Соня лихо скатилась с горки, поехала по первой попавшейся улице, досадуя на себя – где ж тут искать эту Наталью, в котором доме?.. Наверняка Майина словоохотливая домработница знает, у нее ж тут этот… родственник какой-то живет, то ли шурин, то ли деверь! Зря сбежала, заторопилась, надо было выпытать все до конца!
Пожилая тетка в сатиновом халате шла от колонки с полными ведрами, разглядывала красную невиданную машину во все глаза. Соня притормозила, спросила вежливо:
– Простите…
– Ай?.. – испуганно шарахнулась тетка, расплескав воду. – Чевой?
– Простите, говорю… Не подскажете, где здесь живет Наталья… Наталья…
– Кака Наталья? Кого ищете-то? Фамилия как?
– Не знаю… Хотя… Оленина, наверное.
– А… Знаю, знаю… В девах-то она Северцева была. Знаю, у ей еще недавно сынок помер…
– Да-да… Так где она живет?
– Так недалеко, недалеко живет! Счас обскажу, как проехать…
Тетка поставила ведра на землю, обстоятельно заправила под платок мокрые от пота жиденькие космы, выставила руку вперед ленинским жестом:
– Значица, так. Сейчас все прямо поедешь, потом около магазина налево завернешь. Потом опять все прямо, прямо, мило лущихиных огородов… И там увидишь – отдельно три дома стоят. Тот, который самый справный, и есть Натальин.
– А как я определю, что он самый справный?
– Ай?..
– Ладно, поняла… Ничего, разберусь как-нибудь. Спасибо…
– А ты кто ей будешь-то, девушка? Что-то не припомню тебя… Не из здешних, нет?
– Нет, не из здешних.
– А за какой надобностью тебе Наталья-то?
– Да я бы и сама хотела знать, за какой надобностью… – вздохнув, пробурчала Соня себе под нос.
– Чевой? Не слышу, чего говоришь… А может, дачу себе присматриваешь? Если так, вон Гороховы дом продают… Хороший дом, пятистенок. Сами-то в город подались, к внукам, а огород бурьяном зарастает. Как зимой уехали, больше и не появились, а мне наказали – если, говорят, Лексевна, будут спрашивать под дачу, так ты покажи… А никто и не спрашивает особо…
– Нет, мне дачу не надо. Спасибо вам, всего доброго! – улыбнулась Соня тетке, трогаясь с места. Надо же, какие они в этих краях любопытно-словоохотливые!
Так. Надо запомнить. Прямо, потом около магазина налево, потом мимо каких-то там огородов… Не заблудиться бы. А впрочем – тут не дадут заблудиться. Тем более и фамилия девичья у Натальи выяснилась – Северцева.
Так, эта одноэтажная халупа с вывеской и есть магазин, надо полагать. Теперь налево. Потом, тетка говорила, все прямо и прямо. А огороды где? Может, за этим длинным забором и есть огороды? И спросить не у кого – ни души вокруг. И забор как-то неожиданно закончился… А вот, похоже, и три домика, которые отдельно стоят. А самый справный наверняка вот этот, с резными наличниками, с буйными пионами в палисаднике. Как раз и калитка открыта…
Соня вышла из машины – сердце зашлось от страха, ноги будто к земле приросли. Может, уехать отсюда, пока не поздно?
– Здравствуйте… Вы, наверное, ищете кого-то? Заблудились, да?
Женщина в проеме калитки – улыбчивая, простоволосая. Плечи загорелые, ситцевый сарафан в белый горошек. Но с виду не деревенская, нет. В глазах не любопытство, а обычный вежливый интерес.
– Нет, я не заблудилась. Мне нужна Наталья Северцева. То есть Оленина…
– Это я. Еще раз здравствуйте. Проходите, не бойтесь, собаки у меня нет. Была, да похоронила недавно, теперь вон будка пустая стоит. Проходите, проходите…
И снова – улыбка. И морщинки у глаз – гусиные лапки. Но лица совсем не портят, а будто наоборот, светлее его делают. И глаза яркие, нежно-фиалковые, в обрамлении густых коротких ресниц.
Приятная какая женщина. Про таких говорят – со следами былой красоты. И фигура вполне сохранная, в нужных пропорциях к возрасту располневшая. «Сколько ей, интересно? – подумала Соня. – Лет сорок, сорок пять?»
– Садитесь вон туда, в беседку, там тень… Квасу холодного хотите?
– Да, не откажусь…
– Сейчас принесу…
Наталья взошла легко по высоким ступеням крыльца, скрылась в доме. Соне и правда пить захотелось, горло от волнения пересохло.
Огляделась. Хорошо у нее тут… Дворик маленький, но ухоженный, уютный в своей непритязательности. Аккуратная поленница под навесом, кудрявый ковер аптечной ромашки, выложенная бурым кирпичом дорожка к беседке, увитой плющом. В беседке действительно прохладно, пахнет вялым укропом, хлебом, свежим огурцом. Обедала недавно, наверное…
– А вот и квас. – Наталья появилась в проеме беседки, поставила на стол запотевший глиняный кувшинчик и граненый стакан. – Пейте… День сегодня очень жаркий…
Соня выпила махом два стакана и в изнеможении откинулась на спинку скамеечки.
– Хорошо тут у вас… Тихо, душа отдыхает.
– Да, хорошо. И лес рядом, и речка. Я по утрам купаться хожу.
Замолчали обе, глядя друг другу в глаза. На губах Натальи по-прежнему застыла приветливая улыбка, но взгляд был немного тревожным – так смотрит человек, ожидающий не очень приятных вестей. Соня подумала, что надо как-то начать разговор, объяснить цель приезда. Но какая ж у нее цель-то? Нет никакой цели. Не заявит же она Наталье: вот, мол, потянуло с вами поговорить… Даже и не поговорить, а просто увидеть.
– Меня зовут Соня Панкратова. Я… Я… Как бы это сказать… Знакомая Марка Оленина, вашего бывшего мужа…
– Ах, вот оно в чем дело… – тихо покачала головой Наталья, задумчиво огладив ладонью подбородок. – Ну что ж, рада знакомству, Соня Панкратова. Вы, наверное, о чем-то хотели меня спросить? Не зря же сюда приехали?
А глаза-то сразу у Натальи изменились. Приветливое выражение ушло, появилась в них легкая искорка насмешливости. Да, она сейчас очень смешно выглядит, наверное. Ну, да бог с ним. Если уж начала… Не поворачивать же обратно. Авось глупая затея вырулит куда-нибудь.
– Да… Да. Наверное, спросить. Только я не знаю, о чем спрашивать.
– Так уж и не знаете? Ну что вы, Соня, не стесняйтесь. Ведь явно Марком интересуетесь, его, так сказать, прошлой жизнью?.. Вы его новая пассия, да? Я правильно угадала?
– Ну… Не то чтобы…
– Понятно. А что бы вы хотели узнать, Соня? Можно поконкретнее?
– Да не знаю я, правда, не знаю! То есть не могу объяснить…
– Странная вы какая-то. Вы что, замуж за него собираетесь?
– Нет. Я – нет!
– Ох, как у вас это категорично прозвучало! Из вашей категоричности можно сделать вывод, что вы не собираетесь, а он настаивает. Так?
– Нет, не совсем. То есть… Я действительно не собираюсь за него замуж. Я замужем. Мне просто… Ситуацию хотелось бы прояснить. В общих чертах. Слишком непонятного много, загадок много.
– Каких загадок? Спрашивайте как есть, без обиняков. Что сумею, то объясню, чего уж. Ну же, смелее, Соня…
– Отчего он такой, Наталья? – спросила Соня, резко подавшись вперед, словно в омут с головой бросилась. А чего терять-то? Эта Наталья сама попросила – без обиняков…
– Какой – такой? Что вы имеете в виду?
– Ну… Странный немного. Добрый и жестокий одновременно.
– С чего вы взяли, что он жестокий?
– А разве не жестокий? Например, как он поступил с вами и со своим ребенком… Как отрезал… Это не жестокость, по-вашему? Извините, конечно… Извините, если сделала вам больно.
Наталья глядела на нее долго, задумчиво, будто решала, отвечать на вопрос или нет. Не было в ее взгляде неприязни – чего, мол, в душу лезешь! – наоборот, взгляд был тихим и кротким, исполненным благожелательного достоинства. И насмешливости в нем больше не было.
– Хорошо, Соня. Если хотите, я вам расскажу. Все расскажу… Но только расскажу со своей точки зрения, договорились? А вы уж потом сами анализируйте, чему верить, чему нет, делайте выводы. Не зря же, в самом деле, вы сюда ехали…
Вздохнув, Наталья чуть подалась корпусом вперед, положила перед собой руки, медленно сплела пальцы в замок. Она вообще все делала медленно, будто с трудом преодолевала в себе нежелание ко всякому действию.
– Он раньше не был таким, Соня… – начала она тихо, разглядывая свои руки, – он раньше совсем таким не был… Это большие деньги его испортили. Он почему-то напрямую связывал отсутствие больших денег со своей внутренней личностной состоятельностью, сам связывал, болезненно искал в этом причины своих неудач. Причем очень болезненно искал. Не знаю, откуда это взялось. Может, из первого брака. Я ведь за него вышла, когда он вдовствовал, совсем потерянный был…
– А отчего умерла его первая жена, вы не знаете?
– Она под машину попала. Говорят, пьяный водитель выехал на тротуар, но его так и не нашли… Я спрашивала, конечно, как же так получилось, но он сердился, уходил от ответа. Он ведь любил ее очень сильно. Ревновал, следил, всюду преследовал… Не знаю, чего уж у них там вышло, но только она собиралась от него уйти. Да она и ушла, в общем… А только буквально на следующий день эта трагедия и произошла. Такая вот судьба… Он очень потом переживал, целый год не мог из страшной депрессии выйти. Я жалела его… По-своему, по-бабьи. Все время старалась рядом быть. Ну, как-то оно со временем привыклось, срослось, знаете ли… А потом, когда Риточка родилась, мы поженились уже официально. Я… Я очень его любила. Даже тогда любила, когда денег у него стало больше, чем нужно. Это же, знаете, большое несчастье, когда у человека денег гораздо больше, чем ему нужно.
– Хм… Так уж и несчастье… По-моему, вы это несчастье несколько преувеличиваете…
– Да, да, не усмехайтесь, Сонечка, это именно так. Деньги любого человека меняют, и далеко не в лучшую сторону, как бы банально и затерто-шаблонно это ни звучало. Потому что человек начинает мучиться мыслью наверстать пережитое, безденежное, получить сполна все дозволенное из ранее недозволенного. И путает дозволенное с недозволенным, нравственные грани сначала стираются, а потом и вовсе исчезают… Согласитесь, что те, кто родился с серебряной ложкой во рту, более крепки перед искушением, чем те, кто наблюдал за объектами искушения со стороны.
– Ну, может быть…
– Да, это так. Я знаю, я сама это наблюдала. Ты вдруг, в одночасье, понимаешь, что живешь уже совсем, совсем с другим человеком… Не просто с человеком хорошо обеспеченным, а – с другим. Вернее – с чужим… И ты ему не нужна по сути. Мешаешь. Потому что автоматически становишься атавизмом той, бывшей, безденежной жизни. А я этого тогда не понимала, наоборот, по наивности пыталась как-то спасти брак, решила даже второго ребенка родить…
– А он… против был?
– Нет. Не против. Радовался даже, сына ждал. А когда узнал, что Алешенька… Ну, в общем, что Алешенька родился с синдромом Дауна… Он даже меня из роддома не стал забирать, водителя своего прислал. За считаные дни, пока я в роддоме была, сумел квартиру на мое имя купить, даже обставил ее как мог… Кроватка, коляска, игрушки, все, что нужно для ребенка… Мы с ним только в зале суда потом встретились, когда нас разводили. И все. Больше я его не видела. Материально, конечно, помогал… Деньги каждый месяц на книжку мне приходили. Что ж, это довольно благородно с его стороны… Да я и не думала потом об этом. Некогда мне было думать-то. Алешенька все время болел, болел… Болел… Ангел мой…
Наталья медленно опустила голову, замолчала. И застыла, утонув в своих горестных ощущениях. Потом встрепенулась слегка, глянула на Соню, будто удивляясь присутствию нечаянной собеседницы, и произнесла торопливо, на вздохе:
– Умер месяц назад мой Алешенька. Сердечко не выдержало, остановилось. Ночью умер… Тихо, даже не плакал. Я думаю, меня будить не хотел… Он ведь все понимал, все чувствовал очень остро. Такие дети вообще чувствуют весь мир по-особенному. И любят по-особенному – нам не понять… Мы так не умеем. И я вместе с ним умерла…
– Ну… Не надо так. Что вы.
Слова утешения получились несуразными, бледно-серыми какими-то – Соня сама устыдилась и замолчала, испуганно глядя на Наталью. А та будто их и не слышала. Вздохнула, продолжила на той же ноте:
– Вот, решила я теперь здесь поселиться. А что? Здесь хорошо… Лес, речка, тихое одиночество. Бредешь, бывает, по лесу, бредешь, бредешь… Хорошо. Зимой можно печку затопить, у огня посидеть… Я не боюсь одиночества, нет. Какая это суета пустая – бояться одиночества… А работать буду в местной амбулатории, фельдшером. Я ж когда-то медицинский окончила, у меня даже специализация хирурга есть… А квартиру, что в городе осталась, думаю Марку обратно отдать. Вы ему там скажите – про квартиру-то… У меня здесь дом родительский, крепенький еще, мне хватит.
– А Марго… Она что, вообще вас не навещает?
– Нет. Риточка осталась тогда жить с отцом. Ни разу к нам с Алешенькой не приехала.
– Но как же?.. Как же так?..
– Вы хотите спросить – не обидно ли мне было? Конечно, обидно. Не то слово как обидно… Но я ее не осуждаю. Тяжело, знаете ли, жить в осуждении, очень много сил забирает. А силы мне были ой как нужны… Если это был Риточкин выбор – пусть будет так… Они с Марком даже на похороны Алешеньки не пришли. Да и не надо. Алешенька был – мой сын. Мой ангел… Нет, я обиды на них не держу, счастливый человек обижаться не умеет. А я была очень счастлива рядом с Алешенькой.
– Счастливы?
– Да. Очень счастлива. Почему вы на меня так смотрите? Вы мне не верите, что ли?
– Нет… То есть простите… Я не хотела вас обидеть… Просто я… Я…
Никчемные объяснения застыли у Сони жестким комком в горле, слезная судорога вдруг сотрясла тело. Она вдохнула в себя резко воздух, чтобы упредить подступающие слезы, да только все наоборот и вышло – сникла на выдохе, поперхнувшись рыданием.
– Что вы, Сонечка! Что вы… Это вы мои слова так близко к сердцу восприняли, да? Ну, простите ради бога… Вот, квасу еще попейте… Да что с вами такое, Соня?!
Голос Натальи доносился будто издалека. Соне хотелось, чтобы она замолчала, не суетилась доброжелательным испугом, потому что от него еще больше душили слезы…
Вдруг, сама от себя не ожидая, она отняла руки от лица и выкрикнула в колышущееся перед глазами горячее слезное марево:
– Вы лжете сейчас, лжете! Зачем, зачем? Лжете, что были счастливы! Я знаю, что вы лжете!
– Почему же я лгу?.. Нет, я совсем не лгу… Что с вами, Сонечка?
– А я вам скажу, что! Я ведь тоже, как вы… Я тоже родила сына… Такого… Понимаете? Такого же! С похожим синдромом! И я знаю, что… это неправда… Вы лжете все, лжете! – Соня икнула громко, с надрывом, и вдруг слезы делись куда-то.
Затаив дыхание, она испуганно посмотрела на Наталью. Та поднялась с места, пересела на ее скамью… обняла рукой за плечи, сильно прижала к себе, начала баюкать, успокаивая. Голос журчал тихо, ласково, чуть снисходительно:
– Все, Сонечка, все… Успокойтесь. Я ж не знала… Если вам нужно, проговорите вслух свою боль… Иногда это очень важно – проговорить вслух. Говорите, Сонечка, говорите, я вас пойму… Все что хотите. Даже самые гадкие слова, если хотите…
– Нет… Не могу. Не могу говорить. Мне стыдно…
– А чего – стыдно? Для вас это большая трагедия, да? Вы привыкли стыдиться своего ребенка, да? И привыкли стыдиться своего стыда?
– Да… Именно так. Это вы сейчас правильно сказали – я стыжусь своего стыда…
– Ну, Сонечка, полноте… Знаете, что это значит? Это значит, что не все еще потеряно… Это пройдет, Сонечка…
– Пройдет? Как же пойдет? Если внутри полный слом…
– Как вы сказали? Слом?
– Ну да… Слом – это осознание того, что ты уже никогда не сможешь быть такой, как раньше… Веселой, беззаботной, да просто обыкновенной женщиной не сможешь быть! Потому что… попрано все внутри. Сам материнский инстинкт попран. Нет, ну почему, почему именно мой организм, не чей-нибудь? За что, за что? Даже самооценки не осталось, одно сплошное бездостоинство…
– У-у-у, как же ты всю изрешетила себя внутри, девочка… Нельзя так…
– А как, как можно?! – рывком подняла Соня голову с Натальиного плеча, глянула ей в глаза. – Как можно? Когда ты болезненно открыта для чужих жалостливых взглядов, для любопытного сочувствия… Оно же уничтожает тебя, это мерзкое сочувствие, когда в спину тебе чуть ли не крестятся – слава богу, мол, не со мной! И ты чувствуешь, как уничтожаешься, как тебя становится все меньше, меньше… А в какой-то момент еще и осознаешь, как легко тобой можно манипулировать… И ведь манипулируют те, кто оказался сильнее, хитрее! Навязывают тебе… А ты не можешь сопротивляться, не можешь! Нет у тебя ни сил на сопротивление, ни средств! Потому что манипулируют тобой самые близкие! Вернее, те, что когда-то были самыми близкими…
Она еще что-то говорила, захлебываясь слезами и торопясь высказать вслух то, что слоями слежалось там, внутри, не находя выхода. Наталья слушала не перебивая. Дождавшись, когда Соня наконец иссякнет, проговорила странным для такого разговора обыденным ровным голосом, даже усталым немного:
– А у меня, знаешь, все наоборот было… Не слом, а подъем. Да-да, можешь мне не верить, но такой сильный душевный подъем… Я вдруг поняла, что нужна своему сыну вся, до последней капельки. И что от меня зависит сама его жизнь, пусть совсем короткая. И это меня так… Будто над самой собой, над всеми окружающими людьми подняло…
Наталья быстрым вороватым жестом отерла глаза, чуть шмыгнула носом, глядя куда-то в сторону, потом снова заговорила спокойно:
– Знаешь, Сонечка, есть в этом что-то особенно острое – вдруг осознать свою нужность. Осознать, что у тебя есть возможность – отдать… А это ведь и есть счастье, только мы его как счастье до конца не понимаем. Счастье отдать себя, свою любовь тому, кто больше всего в этом нуждается. Отправная точка для счастья – это бескорыстие в любви, а не стяжательство! Это просто мода сейчас пошла на стяжательство, сбила всех с толку. Даже девчонки-соплюшки, насмотревшись по телевизору на красивую жизнь, мечтают только о стяжательстве. Не отдавать любовь, а брать, брать, грести под себя… И даже не саму любовь, а ее производную, как им кажется, составляющую, то есть материальную сторону.
– Ну почему же сразу – материальную… Разве это плохо, когда мужчина берет на себя полную ответственность за жизнь женщины, когда заботится о ней, принимает на себя тяжесть решений?..
– Нет. Не плохо, конечно. Наверное, так и должно быть. Плохо, когда женщина искушается на эти блага. Ведь и ты поддалась этому искушению, правда? Ну, если еще не поддалась, то готова поддаться, верно?
– Ну…
– Тебе кажется, что жизнь тебя обманула, подсунула испытание, к которому ты вовсе не готова, потом еще и близкие предали… И тут появляется он! Красивый, богатый, щедрый, умный… Как же тут устоять? Тем более он готов взять на себя ответственность за твою обиду на жизнь и за твои неблаговидные поступки…
– Но почему же – мои… Они не только мои! Другие ведь тоже… Мой муж вообще испуг пережить не смог, сразу от ребенка отстранился… Думаете, мне легко было?
– Да, я согласна с тобой, страшно, когда боятся и отказываются любить твоего ребенка. Но это пережить можно. Страшнее, когда твоя любовь, в тебе природой заложенная, может закаменеть залежью невостребованной. Вот это, это страшно… Ресурс любви должен быть до конца использован, цель у женщины такая, земная миссия… А если ресурс камнем внутри лежит, он умирает. И женщина умирает. Нет, не в физическом смысле, конечно… Многие женщины ходят по земле и не знают, что они мертвы. Они хотят, чтобы их любили, они хотят стяжать как можно больше любви для себя, только для себя. Да что там говорить, я и сама когда-то… такой была. А потом, когда Алешенька у меня родился, открылось вдруг во мне что-то… Наверное, этот самый ресурс и открылся. Потому что моему сыночку он был вдвойне, втройне нужен! И это такое счастье – ты себе не представляешь… Будто сильные крылья тебя несут. Нет, не могу объяснить… Ощущение счастья вообще объяснить невозможно, к сожалению. Нет-нет, уверяю тебя, умение отдавать гораздо ценнее, чем желание брать. Самая тяжелая забота ценнее беззаботности. Ведь что такое, по сути, беззаботность? Пустота и душевная лень… Беззаботностью как таковой можно саму себя с ума свести. Вот Сонечка Оленина, к примеру, не смогла… До того не смогла, что сама ушла…
– Но… Говорят, это был просто несчастный случай?
– Нет. Я думаю, нет. Марк отнял у нее возможность отдавать, он позволял только брать. Вернее, настаивал. Заставлял. Навязывал. Знаешь, он давно понял эту простую истину – живешь, пока у тебя есть возможность отдать… Только по-своему понял, по-дьявольски. Он хотел красивой самоотдачи. Но ведь она не всегда бывает – красивой… Самоотдача обычно неблагодарна, грязна, выматывает последние силы. Да, Марк Соню любил, я думаю… По его разумению – любил. И навязывал ей потребление. А одно только потребление не приносит счастья. Нельзя человека заставить быть счастливым таким образом. Тем более если этот человек думающий, понимающий, анализирующий… – Наталья вздохнула, отерла тыльной стороной ладони испарину со лба. Потом продолжила тихо: – А Соню мне жаль, очень жаль… Я не знакома с ней была, просто слышала много хорошего. Умница, мечтала об университетском филфаке… У нас город небольшой, все как-то друг с другом пересекаются. Ну, и видела ее пару раз, мельком – очень красивая… И глаза грустные, как у испуганной лани. Видимо, она сопротивлялась как могла… Это он, Марк, отнял у нее все. Саму у себя отнял, жизнь отнял.
– А говорят, я похожа на Соню Оленину…
Наталья глянула на нее, недоумевая. Потом усмехнулась:
– Нет, ты совсем на нее не похожа. Ты больше похожа на заблудшую овечку, девочка… – Она коснулась ее щеки костяшками пальцев. – Тем более у тебя пока есть возможность для бегства…
– А у Сони? Разве не было такой возможности?
– Нет. Не было. У Сони была больна мать, требовались большие деньги на лечение. Постоянно требовались. Она не могла… Ну, ты меня понимаешь. Это уж потом выяснилось, что Сонина мама была совершенно здорова…
– Как это?
– Да вот так. Дьявольские проделки Марка. Они, я так полагаю, вместе с Сониной мамой придумали эту историю о страшной болезни. А Соня или узнала, или догадалась просто. Вот и не вынесла. Совсем душою иссякла, я думаю. Но как, как ушла! Подарила им обоим несчастный случай! Такой сильный характер погубили, жаль…
– Но… откуда вы узнали? Что Сонина мать была здорова?
– Да случайно, в общем. Я в той поликлинике, где она наблюдалась, медсестрой в летнее время подрабатывала, пока Алешенька в санатории был… Но теперь это уж не имеет значения, Сони все равно нет. Да и не докажешь ничего, все только слова, догадки… А у Марка большие связи… Так что беги от него, девочка. Если не хочешь пропасть – беги… К ребенку своему беги, ты ему нужна… – Наталья снова отерла испарину со лба, содрогнулась, будто от холода. Обняв себя руками, произнесла тихо: – Что-то устала я от нашего разговора, будто вагон с углем разгрузила.
– Да, да, я понимаю… Тяжело вам, конечно… Спасибо вам за все, Наталья. Мне ехать пора. Спасибо…
– Ну что ты, Сонечка. Все нормально. Надо же, я и не заметила, когда перешла на «ты»… Счастья тебе, милая. Все у тебя будет хорошо.
– Вы думаете?
– Да что – я?.. Главное, чтобы ты сама на это хорошее настроилась. На свое. То есть постаралась в себе разобраться, отделить главное от второстепенного, через себя пропустить… И как отличить одно от другого… В том-то и беда, Сонечка, что каждый эти вопросы решает сам, никто не придет и не вложит нужный ответ в голову. Только в какой момент это решение приходит, очень важно. Главное, чтобы не оказалось поздно, чтобы решение не превратилось в позднее покаяние… Иди, счастливой тебе дороги. И счастливого прозрения, девочка. Ступай с Богом.
Соня, пока ехала обратно, плакала всю дорогу. Так жаль было эту женщину! Такая силища любви осталась в ней! Любви много, а крылья поломаны… Ну вот где справедливость, где? Ей бы этой силы Натальиной – хоть малую толику…
И снова слезы стали застилать глаза, она почти не видела дороги. И досада на себя внутри поднялась: «Почему я-то испугалась? А главное – чего испугалась? Карьеру не сделать? Любовь мужа потерять? Так все равно ж потеряла любовь-то. Хоть так, хоть этак.
Нет, не то, не то… Не в карьере и не в мужниной любви тут дело. Это все – второстепенное. А главное… О господи, помоги найти в себе это главное, дай силы! Я хочу, я могу, я готова… Я сейчас, я быстро. Приеду, вещи соберу и поеду к сыну. Скорее, скорее… Николенька, я уже скоро буду рядом с тобой…
Так, стоп. Стоп! Не будешь ты больше Николенькой, сынок. Кем угодно, но не Николенькой. Прочь, прочь это уничижительно-снисходительное имя! Ты будешь Колей, Коленькой, Коляном, Николашей… Человеком, в общем. Прочь это виновато-отстраненное, ставшее почти нарицательным – Николенька… Ты мой Коля. Мой сынок Коля. Какое хорошее, ласковое сочетание букв – Ко-ля… Ко-ля…»
И снова подступили слезы. Через дрожание губ, через болезненное колотье в груди. Соня наддала газу, проехала мимо поста ГИБДД, не снижая скорости. Да плевать на то, что прав нет! Не догоните! Не догоните, тороплюсь я!
Неуклюже затормозила у ворот, выскочила из машины, торопливо пошла по дорожке к крыльцу. Дверь открыта, никого. Тихо в доме. Тина, наверное, на кухне, ужин хозяину стряпает. Надо исчезнуть без прощаний, без объяснений, по-английски. Наверное, невежливо. Но можно записку оставить… Ой, а паспорт! Паспорт же у Марка остался! А впрочем, черт с ним, с паспортом…
Соня взлетела по лестнице, рванула на себя дверь комнаты…
И застыла на пороге. Марк сидел в кресле, вальяжно раскинувшись и положив ногу на ногу. Смотрел в окно. Будто не слышал, что дверь открылась. Медленно повернул голову…
– Добрый вечер, Сонечка. А я тебя тут дожидаюсь. Ты не против?
– Да ради бога. Это же твой дом…
– Это теперь и твой дом, Сонечка. Кстати, я тебе подарок приготовил… Посмотри, прелесть какая. Тебе понравится.
И протянул длинную глянцевую коробку, обвязанную розовым бантом. Соня автоматически выставила ладони вперед, отстраняясь:
– Не надо, Марк. Не надо мне подарков. Кстати, и серьги с кольцом тоже забери. Они там, в первом ящике комода лежат. И платья…
– Не говори глупостей, Сонечка… – досадливо-болезненно сморщил он лицо, развязывая бант на коробке. – Я сегодня так устал, сил нет… Будь хорошей девочкой, прошу тебя, пожалуйста. Хватит уже нервных экспрессий, надоело, ей-богу. Лучше посмотри, прелесть какая!
Извлек из коробки что-то плоское, огладил пальцами, протянул Соне.
– Это смартфон последней модели, глянь-ка… Я сам выбирал… Очень удобная штучка. Пустячок, а приятно. Возьми, Сонечка, это тебе. Там уже мой номер записан…
– У меня есть телефон, спасибо, не надо. Марк, я хотела поговорить с тобой… Вернее…
– А твой телефон я выбросил, Сонечка.
– Что?! Как это – выбросил? Да что ты себе позволяешь вообще?
– Хм… Хороший вопрос – что я себе позволяю… Можно на досуге пофилософствовать. Давай это потом с тобой обсудим, хорошо? Определим степень дозволенного и недозволенного?
– Верни мой телефон, Марк! Ты думаешь, я наизусть помню все записанные в память номера?
– А зачем они тебе, номера из прошлого? У тебя начинается новая жизнь, стало быть, и номера должны быть новые…
– Верни мне мой телефон, Марк! Мне нужен мой телефон! Мне… Мне позвонить срочно нужно.
– Ну-ну… Сядь, успокойся. Не стой в дверях. Отчего ты так возбуждена, милая? Неужели визит к моей бывшей жене тебя так расстроил?
Соня растерялась на долю секунды, распахнула глаза:
– Ты… ты откуда?..
– Ну, знаешь… А как бы ты хотела… Я теперь все буду о тебе знать, дорогая. Каждый твой шаг, и даже самый, казалось бы, непредсказуемый. Глупо, Соня, глупо… Зачем ты вообще к ней поехала? Хотела про меня что-то узнать? Так я с самого начала ничего не скрывал… Если тебя еще какие-то подробности из моего прошлого интересуют, я готов ответить на все вопросы. Но и взамен требую ответного откровения. По крайней мере, я должен быть в курсе всех твоих передвижений, Сонечка.
– Прям-таки должен, да? Прям-таки требуешь?
– Да. Должен и требую. Потому что собираюсь жить вместе с тобой под одной крышей. И ты должна…
– Я ничего тебе не должна, Марк. Дай же мне сказать, наконец… В общем, я уезжаю сегодня. Прямо сейчас. Позволь мне собрать вещи…
– Ну-ну, Соня… Право слово, надоело уже. Ну что за скачки эмоций… Надо тебя врачу-психотерапевту показать, чтобы прописал успокоительное. Сядь, успокойся. А может, пойдем, поужинаем, а? Я проходил мимо кухни – у Тины чем-то вкусным пахнет…
В Соне вдруг вспыхнуло раздражение от его спокойного снисходительного тона. От покачивания ноги, обутой в дорогую мокасину. От смартфона в его руке. От выражения лица – улыбающегося, зловеще-приветливого. Она шагнула вперед, отодвинула резким жестом дверку шкафа-купе, начала выкидывать на кровать свою непрезентабельную одежку – джинсы, рубашку, ветровку, пару маек… Заглянула вглубь – что там еще осталось?
– Что ты делаешь, Соня?
– Я же тебе говорю – уезжаю… Спасибо за гостеприимство, мне пора.
– Сонь, ну что опять за эксцессы? Ты же прекрасно понимаешь, что я тебя не пущу. Прекрати, ради бога, я сегодня не очень способен на эмоции… Голова болит.
– Интересно, как это ты меня не пустишь? – Глянув на Марка насмешливо, Соня начала деловито упаковывать вещи в сумку. – В подвале запрешь, как рыцарь Синяя Борода? Будешь по утрам приносить хлеб и воду?
– Ну, до такого варианта, я думаю, не дойдет… Все будет от тебя зависеть, когда ты поймешь меня, наконец.
– И что я должна понять?
– И ты еще спрашиваешь? Неужели не поняла до сих пор? Соня, я два года жил один… Я целых два года ждал тебя, Соня! И вот – ты здесь! Как, как я могу тебя отпустить? Ну подумай сама!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |