– Спасибо, Маргарита Сергеевна.
– А у меня рука, Сонечка, все болит и болит… Вот ведь, не помощница я тебе в трудностях-то… Ты уж прости, но на меня не шибко в дальнейшем рассчитывай.
– Я поняла, Маргарита Сергеевна. Ладно, пойду я. Спасибо…
И уже вслед, закрывая за Соней дверь, Маргарита Сергеевна бросила виновато:
– Ну, если только по хозяйству чего… Сготовить, в магазин сходить… А с ребеночком – нет уж, извини, дорогая. Рука у меня слабая.
Соня вошла в квартиру, прислушалась к звенящей тишине. Как страшно, как неприютно, даже в комнату заходить не хочется. И запах такой тяжелый – запах горя. Понятно, что на самом деле никакого запаха нет, это у нее нервное… Но все равно. «Надо бы окна открыть, – подумала она, – проветрить».
Завозился в руках, запищал-застонал Николенька. Говорят, дети остро воспринимают материнскую тревожность. А такие, как Николенька, особенно остро воспринимают.
– Ничего, малыш… Все хорошо. Скоро бабушку вылечат, папа наш с ней в больницу поехал. У нас очень хороший папа, Николенька. Сильный, добрый… Сейчас я тебе кашу сварю… Будешь кашу, Николенька?
Так, приговаривая-уговаривая скорее саму себя, чем Николеньку, Соня прошла на кухню, поставила кастрюльку с молоком на огонь. Николенька медленно переводил припухшие раскосые глазки с предмета на предмет, струйка слюны текла из уголка рта по подбородку. Соня глянула на часы – удивилась. Надо же, всего сорок минут прошло, как в квартиру вошла и увидела горе… А кажется, целая жизнь. Все, все изменилось за сорок минут…
Резкий спазм подступил к горлу – Господи, да за что? Ответь мне, Господи, хоть на этот вопрос, если я главного не понимаю, – для чего? Если даже поплакать нельзя – Николеньку испугаешь? Хочется же поплакать, сил нет…
Надо отвлечься на что-то. Чтобы не плакать. Вот, хотя бы телевизор включить… Отвлечься, пока Николенькина каша варится. А потом он поест и уснет. И можно будет поплакать.
Соня нажала на кнопку пульта, и в кухоньку ворвались скандальные, злобные голоса – на пресловутую программу «Пусть говорят», стало быть, попала. «Хорошо, пусть. Пусть говорят. Отвлекают. Послушаем. Поглядим, что там у них происходит…» – велела она себе.
Ага, понятно… Сегодня, значит, вся студия «пусть говорит» о нерадивой мамашке. Оставила дитя чужим людям, теперь раскаялась и хочет обратно забрать. Явилась не запылилась на судилище естественного отбора… Заклюют же тебя, глупая! Камнями забьют. Нашла куда явиться со своим раскаянием! Лучше бы уж на площадь вышла, как Раскольников, может, и свой бы Федор Михалыч на тебя отыскался бы, оправдал-разъяснил…
Соню всегда удивляло – чего ж они, несчастные, на эту передачу идут? Сочувствия ищут, помощи? Да когда это было, чтобы сытый и праведный понимал голодного и слабого духом? У социума законы – хуже звериных… Естественный отбор, ничего не поделаешь. Слабую особь надо добить для того хотя бы, чтоб рядом с недобитком свою жизненную успешность до конца прочувствовать. Вон, как та тетка из глубины студии орет, бьет себя кулаком в жирную грудь:
– …Я тоже мать, я сына одна воспитала, без мужа, мне тоже трудно было! Но чтобы я! Да как можно дитя от себя оторвать?! Да убивать таких матерей надо! В глаза, в глаза плюнуть!
Соня вгляделась в экран, услыхав знакомые нотки в голосе… Точно, знакомая тетка-то! Ее бывшая клиентка! Три месяца назад, помнится, эта самая тетка пришла к ним в адвокатскую контору, потребовала исковое заявление наваять – о выселении сына из квартиры. Видела она потом этого сына в суде – совершенно забитый малый. Матерью и забитый. С детства, видать. Посмел, сволочь, жениться, зарплату жене стал отдавать… А иск тогда они проиграли. Соня сразу же не хотела этим делом заниматься, но Самуил Яковлевич заставил. Сказал – надо, чтоб этой гневной мамашке в суде отказали, иначе она никогда с этой мыслью не успокоится. Вот, не успокоилась, видать. На передачу пришла, тоже поговорить захотелось, кулаком себя по жирной груди постучать…
А несчастная матерешка-героиня, господи боже… Сидит, голову в плечи втянула, глаза затравленные. Еще и лепечет чего-то:
– Да вы поймите меня, женщина… Мне некуда было с ребенком идти… Совсем некуда… Я из Казахстана приехала – ни прописки, ни регистрации… Ребенок заболел, его даже в больницу не взяли! Я же не навсегда, я его временно хорошим людям оставила…
– Хм… Что значит – временно? – тряхнуло вторым подбородком известно-медийное депутатское лицо, сверкнуло глазками в жирных щечках. – У нас нет такого понятия – временное материнство! Вы вообще в курсе или нет?
– Да… Да, я в курсе… – совсем упала и без того униженным духом бедная матерешка, – простите меня, люди… Хотите, на колени перед вами встану? В полном отчаянии была, ничего не соображала своей головушкой…
– Что значит – не соображали? Вы же мать! – вступило в судилище другое депутатское лицо, женское, но тоже довольно примелькавшееся. – У матери всегда голова на плечах должна быть, в любых обстоятельствах!
– Да убивать, убивать таких надо! – не унималась та самая тетка из публики, игнорируя сердитый взгляд ведущего.
Да, этот ведущий, милашка… Носится по студии заполошно, пытается порядок навести:
– Да что вы на нее накинулись, в самом деле! Человек пришел помощи просить, а вы все на нее накинулись! Хорошо осуждать другого на фоне своего собственного благополучия!
Что ж, молодец… Вообще-то он добрый, судя по всему, парень, только его воззвания здесь все равно никого не впечатлят. Камни кидать куда приятнее. Да и воззвания эти… Разово-сострадающие какие-то, на порыве. Сладко-пряничные. Из серии «чужую беду руками разведу». И никто не хочет понять самой природы отчаяния матери-бедолаги… Это ж такая субстанция – никаким разумом не управляемая. Черная бывает, как бездна. А главное – презираемая. Куда ей тягаться с прописными истинами в последней инстанции?
Соня вдруг подумала с ужасом, что в мыслях примеривает ситуацию несчастной матрешки на себя. Потому что энергия сейчас внутри такая же, униженно-безысходная – что дальше-то будет?.. Да, она боится за себя, боится, надо это честно признать! Не за Екатерину Васильевну боится, а за себя! Да, стыдно это признавать, зато честно! Тоже ведь камнями закидают, если что!
А что – что? Нет, не надо об этом думать. Надо старательно искать ответ – для чего. А может, не так уж и не права соседка Маргарита Сергеевна относительно того, что все, что ни делается… «Простите, простите меня, Екатерина Васильевна! – мысленно обратилась Соня к свекрови. – Может, и впрямь…»
Фу ты, зараза, молоко убежало! Придется снова кипятить. И надо выключить телевизор к чертовой матери, «пусть говорят» без нее! Все равно ведь не будет вердикта на этом судилище! Разные стороны баррикад, обусловленные разной энергией, пошумят и разойдутся, и останется каждый при своем. Униженный – при унижении, возмущенный – при возмущении. И невдомек этому шибко возмущенному в себя заглянуть… Ведь как обычно бывает? Кто всех яростнее возмущается, у того и рыло в пуху. И бревно в глазу. А главное – камни за пазухой. Много, много камней… Для большей сладости гнева больше камней требуется. И багровости на щеках. И блеска в глазах – шибко праведного. Ну их…
Соня и сама не заметила, что бормочет вслух. Сердито бормочет, зло. Даже Николенька вздрогнул, засучил ножками.
– Тихо, сынок, тихо… Мама больше не будет. Новое молочко закипит, кашку сварим. Поешь – и баиньки. Что-то папа наш долго не звонит…
Все, Николенька уснул наконец. Такой стресс пережил, намаялся. Соня отнесла сыночка в кроватку, накрыла одеялом, отошла на цыпочках. Закрыла за собой дверь в комнату, прихватив телефон. Села на кухне у окна, кликнула номер Олега. Гудки, длинные… Трубку не берет. Понятно, не до разговоров, значит. Ой, ответил!
– Ну что, Олег? Как Екатерина Васильевна? Что врачи говорят?
– Да ничего хорошего, Сонь. Мама в реанимации. Меня туда не пустили. Сказали, чтоб уезжал, чего под дверью сидеть…
– А ты сейчас где?
– Домой еду…
– Так может… к нам? Николенька спит…
– Нет, Сонь. Я едва на ногах держусь. Извини, сама понимаешь.
– Но… Но Олег!
– Пока, Сонь. Я завтра с утра в больницу поеду, тебе перезвоню.
– Олег!
Все, гудки в трубке. Не услышал, не захотел. А может, испугался концентрации отчаяния, вложенной в свое имя. Но… почему он так? Как он может – вот так?! Они же вместе должны быть в такую минуту! Оттолкнул, отверг… Почему?!
Соня согнулась пополам, обхватив себя руками и выдыхая короткими порциями воздух. Все. Кажется, ни грамма кислорода в легких не осталось. Умереть бы на точке отчаяния! Так не умрешь ведь, нет…
Вдох получился надрывным, как фальшивая саксофонная нота. Все-таки плакать нормально она никогда не умела… С детства не научилась. Не плач получается, а тихий звериный вой. Даже слезы толком не бегут, одна горячая резь в глазах. Еще одна фальшивая нота, еще… И все, и хватит уже. Потому что самой страшно.
«Так. Все, все! – приказала себе Соня. – Села прямо, успокоилась. Пора мысли включать, пусть и через отчаяние. Плачь не плачь, а с завтрашним днем надо что-то делать!»
Похлюпала носом, покашляла, погукала, чтобы привести голос в нормальное рабочее состояние. Кликнула в телефоне номер Самуила Яковлевича, подобралась вся… Еще и губы растянула подобием просительной улыбочки.
– Да, дорогая моя, слушаю… – полился в ухо расслабленный старческий голос.
– Простите за поздний звонок, Самуил Яковлевич… Наверное, вы отдыхаете уже?
– Да бог с тобой, не извиняйся. Какой же он поздний? Тем более я долго спать не ложусь, старческой бессонницей мучаюсь. Говори, что там у тебя. Носом хлюпаешь – случилось чего?
– Да… Да, случилось. У меня свекровь с инсультом в больницу увезли.
– Ах, жалость какая, надо же… Сочувствую, сочувствую… Наше стариковское проклятие – этот инсульт…
– Самуил Яковлевич, у меня завтра процесс. А ребенка оставить не с кем. Может, вы… Как-то…
– Хм… А чем я тебе могу помочь, дорогая? Не хочешь ли ты мне предложить с ребеночком твоим понянькаться?
– Нет, что вы… Просто я подумала…
– А ты не в ту сторону думаешь, дорогая. Не забывай, что ты теперь не стажер, ты полноценный адвокат. А из этого следует, что все свои вопросы должна решать сама. В том смысле – наизнанку вывернись, а дело сделай. В нашей профессии по-другому нельзя, уясни это для себя раз и навсегда. На одну ступеньку оступишься – авторитет потеряешь, потом его в кучку уже не соберешь, уж поверь мне, старому ежу. А что, совсем не с кем ребенка оставить?
– Да в том-то и дело, что не с кем! Иначе бы я вам не звонила! Вообще-то я хотела вас попросить сходить в мой процесс…
– Нет, не могу, извини. У меня на завтра весь день расписан. Давай, давай, соберись, решай проблему сама. Для адвоката не существует безвыходных положений по определению. Все, дорогая, спокойной ночи…
Отбой. Вот так тебе, дорогая. Получи. А на что ты рассчитывала, дорогая? Решай свои вопросы сама… Ничего не попишешь, он прав, конечно. Только с какой стороны их решать – непонятно. Тем более за один вечер.
Так, надо собраться с мыслями… Кто есть из друзей-знакомых, кому можно в ноги упасть? Да нет же, откуда… Все завтра по рабочим местам разбегутся… Хотя… Стоп! Ленка же нынче неработающая бездельница! Подруга она ей или кто? Ну, психанула сегодня непонятным образом, ну, бывает… Может, у нее критические дни временно психику пошатнули? Так, все, звоним Ленке…
– Да, Сонь, слушаю!
Эка откликнулась как, виновато-радостно. Переживает, наверное, что так глупо из кафе убежала. И хорошо, что переживает, сейчас ее на этом фоне и надо просьбой обескуражить.
– Ленка! Ленка, у нас беда! Екатерину Васильевну в больницу с инсультом увезли!
– Да ты что, Сонь!.. Ой, надо же… Олег переживает, наверное? Он же так свою маму любит…
– Ну да. Переживает, конечно. Я тоже переживаю. Но жизненные проблемы переживаниями в сторону не отведешь, Лен. Помоги мне, а? У тебя завтра день свободный?
– Свободный. А что? Чем тебе помочь, Соньк? Говори, я все сделаю!
– Мне завтра в процессе кровь из носу надо быть, посиди завтра с Николенькой!
– Я?!
– Ну да, ты… А что?
Повисла пауза – просто омерзительная. Ленкин испуг можно было чуть ли не руками потрогать. Нет, никогда ей к этому не привыкнуть…
– Ой, Соньк… Не могу я. Ну прости меня ради бога. Нет, ты что, я боюсь! Все что угодно, только не это…
И впрямь перепугалась, бедная, – по голосу слышно, – поняла Соня. Сейчас в себя немного придет и оглаживать свой испуг будет. Чтобы товарный вид ему придать.
– То есть я не это хотела сказать, Сонь… Ты не подумай чего плохого! Я в том смысле, что вообще с детьми не умею…
– Да ладно, можешь не оправдываться. Я все поняла, Лен. Я уже привыкла к подобным реакциям. – Голос получился сухим и жестким, а горло сжал спазм. «Да ничего ты не привыкла! – гневно одернула себя Соня. – И никогда не привыкнешь, не надейся! Может, с годами железом неприятия обрастешь, но не привыкнешь, нет!» Однако плакать нельзя, надо себя в руках держать. В ежовых рукавицах. В конце концов, неизвестно еще, как бы сама себя повела, окажись вдруг на Ленкином месте… Наверняка так же. Не надо бросать камни в других. И оплаты по векселю дружбы тоже требовать не надо. Бог с ней, с Ленкой. Какая уж есть…
– Ну, Сонь… Ну не обижайся, а? Ой, а хочешь, я к соседке своей сбегаю, она как раз почасовой нянькой подрабатывает? Точно, как это мне сразу в голову не пришло! Хочешь?
– А она внушает доверие?
– Еще как внушает! Хорошая тетка, непьющая, адекватная. Так сбегать, договориться?
– Что ж, давай… Только мне прямо с утра надо, к девяти часам.
– Ага! Я тебе перезвоню, в общем!
Ленка перезвонила уже через десять минут. Сообщила в трубку, запыхавшись:
– Она приедет, Сонь… Я ей твой адрес оставила. Только у нее расценки какие-то охренительные, у меня аж глаза на лоб вылезли! Сто восемьдесят рублей в час! Я и не знала, что беби-ситтеры нынче так хорошо зарабатывают! С утра до обеда с ребеночком посидела – и на тебе, почти тыща в кармане. А если на целый день… Ничего себе, правда? Ей-то хорошо, а ты вряд ли на каждый день осилишь… Насколько я знаю, заработки у тебя пока не заоблачные.
– Спасибо, Лен… Ничего, с оплатой уж как-нибудь разберемся. Спасибо!
– А свекруха твоя долго болеть собирается?
– Не знаю… Долго, наверное. Это же инсульт, сама понимаешь.
– А Олег? Он что, не?.. – Ленка замолчала, осеклась. Но тут же поправилась быстро: – …Хотя чего это я – опять со своим уставом в чужой монастырь… Ты извини меня, Сонь, что я так по-дурацки сегодня психанула. Не знаю, что на меня нашло.
– Да ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон.
– Да, да, конечно… Нет, все-таки это очень накладно – за няньку платить… С чего это вдруг – столько? Нет, это очень, очень много… Совсем уже обнаглели… М-да…
Хм… Какое странное у Ленки бормотание – задумчиво-отрешенное. И по тональности смахивает скорее на переживание о расходах из личного кошелька. Вроде как сама с собой рассуждает или к покупке приценивается – брать, не брать? С чего вдруг такая забота обуяла? Нет, точно Ленка странная какая-то в последнее время…
Будто почуяв Сонино недоумение, Ленка осеклась, быстро повторила давешнюю спасительную фразу:
– Ой, прости, опять я со своим уставом… Ладно, Сонька, пока, хочу сегодня спать лечь пораньше. Скорей бы уж этот дурацкий день закончился!
– Давай, пока…
Соня аккуратно положила телефон на стол и пожала плечами. Вот вроде и решилась проблема с Ленкиной помощью, а тревожная недосказанность все же в воздухе повисла. Соня чувствовала подвох, но понять, в чем, она не могла. Да, может, и к лучшему? Нужно беречь себя от невероятных подозрений и подлых, но вполне логических выводов. Хотя чего уж проще – свести всю эту индукцию-дедукцию в один узелок… И Ленкино отчужденное поведение, и разговор в кафе, и это странное бегство…
«Да нет, ерунда все это, – мысленно сказала себе еще раз Соня. – Ерунда. Бородатый анекдот на тему о подруге жены как самой хорошей любовнице – это не про них. По крайней мере, не должен быть про них. Это было бы уже слишком… Слишком смешно и нелепо».
Она тряхнула головой, будто выбросила из головы стыдно-подозрительные мысли. Не думать, не думать… Иначе с ума можно сойти. Не бывает так, чтобы столько всего – на одну голову! Нет, Ленка не такая. Они столько лет дружат…
Надо заняться чем-нибудь полезным. Пригоревшую кастрюльку отмыть, чаю себе сделать. Да, еще же надо для няньки что-нибудь на завтра приготовить! Так, что там у нас в холодильнике есть?.. Соня заглянула в холодильник. О, котлетки домашние, заботливыми руками Екатерины Васильевны слепленные… А на гарнир можно гречку. Для Николеньки детское питание в баночках-коробочках есть…
В хлопотах и мысли дурные ушли, и дело в руках спорилось. Соня выключила голубые язычки пламени под кастрюльками с готовой едой, распахнула окно, воровато прикурила сигарету. Да уж, видела бы ее сейчас Екатерина Васильевна – с сигаретой! На кухне!
Соня затянулась, выдохнула дым от первой затяжки. И сразу повело голову, и подсунула властная память картинку. Глупую, забытую и тем не менее… Смотри, смотри, вспоминай!
– …Ленк, познакомься, это Олег! Он тоже поступил, с нами учиться будет!
– Хм… А что, Сонь, это такой большой повод для радости? Сдрассьть, Олег, очень приятно…
Ленка наморщила носик, покосилась на Олега, дернула капризно плечом. Потом улыбнулась игриво-саркастически:
– И что это ты меня так внимательно рассматриваешь, как там тебя… Олег?
– Да ничего… Может, в кино, девчонки? Я приглашаю!
– Ах, в кино… А может, обойдешься? Пойдем, Сонь, у нас дела…
– Да чего ты, Ленк… Давай в кино…
– Пойдем, пойдем, я потом тебе все объясню!
И увела. И объяснила… Соня слушала Ленку и диву давалась – неужели все это правда, что она говорит?
– Тут понимаешь, Сонь, какая штука… Я давно этого парня заприметила, когда еще первый экзамен сдавали. Да и он все смотрел в мою сторону… А подойти, видать, не решился… Вот и придумал, идиот, именно таким дурацким способом со мной познакомиться! Через подружку! А ты… Ты сразу и поплыла-полетела… Даже неловко за тебя, ей-богу. Ну чего ты такая наивная, Сонь, прямо до самого не могу?
– Да? Ну, что ж… А он как? Нравится тебе?
– Да ничего так… Но согласись, не могу же я подругу подставой использовать!
– Ну да… Ты, конечно, в сто раз меня симпатичнее… Опять же одежка… Я, наверное, в своей старой юбке как чукча смотрюсь?..
– Да ладно, не парься. Подумаешь, проблема! Главное, мы поступили, Сонь!
– Ну да… Это главное, конечно.
Потом, когда с истинными симпатиями Олега все со временем выяснилось, Ленка на нее вдруг обиделась. И на Олега обиделась. Вела себя так, будто «эта парочка» страшно ее оскорбила. Правда, недолго обижалась, потом их дружба в прежнее русло вошла. Но осадок таки остался, выплывал ненароком из насмешливого словца, из брошенного косого взгляда. И на свадьбе Ленка сидела за столом надутая, потом напилась ни с того ни с сего…
Вроде бы мелочь, а неприятно вдруг вспомнилось. Будто холодный сквознячок внутри подул. Все, надо загасить этот сквознячок вместе с сигаретой! Не время сейчас о всяких глупостях вспоминать! Они с Ленкой подруги, и этим все сказано. Все! Лучше бы о больной свекрови думала! И о Николеньке…
Ночь, однако, выдалась от мыслей бессонной. Утром Соня глянула в зеркало в ванной – и сама себя испугалась. Взгляд затравленный, круги под глазами. Ничего, круги пудрой прикрыть можно. Как говорится, надо жить, надо исполнять свои обязанности. Через полчаса обещанная Ленкой нянька должна подъехать.
Соня открыла ей дверь – с проснувшимся Николенькой на руках. Вполне приятная женщина, не молодая и не старая. Правда, лицо простоватое, без признаков интеллекта, да с лица, как говорят, воды не пить…
– Здравствуйте… Вы от Лены, да? Вы няня? Заходите, пожалуйста! Это вот Николенька…
– Здравствуйте. Меня Любой зовут. Ай, какой ребеночек, какой хоро…
И застыла на полуслове, внимательно вглядевшись в Николеньку. На лице – смесь жалости и мгновенной испуганной отстраненности. И – поневоле шаг назад, к двери, только что рукой не махнула – чур меня, чур…
«Ох, да что же такое…» У Сони болезненно сжалось сердце. Когда она научится заранее готовить себя к этой первой людской эмоции, спасительный щит выставлять! И неважно, что эта эмоция длится всего секунду! Но для удара и одной секунды хватает.
– …Хороший какой. Николенька, значит? Славное имечко, славное… Дай-ка я тебя на ручки возьму… Ух ты, легонький, как пушиночка. Надолго уходите-то, мамаша?
– Я думаю, часам к трем с делами управлюсь…
– Так. Это что у нас получается, значит? С девяти до трех – шесть часов… Да помножить на двести рублей…
– Как – на двести? А Лена говорила – сто восемьдесят…
– Так она ж меня не предупредила, что ребеночек особенный! А на особенных и расценки выше, что ж делать?
– Да?.. Ну хорошо, я согласна, конечно же.
– Тогда денежки прошу вперед… Правило такое, уж извините.
– Да, конечно… – Соня суетливо завозилась, доставая из сумки кошелек. – Вы проходите, Люба, проходите! Вот деньги…
– А питание для ребеночка есть?
– Есть. Увидите там, в холодильнике… И сами обедайте, в кастрюльках котлеты с гречкой. Ну, я побежала? Опаздываю уже…
– Бегите, мамаша, бегите. Счастливенько вам.
Соня попятилась к двери, чувствуя, что улыбается униженно и в то же время подобострастно – впору самой себе пощечину дать за это трусливое подобострастие! Нет, никак ей не привыкнуть… Как ножом. Больно…
Господи, как же долго женщина-судья читает мотивировочную часть… Ну же, давай, поторапливайся, переходи к резолютивной! Хочется побыстрее мобильник включить – вдруг Олег звонил?
Ага, наконец-то. На основании изложенного, руководствуясь статьями… Все отлично, молодец. Спасибо тебе, прекрасная «ваша честь» в черной мантии. Можно вздохнуть свободно…
Соня выскочила в коридор, включила мобильник, глянула на дисплей – ни одного непринятого вызова… Да что ж это такое, неужели трудно позвонить?! Придется самой…
Гудки. Длинные, тревожные. Не слышит? Или опять телефон потерял? О, ответил…
– Олег! Ну что ж ты мне не звонишь? Я же сижу как на иголках! Что с мамой, как она?
То ли шипение в трубке, то ли всхлип. И будто шум какой-то, фоновый, посторонний. Скрип тормозов, что ли? Наконец сдавленный голос Олега:
– Мама умерла, Сонь.
– Как?! То есть… Как умерла, Олег? Когда?!
– Говорят, утром… Да какая разница, Сонь, когда…
– О господи… Как же так, я не понимаю…
– Да я и сам ничего не понимаю, Сонь. Не понимаю, и все. Вернее, не принимаю…
– Олежек, держись… Я с тобой, я люблю тебя, слышишь? Держись… Ты где сейчас?
– Надо ведь что-то делать, Сонь… Хоронить надо… Ехать-бежать куда-то, а я не понимаю – куда, зачем… – Снова вздох, переходящий в короткое рыдание, потом в нервный кашель. И совсем уж слезное, почти истерическое: – Да что ж ты меня все норовишь подрезать-то, гад! Отвали, сволочь! Урод!
– Господи… Ты и впрямь за рулем, что ли?! В таком состоянии? Куда ты едешь, Олег?
– Не знаю. Куда глаза глядят.
– Олег… Олеженька, остановись немедленно. Я тебя понимаю прекрасно, но ты все-таки возьми себя в руки и успокойся, от беды все равно не убежишь, не уедешь. Надо принять, Олег… Надо похоронами заняться…
– Да, Сонь. Хорошо, что ты позвонила, сразу отрезвел как-то. Сейчас в переулок заеду, остановлюсь, иначе точно в аварию попаду. Или задавлю кого-нибудь.
– Ну вот, молодец… Молодец, Олеженька, хорошо… Я сейчас к тебе приеду! Где ты находишься?
– Не надо, не езди. Будь дома, на телефоне. И обзвони всех родственников, пожалуйста… Где-то у мамы телефонная книжка с номерами была, старая такая, в черном кожаном переплете.
– Знаю. Найду. Я обязательно всех обзвоню, Олег. А может… ты к нам приедешь, а?
– Сонь… Ну хотя бы сейчас не начинай, а?
И снова – истерически-слезная нотка в голосе. Будто она что-то несусветно-оскорбительное ему предложила. А впрочем, Олег прав – не до обид сейчас… Перед горем все обиды меркнут.
На следующий день хоронили Екатерину Васильевну. На отпевание в церковь собралась жалкая кучка родственников – Соня их и не видела никогда. Не общалась почему-то Екатерина Васильевна с родственниками, один свет в окошке и был – дорогой сыночек Олеженька… Даже в гробу ее лицо выглядело виноватым – прости меня, сынок, не вовремя я тебя оставила…
Олег за весь скорбный день не проронил ни слова. Был бледным, потерянным, смотрел куда-то поверх голов, будто присутствие всех этих людей рядом с гробом матери его раздражало. Соня протянула к нему руку с платком, чтобы смахнуть испарину со лба. Он испуганно отвел голову в сторону. Потом будто спохватился, нашел ее пальцы, сжал вяло – прости, мол. Лишь за поминальным столом в кафе, выпив рюмку водки, уронил голову в ладони, застонал слезно и глухо. И тоже – будто виновато…
Нет, никогда Соня не могла понять их отношений. Вроде и любовь была сильная меж сыном и матерью, но странная какая-то, с примесью страдания. Мать любовь отдает и страдает, а сын берет, но тоже от этого страдает. А радости ни от отдачи, ни от принятия любви нет…
– Я поеду, Олег… Там Николенька целый день с нянькой.
– Да, Сонь, конечно. Поезжай. Я родственников сам на вокзал провожу.
– Ты держись. Надо держаться, Олег. Даже страшно тебя одного оставлять…
Он слегка дернулся, страдальчески скривив губы. Не надо, мол. Знаю, что ты дальше скажешь… Не надо. Вздохнул, поднял на Соню затуманенные горем и хмелем глаза:
– Я тебе завтра позвоню.
– Когда? Утром?
– Не знаю…
– Я буду ждать. А лучше – сама позвоню. Утром. Или сегодня вечером.
– Да, звони…
Соня поймала себя на мысли, что разговор – словно разговор чужих людей, а не мужа с женой. «Ты позвони, я позвоню…» Как-то это особенно в горькую минуту высветилось.
Нянька Люба встретила Соню сочувственным выражением лица, но и немного с укоризною. Николенька мирно спал в кроватке, разметав ручки.
– Ну что, похоронили свекровь, Соня?
– Да, Люба, похоронили.
– Что ж, царствие небесное, вечная память… Уж второй день с вашим сыночком сижу, постоянным клиентам трижды по телефону отказала. Мне ведь на целый-то день трудно, я нянька почасовая. Так что извините – на меня в постоянном смысле не рассчитывайте.
– Да, Люба, я поняла. Спасибо, вы меня очень выручили.
– Да чего там… А вообще жалко вас, конечно. Что врачи-то говорят по поводу вашего сыночка? Выправится к возрасту иль нет?
Соне не хотелось ей отвечать. Хотелось, чтобы она ушла поскорее. Хотелось уткнуться носом в ладони, поплакать вволю. Но Люба плотно сидела на диване, ждала ответа с любопытствующим интересом в глазах. Да, ответа… Она, Соня, и сама бы хотела знать ответ…
Ей вдруг вспомнилось, как задавала такой же вопрос толстой врачихе в детской поликлинике – что дальше-то, какой наш прогноз? А та только хмыкнула, уставившись на нее поверх очков, пожевала сердито губами:
– Прогноз… Ну, какой прогноз? Все будет от вас зависеть, мамаша. Ну, то есть от родительских вложений в адаптацию. Я ж не знаю ваших возможностей, ни материальных, ни духовных… Некоторым деткам, конечно, в этом смысле везет…
– Мы сделаем все, что в наших силах, поверьте!
– Хм… Вот именно – в силах. Ладно, поживем – увидим… А пока массажистку хорошую найдите, чтобы судороги снять. Препараты лекарственные – вот, я вам выписала. Потом, после года, можете в центр восстановительного лечения записаться, но там все услуги платные. И не дешевые… В общем, что вложите в адаптацию, то и получите. Что я могу еще сказать…
– Да, спасибо… Понятно…
Соня тогда, после этого разговора, мысленно провела над своей жизнью черту. Значит, ее жизнь отныне – это не жизнь, а вложение в Николенькину адаптацию. И все. А остальной жизни, той, о которой мечтала когда-то, – ее просто не будет. Никогда уже не будет. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
– Не знаю я, Люба… Вы меня простите, я очень устала…
– Да-да, я понимаю, конечно. Понимаю, как вам трудно – с таким-то ребеночком. Да и с нянькой… Вряд ли вы для него постоянную няньку на целый-то день сыщете.
– Почему? Если за деньги…
– Да неохотно идут к таким деткам, по своему опыту знаю. А если кто и согласится, столько с вас драть будут, что ни одной зарплатой не отработаете. Денег-то много надо… А я гляжу, вы не шибко… – обвела она цепким оценивающим взглядом комнату, – не шибко чтоб сильно зарплатные…
– Ничего, разберемся как-нибудь. Еще раз спасибо вам, Люба, выручили. Я что-то еще вам должна?
– Не… Рассчитались же утром. Ну, удачи вам, Сонечка. И крепости духа, насколько это возможно. Бывайте здоровы…
– Прощайте, Люба.
– Ага. Вы звоните, если что. Часика на два, на три всегда выручу. Но не больше.
– Да, спасибо.
– Не провожайте, не надо. Вон, едва на ногах стоите. Я дверь захлопну…
Соне и впрямь хотелось упасть и провалиться в забытье. И провалилась бы, да надо было что-то на завтра решать… А чего решать, если все равно никаких решений нет? Что она вообще могла решать в таких обстоятельствах? Права, права была Екатерина Васильевна, когда говорила о жестокости выбранной ею профессии. Да и Самуил Яковлевич прав – надо самой разбираться со своими проблемами. Надо, конечно. А как?
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |