Стивен понимал чувства солдат, поскольку прошел через то же, что они, и не мог бы сказать, что увиденное им как-то укрепило или закалило его — скорее уж ослабило и унизило. Он изображал вместе с ними мужество и силу духа, но временами испытывал к ним то же, что и к себе: не любовь, а жалостливое презрение.
Они твердили, что, по крайней мере, сумели уцелеть, однако и это не было правдой. От всего их взвода в живых остались только он, Бреннан и Петросян. Имена и лица других уже стерлись из его памяти. Сохранилось лишь общее впечатление сообщества усталых мужчин в шинелях и грязных обмотках и поднимающегося из-под касок сигаретного дыма. Он помнил чей-то голос, чью-то улыбку, чьи-то любимые словечки. Помнил оторванные руки и ноги, помнил вид зияющих ран; воображение легко рисовало ему доверчивую беззащитность вывалившихся наружу кишок, но он не всегда мог сказать, кому они принадлежали. Двое не то трое его солдат вернулись в Англию, остальные пропали без вести, легли в братские могилы или, подобно брату Ривза, разлетелись на куски, унесенные ветром.
Если они и уцелели, то лишь потому, что сомкнули ряды, перемешались с солдатами других подразделений и присланными в подкрепление новобранцами. Грей стал батальонным командиром, заменив Барклая. Стивен получил под команду его роту. Харрингтон отправился в долгий путь до Линкольншира, к вящей радости ворон оставив на берегу Анкра часть левой ноги.
До передовой они добрались ночью. Бойцы, которых они сменяли, сдали им резиновые сапоги выше колена, служившие солдатам вот уже восемь месяцев. Подкладка у них давно сгнила, образовав кашицу из ворвани и смрадного тряпья, готовую принять в себя ступню почти любого размера. Особого покоя темное время не обещало. Вспышки света, сопровождавшие разрывы снарядов, можно было счесть утешительными в их отдаленности, однако близкие к траншее звуки и тени будили старые фронтовые рефлексы. Стивен думал иногда, что лишь благодаря им солдаты и сохраняют уверенность в том, что они еще живы.
Землянка, в которой расположился штаб роты, представляла собой обычную яму, вырытую во втором эшелоне окопов и накрытую досками. Хоть и маленькая, она все же вмещала самодельную лежанку и стол. Стивен выложил на него кое-что из принесенного им на передовую: альбом для зарисовок, несколько плиток шоколада и пачек сигарет, перископ и купленный у деревенской старухи вязаный жилет. Землянку он делил с молодым рыжим субалтерном по фамилии Эллис, любившим читать в постели. Лет ему было девятнадцать-двадцать, не больше, а человеком он был спокойным и компанейским. Эллис непрерывно курил, но от спиртного неизменно отказывался.
— Хочу, когда нас опять отведут с передовой, в Амьен съездить, — сообщил он.
— До него отсюда далековато, — сказал Стивен. — Не доберетесь.
— Адъютант говорит, добраться можно. Это, говорит, такое новое поощрение за хорошую службу. Офицеры могут сами выбрать место, где будут отдыхать.
— Ну, желаю удачи, — сказал Стивен, садясь за стол и придвигая к себе бутылку виски.
— А вы не поедете?
— Я? Не думаю. Амьен — всего лишь железнодорожный узел, и не более того.
— Вы в нем бывали?
— Да. Перед войной.
— На что он похож?
Стивен налил себе стопку виски.
— Там красивый кафедральный собор, если вам интересна архитектура. Мне он не понравился. Большое холодное здание.
— Я все-таки съезжу. Скажите мне, если передумаете. Команд-сержант-майор говорит, вы хорошо знаете французский.
— Да ну? Ладно, пойду посмотрю, как наши устроились. — Стивен осушил стопку. — Вы не знаете, где тут шахта туннеля?
— Ярдов пятьдесят вон в ту сторону.
И действительно, пройдя названное Эллисом расстояние, Стивен увидел яму в земле. Он спросил у часового, когда из туннеля поднимется смена.
— Примерно через полчаса, сэр.
— Капитан Уир с ней?
— Да.
— Если поднимется до моего возвращения, попросите, чтобы он дождался меня.
— Хорошо, сэр.
Стивен прошелся по траншее, дважды споткнувшись при этом о вытянутые ноги солдат, спавших в нишах, вырытых в передней стене. А правда, не попробовать ли съездить в Амьен, думал он. Прошло почти семь лет с того дня, когда они с Изабель ночным поездом покинули этот город. Пожалуй, теперь он может вернуться, ничем не рискуя. После оккупации и обстрелов немецкой артиллерии, по прошествии почти семи лет там вряд ли сохранилось что-либо, способное разбередить его душу.
Майкл Уир поднялся из шахты как раз к возвращению Стивена. Руки ни один из них другому не протянул, отчего обоим на миг стало неловко. Роту Уира вернули на исходную позицию вскоре после предпринятой жарким июльским утром попытки наступления. И он страшно обрадовался, когда несколько месяцев спустя вернулся и батальон Стивена.
— Хорошо отдохнули? — спросил Уир.
— Да. Отлично. А что под землей?
— Подкрепление поступило. Канарейки. Солдаты обрадовались. Они боялись, что их будут газом травить.
— Хорошо. Если хотите, пойдем ко мне, выпьем. Вроде все спокойно. Попозже вышлю дозор, но скорее всего сегодня ничего не случится.
— А виски у вас есть?
— Есть. Райли всегда удается где-то его раздобыть.
— Это хорошо. Мои запасы иссякли.
— Не думал, что такое возможно. А еще заказать вы не можете?
— Похоже, положенный мне рацион я исчерпал.
Руки Уира, когда он, войдя в землянку, взял бутылку виски и налил себе стопку, подрагивали. Эллис молча наблюдал за ним с лежанки. Юношу немного пугал и неряшливый вид Уира, и его неспособность внятно изъясняться, пока спиртное не вольет в него новые силы и не прочистит ему мозги. Капитан представлялся Эллису слишком старым для того, чтобы ползать под землей и устанавливать заряды — да еще трясущимися руками.
Уир глотнул виски и содрогнулся, когда алкоголь потек по пищеводу. Ему становилось все труднее и труднее переносить долгие подземные смены — даже с помощью того, что он приносил с собой в поясной фляжке. И он все чаще придумывал причины, которые позволяли ему посылать вместо себя кого-то другого.
Получив отпуск, Уир съездил в Англию. До дверей викторианской виллы родителей в Лимингтон-Спа он добрался уже в сумерки, позвонил. Открывшая дверь горничная спросила, кто он. Телеграмма, посланная им, затерялась, его не ждали. Мать отсутствовала, отец, по словам горничной, находился скорее всего в парке. Стоял октябрь, со времени наступления при Анкре прошло три месяца.
Уир снял шинель, оставил ее на кресле вестибюля и, опустив ранец на пол, прошел через дом. За ним простиралась ровная лужайка с кустами лавра и огромным кедром в углу. Уир увидел вьющихся в сыром воздухе комаров, ощутил, как сапоги тонут в ковре коротко подстриженной травы. Плотная, она замечательно пружинила под ногами. Воздух был насыщен ароматами вечернего парка. Густое безмолвие давило на барабанные перепонки. Он услышал, как в доме хлопнула дверь; услышал дрозда; услышал выхлоп грузовика на тихой пригородной улице.
Слева от лужайки стояла большая теплица. Уир различил струйку дыма, вырывавшуюся из-за двери. А подойдя поближе, унюхал знакомый запах отцовского трубочного табака. Он остановился на пороге, глядя внутрь. Отец стоял на коленях под полкой, на которой были аккуратно разложены коробочки с семенами. И вроде бы разговаривал с кем-то.
— Что это ты делаешь? — спросил Уир.
— Жабу кормлю, — ответил, не подняв головы, отец. — Не шуми.
Он извлек из стоявшей на земле старой табачной жестянки маленькое мертвое насекомое, сжал его большим и указательным пальцами и медленно просунул руку под полку. Уир видел лоснящийся зад его брюк, лысый затылок — вот, пожалуй, и все.
— Молодец, мой красавец. Он у нас чемпион. Знал бы ты, какой он здоровенный. Мы тут уже несколько недель ни одного насекомого не видели. Подойди поближе, посмотри на него.
Уир прошелся по нецементированной дорожке, проложенной отцом в середине теплицы, преклонил рядом с ним колени.
— Видишь, вон там? В углу?
Оттуда, куда указывал отец, донеслось сочное кваканье.
— Да, — сказал Уир. — Отличный экземпляр.
Отец, пятясь, выбрался из-под полки с семенами, встал.
— Пойдем лучше в дом. Мать на занятиях хора. Почему ты не известил нас о приезде?
— Я отправил телеграмму. Должно быть, затерялась. Я и сам до последнего дня не знал, что получу отпуск.
— Ну ладно. Во всяком случае письма твои до нас доходили. Ты не хочешь помыться с дороги?
Пока они пересекали лужайку, Уир искоса поглядывал на отца, на его дородную фигуру. Отец был в кардигане, надетом поверх рубашки с жестким воротничком, — той, которую он носил в конторе, — и в темном галстуке в полоску. Интересно, гадал Уир, поздороваться со мной он собирается? Но ко времени, когда они дошли до французских окон гостиной, стало ясно, что пригодный для этого момент упущен.
Отец сказал:
— Если собираешься остаться, я велю горничной тебе постелить.
— Если ты не против, — ответил Уир, — я проведу здесь одну-две ночи.
— Конечно, не против.
Прихватив ранец, Уир поднялся наверх и направился в ванную комнату. Вода взревела в трубах, застряла, столкнувшись с воздушной пробкой, булькая, пробила ее, отчего вся комната дрогнула, и шумно ударила из широкого крана. Он сбросил одежду, опустился в воду. И все ждал, что вот-вот почувствует себя дома. После ванны он прошел в свою комнату, тщательно выбрал костюм — фланелевые брюки и клетчатую рубашку, — продолжая ожидать, когда его окатит волной привычное чувство нормальности происходящего, когда он снова станет самим собой, прежним, а испытания последних двух лет выстроятся, уменьшаясь в размерах, в некую отчетливую перспективу. Он заметил, что одежда стала ему великовата. Брюки сползали и держались только на тазовых костях. Он отыскал в гардеробе подтяжки, нацепил их. Нет, ничего не произошло. Комод полированного красного дерева выглядел чужим; трудно было даже вообразить, что он видел его раньше. Уир подошел к окну, окинул взглядом знакомую картину: огромный кедр в конце парка, угол соседнего особняка с террасой и узкой водопроводной трубой. И вспомнил часы детской послеполуденной скуки, когда он вглядывался в этот вид, однако это привычное воспоминание не принесло с собой ощущения общности с отчим домом.
Спустившись вниз, он увидел вернувшуюся мать.
Она поцеловала его в щеку и сказала:
— Ты похудел, Майкл. Чем тебя кормят там, во Франции?
— Чесноком, — ответил он.
— Ну тогда удивляться нечему! — усмехнулась она. — Мы получали твои письма. Очень милые. Утешительные. Когда пришло последнее?
— Недели две назад. Ты написал, что твою часть перебросили, — отец Уира стоял у камина, заново набивая трубку.
— Да, верно, — сказал Уир. — Из Бокура. И скоро опять перебросят, поближе к Ипру. Куда-то под Месен, мы стояли там в самом начале. Вообще-то мне не следует рассказывать вам такие подробности.
— Как жалко, что мы не знали о твоем приезде, — сказала мать. — Чай мы сегодня пили рано, чтобы я успела попасть на репетицию хора. Если ты голоден, есть немного холодной свинины и язык.
— Не откажусь.
— Ладно. Сейчас попрошу горничную накрыть для тебя в столовой.
— А вот к помидорам моим ты, боюсь, опоздал, — сказал отец. — Урожай у нас в этом году был чемпионский.
— И попрошу девушку поискать для тебя латук.
Уир поел, одиноко сидя в столовой. Горничная поставила на стол стакан воды, положила салфетку. Ломоть хлеба, масло на отдельной тарелочке. Ел Уир быстро, звуки, которые он издавал, жуя, словно усиливались отсутствием застольного разговора.
Потом он играл с родителями в карты — в гостиной, до десяти вечера, когда мать сказала, что ей пора ложиться.
— Так приятно видеть тебя целым и невредимым, Майкл, — сказала она, запахивая свой кардиган и направляясь к двери. — Вы только не просидите здесь всю ночь за разговорами.
Уир и его отец сели лицом друг к другу у камина.
— Как идут дела в конторе?
— Прилично. Бизнес изменился не так сильно, как можно было ожидать.
Наступило молчание. Уир не мог придумать, что бы еще сказать.
— Хочешь, мы пригласим кого-нибудь в гости? — спросил отец. — Если, конечно, ты останешься до уикенда.
— Ладно. Да.
— Думаю, небольшая компания придется тебе по душе после всего, что… после… ну, ты понимаешь.
— После Франции?
— Точно. Все-таки смена обстановки.
— Там было ужасно, — сказал Уир. — Я тебе еще расскажу, это…
— Мы читали в газетах. Всем нам хочется, чтобы дело пошло быстрее и поскорее закончилось.
— Нет, было намного хуже. Ты и представить себе не можешь.
— Хуже чего? Того, что об этом писали? Больше убитых и раненых, так, что ли?
— Нет, я не про то. Я про… Не знаю.
— Относись к этому легче. Не расстраивайся. Ты же знаешь, каждый вносит свой вклад. Мы все хотим, чтобы война закончилась, но пока она продолжается, каждому следует заниматься своим делом.
— Нет, не то, — сказал Уир. — Там… Послушай, у тебя не найдется чего-нибудь выпить?
— Выпить? Чего?
— Ну… Скажем, пива, стакан.
— Пива в доме нет. По-моему, в буфете стоит херес, но ты ведь не станешь пить херес в такой поздний час?
— Нет. Пожалуй, не стану.
Отец Уира встал.
— Тебе нужно как следует выспаться. Это самое лучшее. Завтра попрошу горничную разжиться пивом. В конце концов, мы должны укрепить твое здоровье.
Он протянул руку, похлопал сына по левой руке, сзади.
— Ладно, спокойной ночи, — сказал он. — Двери я сам запру.
— Спокойной ночи, — отозвался Уир.
Когда сверху перестали доноситься шаги отца, он подошел к угловому буфету и достал из него полную на две трети бутылку хереса. Вышел с ней в парк, сел на скамейку, закурил сигарету и дрожащей рукой поднес бутылку ко рту.
— Поворожите мне, — попросил Уир. — Предскажите будущее.
Стивен улыбнулся и сказал Эллису, наблюдавшему за ними с лежанки:
— Вот же черт безнадежный, а? Хочет услышать от меня, что не погибнет.
— Ну давайте, — настаивал Уир. — И не притворяйтесь, будто вы ни во что не верите. Сами же пристрастили меня к гаданию.
Стивен встал, подошел к перекрывавшей вход в землянку противогазовой занавеске и крикнул:
— Райли! Добудьте мне крысу.
Пока они ждали, Стивен снял с деревянной полки у входа колоду карт, несколько свечных огарков, жестянку с песком. Затем разложил по столу пять карт лицом вниз и соединил их линиями из песка, получив пентаграмму. Зажег свечи, расставил их по пяти равноотстоящим точкам. Занимаясь этим, он чувствовал, как взгляд Эллиса сверлит ему спину.
— Я придумал это шаманство, чтобы было чем время коротать. Уиру оно понравилось. Внушает ему чувство, что о нем заботятся какие-то высшие силы. Что же, и злое провидение лучше равнодушного.
Эллис промолчал. Отношения Рейсфорда и Уира оставались для него загадкой. Офицер из туннеля, похоже, постоянно пребывал в состоянии, близком к полному упадку духа, между тем как его, Эллиса, старший офицер, Рейсфорд, сохранял такое спокойствие, что позволял себе быть с Уиром жестоким и порой говорил ему вещи совершенно чудовищные, однако Уир не протестовал. Уир приходил в землянку дрожащим, в надежде на виски и утешение, а в холодности Рейсфорда явно обретал опору. И все же в поздние ночные часы у Эллиса иногда возникало впечатление, что в крепкой дружбе этих двоих есть и еще какая-то сторона. Он видел запавшие глаза Рейсфорда, черные в свете свечей, не отрываясь глядевшие на взвинченного Уира, прикованные к нему так, точно их обладатель искал в душе Уира что-то такое, чего сам был лишен. Почти походило на то, думал Эллис, что Уир и вправду ему небезразличен.
Вошел Райли, неся за хвост крысу.
— Это вам от Кокера, сэр. Проделал фокус с сыром на штыке.
К Райли Эллис относился неприязненно. Райли был расторопным человечком, одетым всегда очень опрятно. Последнее Эллису нравилось, однако он считал Райли слишком услужливым и склонным к нарушению правил.
— Выпейте, Райли, — предложил Стивен. — И шоколад берите.
Райли поколебался, чувствуя на себе взгляд Эллиса, однако предложение принял.
— Эллис? — спросил Стивен. — Не рискнете ли сегодня виски попробовать? Вас даже в постель оттаскивать не придется. Можете пить лежа.
Эллис отрицательно покачал головой. Снаружи начался артиллерийский обстрел. Отличать гаубицы от полевых орудий или разбираться в калибрах вражеской артиллерии Эллис пока не научился. Однако во время подготовки к службе он изучал последствия взрывов различных снарядов. Видел — на схемах и на артиллерийских полигонах, — какие они способны причинять разрушения; сам рисовал диаграммы конического разлета шрапнели и компактного разрыва минометной мины. Чего он до прошлой недели не видел, так это воздействия взрыва на мягкие ткани, на розовую кожу двух рядовых его взвода, останки которых третьему пришлось собирать в один мешок: Эллис наблюдал за тем, как этот солдат бросает в него мелкие сочленения и куски мяса. И теперь места себе не находил при каждом новом артобстреле. Вздрагивал при каждом разрыве, однако это еще куда ни шло, разрыв походил на удар волны о берег, шумный, но короткий. Хуже было другое — волна отливала, звук стихал, а на берегу оставался страх. Каждый разрыв словно высасывал, вытягивал из Эллиса частичку души, и после каждого он становился слабее.
— На этот раз знают, по чему бьют, — сказал Райли. — Похоже, у них все на неделю вперед расписано.
Стивен не сводил глаз со стола.
— Погасите лампу, — сказал он и, повернувшись к Эллису, добавил: — Этот этап ему нравится больше всего. Любит, когда его пугают.
Он поместил в центр пентаграммы деревянную фигурку, которую сам вырезал из дерева. Грубая поверхность ее ловила шаткий свет свечей. Стивен достал из кармана нож с единственным старательно заточенным лезвием, вонзил его в грудь крысы, между передними лапками, и повел им вниз. А затем, взяв крысу другой рукой, вытряхнул на стол ее внутренности.
Уир наблюдал за ним как завороженный. Селезенка и печень крысы лежали зеленовато-красной теплой кучкой на рыжеватых волокнах древесины. Стивен, поковыряв ножом в крысином тельце, выскреб оттуда остальные внутренности. Уир склонился над столом, вглядываясь.
— И что это означает? — спросил он.
Стивен усмехнулся.
— Откуда же мне знать? Крыса она и есть крыса, тем более мертвая. Так, тут у нас что — пищеварительный тракт? Да, по-моему, он. И ела она… Это что? Мясо?
— Как звали тех двух солдат вашего взвода? — спросил Уир.
— Ради всего святого! — вскинулся Эллис. — Это отвратительно. Я ухожу. Стыдитесь. Вы ведете себя как невежественные мужланы. А вы должны пример подавать!
— Кому? — спросил Стивен. — Вам?
Эллис соскочил с лежанки, встал во весь рост. Стивен толкнул его обратно.
— Сидите и смотрите.
Эллис неохотно присел на край.
Стивен потыкал ножом в кишки крысы.
— Однозначное толкование отсутствует, — сказал он. — Вроде бы вас ожидает благополучное будущее, но при условии, что вы станете избегать женщин и священников. А если не станете, могут приключиться неприятности.
— Священник — это какая карта?
— Десятка, — ответил Стивен. — Десять заповедей. А женщина — дама.
— Так на что я могу рассчитывать?
Стивен еще раз пошевелил внутренности ножом.
— На покой. Для него нужны четные числа. А ваше число — четверка. Вы ведь в апреле родились, так?
— Да.
— Ладно, начинаем переворачивать карты, — сказал Стивен. Он сунул кончик ножа под ближайшую к нему и перебросил ее лицом вверх. Это была восьмерка.
— Отлично, — сказал он.
Следующая оказалась червонной четверкой. Лицо Уира просияло от радости. Стивен медленно приподнял третью карту. Двойка треф.
— Похоже, Уир, Небесная Канцелярия на вашей стороне, — сказал он.
Четвертая карта — туз червей.
— Покой, — сказал Стивен. — Туз означает силу и постоянство. Так что гороскоп у вас — лучше не бывает.
Он вставил нож под последнюю карту и картинно перевернул ее. Четверка бубен.
— Вы подтасовали карты, — произнес Уир голосом, полным надежды на опровержение его слов.
Стивен покачал головой.
— Вы знали, какие карты лежат на столе и разыграли эту сценку мне в утешение.
— Вы видели, как я подтасовываю?
— Нет, но это же очевидно.
— Понять не могу, зачем я ломаю перед вами комедию, если в результаты ее вы не верите. Кокер просил вернуть ему крысу, а, Райли?
— Сомневаюсь, сэр.
— Тогда возвращайтесь на свое место. Я здесь сам приберу. И зажгите перед уходом лампу, хорошо?
Райли ушел, наступило долгое молчание. Эллис закурил очередную сигарету, взялся за книгу. Уир смотрел, как загипнотизированный, в стол, на полоски песка.
— Почему вам так хочется выжить, Уир? — спросил Стивен.
— Да бог его знает, — ответил Уир. — Все, что у меня есть, это моя жизнь. А в нынешних обстоятельствах только одно и остается — держаться за нее. Может, позже я найду для нее какое-нибудь применение, тогда все и объяснится.
Стивен протер поверхность стола щеткой, которую макал в бадейку с водой — и та, и другая остались в землянке от прежних обитателей. Он испытывал непонятный ему стыд.
Эллис надменно взирал на него с лежанки.
— Большинство тех, кто участвует в этой войне, стремится выжить, чтобы мы могли ее выиграть, — заявил он. — Мы же сражаемся за нашу страну.
Уир, широко раскрыв глаза, уставился на вновь зажженную лампу. Непонятно как на щеку ему попала капелька крысиной крови. Рот он приоткрыл, отчего лицо его приобрело скептическое выражение. Стивен улыбнулся.
— Что? — спросил Эллис. — Вы не согласны? Разве мы не за это сражаемся? Потому мы и сносим так терпеливо страдания и гибель наших отважных солдат. Мы знаем, что они умирают за правое дело.
— Пару дней назад, — сказал Стивен, — я был в дозоре с солдатом вашего взвода, Эллис, и он курил сигареты, которые назывались «Золотое будущее». Откуда они взялись? Несет от них, как из летней конюшни.
— Это часть солдатского пайка, — объяснил Эллис. — Названия на них ставят разные, и, должен сказать, с немалой выдумкой. «Солдаты славы», «Крепкая конница». Но вы не ответили на мой вопрос.
Стивен подлил себе виски. Если Уир не составлял ему компанию, он редко выпивал больше двух стопок. А в эту ночь проглотил уже полбутылки. Может быть, просто для того, чтобы позлить Эллиса. Он чувствовал, как отяжелел его язык, как отвисла нижняя челюсть, отчего произнесение слов стало даваться ему с трудом.
— Вы любите родные места, а, Уир?
— Во время последнего отпуска они показались мне омерзительными, — ответил Уир. — Эти жирные свиньи понятия не имеют, какую жизнь мы ведем ради них. Хорошо было бы, подумал я, пройтись артобстрелом от Пиккадили до Уайтхолла и перебить всю эту ораву.
— Даже вашу семью?
— В особенности мою семью. Ее в особенности. Я попытался объяснить им, на что похожа наша жизнь, и, знаете что? — отцу стало скучно. Просто-напросто скучно. Их улице очень пошел бы на пользу пятидневный артиллерийский обстрел. Как и тем, кто бастует, требуя большей платы за работу на фабриках, пока мы умираем здесь за шиллинг в день.
Голос Уира задрожал.
— Посмотрел бы я, как они идут длинной цепью под снаряды врага. За один шиллинг.
Он забрызгал себе слюной подбородок.
— А вы? — спросил Эллис у Стивена. — И вы озлоблены так же, как он?
Выпив лишнего, Стивен обретал лукавое красноречие, способность бойко отстаивать любую точку зрения. Он ответил:
— Я не могу припомнить нашу страну. Должны ли мы сражаться за поля, деревья, изгороди? Возможно, должны. Возможно, они впитали в себя ту любовь, с какой относились к ним люди. Тогда они стоят того, чтобы за них умирать. Как и фабричные города, в которых я бывал, их пологие улицы, Лондон с его доками и домами, — возможно, их камни и строительный раствор достойны большего, чем вражеские кирпичи, из которых сложены Гамбург или Мюнхен. Возможно, если поля и холмы любило достаточное число людей, нам лучше всего просто лечь и позволить, чтобы нас убили за них, позволить снарядам и пулям рвать нас на куски, — лишь бы зеленые холмы Англии остались непотревоженными.
— Вы хотите сказать, что земля нашей страны стоит больше, чем ее народ, чем наш образ жизни? — спросил Эллис.
— Нет.
— Так за что же вы сражаетесь?
Стивен ответил:
— Если я и сражаюсь ради кого-то, то, полагаю, ради тех, кто погиб. Не тех, кто живет на родине. За мертвых, за павших здесь. За Уилкинсона, Ривза, его брата, от которого не осталось и следа. Он обратился в пустоту. За Бирна, оставшегося висеть на колючей проволоке. Я сражаюсь за него. — Голос Стивена стал сдавленным, он стиснул кулаки. — И за всех других. Я знал их. За Стада и этого, как же его звали? — светловолосый такой, они всегда были неразлучны. Господи, я даже имени его не помню.
— Ничего, — сказал Уир. — Главное, вы знаете, о ком говорите.
— Да, я знаю, разумеется, знаю. В каком-то смысле тот взвод еще существует. Петросян и… Бреннан, конечно. И новые солдаты. Годдард, Барлоу, Кокер. Их много. И они молодцы. Как звали друга Бреннана? Того, что истек кровью? Дуглас. Все же у вас под землей таких потерь нет.
— Мы тоже теряем людей. Тайсон, убитый под Бомон-Амелем, солдаты, погибшие в туннелях. Но я умирать не собираюсь.
Пока тянулась ночь, в глазах Уира понемногу разгорался синеватый огонь, питавшийся надеждой и алкоголем. Остатки его волос торчали над ушами скудными светлыми прядями. Голос стал от волнения более тонким.
— И не смотрите на меня так скептически. Не говорите, что никогда не верили ни в какую магию, — прибавил он.
Стивен был достаточно пьян, чтобы впасть в исповедальное настроение. Недавняя бойкость покинула его, уступив место искренности.
— Мальчиком верил. Мы часто пробовали вызывать души умерших. А на ярмарках я всегда разыскивал гадальщиков. Мне нравилось думать, что я предназначен для чего-то большого. Хотелось переселиться в выдуманный мир, потому что в реальном жизнь казалась невыносимой.
Землянка вздрогнула от близкого разрыва снаряда.
Уир удивился:
— Даже тогда?
— Грей сказал мне однажды, в госпитале, что это нередко случается с детьми, у которых… как он выразился? «У которых отняли обычную магию детства»… Что-то в этом роде.
— Он-то, черт подери, что может об этом знать?
— То, что слышал от своих австрийских докторов.
Эллис, прислушивавшийся с лежанки к их разговору, спросил:
— Что произошло, когда вас ранили?
— Я начал кое во что верить.
— Во что?
Стивен подпер подбородок ладонями. Говорил он косноязычно, надолго умолкая, пытаясь придать своим мыслям удобопонятную форму. Паузы заполнялись воем снарядов.
— Я услышал голос. Чего-то существовавшего вне меня. Вся моя жизнь была построена на предположении, что вне… плоти никакое существование невозможно, что человек проживает мгновенную жизнь, а потом… ничего, пустота. Я искал в колдовстве… — Он помахал перед собой ладонью. — Крысы. И там тоже было пусто. А тут услышал звук, с которым жизнь покидала меня. Он был такой… ласковый. Я пожалел, что не уделял ей внимания. А следом поверил в мудрость того, что отыскали другие, еще до меня… увидел, что эти простые вещи могут быть истинными… Просто я не желал в них верить, потому что так легче было вести мою собственную битву.
И Стивен с неожиданной живостью закончил:
— Можно верить во что-то и не сбрасывая бремени своего существования.
Уир смотрел на него непонимающе. Эллис покашлял.
— Так во что же вы верите?
— В комнату. В место, в некое место, которое содержит обоснования в самом себе. — Голова Стивена склонилась почти к самому столу, голос звучал еле слышно. — Просто комната. В которой ты это понимаешь.
— Ну, похоже, вам придется проделать долгий путь, прежде чем вы сможете назвать себя настоящим христианином.
Стивен поднял голову от стола. Глаза его медленно наполнились гневом, а затем наружу выплеснулась необузданность деревенского мальчишки. Он встал, подошел, пошатываясь, к Эллису, сцапал его за грудки и бросил на лежанку.
— Постойте, я извиняюсь, я не хотел вас обидеть. — Лицо его напугало Эллиса. — Вы пьяны, отойдите от меня.
Стивен набрал полную грудь воздуха, уронил руки вдоль тела.
— Идите, посмотрите, как там ваши бойцы, — негромко сказал он. — Уже три часа. Поговорите с часовыми. Вы знаете, как им страшно.
Эллис накинул шинель и, пятясь, вышел из землянки. Стивен, проводив его взглядом, повернулся к Уиру.
— Это же правильно, Уир, так? Он и должен был пойти, убедиться, что у солдат все благополучно?
— Кто? Эллис? Вам следовало морду ему набить. Можно я посплю на его лежанке, пока он не вернется? Адамсона ранили, я теперь один.
Джек Файрбрейс и Артур Шоу лежали, свернувшись калачиком, в блиндаже. Всего здесь было десять человек — на пространстве в двадцать пять футов шириной и пять высотой. После того как все они втискивались сюда, пошевелиться ни один уже не мог. Джек понемногу привык спать всю ночь на одном боку — здоровенный Артур Шоу, устроившись рядом, лишал его возможности повернуться на другой. Глубокое, сиплое дыхание Шоу убаюкивало Джека; привычные контуры его тела навевали покой. Спалось с ним так же хорошо, как в Лондоне с Маргарет, а там ему не мешал даже грохот поездов, проходивших за окном их квартиры.
Утром он написал письмо домой:
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |