— Эй, слушай, что скажу. В городе полная смена творится. Вы не бойтесь, ступайте отсюда. Пошла пхпяя власть под горку.
Рогожин схватил обломанную стопку с нар, просунул ее сквозь решетку в окно и, наставляя на грудь Макеева, угрожающе крикнул:
— Слазь, а то спихну!
— Ладно, ладно, спускаюсь, — поспешно твердил Макеев, потом злобно крикнул снизу: — Я же к вам с добром, а вы так! Ну, ладно, арестантская команда, сидите себе, как суслики.
— В обход взять хочет, — хитро прищурился Гололобов. — Нас на такое не возьмешь. Только держись, ребята!
Тут одной картошки на полную зиму, но сахар горстями жрать нечего. По совести черпай. Нам тут жить долго надо.
Черная, как вороний пух, липкая копоть кружилась в воздухе. Едко и кисло пахло еще сернистым газом.
Оттого, что окна заткнули тюфяками, угрюмая темень стояла и днем. Тихо было в огромном здании. Никто больше не ломился в двери, никто не приходил уговаривать, и у всех возникло тоскливое ощущение заброшенности тревожное чувство, что, может быть, в их бунте уже нет никакой необходимости и отсиживаются они здесь зря.
Даже Рогожин не мог скрывать больше своего беспокойства. Он часами стоял у окна, закутавшись в одеяло, и глядел, отодвинув немного тюфяк, на пустынную Сенную площадь, пытаясь отгадать, что происходит в городе.
Но стрельба больше не доносилась. Густо падал шерстистый снег, и в мягком шелесте его томительно и скучно мерцали вспученные от снегопада крыши окраинных лачуг.
Иоська, сидя на корточках у печки, протягивая к огню тощие длинные руки, говорил печально, нараспев:
— Вы думаете, нас, сирот, жалеют? Нет, стыдятся.
Если бы, скажем, у нас родители законно поумирали от болезни, так это ничего, но их же поубивали пли затолкали в тюрьму. А мы живы. Спросят: мальчик, где твой папа? Где? Убили по голове палкой. За что? А за что коспачевских стреляли? Мы же чистый срам для людей.
Поэтому нас всех и позашграли сюда. И не постыдятся снова куда-нибудь запихать. Почему нас сейчас не трогают? Стесняются. Публично драться с сиротами — это же скандал! Потом тихохонько спровадят в экономии и будут из нас делать дармовых батраков.
— Ну что ты ноешь? — раздраженно прикрикнул Гололобов. — И без тебя кисло.
— Я не ною, я рассуждаю, — спокойно сказал Иоська.
Гололобов заявил:
— Сложить тюфяки в кучу, зажечь — и на все четыре стороны.
— Нет, — сказал Рогожин, — так нельзя.
— Боишься?
— Сбрендил?
— Ты своего отца чтишь? — спросил сурово Рогожин. — А когда по всему городу объявят: мол, видали, отцы их против власти шли, а эти дом зажгли, казенное имущество ограбили! Хорошо это будет?
— Мы с пустыми руками уйдем.
— А чем докажешь, когда все погорит?
— Больше я здесь тухнуть не согласный.
— Верно! Тикать надо.
— Поедим как следует и айда! — радостно предложил Стрепухов.
— Может, кому чего-нибудь прихватить дозволите, на первое время разжиться, — жалобно попросил Чумичка.
— Разбирай завал у дверей, хватит.
Рогожин подошел к печке, пошарил в ней кочергой.
— Пока артельно не решим, — спокойно сказал он, — никто вниз не сунется. — И он встал у дверей; потом, оглянувшись через плечо на Тиму, сидящего на дровах и закутавшегося с головой в одеяло, спросил тихо: — А ты, Сапожков, хочешь домой?
— Хочу, — печально сказал Тима.
— А дом у тебя есть?
— Не знаю.
— Не знаешь, а хочешь, как же так?
— У меня в городе знакомые есть.
— Приютят?
— Не знаю.
— Вот и все не знают, куда деваться.
— Так что же, на поклон к воспитателям идти? Ты в какую сторону гнешь, Володька? — гневно воскликнул Тумба.
— Если б лето было, я бы разговора не поднимал, — осадил его Рогожин. Намерзнутся, скитавшись, а потом поодиночке обратно, вот чего будет.
— А если своей артелью где-нибудь до весны продержаться? — спросил Гололобов.
— Вот я об этом и думаю, — сказал Рогожин. — Может, на Косначевку податься, там ребята на сортировке угля работают.
— Далеко не дойдем по зимней дороге, замерзнем.
— Заберем из вещевой кладовки одежу. Если побольше натянуть на себя и харчей прихватить, дотопаем.
— Правильно, Володька.
— А кто не хочет, тот сам по себе.
— Копапку для жилья сделаем, там все в копанках живут.
— А если спросят, откуда мы?
— Скажем, по назначению присланы. Мол, часть в экономию, а часть сюда.
— А они город запросят.
— А чего пм запрашивать? От дармовых рабочих кто отказывается?
— А если там бастуют?
— А тут мы припремся.
— Тогда вот: пусть завтра с утра Тумба по городу походит, может, выведает чего. Вернется — решим.
— Лучше ты, Володька, ступай, ты головастее.
— Мне нельзя, я с вамп.
Но когда утром откидали от дверей дрова, оказалось, что дверь снаружи заперта на засов. Кинулись в слесарную за инструментом — весь инструмент воспитатели увезли. Пробовали выбить в окне решетку поленьями, но решетки были крепко вмурованы в толстые каменные стены.
Вылезли через чердак на крышу. Рогожин попробовал спуститься вниз по водосточному желобу, но проржавленная труба сломалась, и его с трудом втащили обратно.
Подавленные, растерянные, ребята бродили по пустым помещениям приюта.
— Ладно, — сказал Рогожин. — Видно, без пожара нам не обойтись. Придется подпалить дверь, а подгоревшие доски отобьем поленьями. Но жечь буду я с Тумбой, чтобы аккуратно получилось, без большого пожара.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Рогожин и Тумба сложили у порога кучкой щепки и зажгли их. Все ребята стояли на лестнице и смотрели, как разгорается этот костерчик. Вдруг, когда пламя стало лизать дверные доски, кто-то со двора забарабанил по двери и крикнул:
— Эй, открывай!
Это было так неожиданно, так весело и по-свойскп приказано, что Рогожин и Тумба стали затаптывать горящие щепки. Но потом, засомневавшись, начали быстро заваливать выход дровами, и все в страхе помогали им. Поленья гулко бухали о двери. И что там во дворе кричали, не было слышно.
Забив снова весь коридор дровами, ребята кинулись вверх и прильнули к окнам. Но из окон не было видно, кто стоит внизу.
Но вот от стены дома отошел невидимый до этого человек. Остановился посреди двора и, приложив сложенные ладони ко рту, крикнул:
— Вы что, гольтепа, ошалели взаперти, что ли? Открой, говорят.
На голове человека была папаха из всклокоченного волчьего меха. На плече висела винтовка, а из рваного под мышками полушубка вылезала клочьями овчина.
Потом к нему подошел другой человек — квадратный, плечистый, в черном бушлате, перепоясанном солдатским ремнем, а на ремне, как малепькпй окорок, коричневая кобура пистолета. Этот человек также поднял голову к зарешеченным окнам и гулким басом спросил сердито:
— Вам еще кланяться нужно, что ли?
— Вы кто будете? — крикнул Рогожин.
— Ревком! — мощным голосом произнес человек.
— Попался, не подловишь! — ехидно завопил Гололобов, — Кто оттуда, тот на всю улицу орать об этом не будет.
— А почему? — раскатисто спросил человек. — Почему нам не орать, когда мы теперь власть? И можем вам ухи еще оттрепать за сопротивление революционной власти.
— Поори, поори шибче! — крикнул Тумба. — Услышит кто, похлебаешь в тюрьме баланды.
— Вы, может, прятаться к нам прибежали? — озабоченно спросил Рогожин.
— Ну, пусть прятаться, — согласился человек.
— Тогда так и говори! — крикнул обрадоваыно Тумба. — Только снаружи запор отбейте, мы вас к себе пустим, пожалуйста.
— Отбили, — сказал человек.
Ребята, толкаясь, сбежали вниз и быстро разбросали дрова. Но Тумба все-таки предупредил:
— По кругляку возьмите на всякий случай, если обман, их двое, справимся.
Дверь открылась, и Тима сразу узнал: квадратный — ото Капелюхин, а в рваном под мышками полушубке — пимокат Якушкин. Тима радостно закричал:
— Ребята, я их знаю! Они настоящие!
Капелюхин, нахмурившись, оглядел Тиму, потом сказал, сощурив глаза:
— Ведь Сапожков, а?
— Где мама, вы знаете?
— Вот видали его? — насмешливо спросил Капелюхин. — Сразу — где мама, а еще герой… Варвара Николаевна терзалась, терзалась да в нарушение приказа комитета стала бегать по городу как оглашенная, сынка искать. Ну, контрразведка ее и прихватила.
— Она в тюрьме?
— Сейчас в тюрьме одни мыши остались, — гордо заявил Капелюхин. — Всех освободили в один момент.
Представим тебя мамаше, не беспокойся.
Расхаживая по приюту, Капелюхин крутил головой и говорил укоризненно:
— Ну и запакостили вы, ребята, помещение, ай-яй-яй.
Старший-то у вас был?
— Я, — сказал Рогожин и смущенно потупил глаза.
— Что ж ты революционной дисциплины внушить им не мог! Куда ни ступи кожура картошки. Сахар на полу рассыпан. Казенные матрацы пожгли. Стекла на сколько рублей поколотили. Разве так неаккуратно бунтовать следует?
— Мы это не от озорства, — тихо сказал Рогожин.
— Ну там с чего, после расскажете, а сейчас давай сядем и подумаем, куда вас девать теперь. На сем месте оставлять нельзя — скотный двор.
— Дяденька, а вы нас отпустить насовсем можете? — кротко спросил Сухов.
— Это куда же?
— А так, кто куда.
Капелюхпн задумался, потом заявил решительно:
— Нет, не пойдет. Надо вас к новой жизни пристроить основательно.
— Значит, в барак сгоните?
— Зачем в барак, нужно помещение хорошее приглядеть. Что же, мы такие бедные, что и буржуев у нас нет?
Может, мачухипский флигелек присмотрим или Пичугина особняк — тоже ничего.
— Да вас дворник Леонтьев ка-ак шуганет! Он револьвера не испугается.
— Дворник — это, конечно, начальство сейчас большое, но мы его уговорим, дворника. Посулим чего-нибудь.
— Зачем вы над нами смеетесь? — обиженно спросил Иоська.
— Я, мальчик, по смеюсь, а радуюсь, — строго сказал Капелюхин. Радуюсь, что революция столько хороших Дел сразу сотворить очень просто может. В городе знаете кто? Полная власть пролетариата — рабочих и крестьян.
Мы, конечно, задержались маленечко после Питера и Москвы, но ничего: к чему шли, к тому пришли.
— Бы как про нас узнали?
— Мальчонка в ревком пришел. Огузков его фамилия.
— Это не фамилия, а прозвище — Огузок.
— Ну, это все равно, как его там зовут, только он всех за полы хватал. Сразу толком ничего объяснить не мог. А как поняли, ну и пришли.
— Это вы ночью стреляли?
— И мы, и в нас. Обоюдно, как водится. Значит, так, ребята. Давайте от себя тройку. У нас теперь, как чего, сразу тройку. Мы по городу походим, помещение подходящее подыщем, а остальным все здесь прибрать, чтобы полный порядок был. К вечеру переселим.
— А нельзя, чтобы вместо наших живодеров вы воспитателями остались? Будьте добры, дяденька. А мы все вас, как солдаты, будем слушать, взволнованно попросил Чумичка. — Верно, ребята?
— Спасибо за доверие, — сказал Капелюхпн, скручивая задрожавшими от волнения пальцами цигарку. — Только в воспитатели я не гожусь. Мы вам кого необразованнее сыщем.
— Не надо нам образованного, вы идите.
— Вы что же, дураками расти хотите? — сердито спросил Капелюхпн. Революции обученные люди требуются. И чтобы такие слова глупые вам забыть. Понятно?
Ну, кто у вас тройка, давай пошли.
— У нас комитет.
— Ну, давай сюда комитет, раз вы такие уж организованные.
К Капелюхипу подошли Рогожин, Тумба и Стась. Капелюхин торжественно пожал каждому мальчику руку и отрекомендовался:
— Капелюхин с ревкома, — подумав, добавил: — Бывший механик с затона. Ну, пошли!
И когда уже подошли к дверям, Тима отчаянно крикнул:
— А как же я?
— А ты что, комитет? — прикрикнул на него Тумба.
— Обожди. Так нельзя. Давай обсудим парня, — сказал Капелюхин и, обращаясь ко всем ребятам, заявил: — Вот об этом пареньке мать очень страдает. Не знает она, куда он подевался. Конечно, до вечера он здесь может побыть, не скиснет, да мать его жалко. Но вы сами решайте. А я тут ни при чем.
— Монетой метнуть, да?
— Эх вы, отставшие! Давайте на голосование: кто согласен отпустить, кверху руки. Так… А кто теперь против? Ну, четверо против остальных. Называется, при подавляющем большинстве. Значит, пусть идет.
— А двери нам после вас снова дровами завалить?
— Нет надобности. Только вы полы помойте, реоята.
— А где воды взять?
— Река под носом.
— Можно и на реку ходить?
— Ну, я вижу, и бестолковые вы! — рассердился Капелюхин. — Придется с вами после митинг проводить, чтобы все права растолковать.
Когда вышли во двор, из приюта раздалось запоздалое «ура». Якушкин спросил опасливо:
— Может, они с радости какую шкоду учинят?
— Нет, — сказал Капелюхин, — с радости люди глупостей не допускают. С горя, да, бывает.
Снегопад кончился. Сухой, лучистый блеск исходил от рыхлого, словно вспененного, снежного покрова. Уминаясь под ногами, снег хрящевато хрустел. Кротко светило блеклое голубое небо. Засыпанный снегом город выглядел чистеньким, опрятным, тихим. На перекрестках у костров грелись люди с винтовками за плечами, и многие из них уважительно здоровались с Капелюхиным. Возле сомовской бани стояла очередь солдат. Капелюхин подошел к ним прикурить и осведомился:
— Вы что же, ребята, в Торговую не пошли?
Молоденький веснушчатый солдат сказал конфузливо:
— Там сейчас Красная гвардия моется.
— А вы кто?
— Из второго замороченного батальона, который не сразу к своим примкнул, — бодро ответил солдатик.
— Ну, тогда правильно, — согласился Капелюхин.
Переходя по хлипким доскам, перекинутым через дымящуюся помоями канаву, Капелюхин пробормотал укоризненно:
— Заразу посреди города какую развели! Нужно в Совете сказать, чтобы досок отпустили и гвоздей. А жителям присоветовать забить канаву досками, — и весело спросил Рогожина: — Слыхал, чего я удумал? Правильно?
Подошли к дому Мачухина. Но Капелюхин вдруг усомнился:
— Без мандата, ребята, нельзя. Вроде самоуправство.
Придется в Совет топать.
Совет пояещалея теперь в здании городской управы.
Какой-то — лысый человек в телячьей куртке отстукал с трудом, одним пальцем, Капелюхину бумажку. Протянув ее, сказал:
— Бери. Но только она недействительная.
— Это почему же?
— Печати нет.
— У кого же печать?
— Ни у кого. Изаксон еще делает.
— А где Осип Давыдович?
— В типографии.
— Может, без печати сойдет?
— Нельзя. И номер исходящий надо. Сорок шесть будет. После сам проставишь.
— Видал? — довольно подмигнул Рогожину Капелюхин. — На все номер кладут, чтобы беспорядка никакого не было. И печать требуется. А я еще револьвер со вчерашней пальбы не чистил. Вот как крепко сразу за свою власть взялись.
В подвальном этаже бывшей редакции "Северной жизни", склонившись над верстачком, что-то царапал тонким шильцем Изаксон.
— Осип Давыдович, давай печатку, — крикнул еще издали Капелюхин.
— Вам как еще прикажете, прямо-таки с собой в бумажку завернуть? — не подымая головы, иронически спросил Изаксон. Потом закричал возмущенно: Печать с революционным гербом могу выдать только председателю Совета товарищу Рыжикову!
— Осип, — униженно попросил Капелюхин. — Ты только на нее дыхни и сюда вот пришлепни. Я ее даже в руки брать не буду, если нельзя. Гляди, ребята ждут.
Им помещение для жизни предоставить надо.
Изаксон озабоченно поправил на носу очки в железной оправе н, склонив по-петушиному голову, посмотрел в ту сторону, куда показывал рукой Капелюхин.
— Тима! — внезапно жалобно воскликнул Изаксон. — Мой мальчик! — и вдруг, отталкивая от себя нечто невидимое, с горечью произнес: — Нет, нет, не подходи ко мне, жестокий человек. Забыть меня, старика, когда я столько искал тебя…
— Я не забыл, — взволнованно сказал Тима. — Меня в приют посадили. А где мама?
— Твоя мама придет сюда только вечером. Опа сейчас спдит на телеграфе и принимает из самого Петрограда декреты Совета Народных Комиссаров. И если б даже произошло землетрясение, она не смеет отлучиться оттуда даже на пять минут. На проводе у нее товарищ БопчБруевич. А утром, ты знаешь, что было утром? Утром товарищ Ленин уже знал не только про наш город, но и про всю — губернию.
— А где папа?
— В тюрьме.
— Так почему вы его не освободите оттуда? — в отчаянии закричал Тима.
— Я извиняюсь! Неточно сказал: он временный помощник начальника городской тюрьмы, только и всего.
Твой папа часто попадал в тюрьму, у пего есть опыт, вот его и назначили. Только и всего.
— Тогда я пойду к папе.
— Он пойдет к папе! — пожал плечами Изаксон. — Теперешнее тюремное начальство должно само добывать заключенных. Он сейчас воюет с остатками офицерского отряда. Офицеры засели в мужском монастыре. Там же здоровые кирпичные стены!
— Так что же мне делать?
— А почему ты не спрашиваешь про Яна?
— Ну, я хочу тогда к Яну.
— Он хочет к товарищу Яну — военному комиссару города! А у того сейчас только и делов, чтобы поить тебя рыбьим жиром и учить гимнастическим упражнениям.
Нельзя к Яну: ему некогда.
— Осип Давыдыч, дай печать, — нетерпеливо сказал Капелюхин.
— О печати не может быть и речи.
— Тогда я пойду так. — И Капелюхин, дернув сердито плечом, приказал: Пошли, ребята.
Тима остался. Но когда уже захлопнулась стеклянная дверь типографии, он не выдержал и сказал мечтательно улыбающемуся Изаксону:
— Я вечером приду. Скажите маме — я целый, — и бросился догонять Капелюхпна.
Сам Мачухнн открыл им дверь. Поверх нижнего белья на нем была огромная мохнатая шуба, ноги засунуты в фетровые ботики с расстегнутыми застежками. Нижняя мокрая губа расслабленно свисала, а глаза были сивые, мутные.
— Пожаловали, — произнес он хрипло, еле двигая языком. — Входите, погладив всклокоченную бороду лиловой опухшей ладонью, торжествующе сообщил: — А я душу вином гашу. Значит, грабить пришли? Будьте любезны. Вот мой чертог, обитель, так сказать. Это трапезная. А тут, вы хоть выражение морды смените, молельня.
Почивальня. Двухспальная — карельская береза. А я на ей, как сиротка, второй десяток лет один. Преставилась супруга. — Смахнув с бороды слезу, открыл дверь в следующую комнату, глухо сказал: — А ото, думал, помру, городу сдам, на просвещение поколений. Все, что о Сибири написано, собрал. Каждый переплет — полтинник. На растопку товарищи, конечно, пустят. В прах из трубы развеют. Глобус на крыше кирпичами расколотят. — Тяжело опустившись в кресло, застряв в нем толстыми бабьими боками, он вдруг жалобно попросил: — Пододвиньте кто графинчик, а то под сердцем засосало. — Выпив из старинного, радужного стекла, стаканчика, спросил: — Выходит, ваша взяла. Тэ-кс… Значит, имущество брать будете?
— Гражданин, — с достоинством заявил Капелюхин. — Я к вам с мандатом. Вот.
Мачухин держал между пухлых пальцев бумажку и глядел на нее бессмысленными глазами.
Капелюхин деликатно пояснил:
— Мандат. Законно машинкой отпечатан. Но пока не действует — поскольку без печати.
— Антихристовой? — спросил Мачухин.
— Давайте без выражений, — сурово предупредил Капелюхин. — Значит, мы пока с предварительным осмотром к вам.
— Дверь как, запирать или нараспашку оставить? — вяло спросил Мачухин, с трудом волоча ноги. — Мне теперь все едино. Бери, хватай! Конец свету наступил, крушение!
— Быстро вы на корню подгнили, гражданин Мачухин.
— Горе свалило, горе, — сказал Мачухип. — Стала на дыбки Россия, — и, хитро подмигивая заплывшим воспаленным глазом, опросил: — Ты думаешь, я из тех, кто ныл, что хам грядет. Не-ет. Я народ знаю. Мы его круто мяли, а он нас за то еще шибче сомнет. Потому горе в вине топлю, что все понимаю и чую себя, как муха осенняя, но неохота за открытую злобу на старости лет в вашем остроге доживать. Вот какой я неглупый! Потому покорно говорю: берите, нате. Вот ключи все на стол выложил.
Мачухпнские апартаменты не понравились Капелюхину: комнат много, а все вроде кладовок — темные, тесные.
Решил: нужно поискать помещение попросторнее.
Иначе было у Пичугина. Он вышел навстречу в косоворотке, в болотных сапогах. Держа руку в кармане, спросил сразу:
— Что, с обыском? Нет? Зачем пожаловали? Помещение? Ваш мандат? — И, возвращая мандат, сказал с торжествующей ухмылкой: — Липа! Ни печати, ни подписи! — Вытащив из кармана руку с револьвером, нацелив на живот Капелюхина, предупредил: — Принимаю вас как грабителей, буду стрелять и могу без предупреждения.
Сзади Пичугина появился поджарый человек с пробором посредине головы, в такой же, как на Пичугине, сатиновой косоворотке, но в офицерских галифе и армепских сапогах. Он держал руку за спиной.
— Ребята, — сказал озабоченно Капелюхин. — Выйдите-ка отсюда на улицу. Я тут по секрету побеседую. — И, видя, что мальчики колеблются, прикрикнул: — Ну, кому сказано?
Вышли на улицу, как велел Капелюхин. Прошло несколько томительных минут. Рогожин подошел к дверп и стал дергать ее; дверь оказалась запертой изнутри. Он начал колотить дверь ногами, никто не открывал.
— Бежим, — сказал Тумба, — до рабочих и солдат.
Они же теперь на всех перекрестках стоят.
Действительно, мальчики скоро наткнулись на красногвардейский патруль. Красногвардейцы выломали замок двери и ворвались в пичупшскпн дом. В коридоре валялся с прижатыми к животу руками человек в офпперских галифе, а в огромной столовой среди опрокинутой мебели они нашли Капелюхпна, лежащего на Пичупше.
Лица обоих были в крови.
Подымаясь, Капелюхин сказал со вздохом облегчения:
— Здоровый, черт. Слышу: стучат, а слезть с него не могу. Я его держу, а он меня. Крепкий. Если б я из-под его ног половичок не дернул вовремя, он бы мне сразу башку прострелил, а так споткнулся и промазал. По самому черепу пуля скользнула. Сначала, как поленом, огрела. Если б не моя ловкость, лежать бы мне теперь вверх брюхом.
Пичугина держали за руки. Но потом отпустили. Тяжело дыша, он сел на стул и, положив ногу на ногу, нагло улыбаясь, сказал красногвардейцам:
— Благодарю, товарищи! Вы спасли мне жизнь, — и, указывая пальцем на Капелюхина, заявил: — Он пришел меня грабить, я, конечно, был вынужден защищаться.
— А это кто? — спросил красногвардеец, наклоняясь лад человеком в офицерских галифе.
Пичугин пожал плечами.
— Возможно, из их шайки. Я слишком взволнован.
Прошу меня сейчас оставить в покое.
— А вот дойдете до комиссара города, по дороге остынете, успокоитесь, сказал вежливо старший из краспогвардейцев и ехидно попросил: — А который тут из трех ваш пистолетик? Будьте любезны, покажите пальчиком. — Потом он приказал одному из красногвардейцев: — Козлов, поищи у покойника документики.
Ян Витол сидел за большим столом. Его лоб и шея были забинтованы, и он не мог повернуть головы. Пристально глядя на Пичугина маленькими, светлыми, пронзительными глазами, держа в руках документы человека в офицерских галифе, он спросил усталым голосом:
— Значит, помощника начальника контрразведки укрывали?
— Не укрывал, а принял у себя в доме, — спокойно и с достоинством сказал Пичугин.
— Допустим. Значит, это он сдал вам на хранение ящик лчмонок?
— Я не знал, что в ящике гранаты.
— А вот эти письма, адресованные иностранному подданному Дэвиссону, вашей рукой написаны?
— Они носят чисто коммерческий характер. Это мой компаньон по приискам и некоторой части рудников, а также лесных владений.
— Попятно. Но вот списочек тут приложен членов ревкома…
— Это частная информация.
— Была, — сурово сказал Вптол, вставая. — А теперь мы рассматриваем это как передачу шпионских сведений о нашей державе иностранной державе и будем вас судить как шпиона.
— Позвольте, о какой державе может идш речь? Ну, пришла к власти вместо временной коалицпп другая партия. Это же еще не государство. Любой юрист опровергнет такое обвинение.
— Вас будет судить народный трибунал Российское Социалистической Республики. — И, не оборачиваясь, Яи приказал громко: — Товарищ Сапожков, препроводите арестованного!
Из соседней комнаты вышел папа Тимы, близоруко вглядываясь в лица людей, спросил озабоченно:
— Простите! Кто арестованный?
— Папа, — закричал Тима, — папочка! — и бросился на шею отцу.
Но отец, растерянно бормоча, не решался обнять сына, только гладил его лицо дрожащими пальцами:
— Тима, голубчик, это такое счастье, что ты нашелся!
Но, понимаешь, сейчас ужасно неудобно. Ты извини, но я занят, так сказать…
— Мальчик, — грозно сказал Витол, — отойди в сторону. — Распишитесь в получении арестованного, — приказал он отцу, — и выполняйте! Все остальное потом.
Обратившись к Капелюхину, строго спросил:
— А вы чье поручение выполняли, явившись к Пичугину?
Молча кивая головой, Витол терпеливо слушал сбивчивый и взволнованный рассказ Капелюхнпа. Потом спросил:
— Так вы уверены, что это помещение вам подходит?
— Да вроде да, — смущенно сказал Капелюхии. — По обсмотрел все внимательно. Но когда бегал я за ним, — видал, помещение обширное. А когда под нпм лежал, заметил, потолки высокие, атмосферы много.
— Значит, вы это помещение именем Совета рабочих и крестьянских депутатов предлагаете конфисковать для сиротского дома, я вас так понял? медленно и значительно выговаривая каждое слово, спросил торжественно Витол.
— Именно так, — согласился Капелюхин. — Только вы, товарищ Витол, печатку мне на мандат поставьте, если имеете, конечно, чтобы я по закону все мог обернуть.
— Печать у меня есть, и очень красивая, — похвастался Витол. — Мне ее уже давно преподнес Осип Давыдович: он всегда твердо верил в то, что у нас будет военнореволюционная комендатура.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |