После душа и таблетки аспирина стало немного легче. Мысли больше не причиняли смертельных страданий, не бились о черепную коробку, как мухи о стекло. А умытая роза на розу больше совсем не походила, лишь напоминала о себе время от времени глухой болью, когда ткань футболки случайно касалась кожи. Ей бы переодеться во что-нибудь более легкое, шелковое, но сил нет. Силы, несмотря на сон, а может, из-за сна совсем закончились. И ведь еще какое-то дело она не сделала, собиралась и забыла. Вспомнить бы только, что именно.
Аля вспомнила, правда, не сразу. Посидела на кровати, вышла на балкон, заглянула в окно гришаевской комнаты. Комната была пуста, кровать застелена с армейской аккуратностью, точно на ней и не спали вовсе. А может, и не спали. С Гришаева станется, он вообще странный и непонятный. Вроде и помогает ей, но как-то с неохотой, словно из-под палки. А не нужно ей больше помогать! Теперь, когда Тимура больше нет, она в помощи не нуждается. Дождаться бы разрешения следователя, да уехать подальше от этих гиблых мест с их жуткими легендами и загадками.
Загадки! Вот о чем она пыталась вспомнить. Загадки, аквалангист, старинный крест. Может, показать крест Гришаеву, да рассказать ему все, что она видела на озере? Или не Гришаеву рассказать, а сразу следователю? И если деда отравили, то теперь уж точно убийца среди гостей. Никто другой не смог бы подсыпать ему яду. А как подсыпал? Когда? Тоже сплошные загадки. Ладно, сначала крест.
Крест пропал, и вещи в сумке, на дне которой Аля его прятала, лежали в беспорядке, не так, как она их складывала. Это что же получается? Получается, что тот человек, аквалангист, приходил к ней в комнату и крест забрал? А когда забрал? Да когда угодно! Отведенных Гришаевым тридцати секунд хватило на то, чтобы одеться, но не хватило на то, чтобы закрыть дверь на замок. А ночью тут такое творилось, любой мог зайти в комнату и устроить обыск. Может, не дожидаться разрешения следователя, а уехать прямо сегодня? От греха подальше? Да, так она и сделает, хватит с нее приключений! Рейсовый автобус до райцентра будет через два часа, как раз есть время, чтобы собраться.
Уходила Аля по-английски, не прощаясь. Так проще и безопаснее, потому что неизвестно, кто за всем этим стоит. Никому нельзя доверять. Никому! Главное, чтобы не заметили, не окликнули и не остановили. Может, хоть разочек повезет?
Ей повезло: никто не заметил и не остановил. Обитатели Полозовых ворот то ли еще спали, то ли занимались своими делами. Вот и хорошо.
Сумка была легкой, потому что половину вещей Аля оставила в своей комнате. С одной стороны, для конспирации, а с другой – как раз для того, чтобы нести не тяжело. Идти налегке было приятно, сейчас главное – по сторонам посматривать, чтобы никому на глаза не попасться. Ну и в деревне нужно поосторожнее, не светиться особо, подождать автобус где-нибудь в засаде.
Аля запрокинула лицо к небу, вдохнула медово-пряный воздух. Все-таки места здесь красивые, если бы не было всех этих ужасов и разговоров этих муторных про Василиска, то живи – не хочу. Покой, тишина…
Нога наступила на что-то сколькое и живое. Аля глянула на землю и закричала. Скользкое и живое было змеей. Она свивалась тугой спиралью, угрожающе шипела, смотрела на Алю желтыми бусинами глаз и, кажется, собиралась напасть. Аля отскочила в сторону, поскользнулась и едва не упала. Змея осталась лежать посреди дороги. И как же теперь? Может, обойти эту гадину по траве?
Обойти по траве не получилось, потому что трава, до этого совершенно неподвижная, вдруг зашевелилась, выпуская на дорогу целое полчище змей. Змеи были разные, большие и маленькие, с графитово-черными, лоснящимися на солнце спинами, невзрачные землисто-серые и изумрудно-зеленые, точно вырезанные из драгоценного камня. Все они, как одна, шипели и извивались и смотрели прямо на Алю. А трава вокруг дороги, со стороны озера и особенно со стороны Настасьиной топи продолжала шевелиться…
«Он тебя не отпустит…» – зазвенел в голове голос бабы Агафьи. Вот он и не отпускает, перегородил дорогу живой извивающейся лентой…
Никогда раньше Аля так быстро не бегала. Она бежала, а в ушах слышалось змеиное шипение, и трава по бокам от дороги шла волной от шныряющих в ней тварей. Алин конвой отстал, лишь когда она выбежала на подъездную дорожку, как-то враз шуршание и шипение прекратились, точно оборвались, а она еще очень долго не могла отдышаться, стояла, согнувшись в три погибели, упершись ладонями в бедра, роняла на усыпанную гравием дорожку злые слезы.
Не получится! Не врут легенды, и старуха не врет! Он ее не отпустит, он ее уже не отпустил! И не выбраться из этого гиблого места никак, потому что вокруг его царство – озера да топи, и охраняет он свое царство очень ревностно… Сколько ей осталось продержаться до того, как он снова уснет? Еще два дня? Может, получится? Если к озеру близко не подходить и душ не принимать для пущей надежности…
Вернуться так же незаметно, как уйти, у Али не получилось. У парадного входа стояли трое: Гришаев, Николай и Толик. Правда, смотрели они не на Алю, а на фонтан. Фонтан работал. Из пасти мраморного змея била в небо струя воды. Цвет у воды был странный, не прозрачный, а кирпично-красный, вызывающий такие мерзкие ассоциации, от которых к горлу подкатывает тошнота.
– Как погуляла? – Гришаев оторвал взгляд от фонтана, многозначительно посмотрел на Алину дорожную сумку.
– Нормально, – она швырнула сумку на землю, превозмогая отвращение, подошла поближе к фонтану, спросила: – Зачем вы его включили?
– А никто и не включал! – Толик забрался на выщербленный мраморный бортик, задрал голову. – Прикинь, мы тут стоим, болтаем, а он возьми да и включись! Я от неожиданности чуть не обделался! Он же не сразу включился, он же сначала заревел, падла.
– Не он заревел, а трубы, – поправил товарища Николай. – Трубы тут старые.
– А с водой что? – стараясь, чтобы розовые брызги не попали на одежду, Аля обошла фонтан, остановилась так, чтобы не видеть разверстую змеиную пасть. – Почему она такого странного цвета?
– Трубы старые, – повторил Николай задумчиво, – наверное, это все из-за ржавчины. Фонтан же уже лет сто никто не включал. Я, честно говоря, очень удивился, что насос еще работает.
– А где насос? – спросила Аля, поежившись.
– Так никто не знает, – усмехнулся Гришаев. – Вот Егор пошел за планом дома, попробуем насос найти и обезвредить.
– Егора только за смертью посылать, – Толик спрыгнул с бортика. – Уже полчаса ждем, а он все не идет.
Точно в ответ на его возмущение мраморный змей зашипел, поперхнулся кровавой струей. Аля взвизгнула и спряталась за широкой спиной Николая.
– Спокойно, мадам, все под контролем, – в голосе Николая слышался смех. – Похоже, враг найден и успешно обезврежен.
Змей пошипел еще пару секунд, а потом струя воды в последний раз взметнулась в небо и просыпалась кровавым дождем в мраморную чашу фонтана.
– Отключил! – на крыльцо вышел Егор. Завидев Алю, он сдержанно кивнул, а потом взмахнул над головой какой-то бумажкой. – В подвал пришлось лезть, чтобы насос этот найти. Там, оказывается, генератор установлен, старинный, наверное, еще при царе Горохе сделанный. Кто-то генератор включил, вот насос и заработал.
– И кто же это генератор включил, когда мы во дворе были, Ивановы в деревне, Елена Александровна с Марьей Карповной вон до сих пор в зимнем саду копошатся, а Алевтина совершала променад? – удивился Гришаев.
– Ну, не знаю, – Егор пожал плечами. – Там особого ума не надо, чтобы его включить. Нажал на кнопочку – и готово! Может, крыса какая пробежала, хвостиком махнула…
«Или змея проползла…» – вдруг некстати подумала Аля.
– Нет, вы мне скажите, на хрена во дворе этого монстра держать?! – Толик подобрал с земли камешек, со злостью швырнул в скульптуру. Змеиный бок обиженно вздрогнул, пошел рябью, и зажатое в черных кольцах девичье тело вдруг рассыпалось на мелкие кусочки, обрушилось в кроваво-красную воду каскадом мраморной крошки.
– Молодец, Толик! – с укором сказал Николай и отвесил товарищу подзатыльник. – Вот сейчас явится законный хозяин и выставит тебе счет за порчу имущества.
– Да законный хозяин, если хочешь знать, мне еще спасибо должен сказать, – огрызнулся Толик, опасливо косясь на теперь уже одинокую фигуру змея, – что я его от пакости такой избавил.
На шум из дома вышли экономка и Марья Карповна. Увидев, что случилось с фонтаном, домработница ахнула, торопливо перекрестилась и зачастила:
– И закончится срок любимой жены его, и просыплются слезы ее кровавым дождем, и поднимется он со дна, выбирая себе новую невесту…
– Мать, ты что такое бормочешь? – испуганно спросил Толик. – Ну подумаешь, композицию поломал! Так композиция ж совсем никудышная была. Девица вон без рук, без лица. Монстра, а не девица!
– Марья Карповна, да прекратите же вы причитать! – Елена Александровна обошла фонтан по периметру, остановилась в нескольких шагах от змеиной морды. – Право слово, стыдно вам всяким россказням верить и людей пугать!
– А что за россказни? – спросил Егор, пряча в карман джинсов план дома.
– Семейная легенда, – посмотрев на домработницу сочувственным взглядом, сказал Гришаев. – Тут где-то даже на барельефе это увековечено, – он мотнул головой в сторону дома. – Считается, что дочка прежнего хозяина Настасья заключила перед смертью договор с озерным змеем. Договор этот должен длиться триста лет и закончиться в день, когда на поместье просыплется кровавый дождь и последнее Настасьино изображение исчезнет с лица земли. Ну вот, обратите внимание, – он развернулся лицом к фонтану, – скульптура, изображающая Настасью, рассыпалась, а кровавый дождь – это, скорее всего, аллегория. Так что, если верить легенде, грядут великие перемены.
– Бред! – Елена Александровна скривила губы в презрительной усмешке. – Бред и суеверия! Нет никакого договора, нет никакого змея, а есть человеческая дремучесть. И вам, Дмитрий Сергеевич, как человеку образованному, должно быть стыдно, что вы подогреваете интерес ко всяким идиотским легендам.
– А если не бред? – в спор вмешался Николай. – Ведь не можете же вы отрицать тот факт, что в здешних местах творятся очень странные вещи? Наверное, уже каждый из нас столкнулся в Полозовых воротах с чем-то необъяснимым.
– Я ни с чем таким не сталкивалась! – экономка упрямо вздернула подбородок, и в ту же секунду, точно в ответ на ее упрямство, мраморный змей вздрогнул и выплюнул ей в лицо густую, кирпично-красную струю.
– Вот и столкнулись, – пробормотал Толик, на всякий случай отходя подальше от фонтана. – Егор, ты точно выключил насос?
– Выключил, – Егор выглядел растерянным и испуганным. – Елена Александровна, – он шагнул к экономке, – вам помочь?
– Сама! – Она смахнула с лица кровавые капли, развернулась на высоких каблуках, едва не налетела на крестящуюся и что-то бормочущую Марью Карповну, бросилась к дому.
– Ну и ничего особенного, – немного подумав, заключил Николай. – Может, остаточное давление в трубах? Типа лебединая песня.
– Тогда скорее уж змеиная, – усмехнулся Гришаев.
– А в чем состоял договор? – вдруг спросил Егор. – Ну, тот, который Настасья заключила с озерным змеем.
– Ну, об этом легенда умалчивает, – Гришаев пожал плечами. – Известно лишь, что Настасья согласилась на триста лет стать супругой Василиска.
– Ну, с Василиском ясно, получил на триста лет в личное пользование симпатичную утопленницу, – Егор нетерпеливо взмахнул рукой, – а Настасье-то что за прок был от договора? Не просто же так согласилась триста лет этакого монстра ублажать!
– Не знаю, – Гришаев выглядел растерянным и, кажется, немного расстроенным. Даже удивительно при его-то гипертрофированном самомнении. – В летописях тех лет о второй части договора ничего не сказано.
– Интересно, интересно, – Егор задумчиво взъерошил волосы. – А что там со сменой супруги? Что с Настасьей станется? Кого взамен?
– Ну, Настасья, скорее всего, прямиком в ад, за такой-то мезальянс, а взамен?.. – Гришаев, не мигая, уставился на Алю. – А взамен он себе точно выберет цыпочку молодую и красивую. Чего ж ему мелочиться-то?
Скотина! Бездушная скотина! Видит же, что ей и без того страшно, знает же, что тут творится, и смотрит…
Аля отвернулась, подняла с земли свою сумку.
– Уезжать собираешься? – вежливо поинтересовался Егор.
– Не уезжать, – она тряхнула головой. – В город хотела съездить, проветриться. Да, похоже, на рейсовый автобус уже опоздала.
А вот как бы было хорошо, если бы Егор сейчас предложил отвезти ее до города на своей машине. Уж в машине-то змей точно нечего бояться.
Егор не предложил. Егор был на нее обижен и зол. Из-за Тимура, а еще из-за Гришаева… А ведь ее с Гришаевым ничего не связывает, и ночное Эллочкино заявление – это не что иное, как грязная инсинуация. Но сообщать об этом Егору она точно не станет, потому что получится, что она вроде как оправдывается, просит прощения, набивается в сердечные подруги…
Возникшую неловкую паузу нарушил Толик. Он приобнял за плечи застывшую каменным изваянием Марью Карповну, сказал жалобно:
– Что-то кушать хочется. Мать, что у нас там с хавчиком?
Волшебная фраза «кушать хочется» вывела домработницу из транса, она сердито хлопнула Толика по руке и так же сердито сказала:
– Кушать ему хочется! Что ж ты малой такой, при таком-то аппетите? Куда все девается-то?
– Знамо дело – куда, – усмехнулся Николай и, бросив осторожный взгляд на Алю, торопливо добавил: – Все в энергию превращается. В чистейшую энергию!
– Ладно, некогда мне тут с вами! – Марья Карповна вытерла перепачканные в земле руки о подол длинной юбки и сказала: – Через полчаса жду вас всех на кухне. Кормить буду щами и картофельной запеканкой. Так что, если кому захочется марципанов, так пусть тот в город, в ресторан, езжает. А у меня марципанов нету!
* * *
День, заполненный бесцельными блужданиями по дому и тяжкими думами, тек медленно-медленно и все никак не перетекал в вечер. А когда наконец перетек, Але сделалось страшно и как-то маетно. Вдруг ни с того ни с сего потянуло на озеро. Так сильно потянуло, что хоть плачь или хоть приковывай себя к кровати. В Тимуровой сумке небось и наручники имеются… Нельзя ей на озеро, ей к воде вообще нельзя. Так баба Агафья сказала, а врать бабе Агафье незачем.
И хоть бы поговорить было с кем. Так ведь не с кем. Марья Карповна, переделав все свои дела в поместье, ушла домой. Товарища Федора тоже не видать, наверное, баба Агафья в Полозовы ворота не отпустила. Толик и Николай ускакали в деревню к барышням. Эллочка с Вадимом Семеновичем снова отправились в свое псевдоромантическое путешествие по окрестностям. Нет, ну интересно же, что они каждую ночь делают на озере? Тем более сейчас, когда уже столько людей погибло. Ладно, все равно ведь правду не скажут, начнут заливать про второй медовый месяц. А какой медовый месяц, если невооруженным взглядом видно, что Эллочка муженька на дух не переносит!
С Егором бы поболтать, с Егором болтать приятно и неутомительно, но он обиделся и заперся в своей комнате. А может, и не в комнате, а еще где в доме, она же за ним не следила. И Гришаев куда-то пропал. Хотя, если честно, Гришаев – последний человек, с которым Але хотелось бы общаться. Просто было бы спокойнее, знай она, что он у себя в комнате. А его в комнате нет, она специально заглядывала – проверяла. Ушел по каким-то своим этнографическим делам.
Бог с ним, с одиноким вечером, как-нибудь она бы вечер скоротала. Плохо другое, в доме что-то случилось с электричеством. Пока сумерки оставались еще прозрачными, подкрашенными розово-золотистым светом закатного солнца, было не так страшно. И найденная в прикроватной тумбочке наполовину оплавленная свеча горела ярко и бодро. А вот когда солнце село окончательно, стало по-настоящему страшно. И свеча вдруг начала мигать и потрескивать. А ведь известно же, свечи потрескивают, если нелады с энергетикой. В этом странном доме с энергетикой точно нелады: с энергетикой и электричеством. И еще тишина эта мертвая, тревожная. Неужели в доме нет никого?! Скорее всего нет, потому что, если бы кто-нибудь был, то уж точно разобрался бы с пробками, или проводкой, или из-за чего там случились проблемы… А может, дело в генераторе, который сегодня днем выключил Егор? Может, этот генератор не только фонтан запускал, а еще что-нибудь в доме поддерживал. Вот, к примеру, включался, когда электричество пропадало. Если бы генератор был не в подвале, Аля бы, наверное, рискнула, попробовала его включить, но в подвал она не полезет ни за что на свете. Нашли дурочку ночью по подвалам лазить…
От мыслей о подвале, наверняка старом, сыром и темном, по позвоночнику пробежал холодок. Сразу же вспомнились все виденные Алей фильмы ужасов. Оказывается, у нее жизнь ничем не хуже любого ужастика, такая же страшная и непредсказуемая.
Она сидела на кровати, подтянув к подбородку голые коленки, когда в комнате послышался едва различимый звон. Не звон даже, а дребезжание. Дергающегося света свечи хватило, чтобы увидеть, что звук идет от стоящей на туалетном столике хрустальной вазы с забытыми в ней, давно увядшими гроздьями сирени. Ваза дрожала, и вода в ней вот-вот грозилась расплескаться. Ваза дрожала, а столик нет. И пол не дрожал – только ваза. Или не сама ваза, а вода, в нее налитая.
Аля тихо всхлипнула, спрыгнула с кровати. От раскрытой балконной двери по босым ногам потянуло сыростью. А ваза в ту же секунду с громким, почти человеческим стоном лопнула, разлетелась на мелкие осколки. Гроздья сирени шлепнулись на пол, и туда же, на пол, прямо Але под ноги выплеснулась вода. Несмотря на жару, она была ледяной и пахла озером. Аля отшатнулась от расползающихся по полу водяных щупалец. Щупальца были точно живые: извивались, слепо шарили в темноте, пытаясь найти ее ноги. Все, она больше не может. Она с ума сойдет, если еще хоть на минуту останется в комнате!
Дверь открылась с тревожным скрипом. Аля выглянула наружу. Коридор тонул в кромешной темноте. Осилит ли она десять метров черноты? Хватит ли силы духа пройти по неосвещенной лестнице, а потом еще по гулким парадным комнатам первого этажа? Не хватит, потому что она трусиха и темноты боится с детства. А тут не просто темнота, тут живая темнота, осязаемая.
Нет, в коридор ей нельзя. Остается единственный путь – на балкон. А с балкона можно как-нибудь попытаться спрыгнуть. Второй этаж ведь всего. Может, не убьется…
На балконе чуть светлее, чем в комнате. Опять же, открытое пространство – уже не так страшно. И балясины перил маленькими белыми колоннами, шершавые на ощупь, теплые. Если к ним привязать простыни… Нет, за простынями нужно возвращаться в комнату. А вот виноград… насколько он крепкий, выдержит ли?
Звук был едва различимый, но в царящей в доме тишине не услышать его оказалось просто невозможно. Кто-то – или что-то – было в Алиной комнате…
Нет времени ни на простыни, ни на виноград. А там, внизу, бархатная чернота, земли не видно. Может, спрыгнуть?..
Она бы спрыгнула, она даже ногу перебросила через перила, но не успела. На плечо легла тяжелая ладонь, сжала, потянула назад, на балкон.
– Ты что, сдурела?! Решила ноги себе переломать?! – голос был злой, гришаевский.
А она обрадовалась: и голосу этому, и чужим грубым лапам, и жаркому, с присвистом, дыханию. Хорошо, что он пришел. Теперь не так страшно, и можно расслабиться, и поплакать на радостях тоже можно. Не может она больше с этим жить, когда кругом только тайны, страх и неизвестность. И уехать не получается, потому что Василиск ее не отпускает.
– Ну что ты плачешь? Как маленькая, честное слово! – руки больше не были грубыми, не сжимали, а гладили, ласково, успокаивающе. – Ты обиделась, что ли, что я за шиворот тебя? Так я же не со зла. Зашел посмотреть, как ты тут одна, в темноте. А в комнате никого, и осколки на полу валяются. Хорошо, что догадался на балконе проверить. Ну не реви ты, рубашку мне всю замочила.
В темноте Аля не могла видеть гришаевского лица. Впрочем, ей вполне хватало прикосновений и голоса. У него красивый голос, успокаивающий. Только вот успокоиться все равно никак не получается. А рубашку его она потом постирает. Или не постирает, ей же теперь к воде подходить нельзя. Вода теперь ведет себя с ней словно живая.
– Так, с меня хватит! – Наверное, ему надоело ее утешать. Убедился, что с ней все в порядке, и можно идти к себе. А вот ей к себе никак нельзя. Придется тут, на балконе, до самого утра… Теперь уже не так страшно, потому что Гришаев поблизости. Только бы он больше никуда не ушел.
Она не собиралась делать то, что сделала. Не собиралась цепляться за его рубашку и прижиматься к ней мокрой от слез щекой тоже не хотела. Она хотела быть гордой и независимой, но вот как-то не вышло…
А он разозлился. Точно разозлился, потому что весь подобрался, и мышцы под рубашкой стали каменными, а ладони, до этого момента прохладные, сделались горячими и тяжелыми, точно свинцом налитые. И голос изменился: слова стали глухими, а дыхание злым и частым.
– Ну что же ты за женщина такая… наказание, а не женщина…
Да, она наказание. Тимур тоже так считал и пытался ее переделать, чтобы не была наказанием, а была примерной. А Гришаеву переделывать ее не нужно, достаточно просто оттолкнуть и уйти к себе. Пусть бы ушел! Вот она уже и рубашку его драгоценную отпустила…
Гришаев не ушел, Гришаев вздохнул, коротко и зло, и так же зло впился в ее губы поцелуем. И руки не разжал, наоборот, обнял Алю так сильно, что на мгновение даже стало больно. И свет, кажется, включился, потому что перед глазами вдруг засверкало праздничным фейерверком, ярко, до рези.
Он отпустил ее всего лишь на секунду, чтобы отдышаться, перехватить поудобнее и еще раз сказать, что она наказание. А потом все повторилось: и поцелуй, и фейерверк. И жить вдруг сразу стало не страшно. То есть страшно, конечно, но не тем страхом, от которого гусиная кожа и электричество в волосах, а другим – приятно-колючим, как гришаевская небритая щека…
Ночевать Аля осталась у Гришаева. Хотя ночевать – это громко сказано. Ночь, подсвеченная фейерверками, сглаженная поцелуями и прикосновениями, пролетела незаметно, черной кляксой вылилась в молочно-дымный, припорошенный туманом рассвет. А поговорить им так и не удалось, все как-то не до разговоров было…
– Эй, – гришаевская ладонь легла на Алино плечо, только теперь уже не ласково, а настойчиво. – Ну-ка, давай рассказывай.
Она не хотела рассказывать, она хотела уткнуться носом в подушку, а еще лучше в гришаевский бицепс, и хоть немножечко поспать.
– Не мычи, а рассказывай, – ладонь сползла с плеча на спину, заскользила вниз, пересчитывая позвонки. – Аля, это же очень важно. Как ты не понимаешь!
Что важно? То, что вода теперь ведет себя с ней как живая? Так, может, показалось? А ваза просто так разбилась – старая была, вот и треснула. Ей бы подремать немного, а потом бы она ему все-все рассказала.
– Аля! – Гришаев рывком перевернул ее на спину, встряхнул за плечи, не больно, но обидно. Сам всю ночь спать не давал, а теперь пытает… – Аля, давай поговорим.
– Давай, – она села, до подбородка натянула простыню, спихнула с коленки наглую гришаевскую лапу. – Что ты хочешь услышать?
– Все по порядку. – Гришаев смотрел серьезно. Даже растрепанные волосы, даже отсутствие одежды не мешали ему выглядеть серьезным и сосредоточенным. А руку он так и не убрал, словно невзначай, примостил обратно на Алину коленку.
– Странное все, – она дернула плечом.
– Вижу, что странное. А ты расскажи, что именно тебе кажется странным.
Рассказать? А почему бы и нет?! Она же давно хотела кому-нибудь рассказать, поделиться наболевшим. Вот хоть бы даже и с ним.
– Знаешь, – она осторожно, словно опасаясь, что Гришаеву может не понравится, смахнула с его лба влажную прядь, пригладила взъерошенные волосы и только потом продолжила: – Я, наверное, и есть его невеста.
– Чья?
– Василиска. Мне напрямую никто об этом не говорил, но по всему выходит, что это именно я.
Гришаев тяжело вздохнул. Аля надеялась, что он начнет ругаться, убеждать ее, что никаких василисков не существует, а он вот не стал.
– Все, девочка, я тебя слушаю и не перебиваю.
И она рассказала. Все, от начала до конца. И про то, как дед ее нашел, и про перстень, дедов подарок, и про ночное нападение у Настасьиной топи, и про предупреждения бабы Агафьи, и про старинный крест, и про аквалангиста. Даже про визит Настасьи-утопленницы, змеиное воинство и треснувшую вазу рассказала. А чего уж теперь, когда все сказанное кажется сказкой, одной из легенд, которые Гришаеву положено собирать по долгу службы!
– Я понимаю, что тот аквалангист – это скорее всего и есть преступник, – она не удержалась, потерлась щекой о гришаевский подбородок. У него красивый подбородок, с ямочкой. – И скорее всего это он тут всех пугает, чтобы к озеру не совались. Но с озером тоже что-то неправильное творится. Я своими собственными глазами видела, как по нему ни с того ни с сего волна шла. Знаешь, такая, как будто там, на дне, что-то очень большое шевелится. И звук, про который Эллочка рассказывала, я тоже слышала. А еще этот колокольный звон… – она осеклась, заглянула в синие гришаевские глаза, спросила: – Колокольный звон – это правда твоих рук дело?
– Нет, – он отрицательно мотнул головой. – Веришь, сам удивился, когда услышал. Думал, легенда, а оно вон как вышло.
– Так, может быть, кто-то из гостей?
– Все гости были на месте.
– А пульт дистанционного управления?
– Глупости. Ты сама посуди, какой силы должен быть звук, чтобы заглушить даже громовые раскаты. Да чтобы такого эффекта добиться, нужны профессиональные усилители.
– Значит, и в самом деле церковь?
– Не знаю, – он раздраженно поскреб щетину. – Кое-что из того, что ты рассказала, только с виду кажется загадочным, а на самом деле имеет под собой вполне материальную базу, но не все, далеко не все.
– А что имеет базу? Расскажи.
– Расскажу, только чуть попозже. – Гришаев встал с кровати, настежь распахнул балконную дверь, а потом сказал: – Мне сегодня придется в город смотаться, хочу проверить кое-что. Но к вечеру вернусь, не волнуйся. – Он остановился напротив Али, чмокнул ее в кончик носа. – А ты, пожалуйста, из комнаты никуда не высовывайся и к озеру не подходи. Договорились?
– Дима, – называть его по имени было как-то неловко. Или непривычно, Аля еще не разобралась. – А ведь ты не этнограф.
– Не этнограф, – он не стал отпираться.
– А кто ты?
– Я? – он помолчал, разглядывая узор на покрывале. – В общем, наверное, я не слишком хороший человек.
Это он зря. Теперь она точно знала, что он хороший. Не может такой мужичина быть не слишком хорошим человеком.
– Не веришь? – он невесело усмехнулся.
– Не верю.
– Ладно, твое право. Считай, что я авантюрист.
– Авантюрист – красивое слово.
– Слово-то, может, и красивое, только смысл у него не слишком красивый.
– Больше ничего не расскажешь? – она уже знала, каким будет ответ, но попытаться ведь стоило.
– Как-нибудь в другой раз. Хорошо?
Сердце вдруг дернулось, сжалось до размера булавочной головки, потому что Аля как-то ясно и отчетливо поняла, что другого раза не будет. Она и так подобралась к Гришаеву слишком близко, а он не из тех людей, которые любят лишние вопросы. Он уже жалеет о случившемся. По глазам видно, что жалеет. Зря, она же все понимает: и про случайный душевный порыв, и про случайный секс. Такое с каждым может случиться, даже с авантюристом Гришаевым. Может, сказать ему, что она все понимает? Чтобы не нервничал, не терзался угрызениями совести? Не стоит, он уже думает о чем-то совершенно другом, натягивает одежду – интересно, одежда тоже ненастоящая, как и профессия? – а на лбу вертикальная морщинка, значит, мысли невеселые. Не нужно его отвлекать. К чему лишние разговоры, когда и так все ясно. Главное, что он обещал за ней присмотреть. И присматривать-то недолго осталось, всего одну ночь, а потом все закончится. Если баба Агафья не ошибается. Пусть бы она не ошибалась…
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |