Атаковать построившуюся в каре пехоту конным строем – это риск, бросаться на ощетинившуюся пиками живую крепость, не соблюдая никакого строя, – самоубийство. Робер подозревал, что, постройся талигойцы у подножия холма или горы, у казаронов хватило б глупости попереть на них галопом вниз по склону, впрочем, на равнине вышло немногим лучше – разве что ноги лошадям не переломали.
Эпинэ видел, как нападающие раз за разом отлетали от вросших в землю черно-белых четырехугольников, платя за каждую бессмысленную атаку десятками людских и, что особенно бесило Робера, лошадиных жизней. Талигойская пехота действовала безупречно – мушкетные залпы следовали один за другим и были слаженными и прицельными, первые ряды держали строй, не отступая ни на шаг, если кто и был ранен или убит, его место немедля занимал свежий боец. Сноровка и хладнокровие пехотинцев особенно впечатляли в сравнении с дурацкой яростью кавалеристов. Отброшенные конники налетали на опоздавших, и на подходе к талигойским позициям возникла очередная куча-мала. Адгемару это наконец надоело, и казар слегка пошевелил рукой:
– Сын сестры, помоги им!
Луллак рванулся к лестнице, но Лис его остановил:
– Не сам. Отправь гонцов с приказом. Две трети – в бой, треть – сюда. – Принц хотел что-то сказать, но передумал и исчез. Казар повернулся к Эпинэ и произнес на талиг:
– У меня создается впечатление, что будущее за пехотой и мушкетами, а не за кавалерией и мечами.
– Я согласен, но лишь отчасти. Нерегулярная кавалерия обречена, но…
– Да, нерегулярная кавалерия обречена, – подтвердил Адгемар, не отрывая взгляда от творящегося на поле безумия. Эпинэ был готов поклясться, что казар доволен происходящим, хотя радоваться было нечему. Кавалеристы гибли сотнями, не продвигаясь вперед ни на шаг, более того, образовавшийся перед талигойцами вал из лошадиных и человеческих тел гасил разбег, всадникам приходилось думать, куда послать коней, а пули продолжали собирать урожай.
Вернулся хмурый (как же, не пустили в бой!) Луллак. Приказ он исполнил, но красивое лицо молодого кагета было встревоженным. Адгемар милостиво улыбнулся племяннику.
– Полководец не должен сам браться за саблю, сын сестры. Его оружие – это его голова.
– Да простится мне моя дерзость, но атака пехоты со стороны лагеря была бы более уместна.
– Она будет, – улыбнулся казар, – возможно.
И тут Робер понял все. Главным врагом Адгемара был не Алва, а казароны, которые мешали ему делать то, что он считал нужным. Лис хотел быть королем, а не казаром, ему нужна была абсолютная власть, и он добывал ее на Дарамском поле.
До Алвы черед дойдет, но сначала Адгемар избавится от камней на ногах – от живых людей, которых он хладнокровно послал под чужие пули. Какими бы ни были эти казароны, они – кагеты, они пришли по призыву своего казара защищать свой дом, не зная, что их гонят на убой. Луллак это понимает, и ему это не нравится, но он молчит. Любопытно, если б Рокэ не взял Барсовых Врат, что бы сделал Адгемар с казаронами? Отравил, перерезал, отпустил по домам? Или устроил резню, переодев часть бириссцев в черно-белое, и бросился к гайифскому императору и Эсперадору с жалобой на нарушителей Золотого Договора?
– Мои! – Рука Луллака указала на всадников левого крыла, бывших от талигойцев всего в нескольких шагах. Каре зажимали с двух сторон, но тут произошло непредвиденное. Пехотинцы стремительно и четко перестроились, пропуская кагетов. Те, то ли не в силах сдержать взятый разгон, то ли опасаясь быть сбитыми теми, кто скачет следом, пронеслись живым коридором и влетели во всадников правого крыла, усугубив всеобщее столпотворение и не сразу поняв, в чем дело. Пехота за спинами конников Луллака немедленно сомкнула ряды, и те оказались отрезанными от лагеря.
Рокэ действовал наверняка – по обе стороны от проклятых каре тянулись полосы перекопанной земли и груды вянущих веток, вне всякого сомнения, прикрывавших волчьи ямы. На то, что обходной путь заказан, соображения командовавшего атакой казарона хватило. Он лихорадочно пытался перестроиться, но ему мешали свои же. Тем не менее люди Луллака кое-как развернулись, и тут им в бок врезалась очередная очумелая толпа – те, кто бросился грабить обоз. Судя по всему, незадачливые мародеры нарвались на теплую встречу. Бедолаги стегали коней так, словно за ними гнались закатные твари. Вперед они не смотрели и, разумеется, напрочь смешали с таким трудом восстановленный порядок.
То, что осталось от многотысячной кавалерии, бестолково топталось под талигойскими пулями, и в этот миг из рощи тремя потоками хлынула черно-белая конница.
Эпинэ не поверил своим глазам. Талигойцы гнали морисков прямо на ловушки – и… ничего не произошло. Мин и волчьих ям не было и в помине, Алва в очередной раз всех обманул! Свежие тысячи обрушились на ошалевших кагетцев, те шарахнулись на талигойские копья, отлетели от нерушимого пехотного строя и в очередной раз навалились на своих. Луллак громко выругался. Адгемар повернулся к племяннику и холодно заметил:
– Сын сестры, надеюсь, ты понял, где истинное место полководца?
Принц что-то выкрикнул, этих слов Эпинэ не знал, но на лице Лиса не дрогнул ни один мускул. Следующие слова казара расслышал только Луллак и стоящий поблизости Робер, забывший сообщить Лису о своих успехах в кагетском. Адгемар выразился кратко и точно, именно так говорили владыки древности, о которых Робер читал в юности.
– Сегодня сын моей сестры видит не конец кагетской кавалерии, а, – голос Адгемара налился торжественностью, – начало кагетской государственности. Следует не рыдать, но радоваться.
Ричард очнулся, только когда кто-то из адуанов схватил Сону под уздцы. Остатки кагетской кавалерии в третий раз улепетывали по своим же следам. Эмиль Савиньяк зло засмеялся и стряхнул с клинка кровь.
– Жизнь прекрасна, Дикон, – генерал вложил шпагу в ножны, – но мы несколько увлеклись. Надо найти Алву.
Это оказалось нетрудным, Рокэ был среди мушкетеров, лицо маршала покрывала гарь, но он был жив и здоров, как и Бонифаций с Шеманталем. Эмиль спешился, бросив поводья какому-то солдату, Дик последовал примеру генерала. Юноша опасался выволочки за непослушание, но на него никто не обратил внимания. Алва задумчиво разглядывал в зрительную трубу кагетский лагерь, Шеманталь с обожанием смотрел на Проэмперадора и поигрывал золотым кагетским амулетом, епископ сиял, как новенькая монетка, и рассказывал, как сребролюбцы набросились на «беззащитный» обоз, где их ждали волчьи ямы, мины, укрывшиеся в возах мушкетеры и прочие сюрпризы.
– Мысль начинить пустые бочки серой, мелким щебнем, козьим салом и порохом была воистину богоугодной, – вещал Бонифаций, – сердце мое радовалось, когда возгорались они и катились под ноги нечестивым. Видел я глупцов и еретиков, воткнувших в землю копья, дабы сдержать бег огненной бочки. Взлетели они на воздух, а с ними еще два десятка нечестивцев за грехи свои были ввергнуты из огня земного в Пламя Закатное.
– Аминь! – Алва опустил трубу и повернулся к Савиньяку. – Рад вас видеть, Эмиль.
– Монсеньор, – проникновенно произнес кавалерист, отдавая честь, – приказ выполнен. Не прошло и часа, как вся толпа удалилась с поля боя, теряя все, что можно и что нельзя.
– Не обольщайтесь, Эмиль. – Рокэ опустил трубу. Его лицо ничего не выражало, разве что глаза были еще ярче, чем обычно. – Мы разогнали тушканов, это так, но я почти уверен, что Адгемар этого и хотел.
– Хотел?! – Савиньяк явно ничего не понимал.
– Если НЕ хотел, значит, он полный профан в военном деле, но это не так. Лис весьма неплохо воевал и с Холтой, и с собственными мятежниками, он неплохо разбирается и в тактике, и в стратегии. Так ошибиться он не мог.
Два генерала и епископ смотрели на Алву, ничего не понимая, и Рокэ соблаговолил пояснить:
– Почему казар не попытался остановить давку и не удержал на цепи хотя бы резервы? Почему не бросил их в бой в нужный момент? Почему не ударил из лагеря в тыл нашей пехоте, ведь возможность была прямо-таки сказочная? Почему так распределил силы? И последнее почему. Почему вообще он собрал такую ораву?
– После Барсовых Врат… – начал Бонифаций.
– Барсовы Врата ни при чем, – отрезал Рокэ, – собирать ополчение Адгемар начал, когда получил ультиматум, а перевал мы взяли неделю назад. За это время разве что гонцов разошлешь.
– Когда вы так говорите, это и впрямь кажется странным.
– Вы, Эмиль, отменный генерал, но интриган, извините, никакой.
– Как и вы. – Савиньяк казался немного обиженным.
– Не скажите. Я не терплю политику, но я в ней разбираюсь. Адгемар – Лис, он не может не попытаться проглотить сразу и утку, и курицу. Уверяю вас, борцы за свободу Талигойи в Тронко и Олларии озаботились сообщить союзнику и единоверцу о нашей армии все, что знали сами. О своем численном перевесе Адгемар осведомлен, в конечной победе не сомневается, так почему б не сыграть двойную игру? Бедняге надоело быть первым среди многих, и он с нашей помощью избавился от лишних казаронов. Полдела сделано, остается выиграть сражение, только, – Первый маршал Талига поправил перевязь, – он его не выиграет.
Глава 5
Дарамское поле
[157]
План Адгемара был простым и надежным. Остаться в укрепленном лагере под прикрытием артиллерии, дождаться вражеской атаки, отбить ее и перейти в наступление. Лис предполагал, что решающее сражение произойдет завтра или послезавтра (талигойцам нужно отдохнуть после схватки с казаронской кавалерией), но спешить казару было некуда. Адгемар выразил неудовольствие, когда уцелевший казарон с выпученными безумными глазами и непроизносимым именем доложил о чудовищных потерях и исчезновении и гибели четырех с лишним сотен других казаронов, включая Туххупа вместе с сапогами, но Робер не сомневался – Лис был доволен. Казароны Кагеты были сломлены, а Адгемар стал самодержавным правителем, который может не оглядываться на разномастную наглую орду. По-своему он был прав, старые обычаи тянули Кагету назад, и все равно это было подлостью.
Золотой предосенний день только начался, по покрытому трупами полю бродили хромающие кони и оборванцы из резерва, на глазах становящиеся состоятельными людьми. Лишившиеся предводителей, рассеянные дружины частью стягивались к лагерю левого крыла, частью возвращались на исходные позиции, но в подавляющем большинстве уходили, если не сказать, разбегались. Их не удерживали – они были не нужны, в распоряжении казара оставалось около сотни пушек, шесть тысяч конницы и десять пехоты, у Рокэ людей было меньше раза в два, если не в три, а артиллерией Ворон и вовсе не располагал.
Адгемар, в последний раз оглядев поле, убрал зрительную трубу и медленно, с достоинством спустился с вышки. Свита казара следовала за ним по пятам. Роберу не хотелось лицемерить, и он отстал, оказавшись рядом с бириссцами. Мильжу он знал хорошо – они вместе отходили от Барсовых Врат к Дараме, но его сводного брата Варажу, командовавшего Багряной Стражей, видел всего несколько раз. «Барсы» не подозревали о замыслах Лиса и были угрюмы. Эпинэ не сомневался, что они успокоятся, только отомстив за взятие Врат и пережитый той ночью ужас. Их Робер понимал, а вот себя – нет. Адгемар играл свою игру, бириссцы мстили, гайифцы зарабатывали. Иноходец Эпинэ представлял своего принца и, как мог, помогал союзникам, но видеть, как стреляют в талигойцев, было тяжело.
Во время восстания все было иначе, та война была дуэлью, а здесь сошлись соотечественники и те, кто никогда не желал Талигойе ничего хорошего и пытался половить рыбу в мутной воде. И еще там, среди черно-белых мундиров, был Дикон, Ричард Окделл, сын Эгмонта, которого он не взял с собой. Мальчишка запросто мог погибнуть от случайной пули или удара сабли. Конечно, он оруженосец Ворона, но что-то не похоже, чтоб Алва держал его при себе, а хоть бы и так. Алва всегда лез в самое пекло, его считали заговоренным, но его лошадей и адъютантов то и дело убивали. Может, потому в Барсовом ущелье он и отослал парня в тыл. Интересно, за каким змеем Ворон взял сына убитого врага и почему Дикон присягнул убийце отца?
– Мильжа, – бириссец оглянулся, – я хочу просить тебя и твой род об услуге.
– Говори. – Лицо Мильжи осталось каменным, но Робера это не оттолкнуло. Он чувствовал в «барсе» друга, и они вместе отходили от Врат к Дараме, а совместное отступление связывает сильней, чем три победы.
– У предводителя, – Робер замялся, но слово «враг» так и не смог произнести, ладно, он еще плохо знает бири, – у их предводителя есть оруженосец, совсем мальчишка. Он – заложник, он – сын моего друга. Я прошу сохранить ему жизнь.
– Мы найдем его, – кивнул Мильжа, – и приведем к тебе. Ты – наш друг, сын твоего друга под нашей защитой. Как нам его узнать?
– Ему шестнадцать, он высокий, волосы не светлые, но и не черные, серые глаза, густые брови. Должен быть одет в черное и синее, как его хозяин.
– Этого довольно. Мы не убьем никого с такими приметами. Ты пойдешь с нами?
– Если разрешит казар. Я – его гость.
– Ты не только его гость, но и наш, – соизволил разжать губы Ваража. Робер знал от покойного Каллоха, как редко бириссцы принимают чужаков. Знали б они, что их гость прикончил «барса», чтоб спасти Дикона…
Что-то просвистело над головой, врезалось в стоящие неподалеку повозки и взорвалось. Одновременно грохнуло слева и справа. Робер обернулся. Вышка, с которой они недавно спустились, горела, горел в нескольких местах и окружавший лагерь частокол, из-за которого градом сыпались бомбы и ядра. Одно, шипя, упало чуть ли не у ног Робера, тот невольно отскочил, хотя и видел, что перед ним не граната и не бомба. Ядро немного покрутилось на месте и замерло. Оно было небольшим, такими бьют корабельные пушки верхних палуб. Боевой корабль на Дарамском поле?! Бред! Робер бросился к частоколу, вернее, к помосту, на котором были установлены орудия. Оттуда открывалась поразительная, но очень неприятная картина. У Алвы все-таки была передвижная артиллерия, и как же она не походила на то, что подразумевалось под этим словом!
Огромных пушек, которые с трудом волокут несколько пар быков или тяжеловозов, не было и в помине. По полю метались легкие, пароконные запряжки с небольшими орудиями и крепостными мортирками, между которыми сновали конные мушкетеры и повозки с боеприпасами и калильными жаровнями. Эпинэ ошеломленно наблюдал, как наискосок от их батареи остановилась тележка, из которой выскочило несколько людей. Их движения были точными и стремительными, как в танце или во время поединка. Артиллеристы сняли с повозки носилки с мортиркой, установили на земле, быстро навели на цель, заложили ядро, вставили запал. Орудьице дрогнуло, над Робером пронесся огненный змей и, словно приветствуя его, грянул гром – рванула бочка с порохом. Раздался крик Ламброса – гайифец требовал развернуть пушку. Обслуга и стоявшие рядом «барсы» налегли изо всех сил, тяжеленная махина медленно поворачивала жерло в сторону наглецов, но те подхватили свои носилки, забросили на тележку, вскочили в нее сами, возница вытянул коней хлыстом, сытая гнедая пара рванула с места. Можно было не торопиться!
Лагерные пушки стреляли честно, но их усилия напоминали охоту за комарами с кувалдой. Талигойские возницы сводили усилия артиллеристов на нет. Запряжки носились по полю немыслимыми зигзагами, приближались, отступали, менялись местами. Ядра, бомбы и зажигательные снаряды сыпались градом, и противопоставить этому было нечего. Лагерь стремительно превращался в небольшую копию ада – пожар вспыхивал за пожаром, рвались бочки и лагунки с порохом, кричали обожженные лошади и люди. Частокол и ров прикрывали от кавалерии и пехоты, но не от обстрела, впрочем, в частоколе зияли внушительные дыры, а справа от Робера он и вовсе был охвачен огнем.
Ламброс и его люди пытались отстреливаться, но к артиллерийской дуэли со столь стремительным противником они явно готовы не были. Робер, как мог, помогал ворочать орудия, но пока все усилия пропадали впустую.
– Что здесь происходит? – Вынырнувший из огненной круговерти Адгемар почти кричал, но оглушенный Робер с трудом разбирал, что тот говорит, хотя Лис по случаю обстрела вспомнил талиг. – У вас сотня пушек, остановите этих мерзавцев!
– Мы делаем все, что возможно в данных условиях, – гайифец, несмотря на бушевавший вокруг ад, оставался подтянутым и спокойным, – но мы ничего не можем противопоставить тактике, избранной противником. Огонь из лагеря малоэффективен. Наши пушки стоят на одном месте и не могут успешно расстреливать движущиеся цели, талигойская пехота и кавалерия слишком далеко, а у противника первоклассные артиллеристы.
– Это не ответ. Вам платят…
– Нам платят, а мы стреляем, – артиллерист был невозмутим, – но сражение проиграно. Тот, кто командует вражеской армией, опередил наше время на сто лет, если не более. Я не сомневаюсь, на его находках будет построена военная наука будущего.
– Да гори он Закатным Пламенем! – взорвался стоящий за плечом дяди Луллак.
– Сгорим мы, – медленно сказал Белый Лис, переходя с талига на кагет, – если ничего не предпримем. Гарижа! – высокий бириссец в багряном, подбитом барсовой шкурой плаще вскинул голову. – Выводи конницу. Уничтожь их запряжки и пушкарей и возвращайся.
Рокэ сам отмерил шуфлой[158] нужное количество пороха, навел пушку и поднес фитиль. Орудие ответило радостным лаем, ядро врезалось в пылающий тын, горящие колья повалились, образовалась изрядная дыра, Алва засмеялся и похлопал пушку по блестящему боку, словно лошадь. Ричард с восхищением наблюдал за манипуляциями своего эра. Утром юноша был готов поклясться, что самое прекрасное в мире – это кавалерийская атака, но артиллерийский бой оказался не хуже. Они с маршалом и тремя сотнями конных мушкетеров носились между запряжками, указывая новые цели. Рокэ то и дело сам наводил пушки, в лагере раздавался взрыв или что-то рушилось, а Проэмперадор вскакивал на Моро и мчался к другой запряжке. Это было страшно и… восхитительно. Ричарду ужасно хотелось выстрелить самому, но он, во-первых, не умел, а во-вторых, просить было унизительно.
– Юноша! – Лицо Алвы было черным от пороховой копоти, и он, как никогда, заслуживал свое прозвище.
– Да, эр.
– У вас нет желания устроить небольшой фейерверк?
– Да, – подался вперед Дик, – но… Как эр прикажет.
– Эр приказывает слезть с лошади и стрелять. Мне надоела эта штука. – Рокэ кивком головы указал на возвышающийся над лагерем шест, верх которого украшал сверкающий позолотой шар, окруженный ворохом струящихся лент, создававших подобие то ли львиной гривы, то ли морского анемона.
Дик кивнул и спрыгнул с Соны возле остановившейся запряжки. Рокэ тоже спешился. Юноша нерешительно взялся за шуфлу, но эр ничего не сказал, только стал сзади. Как ни странно, это не смущало и не раздражало. Ричард набрал порох и всыпал в глотку орудия.
– Подбавь еще с четверть, – подсказал Алва. Над ними просвистело ядро, но Ворон не повел и бровью. Дику стало неуютно, и он торопливо подсыпал пороха.
– Не спеши… Бери пыж… Забивай туже… Хорошо. Теперь ядро. – Короткие реплики Алвы живо напомнили их фехтовальные штудии, и Ричард отчего-то успокоился, хотя кагетские ядра продолжали рассекать воздух. Рокэ, слегка прищурившись, глянул на окруженный шевелящимися лентами шар.
– Наводи. Спокойно… Влево… Еще влево… Теперь вправо… Хорош!
Алва слегка коснулся пушки (если прицел и сдвинулся, то не больше, чем на пару волосков) и неожиданно взъерошил Дику волосы.
– Давай!
Ричард схватился за фитиль, вспыхнула затравка, пушка дернулась, словно собираясь прыгнуть, да она на своем лафете и напоминала сидящую лягушку. Из жерла вырвалась струя огня.
– А теперь – смотри, – крикнул Рокэ, – да не на пушку, а вперед!
Юноша честно уставился на сияющий шар. Ждать пришлось недолго – знак, знаменующий присутствие казара, разлетелся вдребезги. Дик в припадке восторга повернулся к Рокэ, тот засмеялся и взлетел в седло.
– Браво, Дикон. Первый выстрел и такая цель! Это… – Алва осекся на полуслове, лицо его стало жестким. – Не выдержали… Ну и славно! Отходим!
Ричард не сразу понял, в чем дело, а поняв, почувствовал, как по хребту пробежал холодок – на них летела вражеская конница, и это было страшно. Одно дело с поднятым клинком преследовать отступающего врага, и совсем другое – видеть, как на тебя движется лавина всадников. Юноша повернулся к эру, Рокэ был спокоен, и улыбки в его глазах больше не было. Человек исчез, остался Первый маршал Талига. Гарцевавший рядом с Алвой мушкетер, повинуясь приказу, высоко поднял на копье тут же подхваченный ветром синий шарф. Возницы хлестнули коней, упряжки полетели к ощетинившейся сталью пехоте, но Рокэ и его всадники остались. Осталось и несколько запряжек, развернувшихся в сторону каре. Дик сдерживал Сону, сердце юноши бешено колотилось, он переводил взгляд с врагов на эра и обратно. Ворон, не отрывая взгляда от приближавшихся бириссцев, медленно поднял шпагу, а затем резко опустил. Свистнул рассекаемый клинком воздух, грянул залп, первые ряды конницы смешались, всадники перелетали через головы упавших коней, упавших сминали копыта несущихся сзади.
– Чего стоишь?! – Алва был уже рядом с Диком. – За мной!
Сона оказалась понятливей хозяина, бросившись за Моро. Ричард видел, как игрушечные солдатики в черном и белом вырастали на глазах. Сона рвалась изо всех сил, она даже обогнала Моро, Рокэ скакал рядом, отставая на полкорпуса. Сверкнули пики. Пехотинцы расступились, всадники и запряжки влетели внутрь каре. Рокэ спрыгнул с коня, Дик ринулся за своим эром, который, весело улыбаясь, неторопливо пошел сквозь ряды своих солдат.
– Спокойно! Они разобьют о нас лоб… Рогатки вперед! Стрелять только по команде… Конница – это ерунда… Сейчас перезарядят пушки картечью… Стрелять только по команде… Только по команде.
Дик шел рядом с Рокэ, стараясь держаться поближе к украшенному черно-белой перевязью плечу. Это было чудом, но это было! Там, где проходил Рокэ, у людей поднимались головы, а в глазах зажигался огонь. Солдаты не просто не боялись, они верили в победу и хотели боя. Маршала словно бы окружал ореол силы и уверенности, передававшихся другим, и Дик ощущал себя частью этой силы. Кагетская, вернее бирисская, кавалерия была совсем близко, мимо юноши и его эра побежали люди с рогатками – странными сооружениями из остро отточенных кольев, сотворенными во время двухмесячного сидения в горном лагере. Дик с трудом понимал, зачем их тащили с собой, а маршал, оказывается, предусмотрел и это. Странно, утром рогатки в ход не пускали, обошлись мушкетами и гайифскими алебардами[159].
Всадники были уже рядом. Ричард видел опененные лошадиные морды, сверкающие на солнце клинки. Бириссцы совсем не походили на разношерстную толпу, выскочившую утром к роще. Те были смешными, эти страшными. Юноша покосился на Проэмперадора. Рокэ подмигнул оруженосцу и поднял шпагу. Когда он ее опустит, раздастся залп.
Бириссцы бессильно бились о талигойские каре, их расстреливали и насаживали на пики; а Роберу казалось, что его самого убили сотни раз. Ничего б этого не было, если б Лис не взял гоганские деньги, не понадеялся на численное превосходство, не позволил Рокэ смолоть в муку казаронскую конницу и повернуться лицом к новому врагу.
Рокэ… Эпинэ в последний раз видел Проэмперадора Варасты за год до восстания. Тогда это был ироничный красавец, любитель оружия и лошадей, ни к чему и ни к кому не относящийся серьезно. В то время Робер не испытывал к Алве никакой ненависти, хоть и понимал, что во имя дела Талигойи его нужно убить. Не получилось, и Рокэ Алва стал проклятием Людей Чести, но вот стал ли он проклятием Талигойи? Эгмонт был честен, поднимая восстание, они с Альдо – нет, а расплачиваются за это другие – варастийцы, кагеты, бириссцы.
…Конница бросалась на живые крепости, потом вновь заговорили талигойские пушки, на сей раз они били картечью, и бириссцы дрогнули и повернули коней. В отличие от несчастных казаронов «барсы» отступали, соблюдая строй, не калеча и не давя друг друга. Имей они дело лишь с пехотой, все было б в порядке, но Рокэ бросил в бой кавалерию. Черно-белые врубились в багряных, их было меньше, но багряные были измотаны и – Робер это понял совершенно отчетливо – не верили в победу. И все равно Гарижа делал возможное и невозможное: бириссцы из последних сил навалились на врагов, но те и не подумали затеять рубку. Черно-белые отошли назад под прикрытие каре и артиллерии, и «барсы» попались. Кровавый танец возобновился.
– Мой казар, – Луллак искусал себе все губы, – я помогу им.
– Нет! – отрезал Адгемар. – Я не могу рисковать тобой, ты мой последний резерв. С пехотой должна спорить пехота.
– Мой казар, – Робер внезапно понял, что стоит рядом с Луллаком и говорит на кагет и как кагет, – позволь мне пойти с Мильжей.
Если Адгемар и удивился, то виду не подал.
– Иди, гость!
Эпинэ и сам видел, что атаковать сейчас нельзя. Конница во весь опор неслась под прикрытие лагерных пушек, а на спине у них висели черно-белые на полуморисках. Люди Мильжи едва успели перебросить через ров мостки. Простучали копыта. Преследователи отстали. Высокий бириссец, скрестив руки на груди, застыл перед казаром.
– Мы сделали все, что могли. Гарижа мертв. Мертвы многие.
– Хорошо, – наклонил голову Адгемар. Он боялся, но был слишком умен, чтобы позволить страху подчинить волю. – Выводите пехоту.
Десять тысяч человек двинулись пятью колоннами. Робер шагал рядом с Мильжей в четвертом ряду, над ним развевалось чужое знамя, в этот день ставшее для талигойца своим. Эпинэ не знал, что и кому он доказывал, но, оставшись в лагере, он утратил бы право называться даже не Человеком Чести, а просто человеком.
Вражеская конница отошла, Рокэ не желал класть своих людей, их у него и так было мало. Мало? Все познается в сравнении! Утром талигойская армия казалась маленькой, сейчас кагеты потеряли столько, что силы стали сопоставимыми.
Вражеских каре было четыре, и Мильжа принял решение – ударить по второму справа двумя колоннами. Это было правильно, неправильно было, что худощавый бириссец, ведший соседнюю колонну, поторопился и погиб чуть ли не первым. Его люди смешали строй, и все равно, был ли причиной этому страх, растерянность или ненависть.
О потере доложил воин с окровавленным плечом, и Робер бросился на помощь. Наверное, он забыл, что «барсы» считают людьми только «барсов». Наверное, «барсы» забыли, что он не «барс», а может, дело было в том, что растерянные люди готовы подчиниться любому приказу, отданному уверенным и спокойным голосом.
Эпинэ удалось восстановить порядок, и он со шпагой в руке повел бириссцев на талигойцев. Он знал, что такое каре, знал цену мушкетам, пикам и алебардам. Когда-то Робер Эпинэ носил черное и белое и стоял в таком же каре, а на них перли воины Хайнриха Жирного. Тогда все было правильно и понятно, сейчас… Сейчас Иноходец убивал своих и мог лишь молить Создателя, чтоб среди них не оказались ветераны торского похода. Где-то рядом был Ричард Окделл. Все-таки он был прав, не взяв парня с собой, – лучше умирать под своим знаменем, чем под чужим.
Эпинэ разрядил пистолет в талигойского мушкетера. В образовавшуюся брешь ринулся кто-то из «барсов» и тут же упал, но его сменил второй, третий, четвертый. Черно-белый строй дрогнул и подался. Эпинэ шел вперед, колол шпагой, выкрикивал приказы, путая слова и языки, но его понимали и его слушались. Им все-таки удалось опрокинуть это каре, но талигойцы не побежали, а двумя клиньями начали пробиваться к своим. Некоторым это удалось…
Закатные твари, только б Ричард был в другом месте. Мильжа держит слово, всегда держит, но кто узнает в этом аду темно-русого парня в черном и синем?! Кто здесь смотрит в чужие лица?!.
Они соединились с Мильжей у разбитой повозки с мортирой, но их маленькая победа оказалась единственной и последней. Втиснувшийся между талигойскими каре отряд попал под обстрел с двух сторон, а с третьей подоспела вражеская конница и запряжки с пушками. Картечный залп забрал сотни жизней, затем пошли в ход клинки: у Рокэ кавалерия, артиллерия и пехота были единым целым.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |