Второй вопрос — является ли психотерапия самостоятельной специальностью в культуре — не только теоретичен, но и практически насущен. В зависимости от ответа на этот вопрос практическая психотерапия будет развиваться далее так или иначе. Авторы книги вместе с самой жизнью отвечают на этот вопрос утвердительно. В самом деле, в наше время уже немолодого тревожного Человечества помогают людям, по необходимости, не только врачи и психологи, но и другие профессионалы, имеющие отношение к человеческой душе, — педагоги, священники, философы, социологи, музыканты, писатели, художники.
В чем же, в таком случае, состоит специфическая сердцевина подлинной психотерапии — то существенное в ней, чего нет в такой отчетливости ни в медицине, ни в психологии, ни в педагогике, ни в других профессиях, способных помогать человеку средствами души другого человека? Яснее других, как думается мне, отвечают в указанной книге на этот вопрос Альфред Притц и Хайнц Тойфельхарт. Они подчеркивают, что «психотерапевтическое познание возможно лишь в конкретном межличностном контакте между психо-терапевтом(-ами) и пациентом(-ами)». «Только те познания, — уточняют авторы, — которые могут быть осознаны и понятны на уровне переживания (курсив мой — М. Б.), для пациента настоящие познания. Психотерапевтическое познание всегда субъективно и никогда не объективно. Оно становится по-настоящему понятным только в общем контексте пространства-времени и конкретной личности. (...) Большие участки психотерапии (...) не могут быть переведены на язык естественных наук. Это объясняется тем, что принципы естественных наук — обобщение и абстрагирование, а психотерапию интересует, напротив, специфически личное» (с. 13,27). Кстати, московский психиатр Б.А. Воскресенский давно уже говорит о психотерапии как о «лечении переживаниями» (Воскресенский, 1997).
Таким образом, думается, можно сказать, практически уточняя, толкуя выше сказанное, что подлинная психотерапия есть непосредственное целебное взаимное проникновение друг в друга личности психотерапевта и личности того, кому он помогает. Ведь только живой личностью возможно серьезно собрать-оживить другую, аморфную, рассыпанную или потускневшую личность. Личность всегда уникальна, и переживание всегда личностно. А «целебное» шире «лечебного»: не только и не просто лечить больное, а вообще способствовать целостности, целокупности человека, то есть помогать ему, более или менее разлаженному, становиться собою в большом и малом. А это есть творческое оживление индивидуальности, вдохновение, в котором живут Любовь и Смысл. Впрочем, в целебном личностном взаимопроникновении уже с самого начала светится Любовь. В телесном отношении все это — выплеск бесценных лекарств из природных аптек, лекарств, не сравнимых своей тонкой подробной силой с фабричными. Это сущностное целебное личностное взаимопроникновение (иногда совершающееся даже в «бесстрастном» психоанализе) и есть то специфическое психотерапевтическое, что не является сутью медицины, психологии, педагогики, теологии и других профессий, связанных с человеческой душой, но способно в каждой из них по-своему работать. Таким образом, самостоятельная профессия — психотерапия — предполагает разнообразие подходов (связанных с разными базовыми профессиями) внутри себя, при общей, личностной, сути.
В свое время я полагал, что без этого творческого, вдохновенно-личностного и, значит, с Любовью взаимопроник-
новения (при твердой внутренней дистанции, препятствующей самоубийственному превращению психотерапевтического искусства в жизнь, то есть в обычную любовь, дружбу) невозможна моя Терапия творческим самовыражением (Бурно М., 1989, с. 64). Однако, по-видимому, эта личностная специфика есть суть подлинной (специфически-человеческой) психотерапии вообще.
Психотерапевту, таким образом, предназначено искренне стремиться входить своим личностным переживанием в личностное переживание того, кому помогает. Убежден, что при этом психотерапевт сам получает психотерапевтическую помощь. Достаточно глубокие личностные психотерапевтические подходы, по существу, и есть различные личностные картины психотерапевтов-творцов, помогающих прежде всего себе своим особым насущным образом, благодаря своим пациентам, людям с душевными трудностями («клиентам»). Об этом убедительно рассказывает мировая история личностной психотерапии (Бурно М., 1992).
В чем же следует, исходя из всего этого, совершенствоваться психотерапевту для своей насущной практики? В изучении-чувствовании личности — своей и того, кому помогает. Думается, именно в этом смысле Карл Ясперс отмечал, что «психотерапевт должен сделать предметом своей психологии самого себя — в той же мере и с той же степенью глубины, что и своих пациентов» (Ясперс, 1997, с. 977).
Интерес психотерапевта к тому или иному подходу к личности (клиническому (то есть с опорой на характерологические радикалы), психоаналитическому, экзистенциальному и т. д.) тесно связан с мироощущением. Невозможно глубоко изучить все эти подходы: глубоко разбираться в клиническом учении о личности и одновременно в разнообразных психологических теориях личности. Невозможно по человеческой природе: выше себя не прыгнешь. Важно изучить с в о е, к чему предрасположен своей природой, мироощущением, а об остальном иметь четкое краткое представление для сравнения со своим и обогащения, углубления, уточнения своего с помощью этого сравнения.
Наконец, как же быть с психотерапевтическими подходами, не включающими в себя более или менее углубленную личностную взаимную работу в отмеченном выше смысле? Это прежде всего — психотерапевтическое наведение измененных состояний сознания, в которых личность (в реалистическом ее понимании) попросту расплывается (восточная психотерапия, телесно-ориентированная психотерапия, гипноз, трансперсональная психотерапия и т. д.) и «техническая» психотерапия (поведенческая, нейролингвистическоепрограммирование). Следует, впрочем, оговориться, что и здесь порою возможно серьезное целебно-личностное взаимодействие (например, одухотворенно-личностные формы гипнотического внушения, психотерапевтическая личностная строгая задушевность в поведенческой психотерапии). Однако, конечно же, в большинстве случаев эти психотерапевтические воздействия, симптоматически помогая, не несут в себе личностной специфики подлинной психотерапевтической профессии как науки или научного искусства. Они есть в психотерапии техническое необходимое подспорье из области усовершенствованной специалистами народной медицины или психофизиологической техники. Подлинная психотерапия — это специфически человеческая психотерапия. А психотерапией в широком смысле (включающей в себя и неличностную психотерапию), психотерапией как просто лечением средствами души (в том числе несложной телесно-ориентированной психотерапией) возможно помочь и человеку, и дефензивному (меланхолическому) животному, и это по-своему прекрасная психотерапия.
8.3. О терапии духовной культурой (1999) [2]135)
В.В. Макаров в «Избранных лекциях по психотерапии» (1999) отмечает, что психотерапия «станет неотъемлемой частью культуры страны» (с. 410). Это положение мне, конечно же, по душе. Потому что если культура становится все более психотерапевтической, то и психотерапия становится все более культурной.
Что значит — «культурной»? Дикая утка — это Природа, а деревенский сарай — Культура. Невозможно оторвать духовную культуру от материальной. Дома, автомобили, сельскохозяйственные культуры обычно, хоть немного, являют собою духовные особенности создавших их людей, частицы духа народа. Объясняется это тем, что человек (если, конечно, он работает по-человечески, а не заменяет собою машину, компьютер) делает все, что он делает, неповторимо-бездонно по-своему, сообразно сложности, глубине своей, все-таки всегда более или менее творческой, личности. Однако в узком, подлинном смысле «культура», как известно, есть не культура микроорганизмов или тканей, а мир духовной жизни людей. Именно это мне хочется подчеркнуть в
своем названии этой обширной области сегодняшней психотерапии — Терапия духовной культурой (ТДК).
Психотерапия профессионалов — это профессионально-целительная работа души. Она далеко не всегда есть в истинном смысле Терапия духовной культурой. Основу ТДК составляет креативный (от креативность — творческость) психотерапевтический механизм (Бурно М., 1995)*. Не суггестивный, не когнитивный, не аналитический и т. д., а именно креативный Вольфганг Кречмер в книге «Психоанализ в противоречиях» (1982) уточняет, что фрейдовский психоанализ не ведет к «росту душевного организма», творческим переживаниям, познанию сущности. Здесь лечение «не становится культурной жизнью». «Отколовшиеся» от Фрейда «создатели новых систем старались вернуться в утерянное пространство культуры». Далее Вольфганг Кречмер пишет: «То, что психотерапия сама по себе опосредована культурой, имеет основополагающее значение. Культура и лечение неотрывно связаны» (Кг^сЬтег \У., е. 161). В самом деле, многие психоаналитические системы могут быть наполнены образами духовной культуры с античных времен с целью как можно более изощренного, остроумного преследования Бессознательного, но не для целебного творческого оживления индивидуальности пациента, клиента. Креативный психотерапевтический механизм подлинно работает, конечно же, не в Психоанализе, а прежде всего в Экзистенциально-гуманистической и Религиозной психотерапии. И в клинической ТДК. Экзистенциально-гуманистические и Религиозные подходы, системы внешне обычно даже беднее, бледнее образами духовной культуры, нежели типичные психоаналитические, но главной целью своей имеют оживление духовной индивидуальности и, значит, формирование целительного творческого вдохновения. Целительность творческого вдохновения, в самом общем виде, прежде всего, состоит в том, что оно, будучи светлой, содержательной, осознанной встречей страдающего человека с самим собою, открывает этому человеку его Любовь, Смысл и Путь. Без психоаналитических раскопок и рассудочных наставлений становится более или менее ясно, что есть теперь главнейшее для меня и как жить, например, вместе с тем, что в моем положении практически малопоправимо: врожденно-трудный характер, хроническое душевное или соматическое расстройство, жестокий поворот судьбы (например, тяжелая безысходная болезнь или смерть близких тебе людей). Ясно — не сухо-логически, а всею душой, вдохновенно ясно. Эта вдохновенно-содержательная встреча с неповторимым собою возможна с чувством-пониманием своих изученных в клинико-психотерапевтическом процессе стойких душевных, характерологических особенностей, расстройств. Таким образом человек становится более или менее понятным себе характерологически, клинически. Или эта встреча происходит относительно в стороне от изучения всех этих природных особенностей-расстройств, замешана на чистом духе. То есть она не клинико-реалистическая, а психологически-идеалистическая. Клиницист, к тому же, не способен оторваться от своего чувства биологической основы творческого вдохновения в виде выплеска в организме собственных чудесных лекарств, от которых и духовно, мягко светится взор.
Другое дело — испытывать творческое вдохновение в его ощутимо-целительной силе и в любом понимании дано не каждому, а, думается, чаще дано тем, кто не уверен в себе, духовно-мучительно не понятен себе. Из самоцелительного стремления к солнечной ясности из дождливо-тревожной, депрессивной неясности и происходит вдохновенно-творческая работа души. А кто себе всегда ясен, все про себя и других знает, конечно, не мучается и живет обычно мимо творчества.
Итак, цель ТДК — целительное творческое вдохновение. Экзистенциально-гуманистические психотерапевты-садовники» способствуют формированию вдохновения своими разнообразными прозрачно-недирективными воздействиями и, в сущности, только каждый своими словами называют это кратко очерченное выше творческое вдохновение: «Свобода» (Фромм), «Смысл» (Франкл), «Спонтанность» (Морено), «Самоактуализация» (Маслоу), «Личностный рост» (Роджерс), «Психосинтез» (Ассаджолли), «Зрелость» (Перле), «Положительные переживания и творчество» (В. Кречмер). Далее, для экзистенциально-гуманистических и реалистических психотерапевтов творческое вдохновение не имеет своей причинной телесной основы, оно не есть то духовное, которым, в представлении материалиста-клинициста, светится сам человек, живущий вместе с другими людьми в Природе и Культуре. Творческое вдохновение здесь чувствуется-понимается как посылаемая человеку частица Вечного Бесконечного Духа, правящего миром (не важно, как называть Дух: не обязательно — Богом). Религиозные психотерапевты способствуют формированию у человека, которому помогают, светлого религиозного мироощущения. В этом состоянии творческого вдохновения человек чувствует себя частицей бесконечной Божественной Индивидуальности,
Личности. Целительность религиозного мироощущения сказывается в способности верующего человека надежно опереться на Бога в своем страдании («Да поможет мне Бог!» «Да будет воля Твоя!»). Об этом чудесно в письмах Д.Е. Мелехова (Мелехов, 1997, с. 62—68). Думаю, что экзистенциально-гуманистические и религиозные психотерапевты, как и художники, философы идеалистического склада, прежде всего, именно своей особой природой так чувствуют происхождение творческого вдохновения. Так, для одних психотерапевтов, пациентов, клиентов гипнотически-сомнамбулическое состояние, наполненное сказочными образами, внушенными гипнотической музыкой, есть суженное помрачение сознания как душевно-телесная реакция на берущую в волшебный плен гипнотизацию, а для других это же состояние есть временный выход за границы своей личности в мир вечного бесконечного Духа, где мы были (без своего тела) до своего рождения и будем после смерти (трансперсональное состояние). Это так же, как, случается, люди чувствуют-понимают божественность (божественное происхождение) своей влюбленности, любви и даже оргазма. «Мне не так важно, кто у меня в группе, — примерно так рассказывал нам в Москве Карл Роджерс осенью 1986 года. — Там могут быть вместе и депрессивный больной, и безнравственный преступник, и наркоман. Но я создаю в группе атмосферу, способствующую тому, чтобы у каждого в душе выросла роза». Вот это и значит — не чувствовать причинной телесной основы духовности. И это прекрасное размышление-положение есть существо психологической, идеалистической ТДК. Но другие люди, даже независимо от воспитания, чувствуют телесную основу духа, чувствуют своей, иной, духовно-материалистической природой. Для них человеческое тело (вместе с мозгом) не есть более или менее совершенный приемник, улавливающий в себя (нередко с помощью «садовника») частицу Вечного Духа (Истины, Бога, Нравственности, Разума, Совести, Любви, Смысла, Добра, Творчества), а есть сам источник духовности, как безмерно сложный сгусток саморазвивающейся Природы. Они так чувствуют. Для них естественно-научно невозможно, чтобы роза расцвела в любой, даже самой пустой и безнравственной душе, если она материальным зачатком не заложена в природе тела. Это — материалистический, клинический, гиппократовский подход. В диалоге Платона «Федр» юноша Федр говорит Сократу, что, по Гиппократу, невозможно постичь природу души и тела, не постигнув природу в целом. Сократ полагает, что разум с Гиппократом не согласен, потому что существуют разные по своей природе виды души и они по-разному (более или менее совершенно) претворяют в себе изначальные, вечные идеи-истины (Платон, 1993, с. 181-189).
Таким образом, роджерсовская роза подобна платоновской идее. И роза, и идея могут не вырасти, не реализоваться в данном человеке лишь по причине несовершенства или сломанности этого душевно-телесного аппарата-приемника. Сами же они, идея и роза, существуют изначально и вечно, вне Природы. Для материалиста-клинициста это, понятно, не так. Для него самые высокие, сложные, экзистенциальные, духовные переживания есть нематериально-нежный отблеск материи. То есть эти переживания связаны своим происхождением, прежде всего, с телом, мозгом, и поэтому обнаруживают в своем движении, развитии в снятом виде и физиологические, клинические закономерности. На этом стоит клиническая психиатрия в отличие от психиатрии феноменологической и клиническая ТДК в отличие от психологической (экзистенциально-гуманистической) и религиозной ТДК. Так, моя Терапия творческим самовыражением (TTC) как клиническая система клинически направлена помогать не всем подряд, а именно тревожно-депрессивным людям с переживанием своей неполноценности (дефензив-ность) и целебно преподает им в обстановке душевного, духовного тепла-уюта, в разнообразном творческом самовыражении и сам источник духа — природу мира, души и тела, характеры и душевные хронические расстройства, то есть то, к чему лишь снисходили как к природному приемнику Платон и Роджерс с высоты своих изначальных идей и идеальных прекрасных роз. Наши дефензивы материалистического склада, мироощущения, постигая природу своих хронических неистребимых расстройств и трудных характеров, ищут дороги, тропинки собственного творческого самовыражения, используя и самолечебный опыт исторических и современных «товарищей по несчастью» — известных художников, писателей, ученых с подобными трудностями-переживаниями. Однако в TTC с охотой идут и многие больные и здоровые дефензивы (люди с переживанием своей неполноценности) идеалистического склада, интересующиеся по-своему характерами, хроническими душевными расстройствами — хотя бы как разнообразными природными приемниками Духа, которые важно изучить, чтобы лучше, более совершенно принимать в себя Духовное, Экзистенциальное, Божественное. TTC интересуются сейчас и священники, стремящиеся помочь прихожанину в соответствии со своей природой, по-своему, полнее и глубже проникнуться религиозным мироощущением, почувствовать Бога.
Таким образом, в центре ТДК лежит творчество как оживленная духовная индивидуальность. Нет ничего богаче и дороже живой духовной индивидуальности, потому что она навсегда бездонна и уникальна — в отличие от самого совершенного робота. И только она, живая индивидуальность, способна целебно-празднично зажечь другую — увядшую, заболевшую. ТДК есть терапия содержательным творческим вдохновением. И, как любой психотерапевтический подход, в основе которого ведущим лежит тот или иной психотерапевтический механизм (суггестивный, гипнотический, групповой и т. д.), ТДК может быть преломлена и психологически-идеалистически (Экзистенциально-гуманистическая и Религиозная психотерапия) и клинически-материалистически (Терапия творческим самовыражением). Думается, это есть вечное необходимое благотворно-дружественное сосуществование-взаимодействие материалистического (клинического) и идеалистического мироощущений в экологии психотерапии и в истории терапии вообще, особенно со времен материалиста Гиппократа и идеалиста Гале-на (Бурно М., 1998)[3].
О клиницизме, клиническом мироощущении уже достаточно писал-размышлял[4]. Здесь следует уточнить-прибавить, что клиницизм школы Гиппократа (коссовская школа) состоял, кроме всего прочего, в том, что она в отличие от вавилонской, египетской медицины, в отличие от, например, греческой книдской школы (школы комплексов симптомов, школы частной патологии) индивидуализировала каждый случай, бережно оценивая все состояние больного. То есть всегда учитывая для прогноза и лечения индивидуальную «почву», на которой вырастают симптомы, несущие в себе особенности этой почвы. Отсюда интерес врача и к душевной индивидуальности, характеру, конституции пациента, и убежденность в необходимости писания индивидуальной истории болезни. «Почва», которой поклоняется клиницист, и есть, в сущности, саморазвивающаяся Природа. Гиппократ, как известно, — основоположник не медицины вообще, а именно клинической медицины (Карпов, 1936, с. 45). Основоположником отечественной клинической медицины считается М.Я. Мудров (1776—1831) — и именно потому, что он основательно развил в нашей медицине этот гиппократовский принцип индивидуализации, призвал лечить не болезнь, а больного (Мудров, 1949, с. 220), продолжив вслед за Гиппократом культ истории болезни. Таким образом, клиницизм есть диагностический поиск отдельного-общего, но это диалектически общее (в клинических картинах) возможно разыскивать только в бесконечно неповторимой, индивидуальной почве. Чем больше видишь (изучаешь) отдельного, тем более разнообразным обнаруживаешь общее в этой массе отдельного.
Наконец, как убедился за долгие годы работы в TTC, TTC с «растворенными» в своей жизненности техниками, как клиническая ТДК, более отвечает сложной реалистически-теплой одухотворенности многих дефензивных россиян, нежели западная экзистенциально-гуманистическая психотерапия с ее изящными, согревающими душу техниками.
Вольфганг Кречмер долгие годы путешествовал по миру, изучая развитие современной ему психотерапии. Он отметил, в частности, с середины XX века важную тенденцию в развитии психотерапии: «от психологии — к культуре и религии» (Kretschmer W., s. 166). Эта тенденция, думается, все усиливалась к сегодняшнему дню. Так, на Втором Всемирном Конгрессе по психотерапии в Вене «Миф. Сон. Реальность» (июль 1999 г.) из 127 ключевых Лекций 68 (немного более половины), судя по названиям, были, в сущности, лекциями о ТДК. К примеру, в России В.В. Макаровым разработан Метод кристаллизации проблем, благодаря которому, в терапевтическом процессе возможно все проблемы клиентов и пациентов свести к экзистенциальным с «терапевтическим завершением» (Макаров В.В., 1999, с. 252— 256), а в Московском психотерапевтическом журнале и Вестнике психотерапии (Санкт-Петербург) все больше работ по христианской психотерапии. Чем же объясняется эта нарастающая потребность людей Земли в Терапии духовной культурой, в терапии творчеством, творческим вдохновением в широком, разноплановом смысле?
Дело, думается, тут вот в чем. Было и прошло время массового творчества в Человечестве, когда сапожник выражал себя в сапоге, а булочник в булке. Неизбежно нарастал и нарастает в производстве вещей и в чувственных удовольствиях стандарт, без которого невозможно насытить этими вещами и удовольствиями все увеличивающееся Человечество. Человек бездуховный, безликий от этого не страдает. Но стандарт, обезличенность вокруг человека с известной духовной глубиной-сложностью и, значит, с большей или меньшей неуверенностью в себе — тревожно напрягают его душу, а человеку с болезненной дефензивностью и вовсе плохо. Только творчество — выполнение жизненных дел по-своему (например, поиск своего пути к Богу или писание своего своей ручкой, своим почерком, а не компьютер-
ным) — как-то еще помогает дефензиву вернуться к себе, ожить личностно из роботной механичности, обрести свое вдохновение, свойсмысл. И нам, психотерапевтам, пациентам, клиентам, способным к духовным переживаниям, ничего более не остается, как жить в своем времени и идти по с#ое#творческой дороге.
И вот взорваны террористами наши дома со спящими в них людьми. Конечно же, многие люди способны и сейчас, после этих ужасов, не тревожиться серьезно и ежечасно за жизнь близких и свою жизнь. Они одарены от природы свойством не думать о том, о чем не хочется думать, верить в то, во что хочется верить, — в то, что, как сказал Хайдег-гер, «умирают другие». А что делать тревожным, дефензив-ным людям, не способным вытеснить из сознания черные предположения о том, что завтра не проснемся? Что возможно психотерапевтически противопоставить безнравственно-дикому терроризму, перед которым каждый из нас беспомощен? Ничего не остается, как обустраивать в душе с помощью Терапии духовной культурой свой внутренний дом, свой, пусть скромный, но святой смысл посильного, своего добра людям, особенно близким, а взрыв или выстрел от нас практически не зависит.
8.4. О роли-назначении Психотерапии в сегодняшней и завтрашней жизни (2005)138)
Психотерапия (помощь душою душе и через душу телу), в стихийных своих основах существует, с первобытных времен. В человеческой природе заложены определенные психотерапевтические (душевные) механизмы, оживляющиеся разнообразными душевными воздействиями на человека других людей. Или же это оживление наступает, когда человек душевно воздействует на себя самого. Эти механизмы (открытые на сегодняшний день) суть: внушение, гипноз, разъяснение и убеждение, анализ, тренировка, активирование, поведение, группа, игра, гештальт, креативность, душевная телесность. Все эти психотерапевтические механизмы стихийно работали и в первобытные времена. Например, французский этнограф и социолог Клод Леви-Строе (2001) рассматривает сложное, наполненное яркими символами, шаманское песнопение, помогающее женщине-индианке в трудных родах, как «очень близкое» к психоанализу. Леви-Строс поясняет, что здесь «лечение, по всей видимости, состоит в том, чтобы больная осознала ситуацию, описанную вначале в чисто аффективных терминах, и чтобы дух смирился со страданиями, которых тело больше не может вынести». При этом больная верит в реальность мешающих и помогающих родам «злых духов и духов-помощников, сверхъестественных чудовищ и волшебных животных». Все это — «часть стройной системы, на которой основано представление аборигенов о вселенной». Страдания больной «выпадают из системы», но шаман «с помощью мифа» находит этим страданиям место в системе, духи-помощники побеждают злых духов, и, «поняв свои муки, больная не только смиряется с ними, она выздоравливает» (с. 204—205).
Психотерапия поначалу, в древности, густо пронизывала почти всю малоразвитую еще тогда медицину (лечебную и профилактическую, гигиеническую). Может быть, меньше — старинную хирургию. Когда читаю в «Гиппократовом сборнике» (Гиппократ, 1936), что больному с «иссушенным» спинным мозгом, с опухшими ногами и изъязвлениями на пояснице, следует, кроме всего прочего, пить «белое и мягкое вино», а «на следующий день ему нужно дать выпить восемь котилий вареного ослиного молока с прибавлением меда» (с. 438—439), то думаю о том, что все эти уверенные, выразительные заботливые назначения, как и множество других в этом томе, действовали на больного в большой мере психотерапевтически. Это происходило две с половиной тысячи лет назад в Древней Греции. Римский врач Авл Корнелий Цельс (1959) полтысячи лет спустя советует в случае застарелой «кишечно-желудочной болезни», кроме всего прочего, «поставить клизму из тепловатой дождевой воды» (с. 162, пер. Б.А. Мазикова), а Абу Али ибн Сина (Авиценна) (1979), арабский врач, еще через тысячу лет советует лечить меланхолию повязками на область желудка из «семян прутняка, семян руты, корневища касатика и «древа Марии»», потом же на место повязки положить «хлопок, смоченный горячей водой, или расчесанную шерсть, или губку» (с. 135). Это все характерные места из подробных руководств великих врачей. Возможно, указанные природные лекарства порою и в самом деле серьезно помогали сами по себе. Но все же, думается, гораздо чаще здесь помогала спокойная убежденность опытного врача в том, что именно это лечение должно тут помочь. Врач обычно не ошибался. Но чаще — все же не в отношении природного лекарства, а в отношении собственной одухотворенно-психотерапевтической силы, соединенной с силой чарующего психотерапевтического ритуала, о чем он скорее не подозревал. Конечно, все это можно предположить только с высоты сегодняшнего дня. Именно так это нередко происходит и сейчас при лечении травами.
Если в приведенных выше примерах в психотерапевтической части врачевания обнаруживается, в первую голову, суггестивный психотерапевтический механизм, то в таком совете Авиценны по лечению «страстной любви», как «приобретения новых [рабынь] и увеселения с ними» (с. 140), возможно усмотреть гештальт-механизм, вспоминая автобиографические рассказы на подобную тему самого Перлза. А в методе швейцарца Теофраста Парацельса (эпоха Возрождения, XVI век), который он назвал «Theorica», звучат уже ярко и аналитический, и креативный механизмы, напоминая мифологическое песнопение шамана из книги Леви-Строса. Карл Юнг (1992) в известном докладе о Парацельсе (1929, пер. Д. Мироновой) подчеркивает парацельсовское: врач «должен говорить от бога, ибо бог создал врача и лекарства, и подобно тому как теолуг берет свою истину из откровений Священного писания, врач — из "света природы"». Юнг приводит пример Парацельса — «пример того, как следует пользоваться Theorica, т.е. как говорить с пациентом», «теоретизировать». Парацельс говорит больному водянкой о «ясном красивом небе / в котором нет облаков», но вот «в одно мгновение / появляется маленькое облако / оно разрастается и приумножается так, что в течение часа становится большим дождем / градом / ливнем / и т.д.» «Метеорологическое сравнение, — поясняет Юнг, — предрасполагает к осадкам: сейчас откроются шлюзы тела, и ascites (брюшная водянка — М.Б.) вытечет. Подобную психическую стимуляцию никоим образом нельзя недооценивать и для телесных болезней, и я убежден, что немало чудесных излечений нашего мастера связано с его превосходной Theorica» (с. 51—52).
Старинная профилактика болезней и гигиена также были во многом психотерапевтическими по своему характеру. Это хорошо видится и в стихотворном «Салернском кодексе здоровья, написанном в четырнадцатом столетии философом и врачом Арнольдом из Виллановы» / Пер. с лат. Ю.Ф. Шульца. М.: Медицина, 1970. Заведующий кафедрой латинского языка в моей студенческой молодости, замечательный поэт-переводчик Юлий Федорович Шульц отмечает в примечаниях, что медицинская школа Салерно хранила в себе все лучшее из античной медицины (Гиппократ, Гален, Цельс) и арабской медицины, опиралась на работы врачей поздней Римской империи и раннего Средневековья (с. 45). Для меня особенно важно то, что в этой врачебно-поэтической работе профилактически-гигиенически, живо рассказывается и о гиппократовских темпераментах. Например, о сангвинике (глава 83) говорится, что он «влюбчивый, щедрый, веселый, смеющийся, румянолицый, любящий песни, мясистый, поистине смелый и добрый», а холерики (глава 86) «молчаливые, мрачные», «тверды в намереньях, но лишь опасностей ждут отовсюду», «жадны, печальны, их зависть грызет, своего не упустят, робки, не чужд им обман, а лицо их землистого цвета».
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |