О старших классах, институте, Тане 1 страница

О старших классах, институте, Тане

Мы, мои сверстники 1946 года рождения, были первыми, кто получал среднее образование по одиннадцатилетней системе. До нас для того, чтобы получить неполное среднее образование, нужно было закончить семь классов. Десять классов давало полное среднее образование. Большинство школ было десятилетками.

А вот, начиная с нас, большинство школ было преобразовано в восьмилетки, а только некоторые школы могли давать полное среднее одиннадцатилетнее образование. Избранные школы (их было совсем мало) имели в своем составе только 9 – 11 классы.

После восьмилетки, кроме девятого класса, можно было идти либо учиться дальше в техникум или училище, либо работать. Для мальчиков эта система обладала еще таким нюансом: в техникуме после восьмого класса надо было учиться два года, а в школе – три. Поэтому после техникума перед армией мальчик мог поступать в институт два раза, а после школы – только один. Одна неудачная попытка – и ты в армии, тогда на три года. Поэтому мои ровесники мальчики рванули в техникумы.

Наша Ольгинская школа, несмотря на все свои заслуги, достаточность помещений и большое количество учащихся (больше, чем полторы тысячи человек), стала восьмилеткой, а для того, чтобы получить полное среднее образование, надо было перейти в одиннадцатилетнюю школу в Ленинград или в Сестрорецк (Разлив).

Заканчивая восьмой класс, у меня не было никаких сомнений, что делать дальше – только идти в девятый класс. Мама с папой меня в этом поддерживали. «Надо получить хорошее базовое образование! А все остальное приложится!» - говорил всегда папа.

В выборе направления, куда ездить, мы все тоже были единогласны – только в Ленинград! Школу выбрали исходя из одного параметра: чтобы было близко ездить. Никакие специализированности или престижности школ в расчет не принимались.

И вот мы выбрали обычную одиннадцатилетнюю школу № 116 на Сердобольской улице, находящуюся примерно на равном расстоянии от железнодорожных станций Новая деревня и Ланская, примерно в пятнадцати минутах пешего хода от них.

Летом, после получения справки об окончании восьмилетки мы с мамой поехали сдавать документы в новую школу. Мама осталась на улице, а я пошел к директору. У директора никаких вопросов ко мне не возникло. Она без лишних слов приняла мои документы и сказала, чтобы первого сентября я приходил на занятия.

И вот первого сентября 1961 года я первый раз пришел в 116 школу учиться. После нашего Ольгинского «дворца знаний» здание школы произвело на меня неважное впечатление. Помещения темные, низкие, коридоры и лестницы узкие. Наш 9^б класс разместили в каком-то закутке на четвертом этаже, рядом со спортзалом.

Наш класс оказался «сборной солянкой». Человек десять пришли из восьмого класса этой же школы, остальные – кто откуда! Я и Витя Соловьев - из Ольгино, мой первый сосед по парте Магарычев - из Парголово, некоторые ребята – с Ланского шоссе (проспекта Смирнова), большая группа - с Лесного проспекта, с проспекта Карла Маркса (Большого Сампсониевского). Многие из ребят оказались случайными, и практически сразу начали отсеиваться. В результате к концу девятого класса из примерно 35 первоначально принятых человек осталось человек 20. Эти 20 человек и учились вместе со мной до конца одиннадцатого класса, став для меня больше, чем просто соучениками. Большое количество стало настоящими друзьями, с которыми мы поддерживаем отношения до сих пор, вот уже 50 лет.

В связи с тем, что мой первый сосед по парте – книгочей, подпольный торговец книгами и фарцовщик из Парголово, с первых дней произвел на меня самое отвратное впечатление, практически сразу я стал подыскивать себе другого напарника по парте, такого, чтобы мне с ним было комфортно общаться. Примерно в середине второй четверти мой выбор остановился на Сереже Иванове. Я поговорил с ним, вместе мы поговорили с тогдашним его соседом – Витей Федоровичем. В результате переговоров я пересел к Сереже, а Витя - к Магарычеву. До конца девятого класса оба наших с Сережей бывших соседа не доучились, ушли. А мы с Сережей сидели вместе до конца одиннадцатого класса, дружили, помогали друг другу, чем могли.

Вот почему между практически незнакомыми людьми часто возникает взаимное притяжение, симпатия, а иногда наоборот – ничем не объяснимое неприятие? Вот почему я выбрал тогда Сережу? Не отличника, не спортсмена, не лидера. Почему мне всегда было хорошо с ним? А почему еще в девятом классе какие-то неведомые нити связали меня с тогда еще неизвестной мне девочкой Таней Антоненковой? И почему, практически не общаясь с ней все три года учебы в школе, я не переставал, молча, обожать ее? Причем это мое обожание, как выяснилось позже, ни для кого секретом не было. Все окружающие знали, что Нахшину нравится Антоненкова. И более того: предпринимали какие-то действия, чтобы немое обожание трансформировалось во взаимоотношения.

У Сережи его способности были явно направлены в сторону гуманитарных предметов. Я же всегда был технарем. Мне легко давались математика, физика, черчение и т.п. Поэтому на всяких контрольных я всегда решал сначала свой вариант, а потом Сережин: он терпеливо ждал. Наша эмоциональная учительница по математике Клара Александровна всегда восклицала: «Иванов, у тебя все кошки серые!». Эту же свою любимую присказку она, впрочем, говорила и многим другим моим одноклассникам.

Зато на уроках литературы и истории ситуация менялась на противоположную: Сережа блистал, был корифеем. Мне же особенно с нашей учительницей по литературе Лией Измайловной приходилось не просто. «Георгий, вы любите стихи?» - спросила она как-то с придыханием, подойдя ко мне на перемене и явно намереваясь затеять долгий литературный разговор. «Не люблю, Лия Измайловна. Я их не читаю» - с оттенком вызова ответил я, сказав, однако, чистую правду. «Не понимаю, почему это Вас так хвалит учительница математики! Вы же очень неинтересный человек!» - сказала она разочарованно и отошла. Лия Измайловна мне не нравилась. Она часто хвалила сочинения и устные выступления, «цельнотянутые» из статей и брошюр разных критиков. А мне всегда казалось, что если спрашивают твое мнение о чем-то, то и говорить надо свое мнение, а не повторять чужое. А по поводу стихов – я, действительно, не любил их читать. А почему, я понял уже значительно позже. Я всегда читал очень быстро, перескакивая с уже понятой мысли на следующую. А стихи надо читать медленно, вдумчиво, получая удовольствие от процесса, от подбора слов и их расстановки, от того «как», а не от результата.

Еще хуже, чем с литературой (вернее, чем с учительницей литературы) сложились мои отношения с историей и обществоведением. Наш историк Алексей Петрович, бывший еще и нашим классным руководителем, когда-то давно делал партийную карьеру и работал инструктором райкома КПСС. У него тогда случилась какая-то жуткая история в духе современных южно-американских сериалов. Участвовали и его жена, и любовница, и, не знаю, откуда взявшийся, пистолет. Уже не помню подробностей, но в результате был суд. Учитывая партийные заслуги Алексея Петровича, дело замяли. Но из райкома его выгнали. И пошел Алексей Петрович в школьные учителя истории.

Так вот этот Алексей Петрович преподавал историю скучно до невозможности. В его версии вся история складывалась из вереницы съездов и пленумов нашей партии, из партийной полемики и побед генеральной линии. Еще он использовал огромное количество распространенных тогда словесных газетных терминов и штампов, которые отскакивали от меня и не хотели укладываться в моей голове. И это несмотря на то, что история меня всегда интересовала – и всемирная, и российская, и городская, и семейная.

А в Сережиной голове и литературные статьи, и исторические штампы с легкостью укладывались. За ними он видел живую литературу, живых людей, живую историю. В результате он без всякого блата поступил после школы на престижный Восточный факультет нашего университета, с интересом учился на нем, отлично закончил, защитил кандидатскую и докторскую диссертации и работал там на своем факультете профессором. Был специалистом по экономике Турции. А сейчас его уже несколько лет как нет. И мне его очень не хватает, хотя встречались мы с ним в последние годы не так уж и часто.

Вообще учителя в нашей 116 школе в общей массе были, как говорится, так себе. Многие Ольгинские учителя, особенно старого довоенного поколения, были значительно интереснее. И, несмотря на это, знания в наши головы учителя вложить сумели, почти все мои одноклассники (а мальчики все до единого) после одиннадцатого класса поступили в институты и получили высшее образование.

О наших учителях математики, литературы и истории я уже написал.

Ужасное впечатление производила на меня химичка, маленькая ссохшаяся старушка – Анна Ивановна. Начиная очередной урок, она прищуренным взглядом обводила весь класс, останавливая особое внимание на девочках. «Журавлева! Что это у тебя на голове?!» - громогласно вопрошала она. «Хвостик, Анна Ивановна» - робко отвечала Оля Журавлева. «В-о-о-о-н! Чтобы я тебя в таком виде больше не видела! Родителей вызову!» - срываясь на визг, орала Анна Ивановна и грозила ей пальцем. Кроме хвостиков под прицелом Анны Ивановны находились модные тогда начесы, короткие юбки и косметика. После дисциплинарных действий, на которые каждый раз уходило довольно много времени, начинался собственно урок, который сводился к заучиванию параграфов из учебника. Выслушивая ответ ученика, Анна Ивановна держала перед собой учебник и сверяла по нему правильность ответа, не допуская отклонений.

За все три года у нас в школе практически не было учителя немецкого языка. Время от времени появлялись разные люди, но вскоре исчезали, и мы снова оставались без немецкого. Помню одного «немца», выучившего язык в немецком плену. Язык он знал хорошо, но пил неимоверно. Закончилась история с ним тем, что он пьяным заснул в коридоре, не дойдя нескольких шагов до нашего класса. В результате, доучившись до одиннадцатого класса, немецкого я не знал совершенно. На нашем семейном совете было принято решение, обратиться к частной учительнице. Учительницу мы нашли в Ольгино на соседней Колодезной улице. Звали эту учительницу Марина Владимировна. В Ольгино она была широко известна тем, что, несмотря на свой пенсионный возраст и наличие внуков, летом перемещалась по поселку исключительно на мотороллере «Вятка», а зимой - на финских санях, которые тащила на длинном поводке огромная рыжая овчарка. Язык Марина Владимировна знала замечательно, а кроме этого у нее была своя, доведенная до совершенства система обучения, связанная с систематизацией знаний. В результате, за год занятий с ней я выучил язык так, что отлично сдал школьный выпускной экзамен, а потом, учась в институте и используя только полученные от нее знания и никаких других, я все время был лучшим «немцем» в группе. Позже мне хватило полученного запаса и для сдачи «кандидатского минимума». Проучившись у этой учительницы с пару месяцев, я посоветовал походить к ней и Сереже Иванову. Он воспользовался моим советом, тоже был чрезвычайно доволен, и с полученным от нашей учительницей запасом знаний по немецкому языку прошел весь университет, занимаясь там практически только английским (от них требовалось два языка). Вот это была учительница!

Физику и астрономию нам преподавала мама нашего одноклассника и друга Миши Михайлова – Лариса Илларионовна. Она была замечательной женщиной. Беседовала с нами о жизни в широком понимании этого слова. Мы ее очень любили. Но знаний по физике и астрономии она нам не дала, к сожалению.

С очень большой теплотой я вспоминаю нашего «физкультурника» - бывшего спортсмена, имевшего, уже не помню какие, спортивные награды. Занимаясь с нами, он очень быстро понял, что мы - «гнилая интеллигенция», что спортсмены мы никакие. Требовать от нас сдачи каких-то норм не имеет смысла. Он и не требовал. На его уроках мы занимались разными подвижными играми в зале, на нашем стадионе или бегали в Удельный парк. Было весело и полезно. Как он отчитывался перед своим начальством, я не знаю, может быть, писал какие-то фиктивные ведомости.

Отвратное впечатление нечистоплотности осталось от нашего учителя по гражданской обороне, бывшего военного, майора в отставке. Он проводил уроки только с мальчиками (девочки занимались отдельно медициной). От начала до конца каждого из уроков он сыпал разными анекдотами и прибаутками. Примерами его часто повторяющихся шедевров были анекдоты про «жопорожец» и про «Маху дала».

А один раз к нам на урок пришел проверяющий. И вот тут нашего учителя по ГРО было не узнать. Он притащил в класс кучу старых заржавевших винтовок и заставил нас разбирать-собирать их. А потом стал учить нас приемам ползания под обстрелом противника: бухнулся в своем костюме на пол и стал с невероятной быстротой и верткостью ползать по проходам между партами. Весь перепачкался, но зато, кажется, получил похвалу проверяющего.

А летом после десятого класса он повез наш класс в поход на Карельский перешеек. Готовиться мы стали загодя. Нескольких ребят, и меня в том числе, он послал на неизвестно откуда взявшемся грузовике в распределитель за продуктами. Распределитель располагался у Поклонной горы в одном из домов усадьбы доктора Бадмаева (по-моему, сейчас там какой-то ресторан). И мы таскали под его руководством в наш грузовик какое-то невероятное количество мешков с крупами и макаронами, упаковки тушенки, сгущенки и еще бог знает что. Куда потом делись эти продукты, я не знаю - в трехдневный поход мы пошли налегке. На электричке доехали до Зеленогорска. Потом пешком дошли до какого-то близко расположенного озера, возможно и до Красавицы – уже не помню. На берегу поставили полученные в том же распределителе многоместные палатки военного образца. Два раза переночевали и отправились домой.

Наш учитель поставил себе отдельную палатку на некотором удалении от наших и уединился в ней со своей подругой, представленной нам в качестве инструктора по туризму. Больше мы ни учителя, ни инструктора не видели до момента отправления в обратный путь. По-моему, даже поесть они не выходили. Но несмотря, ни на что, этот поход я вспоминаю с большим удовольствием. Мы все вместе занимались нашим жизнеобеспечением, жгли костер, готовили, делали попытки ловить рыбу и раков, купались, загорали. Вповалку лежали в палатке и горланили какие-то песни, просто разговаривали. Вместе спали вповалку, руководствуясь при выборе соседей исключительно своими симпатиями.

Очень интересной и полезной для меня была наша учительница черчения. Увлеченная своим предметом просто до невозможности, она приносила нам бесчисленное количество карточек-заданий и моделей. И мы строили сложнейшие аксонометрии, делали эскизы и чертежи деталей. Гам на уроках стоял невообразимый. Разрешалось ходить, разговаривать, советоваться. Ей все это было не важно. Понятия «дисциплина» для нее не существовало. Ей важен был результат.

Хорошо чертить и писать чертежным шрифтом меня научила в детстве моя мама – чертежник-конструктор по специальности. А пространственное воображение всегда было сильной моей стороной. И пока все делали одно задание, я успевал сделать два-три, самых сложных. Учительница просто балдела от моих работ и от меня, смотрела на меня влюбленными глазами и, наверное, расцеловывала бы меня в конце каждого урока, если бы порядки разрешали это делать.

Интересными были уроки биологии, географии. Биологичка была совсем молоденькой, и у нас с ней сразу установились хорошие доверительные отношения. Если кто-то, отвечая на ее вопрос, отвечал неправильно, она переживала больше отвечающего, а мы переживали за нее. А географичка была такой, какой и должна быть географичка: сама много изъездившая и повидавшая, рассказывавшая нам о своих впечатлениях от реальных путешествий и экспедиций.

Я всем, кроме литературы и истории, занимался с интересом.

Один день в неделю с 9-го по 11-ый класс по программе одиннадцатилетней школы был выделен на освоение рабочей специальности. Освоение это у нас происходило на заводе морского приборостроения, который находился недалеко от нашей школы. Девочки осваивали специальность радиомонтажниц, а мальчики – специальности слесарей, токарей и фрезеровщиков. Я учился на фрезеровщика. В конце обучения мне присвоили квалификацию «фрезеровщик третьего разряда» и выдали соответствующее удостоверение. Как ни странно, мне полученные знания и умения фрезеровщика пригодились в ЦКТИ при проектировании некоторых узлов. А кое-какие детали, нужные для работы, я фрезеровал сам, так как квалифицированного фрезеровщика у нас в лаборатории не было.

В дни производственной практики с девочками мы не пересекались, проводили время в сугубо мужской компании.

Первую половину дня мы работали в цехе, осваивая практические навыки. По времени это было начало 60-х годов, но практически все станки в нашем инструментальном цеху были трофейными немецкими, вывезенными из Германии после войны. Я работал на универсальном фрезерном станке марки «Wanderer» - такой же, как и мой дореволюционный велосипед в Ольгино. Станок был стареньким, но очень многофункциональным и довольно точным. Я его любил, и работать на нем мне очень нравилось. Мне давали чертеж, заготовку, а я под руководством мастера выбирал инструмент, устанавливал и закреплял на станке заготовку и обрабатывал ее. Помню, что одним из заданий было изготовление алюминиевых деталей для дверей и окон строящейся в то время башни Ленинградского телецентра.

Вторая половина дня была посвящена теоретическим занятиям, проходившим в нашей уже опустевшей к вечеру школе. Занятия проводил неплохой мужик – инженер-технолог, но с совершенно неграмотной речью и совершенно лишенный дара преподавать. И теоретические занятия, в отличие от практических, мало, что нам давали. Запомнилось, что в перерывах этих теоретических занятий мы с ребятами всегда делились на две команды и увлеченно играли в «слона» в гулких коридорах опустевшей школы.

Между первой половиной дня и второй у нас был довольно длинный перерыв. И мы обычно его проводили в квартире Юры Спиро, благо родители его в это время были на работе. Часто покупали «Ркацетелли» и запивали им наши бутерброды, принесенные из дома в качестве завтрака. Набивались в его комнату, разговаривали, слушали магнитофон. Там я впервые услышал Окуджаву, Рыбникова. Иногда сами что-то пели. Спиро и Михайлов иногда играли на гитаре, или на рояле….

Во время учебы в старших классах менее тесным стало у меня общение с моими двоюродными братьями и сестрами. Зимой я был занят учебой, чтением и общением с одноклассниками, а летом проводил время в компании Ольгинских друзей. Не прекращалось только общение с Лешей Зерновым. В нашу компанию, кроме Леши, входили тогда Саша, Коля и Люба Лапины, Таня Суслова, Вовка и Юра Ивановы, Витя Николаев.

Я с Лапиными во дворе их дома

Семья Лапиных поселилась в доме «Михайловых»: тети Вали и дяди Васи. Лапины приехали с Севера из-под Воркуты после окончания срока отсидки. И папа, и мама Лапины сначала сидели в лагере, а потом жили расконвоированными в собственноручно вырытой землянке за территорией лагеря. Там, в этой землянке они и родили троих своих детей. Мама была из семьи раскулаченных и сосланных украинских крестьян - очень доброжелательная, хозяйственная, приветливая, но совершенно неграмотная – никогда нигде не училась. Она работала в Ольгинском гастрономе уборщицей. В чем провинился в свое время папа Лапин, я никогда не знал. Родом он был из Ленинграда. Всегда мрачный, неразговорчивый. На моей памяти практически никогда не работал и только осенью устраивался торговать арбузами, а иногда торговал пивом в пристанционном ларьке. Не очень часто, но крепко и запойно выпивал. Сестра отца, непосредственно купившая Михайловский дом для Лапиных, занимала какой-то высокий пост в почтовой службе. Ее сын окончил МГИМО и работал в МИДе. Иногда приезжал к Лапиным из Москвы на бежевой Волге. Жил у них в домике. В каком-то родстве Лапины состояли с семьей Теняковых-Юрских, и они тоже иногда бывали у Лапиных. Вот какой срез общества, какой диапазон на примере одной семьи.

Таня Суслова жила в нашем доме на первом этаже. Ее родители (отец бывший пограничник, майор) когда-то купили комнату у дяди Шуры. Танина мама была активисткой-общественницей при нашем ЖЭКе. От нее (благодаря ей) нашему дому и нашей ребяческой компании перепадали иногда разные блага: внеплановые ремонты дома, благоустройство территории, волейбольная сетка и др.

Ивановы и Николаев жили невдалеке от нас на углу Колодезной и Ленина. Кем были родители Николаева, я никогда не знал, а отец Ивановых был каким-то высококвалифицированным рабочим, на работе пользовался уважением и ходил всегда преисполненным важности. Мама была домохозяйкой. В семье выросли три сына: старший Борис стал высококвалифицированным карусельщиком, средний Владимир – краснодеревщиком, младший Юрий – капитаном дальнего плавания.

Борис был лет на шесть старше меня, с ним у меня никаких отношений не было, только здоровались. И еще он всегда передавал приветы моей тете Люле, у которой учился в школе. С Борисом у меня связано такое воспоминание. Я ехал в город на 110-м автобусе, забыл деньги дома, решил рискнуть и ехать зайцем. И вдруг контроль! Я, обмерев, ждал трагической развязки. Контролер вплотную приблизился ко мне, и вдруг я слышу от Бориса, который ехал на том же автобусе и стоял в проходе за несколько человек от меня: «Юра, твой билет у меня! Скажи контролеру!». Как он заметил, что я ехал без билета? Когда успел купить его для меня? До сих пор не знаю! Потом я пытался его благодарить, но он только рукой махнул.

Мы с братьями Ивановыми на рыбалке

Летом с утра до вечера наша компания была все время вместе, у нас во дворе. Чем только мы ни занимались! Волейбол, настольный теннис, бильярд, карты, разные спортивные соревнования, велосипедные поездки, рыбалка, походы в лес за грибами, катание на нашей лодке, танцы в Ольгинском клубе.… Не помню, что еще, но свободного времени не было ни секунды. Скучать не приходилось.

Моя двоюродная сестра Вера в то время иногда жила у приятельницы тети Аллы – тети Лиды Танненберг. Тетя Алла снимала в ее доме комнату на лето. Дружила Вера с дочкой тети Лиды – Наташей. Иногда наши интересы пересекались и Вера с Наташей примыкали к нашей компании, но это было не очень часто.

Вера с Наташей. Я с Верой. Коля с Верой.

С другими моими братьями и сестрами я в то время практически не встречался. Конечно, я интересовался, «кто, как» и «кто, где», но узнавал обо всех новостях или от моей мамы, или, общаясь непосредственно с представителями старшего поколения – их родителями, которые продолжали и в праздники и в будни приезжать к нам в гости.

…Мы с Сережей сидели на предпоследней парте колонки у стены: он - со стороны стены, я - со стороны прохода. За нами сидели Михайлов с Гуляевым. Перед нами Спиро с Никольским. Через проход от меня в средней колонке сидела Таня с Ниной Беляковой, за ними в колонке у окна - Рыбаков с Евтюховым.

Вот несколько воспоминаний, несколько эпизодов, связанных с моими школьными друзьями.

Сережа Иванов. С ним я сидел за одной партой и с ним проводил больше всего времени.

У Сережи были интеллигентные родители. Его отец был крупным инженером-танкостроителем. После войны отец был направлен в Германию, перенимать (читай, заимствовать) секреты немецкой танковой промышленности. И они довольно долго жили там, в Германии. Потом, вернувшись, отец получил квартиру в «Доме специалистов» на углу Кантемировской и Лесного. Работа его была сверхсекретной. Он был всегда «весь в работе» и семье уделял не много внимания. Сережу из-за его неуспехов в точных науках отец всегда считал неудачником и разгильдяем. По-моему, теплых отношений между ними никогда не было. Я за все время нашей дружбы так ни разу и не видел Сережиного отца.

А Сережина мама была из «бывших». Она никогда (при мне) не работала. Держалась чопорно, дамой из высшего света. На окружающих смотрела свысока, как барыня. У Сережи был еще старший брат. Намного старше Сережи – уже инженер. Непосредственно перед поступлением Сережи в девятый класс семья Ивановых получила еще одну квартиру на Ланском шоссе. В новую квартиру переехали родители с Сережей, а в старой, на Лесном проспекте, остался тогда только что женившийся Сережин брат.

Я не любил бывать у Сережи в гостях, и был там считанное число раз. Квартира их была заполнена и переполнена всяким хрусталем, кружевами и позолотой. Сережина мама всегда смотрела на меня неодобрительно, как на замарашку. Мне казалось, что она все время присматривает, как бы я не спер чего-нибудь из многочисленных антикварных безделушек, стоявших повсюду в квартире. Даже когда мы с Сережей уединялись в его комнате, она непрестанно заглядывала к нам, контролируя, чем мы занимаемся. Я видел, что Сереже было неудобно передо мной за маму. Так что некомфорт был взаимным.

Ко мне домой из-за загородного расположения моего жилья Сережа тоже не ездил. А еще я стеснялся приглашать его из-за нашей бедняцкой обстановки: после ареста дедушки и распродажи всего семейного имущества мама поняла, насколько иллюзорны в нашей стране все общепринятые атрибуты благополучия и никогда не стремилась обзаводиться мебелью. Тем более к этому не стремился и привыкший к холостяцкой неустроенной жизни мой папа. В результате, диваном у нас служил пружинный матрац, стоявший на чурбанах, взятых из дров. Папа спал на железной кровати, оставленной солдатами, квартировавшими у нас в доме во время войны. Довоенный фанерный гардероб папе когда-то удалось отсудить у бывшей своей соседки, занявшей его комнату в коммунальной квартире во время войны. Вся остальная мебель гармонировала с описанной. У нас дома всегда было очень чисто, аккуратно, но именно по-бедняцки. Другого слова не могу подобрать. Так что мы с Сережей дружили, но не домами и не семьями.

В гости мне нравилось ходить к Михайлову и к Спиро.

Миша Михайлов. Наш лидер, спортсмен, организатор, заводила, любимец наших девочек. Непременный участник всех наших сборищ, всех наших мероприятий. Способный, учился всегда хорошо по всем предметам. Кроме школы занимался в музыкальной школе при консерватории, но никогда не выпячивал этого. Мишкина мама Лариса Илларионовна преподавала нам физику и астрономию, а уже позже, после окончания нами школы стала директором нашей школы. Отец работал в Политехническом институте на кафедре теоретических основ теплотехники. У Мишки была младшая сестра, но, наверное, потому что она была младшей, она всегда была в стороне от наших дел и мероприятий. У Мишкиного отца был катер, и они всей семьей любили походную жизнь, охоту, рыбалку. Позже отец с матерью с энтузиазмом строили домик в Синявинском садоводстве. Сейчас, на пенсии, Мишка живет в этом домике практически круглый год. К сожалению, у него рано наступил период нездоровья и из спортивного, худощавого, энергичного парня он превратился в малоподвижную, больную, хоть по-прежнему заводную и остроумную развалину. И даже на наши традиционные встречи, когда они организуются не у него, обычно он добраться теперь не может. Мишка был несколько раз женат, и у него множество детей, живущих теперь по всему миру. Мне всегда было очень хорошо, комфортно с Мишкой. По-моему, он испытывал подобные чувства и по отношению ко мне.

Леша Гуляев. Мне всегда Лешка очень нравился, меня тянуло к нему, но как-то так сложилось, что каких-то тесных отношений у меня с ним не возникло. Мы общались только в составе нашей компании, а не друг с другом непосредственно. Лешка был спортсменом, пловцом-разрядником.

Помню, как-то Лешка пригласил нашу компанию поболеть за него на каких-то соревнованиях, проводившихся в бассейне СКА на Лесном. Неизгладимое впечатление произвело на меня Лешкино выступление в смешанной эстафете. Каждый из участников команды плыл своим стилем: кто-то кролем, кто-то на спине, кто-то еще как-то. Лешка плыл баттерфляем, последним из участников эстафеты. Его команда до него выступала ниже среднего, была одной из последних. И тут наступила Лешкина очередь. Это был не заплыв человека, это мчалась по воде какая-то машина. При каждом гребке его тело практически полностью выскакивало из воды. Казалось, что вся вода из бассейна выплеснется от его мощных движений. В результате он победил с огромным отрывом, и его команда заняла первое место. Мы были счастливы.

Еще помню, как мы по дороге куда-то зашли к Лешке домой. Он жил тогда на проспекте Энгельса, в доме на границе с Удельным парком. В доме была башенка. И внутри этой башенки была одна из комнат его квартиры – огромная комната многоугольной конфигурации. Оказалось, что у Лешки есть боксерские перчатки. И вот мы надолго задержались у него, устроив боксерский турнир. Результатом был подбитый глаз у Вити Соловьева.

А как-то раз летом мы с Юрой Спиро решили навестить Лешу на даче. Дача была в Горьковской. Мы взяли с собой велосипеды, доехали на электричке, по-моему, до Рощино, а дальше принялись крутить педали. Ехать пришлось неожиданно долго, но все-таки мы доехали, нашли дачу, нашли Лешку. Передохнули, поиграли в футбол с соседскими ребятами, поели и отправились в обратный путь. Запомнилось, что на даче жил Лешка с какой-то очень строгой (как мне показалось) теткой-родственницей. На стене у него висел распорядок дня, которого он должен был неукоснительно придерживаться.

Дата добавления: 2015-08-28