творится в государстве?
– Со всех сторон, как саранча, лезут инородцы, сброд беззаконный и безбожный. Обряд посвящения в Таинство – содомский грех – уже на улицах творится! Доступно все, только дай монеты... В сей час уже и крепость, и эта башня открыты для профанов! За злато можно подняться и под звезду!
– А ты сюда приходишь разве не за злато? – спросил рохданит, обескуражив кагана.
– Да, но я воздаю жертву!
– Почему же плата твоих граждан не жертва за свободу? Ведь это так! Не станешь спорить?
Богоподобный растерялся.
– Нет, всемогущий, не стану... Но я же каган! Сакральный царь!
– Как же ты мыслил стать царем царей? Кто рабами правит, помнишь? Раб... Ну а царями?
– Неужели каждый гражданин должен возомнить о себе, как о царе? Что ему все позволено, если заплатить?
– Не заплатить – жертву принести. Воздал, и будь царем. А кто иначе будет править миром? Они, твои свободные граждане. Ты – ими.
– Помилуй, ясновидящий! – вскричал богоподобный. – На Севере опять заря восстала! А в Хазарии творится разброд и беспорядок! Хоть слава пошла, хоть теперь о нас известно всему миру и злато потекло в казну потоком, но творится ад! Если свобода продлится до конца года – нам и этой земли не видать! И думать следует сейчас не об исходе в Землю Сияющей Власти, а о спасении!
– Об этом и думаю, – проговорил рохданит и встал из-за стола. – Ради спасения ты даровал свободу своим подданным. Не развратить, но укрепить народ.
– Да как же укрепить?!
– Мне речь твоя приятна, каган. Скажи иное – не поверил бы... Свобода – ад. Ты верно сказал, ее вкусивши.
– Вкусил!..
– И твой народ вкусил?
– Короткий срок, а допьяна напился, если уж покусился на сакральное!
– Так дай ему опохмелиться.
– Но как?!
– Не видел, как приводят в чувство пьяных и похмельных? Ушат воды холодной на голову и уши растереть... Ты же когда-то жил на самом дне, среди черных хазар, должно быть, видел, как.
– Это я видел...
– Ты ж белых похмелил, когда они примчались на озеро Вршан? Так и со всеми.
Великий каган вдруг ощутил себя не посвященным в Великие Таинства, а отроком безмудрым, поскольку разум бушевал, но помнил, с кем вступил в поединок. Спросил с надеждой:
– Зачем же рохданит смутил меня свободой? И всю Хазарию? Весь мой народ?
– А чтобы ты вкусил. И твой народ. Как я рыбца гнилого. Чтобы еще четыреста лет о ней никто не помышлял, и молва, передаваясь через поколения, устрашила всех, как память о Навуходоносоре.
– Божественный! Я видел... Я так ее вкусил, что теперь сомневаюсь: будет ли так, как говорят твои мудрейшие уста? Что, если напротив, сохранится иная память о свободе? Как о глотке живой воды? А жажда – это же огонь, пылающий внутри!
– Верно, так и будет. Тлеть будет в памяти, как уголек зароненный, и это благо для Хазарии. Чем более огня останется в сознании твоих свободных граждан, тем ближе будет заветный час победы.
Богоносный поник и руки опустил.
– Казни меня, всемилостивый, не понимаю я...
Подзвездный похромал туда-сюда, поусмехался своим мыслям и потрепал кагана по плечу.
– Уймись, небесный покровитель. Этого никто не понимает и никогда не поймет, ибо оно составляет суть Великих Таинств. Ты посвящен лишь в два Круга, не забывай и не мни себя рохдани-том. Пока ты изведал путь только в одну сторону, а как вернуться назад – тебе еще откроется. Суть наша в том, что мы знаем, как возвращаться. Глупец, кто скажет: «Я дорогу знаю и сейчас пойду!» А мудрый говорит иначе: «Знаю, каким путем вернуться». Должно быть, ведомо тебе: одна из моих сутей именем Аббай сейчас лежит черным камнем на берегу реки Ра. Ему открылся путь к Чертогам Рода, и он побежал сломя голову. И вот результат... А слыл мудрейшим рохданитом! Так что печаль твоя естественна.
– Великий утешитель! Кудесник истин! Открой же мне, открой! – взмолился каган. – Посвяти, научи!
– За тем сюда и пришел. – Подзвездный владыка сам прикрыл дверь и усадил кагана. – Свободы ты вкусил... И твои подданные испытали ее в полной мере. Не думал, что так скоро, и года не прошло... Так вот, сейчас ступай и скажи им – заря на Севере восстала!
– Она в полнеба! И видят ее все!
– Не все, не все, пламенный каган, поскольку на дворе свобода, а многие при ней далее носа ничего не видят и устремляют взгляд в себя... Об этом же потом! Сейчас им укажи на Север, пусть все увидят, чтобы потом не сказали: «Я не видел!» И объяви – пока сияет этот зловещий свет, свобода в мире невозможна. И подданные твои расшибутся в доску, чтобы погасить его. Не требуя ни платы, ни наград, будут служить тебе и Хазарии. Дабы потом, после победы, вновь опуститься в разврат и пьянство. И траву курить, богам арийским уподобясь! Сие для смертного приятно... Но и опять, богоподобный, не все. Не все! – Рохданит ходил в пространстве и мел пол своим убогим тряпьем, свисающим с плеч. – Когда ты станешь похмелять свой народ, значительная часть, что допьяна хватила иль пила до дна, твоим указом возмутится и встанет против и в знак протеста разрушит символ твоей свободы – Митру. А также те, кто не успел вкусить, а только прикоснулся или же видел, как вкушают другие – суть добровольные рабы-инородцы, хлынувшие к тебе, как мухи на мед. Их просто изгони из пределов Хазарии, всех до одного. Народ тебе поможет их исторгнуть и в тот же час станет благодарным тебе. Восхвалит и поднимет еще выше!.. И лишь после этого займись своими гражданами, недовольными концом свободы. Еще раз окати их головы водой холодной, уши разотри, но не до смерти. Не казни их ни в коем случае! Ибо они суть злато твое, суть цари! И тоже изгони с позором. Всех до единого! Оставшиеся будут ликовать и превозносить тебя, и говорить о тебе с любовью – освободитель!
– Но все они, инородцы и граждане, станут врагами моими и славу понесут худую!
– Это так, Великий каган, понесут славу... Но их никто не станет слушать, ибо иная слава о тебе и Хазарии забьет любую. Им не поверят! Но вместе с худой молвой они другое понесут, по всему свету разойдясь – тот самый огонь, ту жажду о свободе. Поскольку же они – цари, то станут ее сеять повсюду. Где упадет их семя – там и ты будешь существовать незримо. Вот этому поверят в любой стороне и всякие народы. Бывалым верят, вкусивших слушать станут и вкушать. Пусть унесут они главный постулат закона – плати и потребляй. Желаешь испытать разврат – купи наложниц, желаешь снять одежды на площади – воздай монеты и снимай. А хочешь травы воскурить с тропы Траяна и дым вдохнуть – дым Вечности! – и стать арийским богом – плати и потребляй!.. Это твоя правая рука – цари-изгнанники. А левая – суть сброд, отребье, исторгнутое вон. Испытав не свободу, а только вседозволенность, они разбредутся в станы твоих врагов и станут сеять то, что вкусили. – Подзвездный владыка снова рассмеялся. – Если не веришь мне, не веришь, что так и будет, как же ты мыслил править миром? Как глупый император, со своего престола? Нет!..
– Я верю! О, премудрый, верю! – загорелся каган. – Сброд этот страшней чумы! И левая рука зарю потушит скорее, чем правая... И тогда откроется дорога в Землю Сияющей Власти!
– Не зря я возложил венец Великих Таинств на голову твою, – умилился рохданит. – Не напрасно ты ноги мыл и воду пил...
– Скажи мне, всесведущий! Это и есть Третий Круг?
– Нет, каган, все еще Второй – суть управление миром, – вдруг поскучнел знающий пути. – А Третий ты еще узнаешь.
– В чем смысл его? Хотя бы намекни!
– Да не спеши, богоподобный, всему свое время. – Он потер живот под рубищем. – Лучше принеси-ка мне еще рыбца. Я голоден сегодня! В Руси был долго, а там один невеглас... воевода славный, но стар и в детство впал!.. Мне голову срубил! И снес ее к тому, кто сейчас зарей восстал на Севере. Я на него позрел... Ну а поскольку голова моя долго на колу висела, страсть как проголодался! Давай, давай, неси рыбца!
И все исполнилось, что рохданит предрек!
Огонь свободы, взоженный от факела повергнутой Митры на берегу Дона, разбежался по всем странам, как пал степной, когда от случайной искры горит сухой ковыль. Лавина изгнанников, утратившая состояние и с проклятьями катящаяся по свету, несла его быстрее, чем ветер. Но проклинали не кагана – напротив, его прославляли! – а восставшую на Севере зарю, суть свет поганый и зловещий, при котором не видать свободы. И потрясенный мир стал озираться, но поскольку не ведал уже, где стороны света, бессмысленно вертел головой, внимая тем, кто вкусил мечту рабов.
Повсюду сыпались искры, как семена, и где нива для свободы была уже возделана, появлялись всходы. Цари, князья, вожди противились, ошеломленные, вытаптывали ростки, ломающие привычные устои мира, но вызывали только гнев, смуты и ответную жестокость. Правая рука кагана – цари свободы и ее рабы, исторгнутые из Хазарии, все больше на уши шептали народам и вельможам этих народов:
– Старый мир исчах, и законы его исчахли. Есть новый, где все равны, где нет рабов, где человек суть бог, для которого нет преград ни в чем. Захочешь уподобиться – купи травы Забвенья, брось на угли и вдохни! И ты суть бог, поелику впадешь в бессмертье, коротая Время. И надо-то всего – немного злата. Плати и потребляй. Плати и потребляй!
А левая рука – отрепье и изгои мира, как черная проказа, летела по ветру и рассыпала искры явно, крича на площадях совсем иное:
– Свободу всем! Рабы, объединяйтесь! Мы все равны по завещанию бога! Но поскольку неимущи, и злата нет у нас, платить не надо! Возьмите сами и потребляйте!
Мир разломился, ровно лед весной, два пламени метнулись навстречу друг другу! Да не схлеснулись, не сбились в поединке, а только страсти разогрели.
Ибо правая рука знала, что творит левая...
Великий каган готов был ударить в ладоши, взирая, как враги вчерашние забыли о нем и занялись друг другом, но всякий раз, смотря на мир сквозь бойницу сакральной башни, зрел зарю на Севере и ждать устал, когда она погаснет. Соседние русские земли легко доставали обе руки кагана. Границы государства были открыты, и две волны одна за другой укатились на Русь, не встречая препятствий; напротив, там боготворили гонимых
и обездоленных, встречали радушно, пригревали и речи слушали, согласно кивая головами. Тайные и явные лазутчики, купцы, послы, вернувшись из Руси, каган-беку и кундур-каганам несли вести, – мол, семена упали в чернозем, пройдут дожди, и все взойдет, поднимется тучно и даст плоды. Безмудрый и простодушный народ внимает преданьям о новом законе открыв рот, все поголовно, от смердов и холопов до бояр и родовых князей, и живо отзывается, когда щекочет правая рука иль левая царапает ногтями. Траву из обезьяньих черных стран берут с охотой и курят всюду, где пожелают, и мыслят о себе – мы есть бог Род, Создатель, дедушка Даждьбог! Мы видим сны чудесные и веселимся без вина и меда!
Пожалуй, лишь Великий князь да горсточка бояр при нем изгнанников слушает и не внимает, но искусить их дело времени. Не гонят прочь – уже победа.
Каган выждал срок, однако семя проросло и принесло плоды только у данников хазарских – в земле вятичей. Да и те плоды горьки были, поскольку взращенные левой рукой, они не впитали в себя сладости от правой, возможно потому, что каганат давно уж тянул соки из этой земли, и княжество отличалось нищетой дремучей. Народ его, чтоб дани не давать, не стал трудиться ни на нивах, ни в скотоводстве, махнул на все рукой и в лес подался. Когда же до ушей его молва достигла о свободе и равенстве, – мол, возьми все сам и потребляй, вкупе с князем своим, – вятичи пошли брать, что еще в земле оставалось. Одно взяли и употребили, другое за ненадобностью сожгли иль утопили, чтоб никому не досталось, и бросились в загул, так что праздник не кончался.
Когда же каган-бек пришел к ним дани взять, увидел, что в подданной земле нет ничего! Остался лишь народ, и можно было бы рабами взять его, да что же станет, если голытьбу опять вернуть в Хазарию? Да и потом, в рабы их брать нет никакого прока: ни плетью, ни кнутом их не заставить, чтобы трудились.
Так и вернулся ни с чем, и потерял надежду, поскольку не посвящен был, а только приобщен к Великим Таинствам.
– Не след нести огонь свободы этим безмудрым народам, – жаловался он. – В Руси повсюду темнота и мрак! Они слепые! Они не зрят огня, ибо живут как скот. Платить за благо им нечем, взять и потреблять нечего... Таким народам не нужны высшие ценности, тобою, о богоносный, дарованные просвещенным народам.
– Но отчего же заря пылает? И не погаснет до сих пор? Нет, Приобщенный Шад, коль свет еще сияет на Севере, знать, есть источник. Иди ищи его!
Богоносный каган выждал еще один срок и вести получил, что всходы есть теперь по всей Руси, и даже в стольном Киеве замечены побеги: княжич Владимир уж называет себя каганом будущей свободной Руси и сыновей боярских тем прельщает. А вслед князю Святославу иная чернь кричит: дескать, отнимем земли, власть, имущество, все поделим и заживем счастливо без тебя, детины.
Но более всего выметался стебель и первый плод принес в вечевом Новгороде, где цари свободы воссели на престол и стали править!
Там, слышно, древляне всколыхнулись, прознав о свободе, вспомнили старые времена, когда в силах были с Киевом тягаться и с Великим князем; от них свободолюбивые мысли потекли к волынянам и уличам. Рассеянные искры тлели, набирали жар, но однажды ворвался каган-бек, с порога в ноги бросился.
– Не уследили! Не выведали замыслов! Князь Святослав внезапно очутился в землях вятичей. Прошел с мечом и огнем по Оке, и Рязань слилась ему без сопротивления. Вытоптал и выжег все ростки, а сброд, который пришел туда из Хазарии, собрал и кого порубил, а кого в Дон бросил, чтобы к нам вернуть. Потом взял дань богатую с вятичей и в Киев вернулся.
– Дань взял? – изумился каган. – Чем же взял, коль с вятичей, ты говорил, людьми только можно брать?
– Людьми и взял! Увел пять тысяч!
– Но Русь не продает рабов! И рынков не имеет!
– Для своего войска взял! Отдал под власть Свенальду...
– Это нам на руку, – успокоил богоподобный. – Он посеял ветер – то, что и нужно, чтобы разгорелись тлеющие искры. Не мешай ему.
Ушел каган-бек, но осталась тревога: неужто не погасить зарю, рассеивая свет иной? Отчего же нет явных всходов на Руси, как в других землях и царствах, где изгнанников властители приближали к себе, производили в советники, использовали как послов и даже как посадников? Отребье – к голытьбе, царей свободы – к царям: по достоинству принимали, и более всего за то, что они из страны, где возвышался Митра, что несут с собой я излагают мысли, давно бродящие в умах аристократов многих просвещенных стран. Плати и потребляй! Вот что подспудно зрело в мире, замшелом, опутанном тенетами старых представлений и законов. В Испании этот ветер промчался бурей, поднял волну повыше, чем в Хазарии, поскольку там за плату можно было откупить право на грех, и скоро факел Митры вспыхнул в чванливой Византии, и даже грубые германцы восприняли закон, и их рабы на невольничьих рынках стали намного дешевле.
В Руси же по-прежнему царила тьма, и первые ростки так и не дали побегов. Но зарево сияло! А те, кто разносил свободу, бродили во мраке как неприкаянные, и на них показывали перстами, при этом говоря:
– Дивитесь, люди, вон идет блажной!
И подавали милостыню...
Того хуже, какой-то срок спустя Приобщенный Шад новую весть принес. И по тому, как сразу на колени пал – дурную...
– О всевидящий! Мои лазутчики только что донесли: власть свободы пала в Новгороде! А цари свободы теперь плывут по Днепру с гирями на ногах, чтобы ни сбежали, а чтоб не страшно было, пред каждым чаша, в которой трава курится. Мало того, Святослав велел родовым князьям собрать в своих землях всех, кто был изгнан от нас и в Русь пришел. Тем временем он заключил союз с дикими гузами – врагами нашими, и отдал им как дар! Всех – царей свободы и безродный сброд! Кочевники связали их одной веревкой и увели в дикие стели. Там след пропал. Не изгнанников то повязали, о божественный, а твои руки! Позволь мне отомстить Святославу!
– Что ему месть твоя, профан? И как ты мыслишь мстить? – вскипел богоподобный. – Войско послать – это война надолго, а мне нужна блестящая и скоротечная победа. А что ты еще можешь?
– Когда еще князь неразумным был, по твоему совету я матери его отправил одну рабыню – краше ее, пожалуй, только сама княгиня. Она подарок приняла, поскольку падка... А Святослав взял ее в жены! И от нее родился сын, именем Владимир. Так этого княжича можно похитить с помощью матери-рабыни!
– И что же далее? – заинтересовался каган.
– А будет сын в твоих руках – значит, и князь в руках!
Булгары, откуда вышел род каган-беков, тоже были сыновьями Тогармы, но кочевой дух, внедренный в кровь и плоть, не извелся за четыре века, как бы не старались богоподобные властители Хазарии. Их приобщали к Таинствам, вводили в первичный круг знаний, которым не обладали простые смертные, и все равно, когда они касались дела чуть посложнее, чем рвать конями врага или рубить головы осужденным согражданам, у земных царей проявлялся разум дикого степняка. Ничего мудрее он не в состоянии был измыслить, как взять княжича в заложники и выставить условия.
И кажется, с новым поколением каган-беки все больше отдалялись от разумной жизни, тупели и дичали.
Богоносный не ощутил желания закричать на него или ударить – все напрасно! Можно бы низвергнуть весь их род и посадить земным царем другой, из белых хазар, но за Приобщенным Шадом стоит весь черный круг, и ничего кроме распри и смуты не поимеешь.
– Принеси мне в башню жертвенное золото, – распорядился каган. – И ступай. Без слова моего ни к чему не прикасайся!.. И еще... доставь травы Забвения... То й самой, которую курят цари свободы и мнят себя богами. И чашу с углями!
– Я слышал, Всемогущий, травы подобной нет. Купцы лукавят и продают отраву из черных стран, – заметил робко каган-бек.
– Ты принеси, а я определю, что за трава! – прикрикнул богоносный.
Когда же Приобщенный Шад внес чашу и пучок невзрачных листьев, каган метнул их на огонь и бережно вдохнул лиловый дым. Вскружилась голова, и тронный зал поплыл, как на волнах ладья. Мир сладких грез открылся: будто он мальчик, торгует в лавке, где пахнет свежим хлебом, но отщипнуть и съесть нельзя – хозяин запрещает, а можно только крошки собрать и ссыпать в рот. И вот после захода солнца ему дают краюху с печеной бурой коркой и медную монетку. Он бежит в лачугу, и по пути, возле ворот Саркела, покупает горшочек молока и сыр козий величиной с ладонь. И дома, забившись в угол, со вкусом ест, разжевывая долго хлеб с сыром, смакуя молоко...
Нет ничего прекраснее на свете! Ну разве что владенье миром...
Трава сгорела на огне и дым унесся в щель бойницы. Зал тронный погрузился во мрак, но в памяти еще бродила, как призрак, картина детства...
А ровно в полночь небесный покровитель обрядился в голубой хитон и дверь открыл в подзвездное пространство.
За мраморным столом, где были хлеб, вино и гроздья винограда, в самых разных позах – кто в скорбной, кто развалясь, а кто и полулежа – сидело тринадцать рохданитов. Лес миртовых посохов! И звезд мерцающих, будто на ночном небосклоне...
И если бы не эти божественные знаки, можно подумать, что под купол проникла или откупила право войти свора бродяг вселенских, отребье, недавно выброшенное из страны. Одна часть платья – рванье, до дыр изношенное, другая – словно у купца; обуты кто в сандалеты, кто в сапоги, кто в лапти или вовсе босы, на головах же от камилавки до чалмы и скуфской шапки.
Во главе стола сидел самый убогий – косой, так что не понять, куда глядит, беззубый и большеголовый. Каган мог бы поклясться, что прежде здесь ни одного из них не видел.
– Что скажешь нам, богоподобный? – заговорил он, блуждая взглядом по пространству. – Что заря на Севере по-прежнему горит, а Русь свободы не приемлет?
– Истинно так, о, великие путники! – Великий каган низко поклонился, но тут же был одернут.
– Довольно гнуться! Садись и говори! Вот, пей вино, ешь виноград и хлеб... И говори! У нас тут вышел спор... Так почему твой боговдохновенный закон и ценности его не имеют места в славянских странах?
Не успел каган и рта
открыть, как полулежащий в вальяжной позе рохданит вскочил и закричал:
– Ты бы еще у стены спросил! Или у каменного болвана, что в степи стоит!.. Я все сказал! Огнем свободнее выжечь их огонь! Бессилен встречный пал!..
– А ты помолчи, моя вторая суть! – обрезал его большеголовый. – Я не тебя спросил.
– Ну жди, сейчас тебе ответят, – заворчал тот и уж откровенно разлегся на скамье.
Богоносный каган помнил, с кем имеет дело, и оскорбление воспринял как должное. Он сел у края стола и, ощутив ком в горле, отхлебнул вина.
Вдруг горьким показалось вино, что молоко на медную монету...
– Ну, говори! – поторопили его со всех сторон. – И только без ужимок и прикрас. Все, как есть! У нас тут по-простому. И не бойся, наказывать не будут.
– Этот божественный путник, – каган указал на лежащего, – сказал, что я каменный болван в степи. Но я согласен с ним.
– Что каменный болван? – недобро усмехнулся один из рохданитов в чалме с рубином.
– Нет, превосходный! Что встречным палом огонь в Руси не погасить. Свободу там никогда не примут, и ценности ее не прорастут на этих землях.
– Я что сказал?! – вновь подхватился и вскочил лежащий. – Верно начал, каган! А почему?
– Молчи, вторая суть!
– Молчу!
– Во всех славянских странах нет и не было от веку рабства, – проговорил богоподобный. – Вам, о бессмертные, это известно...
– Известно, говори еще! – поторопил большеголовый.
– Всю историю свою они не знали ни пленений, ни изгнаний, ни прочих бед. Они вольные! А кто имеет волю, тот свободы не приемлет, ибо она – удел рабов.
– О, премудрый и богоподобный! – Тот, что назвал его каменным болваном, обнял кагана и расцеловал. – А что я вам сказал?
– Они сговорились! – закричал рохданит в лаптях. – Я чую сговор!..
– Да я впервые вижу кагана! И в этой башне не был!
– Почему же вы сказали оба слово в слово?!
– Да потому, что ты, моя вторая суть, тупой болван! – заспорил с лапотным рохданит, не выпуская кагана из объятий. – Живешь в Руси уж триста лет, как ворон. Их духом пропитался – вон как разит! – и обрусел совсем, а истины не зришь!
– Будь я не твоей сутью, в сей час бы ушел отсюда, – обиделся лапотный и сел.
– Ты разрешил наш спор, – промолвил большеголовый, дождавшись, когда уймутся рохданиты. – И оживление внес... Не напрасно столько лет трудились все мои прочие сути. Ты достойный каган!
– И что же теперь, растрачивать на славян ценности Высшей Власти? – ворчливо спросил тот, что был в чалме. – Это же против древних правил...
– А есть иное средство погасить огонь? – сидящий во главе стола наполнил из кувшина свой кубок.
– Средств довольно. Мор, потоп, египетские страсти... Или трава Забвения, которую они, как жертву, богу воздают! Только не отрава, коей торгуют гости из обезьяньих стран, а та, что собрана на тропе Траяна. Поскольку они внуки божьи, то помнят ее дух и, его вкушая, коротают Время, пребывая в лени и беспечности. Сиим бы след воспользоваться...
– Но где же взять травы, коль нет дороги по тропе Траяна? – заметил лапотный. – Иль ты ходил по ней?
– Пустое все! – прервал спор Сидящий во главе. – Эклектикой займетесь на досуге... Я склонен верить своей второй сути и богоподобному. Не ценности свободы им нужны, а Высшей Власти. Иного зелья против воли нет. Ну, какая моя суть не согласится с этим?
В подзвездном пространстве наконец-то повисла тишина. Большеголовый рохданит взглянул на кагана.
– Итак, богоподобный, придется на Русь надеть златые путы. Они бедны, и даже бояре почти нищи, а вкупе с этим склонны к созерцанью и лености и без травы, и примут дармовое злато. Дай его, кому нужно дать. Кто с первого раза не возьмет, добавь и больше дай. Коль снова отклонит твою руку – добавь еще. И так, покуда не протянет длань. Опутай, заплети и повяжи их златом! Но не просто дай, а научи, как в рост давать. И пусть дают друг другу и своим князьям. Кто дал свое злато, чтоб прирастить его, тот ни о чем ином уж и не станет думать, как вернуть его с прибытком. И пусть приращивают состояние, а от него склоняются жить в роскоши. Огонь воли – огонь великий, должно быть, ты убедился в этом, богоносный. Однако он идет от скудной жизни и лишений. Появится богатство на Руси, и злато станут тратить не только ритуально, для украшения оружия, доспехов и женщин, но и для одежд обыденных, жилищ, посуды и утвари – и пропадет их воля. Ибо кто привык вкушать со злата, тот не возьмет в руки деревянной ложки.
– Князь Святослав непредсказуем и жесток, – дождавшись, когда умолкнет рохданит, промолвил каган. – Царей свободы он гузам подарил!
– И это нам известно, – прервал большеголовый. – Если начнет притеснять или казнить за то, что деньги в рост дают и в роскоши пребывают подданные, пусть твои люди станут кричать о варварстве, о дикости и жестокости нравов. Кричать так громко, чтобы весь мир услышал. И сам рассылай послания к царям. Все знают, ты богоподобный и свободолюбивый; тебе поверят. Ну а теперь иди. У нас тут еще много дел. След обсудить, как поступить с Царьградом. Ты слышал, верно, Константин не лукавства ради, а воистину решил жениться на русской княгине. А еще в Персии с наследником престола просто беда и эфиопов надо б наказать... Ступай и делай, как сказал!
Каган поклонился и, как подобает, задом пошел из-под купола, но рохданит окликнул:
– Постой, богоподобный! С делами запамятовал... Где бы ни были твои подданные, повсюду пусть говорят, кричат, шепчут, как заклинание: в Руси живут рабы. Они рабы! Рабы! Рабы.
8
Увидевши воочию княгиню, император был потрясен ее красой и четверть часа не мог и слова вымолвить, забыв свое царское величие, обычай, с которым следовало принимать иноземных государей. Вначале лишь взирал на нее со всех сторон, а потом преклонил перед ней скрипучее колено. Попы зашептались строго, вельможи не скрывали своего возмущения, а старый царь стоял с протянутыми к княгине руками, смотрел благоговейно и ничего не слышал, поскольку был туг на ухо: в молодые годы, командуя когортой, сражался с витязями Вещего Олега и получил булавой по шлему.
И сейчас его тезоимка Ольга без булавы или шестопера ошеломила Багрянородного.
Не выдержали два самых важных попа, приблизились к царю и подняли с колена.
– Негоже тебе, императору Византийскому, перед Русью преклоняться, – заметил один.
– Христианскому царю – перед поганой княгиней из варварской страны, – добавил второй.
– Не перед Русью я преклонился, – сказал мудрый Константин. – Перед красотой ее.
Верно, думали, она ничего не понимает без толмача. Но ответ императора-жениха Ольге по нраву пришелся.
– Вот теперь вижу перед собой не только властителя ромеев, но и мужа достойного, – сказала она на греческом наречии. – Ибо у нас на Руси ломать шапку принято перед старшим, а колено – лишь перед женой.
И сразу тут все стихли, а Константин еще больше обрадовался и повинился, что держал княгиню в гавани не по своей воле, а по злым замыслам его придворных, которые скрывали от него, что Ольга прибыла в Царьград и что виновных уже наказал по заслугам. Услышав же, что княгиня долго постилась и готова принять крещение, велел не откладывать и завтра же, после праздничной литургии, совершить обряд, и сам вызвался быть крестным. Попы и придворные от слова его вдохновились и стали ретиво восхвалять и своего царя, и Ольгу. Она еще не ведала, отчего они так скоро сменили недовольство на благословив, и потому не придала значения. Багрянородный же еще пуще растрогался и принялся одаривать дарами. Усадил княгиню рядом с собой, а слуги длинной вереницей стали подносить и складывать у ног ее парчовые и шелковые ткани, кумачовые паволоки, которые особенно любили на Руси, украшения из камней драгоценных, из злата и серебра, посуду и прочую утварь. И все бы ничего, да придворный казначей и летописец усугубили благородный порыв Константина – не по-царски получилось. Один то и дело возвещает:
– Парча серебряная, персидская, пятьдесят локтей, стоимостью в полкентария. Сосуд золотой, о двух ручках из гробницы египетского фараона стоимостью в кентарий!..
Второй же восклицает и славит:
– Богатый дар от мудрого и щедрого императора нашего Константина Багрянородного! Возносится русской княгине Ольге во имя отречения ее от безбожной поганой жизни и святого крещения!
И оба знай себе все пишут и пишут. Император наконец-таки расслышал, что они там говорят, и воспротивился:
– След добавить: прекрасной и несравненной! И не только во имя отречения и крещения, а еще и как моей невесте!
То ли и казначея с летописцем когда-то ошеломили булавой – не услышали они слов царских и про невесту так ни разу и не сказали.
Дары и впрямь богатые, по чести, да что-то не лежит душа: не в радость, когда преподносят и считают. Ольга приказала своим слугам взять подарки, и те свалили все в кучу, сложили в мешки и утащили на корабль. А она отправилась с Константином осматривать дворец и чудный сад, и где бы ни были, на что бы ни дивились, попы и вельможи никак не отстают, лезут на глаза, слушают, о чем император с княгиней говорят. Багрянородный же так распалился, что в саду средь роз цветущих предложил ей немедля стать его женой. Однако два митрополита уж тут как тут, учить и разъяснять стали:
– Сие грех великий, блуд!
– Нельзя до крещения жениться на поганой язычнице!
Тут наконец его и прорвало.
– Подите прочь! – закричал и ногами затопал. – Как смеете мне указывать? Я женюсь! В сей час же! Разве не видите вы, она и без крещения святая! Сияние идет от нее!
– Побойся бога, ты император священной империи! – загомонили попы. – Княгиня из Руси тебе не по достоинству!
Ольга поняла, что придворные Константина не желают их брака, всячески этому противятся, и потому сказала:
– В послании ты писал, что хочешь жениться, дабы сиим союзом и наши страны соединить. Не передумал ли, пока я ехала в Царьград? Ежели не будет союза государств, где мы вместе сядем на престол и править станем, я замуж не пойду. Ибо сама вдова и могу быть невестой, но со мной вся Русь, она же ныне не вдовствует. Есть муж при ней – мой сын именем Святослав.
– По нашему это называется триумвират, –
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 86 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |