танков.
К северу от линии нашего полета темнеют сплошные леса. Местами, как лысины, сереют пятна. Это болота Полесья. Над ними в солнечном воздухе косматыми гривами, переливаясь разными оттенками цветов, стелется испарина глубинного дыхания земли. Особое внимание привлекло небольшое болотце, круглое, точно диск. В середине его темнела проталина. Над ней шапкой стоял пар. Проталина к краям постепенно белела и уже у опушки леса, как венец, сверкала яркой белизной снега. Сверху этот сверкающий венец казался стенками вазы, а шапка испарения, окрашенная лучами солнца, — сказочным букетом цветов со множеством красок.
Великолепная игра природы!
Километрах в пятнадцати от села Киверцы, откуда отходит железнодорожная ветка на Луцк, меня удивила потянувшаяся к нам из леса огненная струя. Стреляли из пулемета. Это мог быть только враг. Взглянул туда, откуда строчил пулемет. Струя огня исчезла. В лесу никаких признаков жизни. По ведь стреляли же! Странно. Эта местность и города Луцк и Ровно уже три недели как были освобождены нашими войсками.
Ознакомившись с новым районом, мы сели на аэродром. К нашему удивлению, здесь никаких признаков разрушений. Целы все небогатые сооружения: узкая взлетно-посадочная полоса, деревянный ангар, щитовые бараки, домики. Похоже, что все делалось на скорую руку и временно. Фашисты чувствовали, что долго жить им здесь не придется. Да и отступали так поспешно, что не только на аэродроме, но и в городе ничего не успели взорвать. Даже оставили нетронутыми накрытые к трапезе столы,
После ужина л аэродромной столовой летчики поехали ночевать в город. Сопровождал нас начальник оперативного отделения капитан Плясун. Стоя в кузове грузовой машины, Лазарев спросил Тихона Семеновича:
— А спать где будем?
— В городе, на пуховых перинах, — скапал тот с улыбкой. — И по-моему, в особняке самого наместника Украины Коха.
Роскошный двухэтажный особняк па Ленинской улице, дом 208. В спальнях зеркальные шкафы, туалетные столики, массивные деревянные кровати с пуховыми перинами, и ванная под рукой. Все это как-то не вязалось с войной, словно мы отгородились от нее, чтобы забыть человеческие страдания и остудить ненависть к врагу.
Однако недолго пришлось нам отдыхать в роскошных спальнях. В первую же ночь наши мягкие перины запрыгали от «музыки» разрывов. В Ровно, в окрестных лесах и селах гнездились украинские буржуазные националисты, оставленные фашистской агентурой. Они не только мешали восстанавливать разрушенное войной хозяйство, убивали партийных и советских работников, но и наводили ночью вражескую авиацию на важные объекты. Во вторую же ночь две бомбы упали недалеко от нашего особняка. Мы перебрались ночевать на аэродром. Здесь, на солдатских койках и нарах, все было свое, знакомое, привычное. И спалось крепче. А предрассветный гул наших моторов воспринимался как сигнал горниста «Подъем». Это сразу прогоняло сои и вселяло бодрость.
Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, н сгреб шел и не знают покоя, С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах н не помешал подготовить операцию. Но у пас, на нравом крыле 1-го Украинского фронта, днем вражеские самолеты почему-то не показывались. Мы часто летали па разведку, фотографировали оборону противника. На моем «яке» вот уже несколько дней не снимался фотоаппарат. А погода на редкость хорошая, солнечная, какая-то мирная, словно она, уговорив противника, предоставила нам отгул. И солнечные дни стали нам казаться затяжными. Без вражеской авиации стало просто скучновато. Это даже немного нас расхолаживало.
И вот сегодня, 28 февраля, как только началось утро, ясное, тихое, не предвещавшее ничего особенного, пришло срочное сообщение: севернее Луцка появились «рама» и еще два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют наши войска.
Вчетвером поднялись в воздух. За время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме «Фокке-Вульф-190». Интеесно взглянуть на новинку. И вот они — два самолета и в стороне храма». Прижавшись к земле, самолеты удирали, сомненип нет: эта тройка только что бомбила и штурмовала войска. «Неизвестная марка» оказалась старьем — бипланом «хейншель».
С этими «Каракатицами», как окрестили их летчики, у меня был особый счет. Во время Курской битвы наша группа наскочила на две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них мы вогнали в землю, другая, извиваясь вьюном, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось «угостить» ее очередью. Она, задымив, села в степи на нашу территорию. На земле винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без движения сидели в кабинах. Я подумал, что они уже мертвы. Кругом никого. Мне пришла благая мысль: нельзя ли отремонтировать трофейную машину? Я поспешил на свои аэродром и, пересев на связной самолет По-2 помчался, чтобы сесть около «хейншеля». Явился, а его и след простил. Враг обхитрил меня, улетел.
Сейчас, увидев «старых знакомых», я, естественно, припомнил им это. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а мы с Хохловым — на «хейншелей». После первой атаки фашист рухнел в лес. Я решил сполна использовать технику, установленную на мосм «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет нарядным донесением о результатах вылета.
Курс на упавший «хейншелы». Лечу по прямой. Высота небольшая, так снимки получаются лучше. Передо мной опушка леса. Включаю фотоаппарат. Через две-три секунды сбитый противник будет на пленке. И тут на меня хлынул огненный фонтан трассирующих нуль и малокалиберных снарядов.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |