- Можно войти? - сказала она.
- Проходи, - сказал я. Она прошла. Села за столик и так аккуратно спросила:
- Ты знаешь, это обычно не принято спрашивать, но мне очень интересно! Как тебе удалось победить Вильгира вчера? Ведь это самый сильный человек "Лунной Москвы". Ты какую мантру читал или кто тебе помогал?
- Бог, - сказал я. - Господь Иисус Христос и все.
Фени встала и ушла, видимо не поверив мне. «Да, - думал я, - молитва к Богу нищего бомжа оказывается сильней самого сильного человека "Лунной Москвы"
И еще, ко мне вместе с этим Ангелом пришел некий стержень, основание. Я точно знал, что мне теперь делать. Я женюсь, у меня будут дети, и я точно знаю, что Бог есть и мы все будем под ним.
Дед.
Неожиданно и негаданно в один прекрасный зимний вечерок мой чудо-дом сломался. Он перестал заводиться и беспомощно щелкал чем-то при повороте ключа в замке зажигания. Я долго ловил подходящую машину в густом снегопаде, как, наконец, меня дотащил до автосервиса один добрый человек по имени Ярослав на большом черном джипе "Шевроле Тахо". Сервис этот был мне уже известен по былым поломкам и отличался своей местечковой кустарной харизмой. Мастер уже собирался уходить, как меня "притащили" к нему в промзону.
- Здорово, Панкратыч, - сказал я.
- Здоровей видали, - отвечал мне он.
- Я поломался весь, совсем не завожусь.
- Че, стартер не крутит? - спрашивает он.
- Не крутит, - говорю я.
- Я уже ухожу домой, завтра будем чинить.
- Ладно, давай завтра. А ты во сколько придешь?
- В девять все приходят, а кто и в десять.
Он махнул рукой и зашагал в сторону проходной. Я остался один на территории промзоны у закрытых ворот совкового автосервиса. Снег ложился густым покрывалом, укутывая уже уснувшую до весны землю. Ветер наметал причудливые барханы, запорошив снежным серебром одну сторону моего авто дома. Синий огонек газового отопления вытанцовывал свой танец, разогревая котел и распространяя живительное тепло, так нужное мне для жизни. Самым теплым местом был спальный отсек под потолком авто дома. А для хождения по полу я использовал шерстяные носки и полу валенки. Скучно и неуютно зимой сломаться. Оказываешься загнанным морозом в размеры жилого отсека моей сухопутной яхты. Сидишь там целый вечер и чай пьешь с баранками. Вот так я и сидел в валенках с чайком где-то на окраине Москвы. Вдруг - тук-тук в дверь! Я спрашиваю - кто там? «Это сторож», - отвечают мне. Открываю и вижу перед собой такого натурального старого деда, "деда мороза" с длинной седой бородой.
- Добрый вечер, - говорю я.
- Здравствуйте - говорит дед. - А вы уходить не собираетесь? А то у нас положено уходить. Это государственный объект, и после 22.00 на территории ГУП МОСКМЭМРО никого постороннего быть не должно.
- А я внутри своей машины побуду, никуда здесь ходить не буду, - уверенно говорю я. - Все равно нельзя, не положено, - говорит мне дед. - Это вас Панкратыч оставил?
- Да, отвечаю я, до завтра. Завтра машину починят, и я уеду.
- Никак нельзя! Вдруг ты здесь сломаешь чего или диверсию какую совершишь. Не могу я тебе здесь разрешить ночевать. Нужно было днем на имя директора заявку писать, и ее у него заверить. Но заверить было днем нельзя, так как директор отдыхать уехал, а заместитель его на другом объекте сидит. Так что пребывание ваше здесь незаконное, и я за вас не хочу отвечать.
- Ну, может, как-нибудь можно договориться? - жалобно уже совсем простонал я.
- Нельзя со мной договориться. Или на выход, или я имею право милицию вызвать, и тогда уже с ними придется разговаривать. Совсем уже будучи разбит на голову этим крепким дедом, я начал показывать на снег, мороз, метель и то, что я иногородний и идти мне решительно некуда сейчас. Дед, видя свое превосходство, смягчился немного и сказал так покровительственно:
- Ладно, Бог с тобой, можешь у меня в сторожке до восьми утра пересидеть, а там уже можно будет на объекте находиться.
Так я был вызволен из своей "раковины" и перемещен в небольшую сторожку, посажен на засаленный стул за стол, накрытый голубой клеенкой в желтый цветочек. Дед сел рядом со мной, вытянув ноги в сторону раскочегаренного до красна электрического обогревателя. В сторожке было жарко, и дед достал из маленького холодильника "Север" двухлитровую бутылку, наполненную красной жидкостью. Он поставил граненый стакан рядом со мной и налил его до краев.
- На, пей! - сказал он. - Это компот из черной смородины, холодненький, в такую жару самый раз. Это "моя" его сегодня сварила и мне в смену дала. Ягоды свои, подмосковные, я их по тридцать килограмм собираю на даче.
Компот оказался такой густой, холодненький и очень вкусный. Я пил его с непритворным удовольствием.
- А вы давно здесь работаете? - спросил я.
- Да уже как десять лет, - отвечал дед. - Я вообще раньше на заводе работал, самолеты делал и двигатели всякие, роторы точил. Потом на пенсию ушел, не работал! А потом, как перестройка эта началась, опять работать пошел. И в швейной мастерской поработал, и в театре рабочим сцены, а теперь вот здесь осел.
- Но работать - это даже хорошо, - проговорил дед. - Умирать теперь некогда, -рассмеялся он.
- Да, лучше не умирать, - отвечал ему я.
- А я ведь уже один раз умирал, - оживился совсем уже дед и пристально посмотрел на меня.
- Как так умирали? - проговорил я.
- Форменным образом умирал, - сказал дед. - Я на флоте служил во Владивостоке. На канонерской лодке "Красное знамя". У нас там на палубе на корме стоял трехспаренный пулемет на таком крутящимся основании. У меня вахта как-то ночью была охранять этот пулемет. Вся братва по кубрикам спит, а я стою на вахте, пулемет сторожу. Небо звездное, красота неимоверная. Вдруг, я не знаю почему это произошло, но пулемет этот как провернулся резко по часовой стрелке и прям мне по голове стволом и дал. Я в кому и впал. Меня в лазарет на берег отвезли, потом в госпиталь. Где-то три дня я в коме был, чувств не подавал. Это внешне так было, а внутри вот что происходило. Как меня пулеметом ударило, так я сразу яркий свет увидел, потом все стало так проявляться, и я почему-то на берегу реки сижу у себя в деревне, и я маленький, года три мне. А в реке отец купает серого коня с белой гривой. Отец погиб, когда мне четыре года было, и лица его я не помню, но он со мной очень много времени проводил, поэтому у меня к нему осталась такая сильная, сильная любовь. А тут отец, и лицо его я вижу и узнаю, как будто вчера только расстались. Он заметил, что я на него смотрю, коня в реке оставил и ко мне пошел. Подошел, смотрит и улыбается, а я смеюсь и руки к нему тяну, чтобы он меня к себе взял. Он берет и несет в реку к коню. Конь стоит на нас смотрит и знает уже, что отец сейчас меня на него посадит и как бы так улыбается этому. Папа сажает меня на коня, на голую спину и я руками хватаюсь за гриву. И мы по реке идем так медленно, красиво. С коня высоко видно, песок на берегу, солнце яркое светит, сильно загорелый отец радуется и смотрит на меня так любя. А я совсем маленький, и по взрослому не умею думать, вроде как и жизни этой взрослой у меня и не было. Такое счастье быть маленьким. Когда взрослеешь, то забываешь это состояние, а я его испытал уже после того, как взрослым был. И это, я скажу, дорогого стоит. Уже потом просто жить не можешь, охота туда в детство вернуться. Так шли мы по реке и шли, отец запел песню про красное солнце, которое озаряет все в мире светом и согревает всех своим теплом. Я сидел и хлопал в ладоши, по-своему тоже напевая папину песню. Конь все продолжал улыбаться и ржал иногда так затяжно и приятно. Песок был желтый, даже золотой, а вода в реке синяя и тягучая. Небо было голубое и чистое. Солнце, про которое пел отец, светило ярко, освещая наш путь по реке. Оно согревало кожу коня, на котором я сидел, и мелкие брызги воды от копыт приятно охлаждали ее. Это был настоящий рай, и я испытывал блаженство. Но вдруг послышались скрежет смешенных звуков, сквозь который все отчетливей пробивалось многоголосое карканье. Огромная стая ворон кружила над нами. Их было так много, что это был целый остров черноты, летающий на небесах. Этот остров приближался к солнцу и потихоньку закрывал его. Становилось темно. Конь перестал улыбаться и нервно перетоптывал ногами. Отец стал серьезным и перестал петь свою песню. Я испугался и стал проситься на папины руки. Мы остановились, образовалась полная темнота, я дрожал на отцовских руках, а конь громко ржал и метался, вырвавшийся из поводьев. Стало холодно, и подул безликий и леденящий ветер. Смятение входило в нас, и мы не знали, как вернуть наш мiр обратно. Вороны каркали, кружили и не давали лучам и теплу солнца прорваться через этот стремительный круговорот. Но неожиданно, на один миг, маленький лучик света озарил нас, и тепло вошло в наши души. Отец поймал повод коня и, подтянув к нам, погладил нежно по гриве. Потом посадил меня обратно на спину, продолжая держать за руку. Папа поднял голову и вновь запел свою солнечную песню. Все громче и громче текли из его уст эти красивые слова про свет и тепло нашей звезды. С каждым переливом папиного пения и яркостью образа стиха пропадал страх из наших душ. Вороны метались уже хаотично, все больше и больше освобождая солнце и выпуская на свободу живительные лучи, несущие в себе заряды звездного тепла. Наконец, вороны исчезли, и мы опять шли, как и раньше, озаренные солнцем, светом и теплом. Ну а как дошли мы до того места, где дорога от реки начинается к нашему дому, то отец снял меня с коня, взял на руки и прижал к себе так крепко, по-мужски и поцеловав, потом говорит: «Давай, сынок иди, тебе пора возвращаться, я тебя люблю». И я из комы и вышел. А там, пока я в коме был, комиссия собиралась, пулемет этот осматривали, команду опрашивали, но так и не выяснили, как пулемет меня по голове ударил.
Дед встал и, открыв холодильник, налил нам еще холодненького компотика.
- Да, - говорю я, - очень интересная история с вами произошла, такого точно не придумаешь специально.
- Не говори, - подтвердил дед, продолжая свой рассказ. - А потом я в средней Азии жил, в Ташкенте, самолеты "Лавочкина" делал. Я уже женился в то время, и дочка у меня родилась Люба. Вот, лежишь в бараке на кровати и ждешь, когда клопы на потолке соберутся и прыгать начнут, потому что каждая железная ножка у кровати стоит в банке с водой. Клоп хочет к людям на кровать пролезть, до воды доходит и останавливается, не может он через воду перейти к ножке. Тогда он подумает немного и вылезает из банки и на стену ползет, а со стены на потолок. Доползает по потолку до того места, где удобно на кровать сигануть и отпускается весь. Таким образом, он попадает на заветную кровать, где спят люди - муж, жена и маленькая девочка. Выбирает себе жертву повкуснее и впивается в человеческое тело и кровь пьет. Ну так вот, через час после отбоя нужно обязательно встать, включить керосиновую лампу и метелкой клопов в таз сбить а оттуда в банку с керосином переместить, чтобы они подохли сразу. Потом еще через час встаешь и новых клопов собираешь - так всю ночь и проводишь, а утром на завод идешь истребители делать. Главное, детей от этих клопов оберегать - дети терпеть зуд не могут и сильно почесанные ходят. Но еще клопы проводили такие операции! Уйдут все на работу, а они напрыгают на кровать и спрячутся там под простынями и одеялами. Поэтому нужно, как придешь, взять банку с керосином и выбрать клопов с одеяла, подушки, простыни и матраца, а потом все это еще сильно вытрясти на улице. Вот так вытрясешь кровать и говоришь клопам: "ну что, не удалось устроить брата работать в депо?" или "напугал красную армию голой задницей". Потом дочка Люба заболела сильно и нужен был пенициллин. Мы все продали и пошли на рынок пенициллин этот покупать. Купили, все хорошо, стали давать. А Люба умерла скоро, не смогла выкарабкаться. Пенициллин этот зубным порошком оказался. Обманул нас барышник на базаре. В коробку от пенициллина порошок зубной положил. Жена моя горевать стала. Ест мало, карточки не отоваривает. Я тогда ей твердо сказал: «Любе там хорошо, я точно знаю, не переживай за нее». С тех пор жена моя опять прежняя стала и только изредка вспоминала, плакала. Через год у нас сынок родился, крупный такой. Мы урюк доставали, и жена еще много черепах ела, суп варила. Нам тогда сказали: «Вам надо в Россию ехать, а то и второго потеряете». Как раз в это время можно было в Россию перевестись, мы и перевелись. Уже уезжали, а сын заболел той же болезнью. Пенициллина негде купить, и поезд уже. Едем, надеемся до России доехать и там лекарство достать. Сынок умирает, а вагон общий, много народу едет. Там врачиха ехала, еврейка. Она осмотрела сына и достала пенициллин из сумки. Развела и стала Тольке - сынку давать. Ему лучше стало - пока до России доехали, он почти поправился, заулыбался. Я ей предлагал, врачихе этой, денег и рису - мы тогда два чемодана рису с собой везли. Но она не взяла. Дай Бог ей, если она жива, и детям ее всего самого хорошего. А потом мы в Химках осели, у нас и еще один сынок родился - так там и живем.
Дед посмотрел на большие часы, висящие на стене. Было половина пятого утра.
- Ладно, иди спать к себе, утро уже. Только иди не по забору, чтобы под камеры не попасть.
- Спокойной ночи, сказал я, уходя от деда и как бы выходя из его жизни, которую он мне так красочно рассказал.
Утром в половине десятого пришел Панкратыч, послал снабженца на разборку, и уже днем у меня стоял превосходный, родной мерседесовский стартер. Я уезжал из этого временного порта пребывания в зимний прекрасный город, навстречу своей судьбе.
Она.
Большой перекресток в центре города. Идет поток машин. Среди этих машин еду я на своем жилом грузовике. Горит желтый свет, я продолжаю маневр с целью проскочить перекресток. И вот уже красный, я продолжаю движение по перекрестку и врезаюсь с торможением в небесно-голубую девяносто девятую. Все, стоп, приехали. Меня сильно ударило о рулевую колонку головой. Выхожу из машины, смотрю. Лада получила боковой удар в передней части в районе колеса со стороны водителя. Крыло и капот сильно смяты, лобовое стекло покрыто паутиной мелких трещин. За рулем без сознания сидит девушка, по лицу струиться кровь. Это была самая красивая девушка, которую я видел. Контузия накрыла меня, мир перестал звучать. Только я, эта девушка в машине и Бог, у которого я прошу непрестанно сохранить ей жизнь. Приехала скорая, девушку увезли, приехала другая, увезли и меня. Больница, палата, в которой шесть человек, и опять тишина. Чего я наделал! Зачем поехал на красный, почему не остался на светофоре? Где эта девушка и как она? Горе и горе мне! Приходит сестра и колит что-то в попу, потом таблетки дает. Через два дня мир снова стал поющий и разговаривающий. Играет телевизор в палате, и врач стал говорящий во время осмотра. Я больше не контуженный. Пришел следователь и снял с меня показания.
- Как себя чувствует та девушка, - спросил я?
- Не очень хорошо, - ответил следователь, - она в Склифе, у нее трещина в голове.
- А как ее зовут?
- Наталья.
Следователь ушел.
Это черта, за которой остался мой авто дом и та моя полубогемная камерная жизнь. Я был гусеницей, укутанной в кокон, а теперь я бабочка, и мне нужно заново учиться жить по новым правилам, по которым живут бабочки.
Метро "Проспект мира" - я вышел из поезда и направился на улицу. В руках у меня сорок девять роз розового цвета. Улица, другая, проходная, корпуса Склифасовского. Захожу, лифт, нейрохирургическое отделение, палата. Страшно очень. Тук, тук.
- Можно пройти? Я к Наташе.
- Проходите. Наташа, к тебе пришли.
У окна лежит девушка с замотанной головой.
- Здравствуйте, я Петр. Я в вас врезался. Простите меня, - говорю я и падаю на колени. - Вот цветы эти нелепые принес вам, возьмите. А знаете? Будете моей женой?....
- Буду.
Будущее.
Все, больше не буду делать записи в своем дневнике. Могу сказать, что я женился и строю свою собственную семью. Это будет мой новый кокон, в который я закуклюсь.
А что будет с нами потом? В конце нашего странствия. Я думаю, вся жизнь - это дорога к причалу, на котором стоит мой космический челн! Моя семья принесет меня к этому кораблю. Меня положат в него в красивом убранстве, вставят в руки свечу, отслужат молебен о благополучном моем путешествии и закроют гермокрышку, и я улечу в трансцендентный космос. Я здесь подумал - ведь погребальный обряд самый архаичный и неизменяемый со времени каменного века. Те лодки, в которых люди эпохи "мадлен" отправлялись в последнее свое плаванье, у нас называются гробами! Готовимся всю жизнь к этому полету - эти корабли ждут нас!
Конец.
Вот так заканчивалась эта чудесная рукопись. Я едва успел дочитать, как пришла медсестра и сообщила Петру, что у него родилась чудесная девочка. Он быстро надел халат и исчез в дверях коридора, спеша к своей жене и дочке.
Меня скоро тоже обрадовали рождением сына, и я поспешил в свою палату. Придя обратно через три часа, я уже не нашел вещей Петра. Только фотографии его рукописи в моем компьютере говорили мне, что это все был не сон. Где-то живет он на Псковских просторах, продолжая свое странствие. Желаю ему от всей души всего самого доброго и хорошего.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |