Я так тебя люблю, что полюбил страданье!
С людьми расстался я, остался я в пустыне,
И только дикий зверь — приятель мой отныне.
***
Она взглянула — взор ее заговорил вначале,
И взором я ответил ей, хоть оба мы молчали.
Казалось мне, что первый взгляд со встречею поздравил
А новый взгляд едва меня погибнуть не заставил.
То свет надежды мне сиял, то света никакого.
О, сколько раз и умирал и оживал я снова!
Я к ней иду — мне все равпо, какие ходят слухп,
Дорогу к ней не преградят ни люди и ни духи!
* * *
О, смилуйся, утренний ветер, о Лейле поведай мне вновь
Тогда успокоюсь я — если совместны покой и любовь.
О, смилуйся, утренний ветер, надеждой меня оживи,
Не то я умру — если людям дано умереть от любви.
Навек утолил бы я жажду, была б моя участь проста,
Но если бы яд смертоносный ее источали уста.
Во мраке сердца моего она свой путь свершает длинный,
А для привала избрала его заветные глубины.
Переселяется в глаза, как только в сердце тесно станет,
А утомляются глаза — ее обратно в сердце тянет.
Клянусь создателем, что я такой признателен судьбине:
Ни в сердце, ни в глазах моих пет места для другой отныне!
* * *
С тех пор как не стало ее пред глазами,
Глаза мои мир заливают слезами.
Лишь только в одном станет сухо — как снова
Мой глаз увлажнится от глаза другого.
Слеза ли зажжется, щеку обжигая,—
Тотчас же ее догоняет другая.
Слеза за слезою струятся впустую,
И гонит одна пред собою другую.
* * *
Ночной пастух, что будет со мною утром рано?
Что принесет мне солнце, горящее багряно?
Что будет с той, чью прелесть во всем я обнаружу?
Ее оставят дома или отправят к мужу?
Что будет со звездою, внезапно удаленной,
Которая не гаснет в моей душе влюбленной?
В ту ночь, когда услышал в случайном разговоре,
Что Лейлу на чужбину должны отправить вскоре,
Мое забилось сердце, как птица, что в бессилье
Дрожит в тенетах, бьется, свои запутав крылья,
А у нее в долине птенцов осталось двое,
К гнезду все ближе, ближе дыханье ветровое!
Шум ветра утешенье семье доставил птичьей.
Сказали: «Наконец-то вернулась мать с добычей!»
Но мать в тенетах бьется, всю ночь крича от боли,
Не обретет и утром она желанной воли.
Ночной пастух, останься в степи, а я, гонимый
Тоскою и любовью, отправлюсь за любимой.
* * *
Черный ворон разлуки, зачем ты приносишь мне муки?
Отчего ты кричишь, что пророчат мне злобные звуки?
Не разлуку ли с Лейлой моей? Если сбудется это,—
Пусть ты вывихнешь крылья свои и невзвидишь ты света,
Пусть погибнешь, настигнутый меткой стрелой птицелова,
Пусть не будет птенцов у тебя и гнезда никакого,
Пусть воды позабудешь ты вкус, черный вестник злосчастья
Пусть погибнут птенцы твои вместе с гнездом от ненастья
Если ты полетишь, да погибель с тобой будет рядом,
Если сядешь, да встретишься ты с омерзительным гадом!
Пусть увидишь ты до наступления смертного часа,
Как твое будут жарить на угольях старое мясо,
Пусть в беспамятстве жалком у адского ляжешь преддверья
Пусть на части тебя разорвут и пусть вырвут все перья!
* * *
Кто меня ради Лейлы позвал,— я тому говорю,
Притворясь терпеливым: «Иль завтра увижу зарю?
Иль ко мне возвратится дыхание жизни опять?
Иль не знал ты, как щедро умел я себя расточать?»
Пусть гремящее облако влагу прппосит шатру
В час, когда засыпает любимая, и поутру.
Далека ли, близка ли,— всегда она мне дорога:
Я влюбленный, плененный, покорный и верный слуга.
Нет мне счастья вблизи от нее, нет покоя вдали,
Эти долгие ночи бессонницу мне принесли.
Наблюдая за мной, злоязычные мне говорят,—
Я всегда на себе осуждающий чувствую взгляд:
«Разлученный с одной, утешается каждый с другой,
Только ты без любимой утратил и ум и покой».
Ах, оставьте меня под господством жестокой любви,
Пусть и сам я сгорю, и недуг мой, и вздохи мои!
Я почти не дышу — как же мне свою боль побороть?
Понемногу мой дух покидает бессильную плоть.
***
Как в это утро от меня ты, Лейла, далека!
В измученной груди — любовь, в больной душе — тоска!
Я плачу, не могу уснуть, я звездам счет веду,
А сердце бедное дрожит в пылающем бреду.
Я гибну от любви к тебе, блуясдаю, как слепой,
Душа с отчаяньем дружна, а веко — со слезой.
Как полночь, слез моих поток не кончится вовек,
Меня сжигает страсть, а дояздь струится из-под век.
Я в одиночестве горю, тоскую и терплю.
Я понял: встречи не дождусь, хотя я так люблю!
Но сколько я могу терпеть? От горя и огня,
От одиночества спаси безумного меня!
Кто утешенье принесет горящему в огне?
Кто будет бодрствовать со мной, когда весь мир — во сне?
Иль образ твой примчится вдруг — усну я на часок:
И призрак может счастье дать тому, кто одинок!
Всегда нова моя печаль, всегда нова любовь:
О, умереть бы, чтоб со мной исчезла эта новь!
Но помни, я еще живу и, кажется, дышу,
И время смерти подошло, и смерти я прошу.
* * *
Вечером в Ас-Сададайне я вспомнил о милой:
Память о милой полна нестареющей силой.
Ворон разлуки расправил крыло между нами,
Много далеких дорог пролегло между нами,
Вот и гадаю, не зная, как мучиться дольше:
Меньше она меня любит в разлуке иль больше?
Властной судьбе дорогая подруга подобна:
И оживить и убить она взором способна,—
Все умирают, когда она сердится гневно,
Все воскресают, когда веселится душевно.
«Плачешь?» — спросили меня. Я ответил: «Не плачу.
Плачет ли доблестный духом, познав неудачу?
Просто соринка попала мне в глаз, и невольно
Слезы струятся, и глазу немножечко больно».
«Как же,— спросили,— другому поможешь ты глазу?
Видно, в два глаза попала сориночка сразу!»
* * *
О, если бы Лейла мой пламень в груди погасила!
Слезами его не залью, и судьба мне постыла,
И лишь ветерок из ее стороны заповедной
Приносит порой утешенье душе моей бедной —
Душе, где не зажили раны смятенья и страсти,
Хотя и считают иные, что тверд я в несчастьи.
Влечет меня в Йемен любовь, а блуждаю по Неджду,
Сегодня я чувствую горе, а завтра — надежду.
Да будет дождями желанными Неджд осчастливлен,
Аллах да подарит ему жизнедательный ливень!
Мы в Неджд на проворных верблюдах приехали рано,
Приятным приютом он стал для всего каравана.
Забуду ли женщин с пылающей негой во взоре,
Забуду ли нам сотворенных на радость и горе!
Когда они в сумерках ярким сверкали нарядом,
Они убивали нас быстрым, обдуманным взглядом...
И сильных верблюдов мне вспомнились длинные шеи,
Дорога в степи, что была всех дорог мне милее,
И там, в паланкине,— далекая ныне подруга,
За пологом косы свои заплетавшая туго.
От гребня ее, от кудрей с их волною живою
То розами пахло, то амброй, то свежей травою...
***
Ты заплакал, когда услыхал, как воркует голубка,—
Извиненья ннкто не нашел для такого поступка.
А голубка звала перепелку при солнце горячем,
И на стоны ее ты ответствовал стоном и плачем.
Та голубка на ветке, склоненной над влагой речною,
Говорила об утре, наполненном голубизною,
Будто время забыто,— без смысла те дни промелькнули,—
Что я в Гейле и в Джизе провел и в тенистом Тауле...
Друг сказал мне, увидев, что двинулось в путь мое племя:
«Собирайся и ты,— иль еще не пришло твое времж»
Но хотя я и проклял в отчаянье давнем судьбину,
Я на что-то надеюсь и Лейлы края не покину.
* * *
Что такое страсть? А вот что: если на длину копья
Сердце к угольям приблизить,— сразу их сожжет оно!
Газве это справедливо: как безумный я влюблен,
А твоя любовь — ни уксус и ни сладкое вино.
Если я и околдован, пусть с меня не снимут чар.
От недуга нет спасеньж Так и быть, мне все равно!
* * *
Если скрылась луна — вспыхни там, где она отблистала.
Стань свечением солнечным, если заря запоздала.
Ты владеешь, как солнце, живительной силой чудесной,
Только солнце, как ты, нам не дарит улыбки прелестной.
Ты, подобно луне, красотою сверкаешь высокой,
Но незряча луна, не сравнится с тобой, черноокой.
Засияет луна,— ты при ней засияешь нежнее,
Ибо нет у луны черных кос и пленительной шеи.
Светит солнце желанпое близкой земле и далекой,
Но светлей твои очи, подернутые поволокой.
Солнцу ль спорить с тобою, когда ты глазами поводишь
И когда ты на лань в обаятельном страхе походишь?
Улыбается Лейла — как чудно уста обнажили
Ряд зубов, что белей жемчугов и проспувшихся лилий!
До чего же изнежено тело подруги, о боже:
Проползет ли по ней муравей — след оставит на коже!
О, как мелки шаги, как слабеет она при движенье,
Чуть немного пройдет — остановится в изнеможенье!
Как лоза, она гнется, при этом чаруя улыбкой,—
И боишься: а вдруг переломится стан ее гибкий?
Вот газель на лугу с газеленком пасется в веселье,—
Милой Лейлы моей не счастливей ли дети газельи?
Их приют на земле, где цветут благодатные вёсны,
Из густых облаков посылая свой дождь плодоносный...
На верблюдицах сильных мы поздно достигли стоянки,
Но, увы, от стоянки увидели только останки.
По развалинам утренний дождь громыхал беспрерывный,
А когда он замолк, зашумели вечерние ливни.
И на луг прилетел ветерок от нее долгожданный,
И, познав ее свет, увлажнились росою тюльпаны,
И ушел по траве тихий вечер неспешной стопою,
И цветы свои черные ночь подняла пред собою.
* * *
Отправляется в путь рано утром все племя,
Расстаются друзья — и на долгое время.
Начинается перекочевка степная,
Разлучая соседей и боль причиняя.
У разлуки, чтоб мучить людей, есть искусство —
Замутит она самое чистое чувство.
«Меж Наджраном и Битей,— сказал мне влюбленный,
Есть дождем орошенный приют потаенный».
Неужели утрачу я благоразумье?
С сединой на висках вновь познаю безумье?
Был я скромен и женщин стеснялся, покуда,
Лейла, ты предо мной не предстала, как чудо.
Жаждут женщины крови мужчин: ради мщенья
Или это — их месячные очищенья?
Говорят: «Среди нас избери ты подругу,
А от Лейлы лекарства не будет недугу».
Не понять им, что только ее мне и надо,
Что погасну я скоро без милого взгляда.
* * *
Куропаток летела беспечная стая,
И взмолился я к ним, состраданья желая:
«Мне из вас кто-нибудь не одолжит ли крылья,
Чтобы к Лейле взлететь,— от меня ее скрыли».
Куропатки, усевшись на ветке араки,
Мне сказали: «Спасем, не погибнешь во мраке».
Но погибнет, как я,— ей заря не забрезжит,—
Если крылья своп куропатка обрежет!
Кто подруге письмо принесет, кто заслужит
Благодарность, что вечно с влюбленностью дружит
Так я мучим огнем и безумием страсти,
Что хочу лишь от бога увидеть участье.
Разве мог я стерпеть, что все беды приспели,
И что Лейла с другим уезжает отселе?
Но хотя я не умер еще от кручины,
Тяжко плачет душа моя, жаждет кончины.
Если родичи Лейлы за трапезой вместе
Соберутся,— хотят моей смерти и мести.
Это копья сейчас надо мной заблистали
Иль горят головни из пронзающей стали?
Блещут синие вестники смерти — булаты,
Свищут стрелы, и яростью луки объяты:
Как натянут их — звон раздается тревожно,
Их возможно согнуть, а сломать — невозможно.
На верблюдах — погоня за мной средь безводья.
Истираются седла, и рвутся поводья...
Мне сказала подруга: «Боюсь на чужбине
Умереть без тебя». Но боюсь я, что ныне
Сам сгорю я от этого страха любимой!
Как поможет мне Лейла в беде нестерпимой?
Вы спросите ее: даст ли пленнику волю?
Исцелит ли она изнуренного болью?
Приютит ли того, кто гоним отовсюду?
Ну а я-то ей верным защитником буду!..
Сердце, полное горя, сильнее тоскует,
Если слышу, как утром голубка воркует.
Мне сочувствуя, томно и сладостно стонет,
Но тоску мою песня ее не прогонит...
Но потом, чтоб утешить меня, все голубки
Так запели, как будто хрустальные кубки
Нежно, весело передавали друг другу —
Там, где льется вода по широкому лугу,
Где верховья реки, где высокие травы,
Где густые деревья и птичьи забавы,
Где газели резвятся на светлой поляне,
Где, людей не пугаясь, проносятся лани.
***
Черный ворон разлуки, угрюмый и неумолимый,
Ты и сам заслужил тяжкой боли вдали от любимой!
Объясни мне, о чем ты кричишь, опускаясь на поле?
Разъясни мие, что значит твой крик на заоблачной воле?
Если правда — твои прорицанья, о вестник страданий,
Да сломаешь ты крылья свои, задыхаясь в буране,
Да изгоем ты станешь, как я, притеспеньем разбитый,
Да в беде не найдешь ты, как я, ни друзей, ни защиты!
* * *
За ту отдам я душу, кого покину вскоре,
За ту, кого я помню и в радости и в горе,
За ту, кому велели, чтобы со мной рассталась,
За ту, кто, убоявшись, ко мне забыла жалость.
Из-за нее мне стали тесны степные дали,
Из-за нее противны все близкие мне стали.
Из-за нее возжаждал я дружбы супостата
И тех возненавидел, кого любил когда-то.
Уйти мне иль стремиться к ее жилью всечасно,
Где страсть ее бессильна, а злость врагов опасна?
О, как любви господство я свергну, как разрушу
Единственное счастье, возвысившее душу!
Любовь дает мне силы, я связан с ней одною,
И если я скончаюсь, любовь умрет со мною.
Ткань скромности, казалось, мне сердце облекала,
Но вдруг любовь пробилась сквозь это покрывало.
Стеснителен я, буйства своих страстей мне стыдно,
Врагов мне видно много, зато ее не видно.
***
Ты видишь, как разлука высекла, подняв свое кресало,
В моей груди огонь отчаянья, чтоб сердце запылало.
Судьба решила, чтоб немедленно расстались мы с тобою,—
А где любовь такая сыщется, чтоб спорила с судьбою?
Должна ты запастись терпением: судьба и камни ранит,
И с прахом кряжи гор сровняются, когда беда нагрянет.
Дождем недаром плачет облако, судьбы услышав грозы;
Его своим печальным спутником мои избрали слезы!
Клянусь, тебя не позабуду я, пока восточный ветер
Несет прохладу мне и голуби воркуют на рассвете,
Пока мне куропатки горные дарят слова ночные,
Пока — зари багряной вестники — кричат ослы степные,
Пока на небе звезды мирные справляют новоселье,
Пока голубка стонет юная в нарядном ожерелье,
Пока для мира солнце доброе восходит на востоке,
Пока шумят ключей живительных и родников истоки,
Пока на землю опускается полночный мрак угрюмый, —
Пребудешь ты моим дыханием, желанием и думой!
Пока детей родят верблюдицы, пока проворны кони,
Пока морские волны пенятся на необъятном лоне,
Пока несут на седлах всадников верблюдицы в пустыне,
Пока изгнанники о родине мечтают на чужбине,—
Тебя, подруга, не забуду я, хоть места нет надежде...
А ты-то обо мне тоскуешь ли и думаешь, как прежде?
Рыдает голубь о возлюбленной, но обретет другую.
Так почему же я так мучаюсь, так о тебе тоскую?
Тебя, о Лейла, не забуду я, пока кружусь в скитанье,
Пока в пустыне блещет марева обманное блистанье.
Какую принесет бессонницу мне ночь в безлюдном поле,
Пока заря не вспыхнет новая для новой, трудной боли?
Безжалостной судьбою загнанный, такой скачу тропою,
Где не найду я утешения, а конь мой — водопоя.
* * *
Сказал я спутникам, когда разжечь костер хотели дружно:
«Возьмите у меня огонь! От холода спастись вам нужно?
Смотрите — у меня в груди пылает пламя преисподней,
Оно — лишь Лейлу назову — взовьется жарче и свободней!»
Они спросили: «Где вода? Как быть коням, верблюдам, людям?»
А я ответил: «Из реки немало ведер мы добудем».
Они спросили: «Где река?» А я: «Не лучше ль два колодца?
Смотрите: влага чистых слез из глаз моих все время льется!»
Они спросили: «Отчего?» А я ответил им: «От страсти».
Они: «Позор тебе!» А я: «О нет,— мой свет, мое несчастье!
Поймите: Лейла — светоч мой, моя печаль, моя отрада,
Как только Лейлы вспыхнет лик,— мне солнца и луны не надо.
Одно лишь горе у меня, один недуг неисцелимый:
Тоска во взоре у меня, когда не вижу я любимой!
О, как она нежна! Когда сравню с луною лик прелестный,
Поймете, что она милей своей соперницы небесной,
Затем что, черные, как ночь, душисты косы у подруги,
И два колышутся бедра, и гибок стан ее упругий.
Она легка, тонка, стройна и белозуба, белокожа,
И, крепконогая, она на розу свежую похожа.
Благоуханию ее завидуют, наверно, весны,
Блестят жемчужины зубов и лепестками рдеют десны...»
Спросили: «Ты сошел с ума?» А я: «Меня околдовали.
Кружусь я по лицу земли, от стойбищ я бегу подале.
Успокоитель,— обо мне забыл, как видно, ангел смерти,
Я больше не могу терпеть и жить не в силах я, поверьте!
С густо-зеленого ствола, в конце ночного разговора,
Голубка прокричала мне, что с милой разлучусь я скоро.
Голубка на ветвях поет, а под глубокими корнями
Безгрешной чистоты родник бежит, беседуя с камнями.
Есть у голубки молодой монисто яркое на шее,
Черна у клюва, на груди полоска тонкая чернее.
Поет голубка о любви, не зная, что огнем созвучий
Она меня сжигает вновь, сожженного любовью жгучей!
Я вспомнил Лейлу, услыхав голубки этой песнопенье.
«Вернись!» — так к Лейле я воззвал в отчаянье и в нетерпенье.
Забилось сердце у меня, когда она ушла отселе:
Так бьются ворона крыла, когда взлетает он без цели.
Я с ней простился навсегда, в огонь мое низверглось тело:
Разлука с нею — это зло, и злу такому нет предела!
Когда в последний раз пришли ее сородичей верблюды
На водопой, а я смотрел, в траве скрываясь у запруды,—
Змеиной крови я испил, смертельным ядом был отравлен,
Разлукою раздавлен был, несчастной страстью окровавлен!
Из лука заблужденья вдруг судьба в меня метнула стрелы,
Они пронзили сердце мне, и вот я гасну, ослабелый,
Отравленные две стрелы в меня вонзились, и со мною
Навеки распростилась та, что любит косы красить хною.
А я взываю: «О, позволь тебя любить, как не любили!
Уже скончался я, но кто направится к моей могиле?
О, если, Лейла, ты — вода, тогда ты облачная влага,
А если, Лейла, ты — мой сон, тогда ты мне даруешь благо,
А если ты — степная ночь, тогда ты — ночь желанной встречи,
А если, Лейла, ты — звезда, тогда сияй мне издалече!
Да ниспошлет тебе Аллах свою защиту и охрану,
А я до Страшного суда, тобой убитый, не воспряну».
***
Если на мою могилу не прольются слезы милой,
То моя могила будет самой пищею могилой.
Если я утешусь, если обрету успокоенье,—
Успокоюсь не от счастья, а от горечи постылой.
Если Лейлу я забуду, если буду стойким, сильным
Назовут ли бедность духа люди стойкостью и силой?
* * *
Пусть любимую мою от меня они скрывают,
Пусть эмир и клеветник мне грозят, хоть мало значу
А рыдать моим глазам запретить они не смеют,
Им из сердца не дано вырвать ту, что в сердце прячу.
Клевета мою любовь вывернула наизнанку,
Чистоту назвав грехом, отняла мою удачу.
Только к богу я могу с жалобою обратиться:
«Посмотри, как больно мне, как я мучаюсь и плачу!»
* * *
О, как мне нравится моя газель ручная:
Траву она не ест, ее жилье — шатер.
И шею и глаза взяла у диких сверстниц,
Но стан ее стройней, чем у ее сестер.
Боюсь я, что умру, поверженный любовью,—
О милости моля, я руки к ней простер.
Газель — жемчужина: ловцу она покорна —
Он раковину вскрыл, и глаз его остер.
Клянусь я тем, кто дал тебе власть надо мной и силу,
Тем, кто решил, чтоб я познал бессилье, униженье,
Тем, кто в моей любви к тебе собрал всю страсть вселенной
И в сердце мне вложил, изгнав обман и оболыценье,—
Любовь живет во мне одном, сердца других покинув,
Когда умру — умрет любовь, со мной найдя забвенье.
У ночи, Лейла, ты спроси,— могу ль заснуть я ночью?
Спроси у ложа, нахожу ль на нем успокоенье?
* * *
Как только от нее письмо я получаю,—
Где б ни был я, — в приют укромный прихожу.
Страдалец, я свою оплакиваю душу,
Но оправдания себе не нахожу.
Ведь я ее люблю и добрую и злую,
И я себя всегда ее судом сужу.
О, долго ли она со мной сурова будет?
О, скоро ли ее любовь я заслужу?
* * *
К опустевшей стоянке опять привели тебя ноги.
Миновало два года, и снова стоишь ты в тревоге.
Вспоминаешь с волненьем, как были навьючены вьюки,
И разжег в твоем сердце огонь черный ворон разлуки.
Как на шайку воров, как вожак антилопьего стада,
Ворон клюв свой раскрыл и кричал, что расстаться вам надо.
Ты сказал ему: «Прочь улетай, весть твоя запоздала.
Я узнал без тебя, что разлука с любимой настала.
Понял я до того, как со мной опустился ты рядом,
Что за весть у тебя,— так умри нее, отравленный ядом!
Иль тебе не понять, что бранить я подругу не смею,
Что другой мне не надо, что счастье мое — только с нею?
Улетай, чтоб не видеть, как я умираю от боли,
Как я ранен, как слезы струятся из глаз поневоле!»
Племя двинулось в путь, опустели жилища кочевья,
И пески устремились к холмам, засыпая деревья.
С другом друг расстается — и дружба сменилась разладом.
Разделил и влюбленных разлучник пугающим взглядом.
Сколько раз я встречался на этой стоянке с любимой —
Не слыхал о разлуке, ужасной и непоправимой.
Но в то утро почувствовал я, будто смерть у порога,
Будто пить я хочу, но отрезана к речке дорога,
У подруги прошу я воды бытия из кувшина,
Но я слышу отказ; в горле жажда, а в сердце — кручина...
* * *
Весь день живу, как все, но по путям ночным
Бегу, бессонницей моей к тебе гоним.
Весь день я разговор с соседями веду,
Но но ночам горю в безумии, в бреду.
Так сопряжен со мной моей любви огонь,
Как с пальцами руки сопряжена ладонь.
Я б упрекал тебя, чтобы помочь себе,
Но разве польза есть в упреках иль в мольбе?
Тобою плоть моя превращена в стекло —
Смотри же, что в моей душе произошло.
Желаю ли с тобой свидания? Увы,
Кто много возжелал, лишился головы!
***
Что делать вечером бредущему в тоске?
С камнями речь веду, рисую на песке,
Потом рисунок свой слезами я смываю,
И вороны кричат, садясь невдалеке.
* * *
Я с ней простился взглядом, слезами обливаясь.
Сказать ей в день разлуки мне не дали ни слова.
Но можно ли слезами навек проститься с сердцем?
Кто видел в мире этом влюбленного такого?..
Живи, не зная горя, до воскресенья мертвых,
Когда погаснет солнце и воссияет снова.
* * *
Ужель потому ты заплакал, что грустно воркует,
Другой отвечая, голубка в долине зеленой?
Иль прежде не слышал ты жалоб и стонов голубки?
Иль прежде разлуки не знал ты, на боль обреченный?
Иль ты не видал, как заветное люди теряют?
Иль так же, как ты, ни один не терзался влюбленный?
Да брось ты о Лейле вздыхать: тот, кто любит,— несчастен,
И страсть, без надежды, томится в душе потрясенной.
* * *
Только тот — человек, тот относится к людям, кто любит.
Кто любви не изведал, тот нравом бесчестен и зол.
Я ее упрекал, но она мне сказала: «Клянусь я,
Что верна я тебе и что день без тебя мне тяжел.
Ты ко мне приходи, если этого сильно ты хочешь,
Ибо я еще больше хочу, чтоб ко мне ты пришел».
***
О Лейлы ласковый двойник, ты будь ко мне добрей:
Недаром другом я тебя избрал среди зверей!
О Лейлы ласковый двойник, не убегай отсель,
Быть может, долгий мой недуг ты исцелишь, газель.
О Лейлы ласковый двойник, мне сердце возврати:
Оно, как бабочка, дрожит, зажатое в горстн.
О Лейлы ласковый двойник, ты мне волнуешь кровь,
И ту, что не могу забыть, напоминаешь вновь.
О Лейлы ласковый двойник, со мной часок побудь,
Чтоб от больной любви моя освободилась грудь.
О Лейлы ласковый двойник, не покидай лугов,
Да вечно будешь ты вдыхать прохладу облаков.
Ты так похожа на нее, ты — счастье для меня,
И я поэтому тебе — защита и броня.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |