Возвращаюсь к обещанному описанию городской, охтенской жизни 30-х.
Дом состоял из восьми квартир. Никакого социального единства не было.
В подвале жила большая раскулаченная семья: дядя Федя работал подсобником всегда сердитый, часто подвыпивший, грубый, тетя Валя и их дети: Зина, моя
сверстница, Шура и два мальчика. В войну все выжили.
В квартире№1 Скорохватовы. Семья из 7 человек. С этой семьей мы были дружны. Их семья:Бабушка лет 80, с редким именем –Христина, родители, тетя Шура дядя Андрей, два сына- Борис и Андрей, две дочери- Лида и Нина, на год старше меня. Нина- моя самая близкая подруга по Охте. В какие только игры мы с ней не играли в раннем детстве: в стоматологов, библиотекарей, даже в милиционеров -во все, что видели в жизни. Как я теперь понимаю - это было важным для нашего взросления. В более старшем возрасте наши интересы стали расходится. Нина умерла от туберкулеза в 50-ые годы. Мать Нины работала на обувной фабрике «Победа» - немножко хитроватая и разбитная бабенка. Муж- дядя Андрей под каблуком жены. Умер рано. Борис- любимец матери – полухудожник, умеющий ко всему пристроится.
В квартире №2 жила семья Жуковых. Хозяин - бывший владелец магазина, Жена- толстая, вялая, всегда пропахшая каким-то несвежим запахом. Две дочери. Одна вышла замуж за моряка торгового флота. Это было редкостью в наших краях. Их квартира, три комнаты с большой кухней, была для всех заперта. У них не занимали денег, не обсуждали семейные дела.. Во общем- хозяйчики На Неве стояла их собственная лодка. И это для жильцов нашего дома - тоже редкость. Мы жили
в квартире номер три, во втором этаже. О себе я уже писала. О Зайцевых…. Хорошие, добрые люди., но жизнь подкосила их, в связи с гибелью дочери. Об этом я тоже писала.
Шанцевы - квартира№4 Интеллигентная рабочая семья. Один из сыновей – инженер. У главы семьи рано умерла жена… и через некоторое время он повесился на ручке двери. Мы, дети, это узнали и долгое время нам было очень страшно.
Над нами. В квартире №5 жили Геге, венгерец, и его жена Бронислава Брженас с сыном Устином,-Устиком, другом моего брата. Высокий, какой-то круглый. Стеснительный. Он хорошо играл на рояле и многое исполнял у нас дома на пианино. Первый муж Брониславы- Брженас не то польский, не то чешский революционер. Погиб в гражданскую войну и похоронен в сквере, в конце Большеохтенского проспекта. У «Духа»- так называлась здесь стоявшая когда-то церковь. Подробностей о его жизни - не знаю.
Устик высоко ценил фильм «Веселые ребята». Часто наигрывал оттуда мелодии. Наверное,он понимал, что это новый советский джаз. Мать Бронислава уделяла ему мало внимания (так считали все жильцы). И часто, когда он приходил к Павлику, мама его подкармливала. Умер в блокаду, в1941 году.
Интересные и необычные для моего детского восприятия жили люди в квартире №6.
Эта квартира принадлежала двум сестрам, дочерям генерала Богдановского. Очевидно им когда-то принадлежал весь дом, построенный в 1988 году. (остался вензель над третьим этажом). Эти две старые девы были уже в весьма преклонном возрасте. Одеты неаккуратно, в какое-то старье с элементами былой роскоши. Себя обслуживать не умели. Нас, ребятишек называли «ангельчатами» Мы в ответ,про себя, тоже говорили- «вот ангельчата идут». Очевидно они знали языки. Даже предлагали моего брата Павлика учить французкому языку. Не знаю почему не вышло. За ними в конце жизни ухаживала тетя Феня. Говорили, что ей много
досталось после их смерти.
В конце тридцатых годов в их квартиру перебралась семья Тюниных. Старшая дочь Жанна, подруга моего возраста. Отец- бывший моряк. Наверное, потому дали необычные для того времени имена: Жанна, Диана, Альберт. Дядя Коля умер в блокаду. Тетя Женя типичная, хваткая, добрая рабочая уехала в эвакуацию еще в начале войны. Дети и она остались живы. В мансарде (квартире №7) жили старики - дядя Андрей и его жена- финка, плохо говорившая по русски. Маленькая, добрая приголубливала и угощала всех детей. Ее муж - бывший городовой, суровый, молчаливый, но справедливый. Где работал - не знаю. На самом верху под крышей у чердака жила какая-то горбатенькая, без семьи старушка, богомольная и ворчливая.
Вот таким был «срез» нашего населения. Все очень разные. Но неоднородность общества была наяву. Глубже я, конечно., не знаю, но думаю, что к советской власти относились неодинаково. Самым пролетарским, большевиком, был мой отец. Кое-что критиковал, помню как был расстроен арестом Тухачевского, о чем не стесняясь говорил дома. Но вырастил нас в любви к советской власти.
Двор нашего дома обнесен деревянным забором. Деревьев не было. За домом находилась довольно большая площадка, на которой, по словам старших, находился трактир «Двадцатый век». Строение уже не существовало, а название осталось. На этой площадке мы играли в казаки- разбойники, в лапту, во дворе играли в прятки, в «магазины». В сараях были «наши дома, куклы, хозяйства». Зимой устраивали катальную горку. Одной из любимых игр было театральное представление, которое мы устраивали в закоулке двора. Либо на лестнице, у окна нашей квартиры. Зрители- младшие дети, а иногда и мамы сидели на ступеньках лестницы, ведущей на третий этаж. Основные артисты – трое, Нина Скорохватова, Жанна Тюнина и я. Жанна об
ычно танцевала.
Как складывалась моя жизнь в школе и дома?
Большое влияние в моих чтениях, увлечениях и развитии оказал мой брат Павлик(Павел Павлович Быстров) К чтению и литературе пристрастил он. Не тем, что советовал читать, а тем, что сам читал, сочинял стихи, рассказывал…. Вот несколько стихотворных строк, подаренных им к дню моего рождения.
Люсенка, больше читай,
Будь смелой, упорной и честной
Выполнишь все, друг мой, знай
Будешь, сестренка известной.
Наивно, но искренне.
Чтение было, конечно, хаотичным: что достанешь в библиотеке, то и читаешь. Помню журналы детские «Чиж и Еж». Еще в раннем детстве выучены наизусть известные стихи К. Чуковского, Маршака, Хармса.(хотя имени последнего не знала) М. Светлова, Маяковского. А потом в раннем возрасте читала и русские народные сказки, Жорж Санд и Ибсена, не говоря уже о прозе Пушкина, Толстого.
В нашей квартире частенько собирались друзья Павлика: Устик, о котором я уже писала, Паша Митрофанов, Щепелин, Боря Скорохватов. Читали стихи: помню строчку стихов Павлика о смерти Маяковского. «Как же маленький кусок металла и такую жизнь остановил…»
Играли они и в шахматы. И я научилась, хотя- бы шахматным ходам. В те годы шахматы были очень распространены. Имена Ботвинника, Таля, Смыслова, Алехина Капабланки знали многие.
И никогда, никаких выпиваний в этом кружке не было. Застолья организовывались только в родственных семейных домах. У нас это было на Петроградской, у дяди Степы или у нас, на Охте. Я очень любила эти встречи и люблю до сих пор.
В школу пошла 8 –ми с половиной лет в 1934 году,в 1933 г. Еще не испонилось 8 лет. Почему сейчас с 6 или 7 лет в школу идут!?
Училась в разных школах по Большеохтенскому проспекту. Но ярких воспоминаний о младшей начальной школе не осталось. Училась на отлично, меня даже «звездочкой» называли. В театр ходила, но не часто- в ТЮЗ, на Моховой- чаще всего с мамой «Конек –горбунок» шел и тогда. В музыкальную комедию, на оперетту водила два или три раза Валя, моя старшая сестра. Позже, уже в седьмом классе- новый ТЮЗ, ныне театр Ленсовета, были и в театре Ленинского комсомола. В «Мариинку, лет в четырнадцать, привел Павлик на балет «Собор парижской богоматери». Он там подвизался статистом.
После окончания третьего класса, в 1937 году жили мы на даче в Колтушах. Веселое, теплое лето4 купались в озере, в лесу полно ягод, особенно брусники, орехи, игры в казаки- разбойники. Снимали одну комнату в финском доме. А было нас пять человек. Папа, а иногда Дима -Валин жених, приезжали на выходной. Сообщение в Колтуши - автобусом. Мои сверстники, три человека, решили поступать в музыкальную школу. Мама считала полезным и мне там поучится. Дома уже было пианино. Из нас четверых, сдававших экзамены, как ни странно, музыкальный слух обнаружили у меня и приняли в школу. Но…. Какое это было мученье учиться музыке. Наверное,,экзаменаторы ошиблись, потому что на экзамене я очень точно напела популярную песню тех лет: «По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год». Мы все лето пели эту песню, однако больше «тройки» я не получала, на уроках сольфеджио я была хуже всех. Видя все это, мама, папа, да и учительница музыки посоветовала перейти в какой- нибудь художественный класс. Так я попала в класс художественного чтения к Анне Васильевне Лобовой, за что я очень благодарна судьбе. О ней я писала выше. Особое место в жизни всех нас, в тридцатые и дальнейшие годы, занимало кино. К походам в кино готовились, посещали кинотеатры все: и папа и мама, и все мы. Наш «домашний кинотеатр» был «Рабочий», на Большеохтинском проспекте. О значении кино столько написано, что я и пытаться писать здесь не буду. И в нашем воспитании, в восприятии советской идеологии, да и в понимании, «что такое хорошо, что такое плохо» добрые, гуманные фильмы сыграли огромную роль.
Еще несколько черточек о нашем детском театре-«на лестнице». Одну из этих песенок, под которую мы танцевали я помню:
«Мы белые снежиночки спустилися сюда
Летим мы как пушиночки холодные всегда.
Вот эта тучка серая, она была наш дом
Оттуда мы спустилися и здесь мы отдохнем.»
Я читала стихи, вместе с Ниной разыгрывали комедийные сценки- «Бим и Бом». Наверное, о них где-то слышали. Дома с Ниной обычно играли во взрослую жизнь: мы были библиотекарями, врачами- стоматологами, куклы - наши больные или клиенты. Но это все до школы. Раннее детство, дача, поездки в гости на Петроградскую. Другие мои двоюродные жили на Горушечной улице. Это папин брат дядя Шура и его семья: Катя, Володя (погиб на войне), Валентин, Тамара, Рая, Зина. К ним мы в зимние вечера, на Горушечную ходили вечером, с большими санями, ходили вместе с Валей и Павликом.
Еще один эпизод из охтенской жизни 30-х годов. 1939 год. «Серебряная свадьба» моих родителей. 14 апреля, их день. И мне запомнились не застолье, не гости….
На месте трактира «Двадцатый век» был построен деревянный магазин тканей. За тканями, шерстяными, крепдешиновыми, да и за ситцевыми всегда стояла очередь, которая длинной чередой заворачивала на пустырь-«Двадцатый век», И вот в день подготовки к юбилею родителей, стоявшие в очереди обратили внимание на то, что мыши таскали в зубах вареные яйца. Как-то это стало известно маме: «Ой! Это мое заливное из судака, которое застывает в сарае». Побежала… Так и есть.Пришлось все выбросить и переделывать. Ведь холодильников и в помине не было.
Школа. Увлечение художественным чтением. Я занималась в студии художественного слова при доме Просвещения: на Большеохтенском проспекте у прекрасного педагога Анны Васильевне Лобовой. Это была детская студия. Ходила я туда как на праздник, начиная с четвертого класса. Анна Васильевна научила меня владеть речью, голосом, а главное усилила мою любовь к русской литературе. Я для своего возраста довольно много выступала перед аудиторией. Читала сказку Горького «Воробьишко», Станкевича «Янко- музыкант», Лермонтова «Мцыри» Л. Толстого- отрывок из «Войны и мира»- смерть Пети Ростова, Маяковского поэму Хорошо» и многое другое. «Дошла» до городской олимпиады во Дворце пионеров. Было это а 1940-м году. Большая благодарность Анне Васильевне…
ВОЙНА
О войне мы с мамой узнали на даче в Колтушах. Шли и шли мимо дачи тяжелые грузовики. Было солнечно, ветрено и тихо. Никаких разрывов мы еще не слышали. На другой день, после воскресенья, т. е.23 июня, мы возвратились домой. Остальное о войне и блокаде читайте в моем опубликованном очерке:
«…Я жила в Ленинграде в декабре сорок первого года.» О. Бергольц
Мои воспоминания о военной осени и зиме 1941-1942 гг. о блокаде основан на дневниковых записях пятнадцатилетней школьницы 8 класса. О страшных днях этого времени написано много; и правдиво, и жестоко. Но каждый в своих воспоминаниях блокаду видит по-своему.
Я жила до войны в Красногвардейском районе, на Большеохтенском проспекте. Дом стоял на правом берегу реки Невы, напротив Смольного собора. Выросла я в рабочей ленинградской семье, отец был старшим мастером завода им. Сталина(теперь Металический завод).
Главное, что мне хочется сохранить- искренность моих дневников. Мои записи свидетельствуют, как и у тех, кто жил в это время в Ленинграде, о страшных картинах голода, бомбежках, артобстрелах. Но я была из тех ленинградцев, кто безусловно верил в обязательную нашу победу. Поэтому мои заметки об этом страшном времени окрашены и светом. Ведь мы, предвоенное поколение, безусловно верили в наше необычайное светлое будушее.
Сегодня я хочу поделиться с тобой, дневник, или просто рассказать о жизни в Ленинграде. Но это не исповедь, жалующаяся и молящая, нет. Быть может эта запись попадет к моим школьным друзьям и родным…..
После обьявления войны мы с мамой сразу вернулись с дачи, в Колтушах, в город. Мой брат, студент филологического факультета ЛГУ, 30 июня ушел в ополчение. 2 июля я пошла его навестить, принести кое-что поесть, домашнего. И картину, которую я увидела, я никогда не забуду. Между главным зданием университета и историческим факультетом было много ополченцев, студентов ЛГУ, Академии художеств им. И. Репина. Цвет нашей молодежи. Встревоженные, грустные, но не поникшие… Брата я не нашла. Уже отправили на фронт. Многие из них не вернулись….
Недавно, уже 2009 году, я прочла стихотворенье ленинградского поэта Глеба Семенова об ополченцах, которое трагически точно и глубоко воссоздает один из дней начала войны.
«Построили нас на ученье
На подвиг тебя повели
На полчища- шло поколенье
Очкарики, гении шли
Шли доблестно, шли простодушно
Читали стихи на ходу,
Как выстоять ей, безоружной
Душе, в сорок первом году?»
Какие правдивые и страшные слова! Это же о моем брате Павлике,о Паше, о Жене Щекотине и о тех студентах, стоявших у исторического факультета ЛГУ и ждавших отправки на фронт.
В эти первые дни Великой Отечественной мой дорогой Ленинград быстро изменился. Большеохтинский проспект. Маршируют отряды,уходящие на фронт. Долго еще шли по улицам военного города кадровые войска, потом шли добровольцы- ополченцы из ближайших заводов и фабрик. А еще через несколько дней потянулись в обратном направлении обозы тех, кто уходил от немцев. Обоз цыган со своим скарбом, коровами и прочим. Но вот и они перестали двигаться. Проходили только личные ленинградские войска. Иногда мы, школьники, дежурили на крыше школы. И вот 8 сентября, ровно в семь часов вечера раздался протяжный звук серены. Я дежурила на крыше 9-ой школы. Не впервые была тревога, но она оканчивалась благополучно.
Послышался звук самолетов. Все ближе и ближе стучат зенитки …совсем рядом и по крыше застучали осколки снарядов. Втроем мы у слухового окна. Летят 11 юнкерсов. Зловещий звук заставляет инстинктивно втягивать голову в плечи. Прошел час. Отбой.Идем домой. А из-за Невы поднимается черное пламя. Оно разгорается все больше и больше. Мы напряженно всматриваемся в страшное, громадное облако.
Столб дыма и даже пламени застлал левую часть Невы. В суровом молчании шли домой, а сзади все также стоял в сумраке осеннего вечера черный столб дыма… Так поганые фашистские твари зажгли продовольственные Бадаевские склады. И с 8 сентября почти каждый день, и несколько раз в день, слышны залпы зениток и взрывы бомб. Долго будут помниться такие дни как 3 октября; загорелся завод Петрозавод, дровяные склады у 12 трамвая, загорелся завод им. Свердлова. Фугасная бомба разрушила водопроводную магистраль на Панфиловой улице: там было по колено воды. Зажигалка попала во двор на Тарасовой улице, разрушило новый дом на углу улице Гусевой и Большеохтинского. Но колебаний в победу нет.
Вот один из октябрьских вечеров. В 9.30 передают радио-хронику. Программа А. Толстой «Кровь народа» Слушаешь простые слова писателя о Родине, о Москве, о долге. Толстой говорит: «Взорвали Днепрогэс, Криворожье, Запорожье. Лавина вод Днепра затопила вражеские укрепления, смяла заслоны. Гордость нашей Родины, труд тысяч людей не достался фашистам.»
К 21 ноября –новость: 150 г хлеба иждивенцам. Очень хочется есть, а дома всего 200 г хлеба. Вернусь назад… Занятия в школе начались 3 ноября. Никого из моих одноклассников нет. Из всех охтенских школ нас собрали в одну, в помещение 13 –ой школы, у Белой дороги, а с декабря снова перевели в нашу довоенную школу, на Панфиловой улице. Я учусь в 8 классе. Состав учителей исключительно сильный: география- Александр Александрович, математика- Раиса Ивановна Ввкичева, литература- Ольга Ивановна, она работала в образцовой школе. Нам в школе дают без карточек суп: жидкий с какой-то крупой и перцем. Конечно, без хлеба. Школу люблю. Особенно интересно на уроках литературы. Проходим «Слово о полку Игореве». Сегодня этих учителей уже нет. Но тот свет, который учителя несли, был так нужен. К 7 ноября брата вернули с фронта. По решению правительства 4 и5 курс решено вернуть для окончания высших учебных заведений. После окончания университета, уже в эвакуации, его снова призвали в действующую армию.
7 ноября у нас суп с макаронами и хряпа, (это кочерыжки от капусты, которую мы с мамой собирали в конце сентября у больницы им. Мечникова) Днем 7 ноября в Дом-просвете идет фильм «Иван Иванович сердится», а через несколько дней – «Великий гражданин». Я оба фильма смотрела.
Конец декабря. В школу хожу. Сегодня Александр Александрович, учитель географии, сказал, что съел свою кошку. Говорят, кто уже дошел до того, что ел кошек- тот не выживет. Раиса Ивановна, математик, на уроках в класс приходит в двух зимних пальто. Она стала очень худая и какая-то черная,
В декабре папа все раньше и раньше возвращается с работы домой. Мало топлива. Трамваи на Охту ходить перестали, редко ходят автомобили, нет ни кошек, ни собак. Наверное всех съели.
Норма хлеба на иждивенца повысилась-250 г, но кроме хлеба ничего нет. Я слыша ла, что смертность в городе в день- 18-20 тысяч. Покойников в мороз не закапывают, а сваливают в вырытые на кладбищах траншеи. Люди страшные, опухшие, грязные. Ленинград становится городом теней. В каком городе и в какое страшное время я живу!
Вечером в конце декабря слушаю: «тарелку». Выступает Ольга Берггольц. Потрясающее душу стихотворение: «Второе письмо на Каму». Как будто это я говорю:
Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!
О какая отрада,
Какая великая гордость-
Знать, что в будущем скажешь в ответ:
«Я жила в Ленинграде
В декабре сорок первого года,
Вместе с ним принимала
Известия первых побед»
Школьные каникулы начались позже, 10 января. Нам дали билеты на елку и на спектакль в Александринку (ныне Академический театр драмы им. А. С, Пушкина). Утром,еще темно, в 9.30 я зашла за Капой, моей одноклассницей, и мы пошли пешком в театр. Через Неву, по тропинке, нас идти отговорили и мы пошли по Большеохтенскому проспекту, через Охтенский мост, по Суворовскому, на Невский и в театр. Ребят много, целый зал. Наши места в ложе. Слева от сцены. Ставили «Дворянское гнездо» по роману Тургенева. Программок не было. Нам обьявили исполнителей. Лаврецкого играл артист Крюгер, Лизу- кажется Никритина, я не расслышала. А еще сказали.,что артисты поверх театральных костюмом наденут свои зимние пальто. И действительно: длинное платье закрывала беличья шуба артистки. Кто играл остальные роли, не запомнила, фамилии мне были не известны. Электрический свет был. Во время антракта нас повели обедать. Мы догадывались и раньше: может потому и пошли так далеко. Долго ждали своей очереди в буфет. Все мы были в пальто.
На обед дали суп и по две котлетки с кашей, желе и шоколадку, детскую «Сказки Пушкина». Шоколадку и котлету я унесла домой. Спектакль не досмотрели, сказали, что началась тревога, но гудков мы не слышали. Наверное, нас поскорее решили отправить домой. Возвращались домой также пешком. Пришла, уже было темно. В январе занятия в школе не возобновлялись.
В декабре в нашем доме еще все живы. Но в начале января я шла в магазин, на Прохоровскую. Иду по запорошенной снегом тропинке вечером. И вдруг… чуть не наступила на покойника.
Раньше всего в нашем доме умерли дети из семьи дворника. Там было шестеро детей. В январе умерла тетя Маня, мамина сестра. Она жила одна. Умер наш сосед,дедушка. Склонился у печурки и умер. Все страшнее жить. Сегодня 20 января, видела эту ужасную пятитонку с покойниками. Они были даже не покрыты. Везли к набережной Невы.
Страшные картины в конце января. Несколько дней не было хлеба по карточкам. Вот на углу Пороховской и Горушечной выдают в большой очереди хлеб. Вышел мальчик 12-13 лет. Держит неполную буханку хлеба, наверное,для всей семьи. И вдруг какой-то мужик вырвал хлеб и убежал. Как мальчик кричал и как плакала я.
27 января. День моего рождения. Мне 16 лет. Три дня не было хлеба. Мы с братом ночью в три часа пошли через Неву, в булочную у Смольного проспекта в очередь ха хлебом. Мороз 34 нижу нуля. Часа через два получили полторы буханки на всех нас и на Виктора, старшего брата, который несколько недель живет у нас. В кулечке дали немного сахарного песку. Как только мы пришли, мама дала по куску хлеба и посыпала его песком. О, как вкусно. По дороге через Неву, что бы нас не побили,мы взяли собой косарь, но никого не было и мы отвернули от старого забора, около пляжа нашли бревно и принесли домой. Возможно,на Охте жить было чуть легче, чем в центре города. Разбирали сгоревшие от зажигательных бомб дома. Еще осенью папа сделал «буржуйку» и мы, хоть немножко, но топили каждый день. С коптилкой (это пузырек куда вставляли в керосин фитилек) читала. У нас теперь есть сочинения Г. Ибсена, дореволюционное издание. Чтение помогало выжить.
20 февраля. От завода им. Сталина организовали эвакопоезд. Решили эвакуироваться. Уезжаем втроем: мама, Павлик и я. Папа отправлен в стационар при заводе. Моя старшая сестра, жившая отдельно, остается в Ленинграде и обещала взять отца к себе после выписки из стационара. Уезжаем в конце февраля.
До финляндского вокзала,собрав кой-какие вещички, шли пешком и немного маму подбросил грузовик. Но поезд в этот день не отправили. Разбомбили последнюю станцию Жихоревку или Борисову Гриву. Ночь провели на вокзале. На другой день тронулись. Ехали очень медленно, целый день в дачном холодном поезде. Было совсем темно, когда приехали к Ладожскому озеру. Долго ждали отправки через озеро. Наконец ночью погрузились в автобус, очень холодный, где вместо стекол- фанеры. Мороз около 35. Я все время хотела спать, но меня толкали, теребили, чтобы не замерзла во сне. К утру приехали на новую станцию. Нас разместили в теплой избе и… накормили горячим борщем с мясом и хлебом. Дали сухой паек: Хлеб, печенье, шоколад. Днем мы погрузились в товарные вагоны и тронулись. Но проехав очень недолго- поезд остановился. Слышим крики «Все в лес! Бомбежка!» Мы выскочили из вагонов, разбежались. Но когда возвратились обратно в вагон- пропал чемоданчик с сухим пайком. Мы не умерли …. По дороге на станциях нас кормили обедом. Доехали, в течение недели, до города Буя, Ярославской области. Там мы вышли и три дня жили у маминых знакомых-«отходили». Потом мы отправились в Сусанинский район за 40 км, от Буя. Начало марта. Мы в деревне. И это уже другая жизнь – жизнь эвакуированных.
Известие о капитуляции фашистов и о Победе я узнала ночью с 8 на 9 Мая.
Утром – в Университет, где я училась на первом курсе филологического факультета. У главного здания – импровизированный митинг. С поздравлением и речью выступал ректор А,А,Вознесенский.
Незабываемые июньские дни 1945 года, когда возвращалась армия- победительница домой. Усталые, запыленные, в выцветших гимнастерках шли солдаты и офицеры. С двух сторон Кировского (ныне Каменоостровского) проспекта стояли ленинградцы.
Плача и смеясь, кричали «Ура!» бросали солдатам пряники и конфеты, первые полевые весенние цветы, «С победой, дорогие!»
О Паше… ушел в ополчение в июле, с винтовкой выпуска 1917 года. Ранен первый раз в бедро. Где-то в районе Старой Руссы увидел Женю Щекотина (Евгения Андреевича), узнал по совместной учебе в Сельхозинституте. Тот, с окровавленным лицом, но рана оказалась не очень тяжелой. В 70ые годы мы: Паша, Щекотины, Митя и я ездили по местам первых боев. Они даже пригорок нашли, где остались еще незаросшие окопы и траншеи.
Второе ранение Паши – в апреле 1945 года, произошло на границе Литвы и Калининградской области. Ногу оторвало ниже колена. Подробнее не выспросила…
В пересказе Щекотина это было так: (а ему рассказал сам П.Д.) Литва, 1945 г, апрель, грязь, слякоть. Паша возил мины на передовую, как шофер. Впереди затормозила машина, он пошел помочь шоферу. В это время начался минометный огонь противника и его ранило разрывными осколками в ногу. В медсанбате ампутировали часть ноги до колена. Потом госпиталь… Паша рассказывал мне, что в госпитале, когда узнал, что кончилась война – вскочил… и упал от боли, чуть ли не без сознания… После госпиталя добирался до деревни в Ярославской области, куда были эвакуирована его сестра Наташа с матерью. Затем возвратился в Ленинград, кончил институт, был в аспирантуре и защитил в 1950 году кандидатскую. Жил сначала у старшего брата, Михаила Дмитриевича, раненного в обе ноги, чуть ниже колена… и одна нога на двух братьев, как говаривал Паша.
Вот погибшие родные (из семей Быстровых)
Володя Быстров, двоюродный брат. Погиб в 1941, танкист, Николай Петрович Канунников, муж двоюродной сестры Жени, погиб летом 1941. Два сына тети Пелагии (двоюродной сестры мамы). Тетя Маня, мамина сестра, умерла от голода в блокаду в 1942 году.
Еще о Паше, моем муже и друге. Мы прожили 44 прекрасных, интересны и со взаимопониманием супружеских года.
О любви ко мне никогда не говорил, но жизнью своей, и делами говорил больше, чем словами.
Познакомила меня с Пашей Люся Бакусова (жена пашиного друга) 7 декабря 1951 года в Публичной библиотеке, где я занималась, уже как аспирантка. Светлый образ его и сейчас застилают слезы. И в последний свой день рождения, 14 сентября 1996 года, зная, что он обречен, сказал, произнося тост: «Спасибо тебе, Люся, что ты еще молоденькой девчонкой связала свою жизнь со мной, инвалидом. Береги себя и живи долго.»
Вся наша жизнь, дорогие Андрей и Митя, прошла у вас на виду со всеми нашими тревогами, болезнями, путешествиями, праздниками, радостями.
Поэтому о ней писать не буду. А 9 Мая, как наш общий государственный праздник, а для меня и как воспоминание о моем муже и друге, солдате Великой Отечественной войны, хотелось бы отмечать, пока хватит силенок.
Новая страничка в моей жизни – эвакуация в деревню военного времени. Война пронеслась и по сердцу моей юности. Детская влюбленность в моего одноклассника (Юру Холнова, позже ставшего физиком-ядерщиком) долго питала мое настроение чем-то романтическим, чистым и очень ленинградским. В войну мы переписывались.
В деревню уехали трое: мама, Павлик, которому разрешили уехать, потому что был дистрофик, не взятый в армию, и я. Военком Сусанинского района, видя «доходягу Павлика», дал ему отсрочку на три месяца и был взят в действующую армию в июле 1942 года.
Я провожала его в Сусанино, а мама до околицы и, возвращаясь домой, через огород к ней на грядку сел пчелиный улей. Говорят это хорошая примета. Брат прошел всю войну, был контужен и вернулся из Румынии в 1947 году.
В деревне, в колхозе я понемногу работала, теребила лен, собирала скошенные рожь и клевер. За это платили трудоднями. Но надо было сказать, что меня «ленинградку – блокадницу» тяжелой работой не загружали.
Маму на лето взяли работать кухаркой в детские ясли. Приехавшие летом Валя с папой и годовалым Юрой, тоже работали за трудодни: Валя почтальоном, Папа – кузнецом.
Восьмой и девятый классы средней школы я закончила экстерном до весны 1943 года. В десятом классе училась очно в Сусанинской средней школе, находившейся в 25 километрах от деревни Фефелово, где мы жили. В Сусанине снимала угол у жительницы (?) этого большого села. Даже работала диктором на районном радио. Эту школу я закончила в 1944 году.
А личное… Конечно, без влюбленности и увлечений не проживешь в 17 лет. Не знаю, как это расценить, описать. Но С… был. И это все-таки хорошо.
Не могу не закончить это повествование бессмертными пушкинскими словами:
«И молча жалуюсь, и молча слезы лью,
Но строк печальных не смываю.»
Но закончить воспоминания о войне хочу описанием Дня Победы в 1945 году. Ночь с 8 на 9 мая. Я жила на Петроградской. Все ждали самого важного сообщения. И вдруг… Возглас Жени: «Люсешка! Война закончилась. Только что сообщили по радио.»
Я вскочила с постели. Было часа два или три ночи. Напротив наших окон, в больнице, превращенной в госпиталь, горели все огни. Раненые прыгали на кроватях, хлопали в ладоши. Слов не слышала.
Утром пошла в университет. Около Главного здания, на Менделеевской – митинг, неорганизованный, а вспыхнувший сразу. Выступал ректор Алексей Александрович Вознесенский (позже, в 1948 году арестован по ленинградскому делу). Занятия были отменены.
Вечером пошла гулять по Кировскому проспекту, до Кировского моста. Шурочка, к сожалению, болела, лежала с ангиной дома…Весело. Светло. Всеобщее ликование. Но хулиганы даже в этот день были. На Кировском мосту они у меня сорвали красный берет, мой, пожалуй, единственный весенний головной убор, подаренный сестрой Валей.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 58 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |