— Типа та фигня, где я сейчас стою? — отвечаю, но не подразумеваю этого, потому что если это было бы так, я бы здесь не стояла. Я была бы мертва. Нахмурившись, я изучаю сцену, пытаясь понять что-то еще. Если они не видели, что происходит, то почему кричали? Они чувствовали ту же удушающую панику, которую почувствовала я в Дублинском Замке, сразу перед тем, как появилось оно?
— Разве абсолютный ноль не является теоретической величиной? — спрашивает Кристиан.
— Технически — да, поскольку невозможно полностью уничтожить энергию. Энергия состояния покоя продолжает существовать, хотя лазерное охлаждение смогло создать температуры ниже, чем биллионная часть одного Кельвина.
— Повторяю — к чему ты ведешь? — нажимает Риодан. — Хочешь сказать, что эти места были охлаждены до абсолютного нуля?
— Нет. Единственная причина, по которой я затронул эту тему — это чтобы продемонстрировать связь между экстремальным охлаждением и молекулярной активностью, и факт, что даже при самых низких температурах у всех объектах по-прежнему сохраняется энергия какого-либо типа.
— И? — подталкивает Джо.
— На молекулярном уровне, оставленные Ледяным Королем фрагменты не имеют энергии вообще. Ни капельки.
— Это невозможно! — восклицаю я.
— Знаю. Я проводил тесты снова и снова. Проверял многочисленные образцы с каждого места. Я поехал в Дублинский Замок, накопал кусочки обледенелых Невидимых и проверил их тоже, — говорит он. — Они химически инертны, Мега. Без энергии. Без колебаний. Ничего. Они обездвижены. Мертвее мертвых. Тестируемые мной образцы вообще не могут существовать, и все же я держал их своими собственными руками! Пора переписывать всю физику, что мне известна. Мы стоим на пороге открытия нового мира.
— То есть хочешь сказать, что его притягивает энергия, и оно ей питается? Заправляясь как топливом, чтобы передвигаться по измерениям? — предполагает Джо.
Танцор качает головой:
— Не думаю, что все так просто. Большинство замороженных им сцен не имеют внушительного запаса энергии. Если бы это было из-за энергии, то существует бесконечное число более богатых на «топливо» мест. Я предполагаю, что отсутствие исчезнувшей после заморозки энергии, является вторичным и, возможно, совершенно непредвиденным последствием того, что он делает, не имеющим прямого отношения к его основной цели.
Мои чувства ши-видящей в Дублинском Замке выдали точно такое же ощущение — что у него нет злых намерений, и разрушает он не специально. Я почувствовала, что он невероятно умен и охотится за чем-то конкретным.
— Какова его главная цель? — спрашивает Риодан.
Танцор пожимает плечами:
— Если б я знал. Пока я не смог в этом разобраться. Но это пока. Я работаю над этим.
— Ну, и что же нам делать? — спрашивает Джо, оглядываясь по сторонам. — Должно же быть хоть что-то!
— Встать в круг, надеясь, что эта чертова штука решит появиться перед нами, а затем жахнуть по нему всем, что у нас имеется в распоряжении за две секунды, что он реально находится в нашем мире? — презрительно фыркает Кристиан. — По крайней мере, я знаю, что Багровая Ведьма охотится за кишками, желательно бессмертных. — Он кидает взгляд на Риодана. — И я знаю, что можно использовать в качестве наживки.
— И я тоже, — парирует Риодан.
— О чем вы? — не понимает Джо, переводя взгляд с Кристиана на Риодана. — Что за Багровая Ведьма?
До меня доходит, что она не видела моего последнего выпуска Дэни Дейли. И так и не в курсе, что какое-то время Риодан был мертв. Она понятия не имеет, что ее «бойфренд» бессмертен. Я решаю придержать эту бомбу до более подходящих времен. А так же решаю, что не собираюсь сидеть сиднем, надеясь и выжидая, когда Кристиан и Риодан, наконец, разберутся с этой Каргой. Я ее выпустила. Мне ее и отправлять обратно в ад.
Риодан обращается к Танцору:
— Работай быстрее. Возвращайся в свою лабораторию и найди мне ответ. Дублин превращается в чертову Сибирь, а теперь еще эта хрень навалила такую кучку замерзшего дерьма над моим клубом.
— По крайней мере, дверь не замерзла, — говорю я. — А то мы не смогли бы вернуться обратно.
Риодан бросает на меня взгляд, дающий понять, что он знает — мне известен другой путь туда.
— Для такой роли отлично подходит огнемет, — советует Кристиан. — Беспроигрышный вариант. Чистая работа.
— Кстати, у тебя есть какие-нибудь идеи по поводу того, что заставляет эти места взрываться? — спрашиваю я у Танцора.
— Думаю, что при этом создается своего рода энергия вакуума, где вещи становятся неустойчивыми. Как я уже сказал, законы физики больше не работают так, как надо. Возможно, отсутствие этой энергии делает их хрупкими, и когда изменяются колебания других окружающих их объектов — они взрываются. Недостаток энергии может также вызывать отсутствие «клея», необходимого для удержания частиц вещества вместе. Без него в целости они держатся только за счет ледяной оболочки. Как только она нарушается, все разлетается в разные стороны. Чем сильнее изменение частоты колебаний молекул в предметах, окружающих сцену, тем мощнее взрыв. Когда вы изучали эти места в режиме стоп-кадра, ваше передвижение генерировало значительные колебательные возмущения.
Иногда я конкретно туплю и упускаю самое очевидное. Сколько сцен взорвалось, когда мы с Риоданом двигались через них в скоростном режиме, а я ни разу не сложила два и два? Я перетираю только что сказанное Танцором, хорошенько перемешиваю это с некоторыми другими фактами, и что получаю.
После исчезновения Короля Морозного Инея, никакой энергии не остается. Она словно вычищена из всего, что он заморозил.
Р'джан сказал, что когда КМИ заморозил места в Королевстве Светлых, Фейри были не просто убиты, они были стерты, словно никогда не существовали.
Оба раза, когда я видела появление КМИ, все звуки исчезали. Никто из нас не мог ничего слышать. Танцор подтвердил третий случай подобной тишины и странного «полого» звучания, которому стал свидетелем в замороженном соборе Хранителей.
По какой причине исчезает звук? По той, что при появлении КМИ все колебания прекращаются? А с чего бы им вообще прекращаться? Потому что он высасывает энергию? Что именно делает КМИ? Что привлекает его туда, куда он устремляется? Что такого общего, нафиг, в этих местах? Пока мы этого не поймем, можно даже не надеяться его остановить. И так и будем сидеть как утки[101].
Я рассматриваю ледяную картину передо мной. Мне нужны ответы, и они нужны мне сейчас. Перед тем как я отправилась в Белый Дворец, у меня было немного времени, чтобы хорошенько пораскинуть мозгами, но с тех пор как я ушла, обстановка в моем городе стала критической. В нем теперь чересчур много снега и мороз становится слишком лютым, и если Айсмэн не убьет людей раньше, то это запросто сделает холод.
Сколько еще сотен, быть может — тысяч людей погибнет прежде, чем до нас, наконец, допрет, как его остановить? Что, если он сунет свой нос в аббатство? Что, если отберет у меня Джо? Что, если во всех генераторах кончится горючее, и они все по одному замерзнут, отсиживаясь?
Я вздыхаю и закрываю глаза.
Встряхиваюсь. То, что мне нужно увидеть находится прямо здесь, передо мной. Я это чувствую. Просто не смотрю правильным взглядом — ясным, не затуманенным эмоциями взглядом. Мне нужны мозги, как у меня и глаза, как у Риодана.
Сконцентрировавшись на обратной стороне своих век, я погружаюсь в эту серую мглу и коконом обворачиваю ее вокруг себя. Воссоздаю умиротворенную утробу, где могу начать процесс стирания своей личности, отгораживаясь от мира, в котором существую здесь и сейчас, где я — часть реальности, и все, что я вижу, окрашено моими мыслями и чувствами.
Я сбрасываю все, что знаю о себе, все, чем являюсь, и погружаюсь в тишину пещеры в своей голове, где нет ни материальности, ни боли.
Во мраке этой пещеры я не ношу длинный черный кожаный плащ, или трусики с черепами и скрещенными под ним костями, и здесь я не отпускаю отборный стеб. Здесь меня не привлекает быть супергероем. Я не думаю, что Танцор — секси, а я — девственница, потому что на самом деле меня даже не существует.
В этой пещере я никогда не рождалась. И никогда не умру.
Здесь все вокруг обнажено до самой своей сути.
Я ухожу в свое подсознание и становлюсь той иной мной, той, о которой никому никогда не рассказывала.
Наблюдающей.
Она не ощущает сосущего голода в животе или боли в затекших мышцах от просиживания в клетке все последние дни. Она не Дэни. Она может пережить все, что угодно. Не испытывая никаких эмоций. Увидеть, что находится перед ней, и только то, чем оно является. Ее сердце не замирает всякий раз, когда мама уходит, и она не платит слишком высокую цену за выживание.
Я не часто ухожу в себя и ищу ее, потому что, стоит мне там застрять, она возьмет верх, и тогда натворит таких дел…
Я живу в страхе, что однажды не смогу снова стать Дэни.
Но, офигеть не встать насколько она умный крендель! И к тому же безжалостный. Она все видит. Невозможно понять, как она это делает. Заставляет меня чувствовать себя неудачницей. Она думает, что я слабачка. Но никогда не отказывает мне, когда я прихожу.
Я открываю глаза и изучаю сцену. Она — как приемник. Принимает входящий и исходящий сигнал. И обрабатывает. Нет эго или самосознаний. Ничего, кроме пазла, а все головоломки складываются, все коды декодируются, из всех тюрем можно сбежать. Нет слишком высокой цены за успех. Есть конечная цель, и есть средства, и все средства хороши.
Не окрашенные эмоциями факты, выглядят совершенно иначе.
Люди, стучащие по банкам. Размахивающие кулаками. Некоторые хлопают. Другие — притопывают, пытаясь согреться. Я перебираю и отсеиваю. Докапываясь до самой сути.
Их тела изгибаются и перемещаются таким образом, что движения выглядят намеренными, упорядоченными, даже расслабленными, а не инстинктивными, напряженными паническими рывками мышц и костей. Каждый, чьи уста застыли открытыми, кажется, произносит протяжное «E». Их глаза полуприкрыты, жилы выступают на шеях от напряжения.
Я не сумела этого рассмотреть, но не она.
Это прямо здесь, перед нами. И все время там находилось. Она думает, что это очевидно, а я — бестолочь. Полагаю, она просто бездушная гайка в механизме.
Теперь у меня есть свой ответ, но я не могу этому радоваться, потому что она не способна на чувства. Я закрываю глаза, чтобы от нее отделиться, но она не отпускает меня. Хочет остаться. Думает, что приспособлена лучше, чем я. Я пытаюсь покинуть пещеру, но она блокирует все пути отступления. Я представляю в пещере ослепительно вспыхнувшие прожектора — как те, что установлены на краше КиСБ. Она отворачивается от них.
Я открываю глаза, потому что терпеть не могу темноты.
Риодан пристально смотрит на меня.
— Дэни, — говорит он, — ты в порядке?
Он использует настоящую, чистейшую бона-мать-его-фиде[102] вопросительную интонацию, которая повышается на конце так же, как у любого нормального человека, и эта столь обычная вещь цепляет меня. И удивляет, что такая мелочь смогла ее отпугнуть. Ослабить хватку, так что мне удается уйти без потерь. Думаю, мое чувство юмора, более чем что-либо в нас принадлежит именно Дэни, нежели ей, потому что, когда он меня позабавил, она просто ушла. Я знаю, что снова забуду ее в течение нескольких мимолетных секунд. Думаю, это она заставляет меня забыть о себе, и я ничего не припомню, пока снова не буду нуждаться в ее услугах, или случайно не зайду слишком далеко.
И тогда даже не знаю, что еще может случиться.
Я по памяти воспроизвожу все сцены, чтобы пересмотреть их еще раз и обнаружить тот единственный общий в них знаменатель, на поиски которого угробила столько времени. Оно было прямо передо мной все это время, но я не могла отбросить свои предубеждения. Я видела то, что ожидала увидеть, а это — совсем не то, что было на самом деле.
— Святой замораживатель частот, Танцор[103], — выдыхаю я тихо. — Оно пьет звук, как Сларпи[104]!
— Что? — спрашивает Танцор.
Никто из них не кричал. Я думала, они вопили от ужаса, а народ вместо этого пел.
Раздававшаяся под моими ногами музыка, сменилась. В «Честере» мощно жахнула композиция в стиле хэви-металл, отчего вибрации увеличили темп и интенсивность. Я чувствую, как кровь отхлынула от моего лица.
Если я права…
А я точно права…
Под нами, в «Честере» — тысячи людей, и хотя не сказать, что я в восторге от выбора их образа жизни, сейчас, в этом обрушившемся на нас испытании нам нужны все люди, которые у нас остались.
— Мы должны выключить это! — рявкаю я. — Немедленно все прекратить! Народ, мы должны вырубить нахрен весь Честер!
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ
Ох, погода снаружи ужасна![105]
За разукрашенным узорами инея окном моей спальни на землю лениво опускаются густые снежные хлопья. В отличие от меня, им чужды безотлагательные хлопоты. В аббатстве снег придерживается лишь одного правила: падает безостановочно. Это началось через два дня после того, как Шон начал работать в «Честере», и не заканчивается уже двадцать три дня.
В моем сердце растет боль и страдание подобно тому, как промозглые сугробы снега постепенно заполняют все, начиная от маленькой рытвины до глубокой лощины. Несмотря на все наши усилия от нее отбиться, зима с каждым днем все прочнее утверждается в нашем мире. Дороги превратились в узенькие тропинки, прокопанные меж высокими — выше талии — белыми стенами наста. Не знаю, как ориентироваться на этой изменившейся местности. Я боюсь, что в этих сугробах притаились снежные гоблины, про которых рассказывала мне бабуля; они подстерегают заплутавших и утаскивают в ослепительную холодную белизну.
Шон не мог приехать в аббатство, и у меня не было возможности покинуть его в течение пятнадцати дней. Мы выбирались за поселения с топорами и пилами, чтобы добыть ветки с промерзших, срубленных деревьев, для поддержания огня. У нас заканчивается бензин, генераторы стоят в безмолвном напоминании о лучших временах, оставшихся далеко в прошлом. У нас слишком мало свечей и недостаточно компонентов, чтобы изготовить еще. Если бы не батарейки, которыми несколько месяцев назад Дэни запасалась как одержимая для защиты от Теней, возможно, мы были бы уже все мертвы, неспособные защититься от аморфных призраков, которые все еще могли скрываться в наших стенах, хотя едва ли мы видели хоть одну с той ночи, как в подземной келье был заточен Круус. Поговаривают, что Темный Король прихватил их с собой когда уходил. Остается только надеяться.
Ночь мы проводим вместе в комнатах отдыха, дабы сэкономить ресурсы. И предположить, когда закончится снег — не представлялось возможным. Небо по-ночному чернильное или свинцово-штормовое, и только изредка сквозь облака пробивался солнечный луч. Если в скором времени мы не очистим от снега крышу нашей часовни, мы лишимся ее, а следом за ней и внутренней опоры. Наш алтарь будет погребен под толщей льда, в то время, как ветры примутся свободно гулять меж церковных скамей. Рано утром стропила скрипели и стонали свою скорбную песнь, пока я молилась: «Боже, пошли мне спокойствие, мудрость, силу, храбрость и силу духа».
А не еще больше снега на наше аббатство. Только не это.
В наших стенах, все же, не очень холодно.
В моем крыле не менее восемнадцати градусов, но это — при постоянно горящем огне во всех печах.
В моей спальне около двадцати семи — настоящее пекло для того, кто вырос на Изумрудном острове[106]. Я промокаю платком испарину на лбу, заправляю за уши влажные волосы. Расстегиваю блузку и обтираю кожу.
За окном видны вращающиеся бритвенно-острые языки кристаллического огня — это воронка в материи нашего мира возвышается над аббатством, ярко сверкая, как бриллианты в капризных лучах солнца. Между ней и стеной моей спальни, снег, по очевидной причине отсутствует.
В этом узком, ограниченном пространстве растет трава.
Трава, клянусь всеми святыми, зеленая, как клевер Святого Патрика! По-настоящему зеленая — как несимметричный трилистник[107], символизирующий нашу миссию и цель: Видеть, Служить и Защищать.
Напротив моей спальни у стены с отваливающийся штукатуркой — экзотические южные цветы всех оттенков бойзеновой ягоды[108] и орхидеи, и византийский пурпур, изгибающиеся и раскачивающиеся на тонких стеблях, их тяжелые головки наклоняются и кивают под обманчиво приятным ветерком, изменчивые, как моя душа — сдержанная в один момент, и совершенно бесстрастная — в следующий.
Я стою у открытого окна, наполняемый комнату аромат опьяняет меня. Цветы пахнут пряностями, навеивая образ о персидских коврах и далеких землях, где на завтрак курят кальяны, султаны содержат гаремы, и жизнь ленивая, распущенная и скоротечная.
Но все же прекрасная, как мог бы сказать Круус.
Я вытираю потные ладони и разглаживаю копию плана на величественном столе Ровены. Как бы мне того не хотелось, но я должна знать, если то, что я начал подозревать — правда.
Хотя МФП привязан к конкретному участку земли, который выглядит так, словно обожжен в печи — гладкий, глянцевый, словно необычный черный фарфор — если к нему приблизиться, тепло не ощущалось. Жар Огненного мира не проникал в наш.
Тем не менее, между МФП и нашим аббатством, несмотря на снег, растет трава, и что самое отвратительное — это та трава, на которую меня в моих снах среди ароматных цветов нежно укладывает Круус и до рассвета заставляет испытывать такие вещи, за которые я себя презираю.
Я не очень сведуща в географии. Знаю, что восток там, где встает солнце, а запад там, где оно садится.
Ровена хранила множество тайн, ключи позвякивали на браслете, который неизменно находился на ее запястье с тех пор, как возглавила нас, и до самого дня, как умерла. Я открыла тайник в ее спальне четыре ночи назад, когда отчаянно пытаясь противостоять еще одному мучительному сну, занимала себя исследованием каждого дюйма жилища Грандмистрисс, ища признаки ложных панелей или выдвижных напольных досок. В тайнике в нижней части многовекового шкафа я нашла карты, эскизы, планы на многих из которых нарисованы такие места, которые ставят меня в тупик, потому что я не в силах понять, чем они могли ее интересовать.
Также в нем я обнаружила чертежи аббатства, свитки были скручены в два больших рулона — Поверхность и Подземелье. Именно эту копию подземной кельи, в которой некогда содержалась Синсар Дабх и прилегающих к ней помещений, я раскатываю на столе, и поверх нее сейчас разглаживаю прозрачный эскиз моего крыла аббатства.
Я накладываю одну на другую так, чтобы они угол в угол совпали и прижимаю язык к небу в молчаливом протесте — я усовершенствовала эту технику еще в детстве, чтобы не закричать, когда посторонние эмоции становились особенно невыносимы.
Келья Крууса — прямо под моей спальней!
Напрашивается вопрос: обманчивое лето, заставляющее расти траву и распускаться цветы, вызвано жаром соседнего мира или все же Принцем, скованным льдом подо мной?
Я решаю, что, возможно, смогу вынести Риодана, по крайней мере, сегодня, потому что, когда я сказала, что надо отключить «Честер», чувак даже не задал мне ни одного вопроса.
Он по периметру огибает ледовое изваяние и направляется прямиком к металлической двери в земле. Обледенение заканчивается в четырех с половиной метрах от нее, и я рада этому, потому что та дверь, о которой я якобы только знать и должна, находится далеко отсюда. Подземные переходы могут занять много времени. И, насколько я его знаю, как только он выяснил, что я пронюхала об этом лазе, он, вероятно, закрыл его и его люди сделали где-то другой. Но я и его тоже найду. Он словно играет со мной. Его попытки скрыть какие-то вещи просто добавляют мне больше решимости их отыскать.
Я спешу за ним, довольная тем, что он верит мне на слово. Джо и Кристиан, конечно, не верят. Они идут за мной, закидывая меня вопросами, на которые и Танцор не сможет ответить, думаю, потому что он до сих пор занят сбором воедино всех ответвлений всего того, что мы там надумали. Либо это, либо он, как и я, заразился навязчивой идеей как можно быстрее повырубать всевозможные приборы в пределах досягаемости.
Мне до сих пор недостает нескольких фактов, но не думаю, что смогу их найти, потому что все замороженные места повзрывались. Все, что нам остается — размышления. Я знаю, что Король Морозного Инея любит «мороженое», но не знаю, какое именно. Зато точно уверена, что в выборе он капризен. Иначе мы еще несколько месяцев назад были бы уже все заморожены.
Я следую за Риоданом в его офис, где он вырубает электричество в подклубах. С каждым прикосновением к тачскрину еще один подклуб умирает, и это все, что мы можем сделать, чтобы прекратить гул и вопли, особенно когда детский клуб так же погружается в кромешную тьму.
Свет гаснет. Музыка замолкает.
Люди — эти сраные овцы, которым еще несколько недель назад следовало повытаскивать из задниц свои головы и сплотиться, чтобы спасти свой город — шумно протестуют. Некоторые все еще продолжают танцевать, будто ничего не случилось, и они по-прежнему слышат музыку у себя в голове.
Другие пожимают плечами и снова принимаются за свои грязные, мерзкие извращения на танцполе в полуголом виде, словно всем вокруг хочется видеть, насколько они похудели от слияния с детишками Папы Роуча.
— А я могу обратиться ко всем клубам сразу? — интересуюсь я. — У тебя есть тут что-то типа системы громкой связи?
Он бросает на меня взгляд, говорящий: неплохая попытка, но хрена лысого я дам тебе обратиться ко всем посетителям.
Я хмыкаю. Хах, разумно. Я могла бы часами разглагольствовать перед этими тупарями:
— Объясни им, — растолковываю я, — чтобы они допетрили, что вообще происходит. Расскажи про Короля Морозного Инея, и что им не стоит высовываться наружу и поднимать шум, иначе окочурятся. И предупреди о взрывающихся ледяных местах, на случай если все же кто-то уйдет, чтобы не натворили глупостей с теми замороженными скульптурами, избежав участи оказаться нашпигованными ледяной шрапнелью. И не забудь сказать им, что даже находясь здесь, они должны сидеть как мышки и…
Риодан нажимает кнопку на рабочем столе:
— Огни и музыка будут выключены, ждите дальнейших объявлений.
— И это все?! — возмущаюсь я. Мля, какое счастье, что он не сочиняет что-то вроде «Клочка Риодана»! Сквозь стеклянный пол я наблюдаю за тем, как люди недовольно шумят. Многие из них пьяны и не согласны таким раскладом. Они хотят своих привычных хлеба и зрелищ. Собственно именно за этим они сюда и приходят. — Босс, это че за фигня была вот сейчас? Может, ты хотя бы сказал им, чтобы не вздумали покидать помещения, иначе могут подохнуть?
Он снова нажимает кнопку:
— Не выходите, или погибнете.
Все пространство наполняется «т-с-с» и «ш-ш-ш», как будто они считают его Богом или типа того. Фейри и люди прекращают все, чем занимались, и садятся. Только через продолжительное время они снова начинают шушукаться.
— Думаю, тебе стоит закрыть двери, — подает голос Джо. — Не выпускай их наружу ради их же собственной безопасности.
— Я бы предпочел, чтобы они убрались. Меньше шансов привлечь Ледяное чудище.
— Если тебе интересно мое мнение, то я считаю, что для поддержания безопасности этого места, — говорю я, — лучше обеспечить безопасность им.
— Я думал, тебе неприятны люди, которые приходят в мой клуб.
— Они все же люди.
Он снова нажимает кнопку:
— Если выйдете наружу, погибнете. Если будете шуметь, вас выкинут из клуба. Не раздражайте меня.
И тут «Честер» погружается в гробовую тишину.
ЧАСТЬ 3
Без убаюкивающих деток колыбельных.
Без воспевающих о скорби гимнов.
Без помогающих облегчить боль
страдания задушевных мотивов блюзов.
Без восславляющего жизнь рок-н-ролла.
И прочей музыки, что нам дана,
мы все были бы социопатами
или мертвыми, коль не она.
ТРИДЦАТЬ СЕМЬ
Песнь тишины[109]
Я призываю ши-видящих собраться в часовне под скрипящим карнизом.
Наше святилище раньше с трудом вмещало и половину из нас. Сейчас они сидят между стройными рядами величественных колонн цвета слоновой кости и их поглощает пространство. Стенания стропил и глухие звуки моих шагов отдаются гулкой тишиной, пока я иду по центральному проходу, ведущему к алтарю для литургий в восточном приделе[110] церкви.
Унылые, отчаянные глаза следят за моим передвижением. Мои девочки занимают первые одиннадцать скамей в нефе[111]. Призраки дражайших подруг заполняют оставшиеся. Это была суровая зима и следующая за ней манящая, но мертворожденная весна.
А теперь еще и этот непрекращающийся снегопад!
В часовне я чувствую себя более сильной.
Здесь, Всевышний бросает вызов дьяволу у наших дверей. Вера — негасимое пламя в моем сердце. Не смотря на то, что Круус дважды преследовал меня досюда, эти освященные места остаются неоскверненными. Он не смог войти.
Реликварии[112] из полированной слоновой кости и золота, инкрустированные драгоценными камнями располагаются у алтаря. Но еще больше укрыты в храмах, когда-то раньше освещенных свечами — до тех пор, пока свечи не понадобились для других целей. Эти урны и ларцы хранят мощи и лоскуты тканей святых канонизированных не Папским Престолом[113], а куда более древней церковью. Я не вступаю с собой в конфликт от того, что они находятся рядом с почитаемыми останками. Останки остаются останками а хорошие люди — хорошими людьми. В своих молитвах я прошу их всех присмотреть за нами в тяжелое время испытаний.
Я поднимаюсь на алтарь в святилище и приближаюсь к кафедре. У нас нет источника электричества для микрофона, но больше он и не нужен, так как мой голос ясно доносится к немногим занятым в первых рядах скамьям.
Нас осталось двести восемьдесят девять.
Я бы заплакала, будь у меня слезы, но они кончались по пробуждению на рассвете, измученной, перемазанной чужим, не моим по праву, семенем, с чувством вины. Семенем того, кто только что макнул пальцы в чашу со святой водой и теперь осенял себя крестным знамением, прикасаясь к своему лбу, губам и сердцу!
Он оскверняет мое святилище. Издевается над моими ритуалами.
Его пальцы не вспыхнули, его не поразил гром небесного возмездия и он не был низвергнут в ад, подобно Сатане. Я верила, что в эту дверь он войти не сможет. Он намеренно солгал мне или набрался сил, чтобы проецировать себя?
Он подмигивает мне, пока идет по центральному проходу. Затем останавливается у витража и разворачивает свои крылья.
Темный ангел. С черными крыльями и черной душой.
В моей церкви.
В моей церкви!
Девочки перешептываются. Я осознаю, что мой взгляд сфокусирован на Круусе, совершенном, обнаженном Круусе, стоящем в центре моей часовни, с крыльями, охватывающими проход и тянущимися к небу, и моя первая эмоция — паника. Я не должна показывать им, что вижу его, или Марджери займет мое место!
Я пробегаю взглядом по скамьям и снимаю свои барьеры так, что могу почувствовать состояние их сердец. Я заглушала их эмоции последние месяцы, потому что они ощущали такие злость, печаль и страх, что я не могла сдерживать это ежедневное половодье чувств.
Тревога обрушивается на меня. Стыд крадет мое дыхание. Трясущимися пальцами я нажимаю на ямку на горле так, чтобы выпустить что-то застрявшее там и мешающее мне дышать.
Впервые более, чем за месяц, я могу видеть ясно.
Если я единственная, кто видит Крууса, то должна быть смещена.
Если же я таковой не являюсь, и другие тоже видят его, а я так долго хранила молчание — меня следует судить.
Ибо разве неизвестно, что такое война?
Он разделяет. Режет по живому, делая врагами даже братьев и сестер, родителей и сыновей. Война разделила меня и мою семью с рождения. Быть может, он действительно уделял мне внимание не просто так.
Насколько хорошо он провел разделение?
У кузена Шона, Роки, были золотые часы с бриллиантами с выгравированным на них кредо. Несмотря на отсутствие образования, родословную и богатство, он поклялся приложить все усилия, чтобы выбиться в люди, избавиться от клейма.
Молчание — это конечный результат разделения.
Разве я игрушка в его руках?
Он стоит, самодовольно взирая на меня, уверенный в нашем сообщничестве. Как приятно должно быть ему, когда каждое утро я остаюсь изолированным айсбергом в этой зиме, почти покорившей наш мир!
Я обращаюсь за помощью к женщинам:
— Кто из вас видит стоящего в проходе Крууса?
Риодан созывает собрание в одной из комнат второго уровня. В клубе никогда еще не было такой тишины. Люди сидят поодиночке, не разговаривая. Свет приглушен, музыка выключена. Я не чувствую ногами и малейшей вибрации. Потолок и пол излучают мягкое сияние. У него какие-то подсвеченные трубы за молдингом. Я всегда предполагала, что тут есть гигантские генераторы, просто не могу чувствовать их вибрацию из-за вечно долбящей, несмолкающей музыки. А если нет генераторов, то как поддерживается освещение?
— Чувак, я думала, ты все вырубил.
— Все.
— А почему тогда лампы все еще горят?
— Основная часть Честера работает на геотермальной энергетике[114].
Я бью себя ладонью по лбу. «Конечно. У него же все лучшие игрушки. Чего ему стоит прокопать путь к центру Земли и укротить силу планеты? Чувак, типа, живет вечно!»
Ко мне, Джо, Танцору и Кристиану присоединяются еще шестеро риодановских чуваков. Каждый раз, когда входящий в комнату оказывается не Иерихон Бэрронс, я вздыхаю с облегчением. Но рано или поздно тот день все равно настанет. Это неизбежно. И в этот день он, вероятно, будет с Мак на его стороне. Черт, клево. Большую часть своей жизни я прожила под угрозой «того дня» по той или иной причине. Супергерой, как-никак.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |