— Да, верно, и это в самом деле вызвало такой шум. Однако, еще большего противостояния Зобрист добился своим заявлением, что его достижения в области генной инженерии в будущем могли бы помочь использовать их не для лечения болезни, а скорее для ее создания.
— Что?!
— Да, он утверждал, что его технологии должны быть использованы для ограничения роста популяции путем создания такого гибрида вируса, который наша современная медицина была бы не в силах излечить.
Лэнгдон почувствовал возрастающую тревогу, когда в его мозгу всплывали странные картинки. Однажды выпущенный гибрид «авторского вируса» будет невозможно остановить.
— За несколько коротких лет, — говорила Сиенна, — Зобрист прошел путь от всеобщего любимца медицинского мира до абсолютного изгоя. Проклятого. — Она остановилась, взгляд сострадания появился на ее лице. — На самом деле, вполне естественно, что он сорвался и покончил с собой. Но еще печальнее то, что его утверждение, вероятно, было верным.
Лэнгдон чуть не упал. — Извини, но ты думаешь, он прав?
Сиенна с важным видом пожала плечами. — Роберт, говоря чисто с научной точки зрения — следуя логике, а не чувствам — я могу без всякого сомнения сказать, что без каких-либо радикальных перемен конец нашего вида близок. И наступит очень быстро. Это будет не огонь, не сера, не апокалипсис и не ядерная война…это будет полный коллапс, вызванный ростом численности населения планеты. Расчеты неоспоримы.
Лэнгдон напрягся.
— Я изучила значительную часть биологии, — сказала она, — для любого вида вполне нормально исчезнуть в результате перенаселения его среды обитания. Представь колонию надводных водорослей, обитающих в крошечном лесном водоеме, пользующихся превосходным сочетанием его питательных веществ. Без надлежащего контроля они размножаются так бурно, что вскоре полностью покрывают поверхность водоема, заслоняя лучи солнца, и таким образом, препятствуют приросту питательных веществ в пруду. Лишив свою среду обитания всего возможного, водоросли быстро погибают и исчезают без следа. — Она тяжело вздохнула. — Похожая судьба может с легкостью ждать и человечество. Намного раньше и быстрее, чем кто-либо из нас может представить.
Лэнгдон чувствовал себя сбитым с толку. — Но… это же невозможно.
— Не только невозможно, Роберт, но и немыслимо. Человеческий разум имеет защитный механизм, отвергающий все факты, которые оказывают на мозг слишком большое давление. Он называется отрицанием.
— Я слышал об отрицании, — беспечно съязвил Лэнгдон, — но не знал, что оно существует.
Сиенна закатила глаза. — Остроумно, но поверь мне, оно очень реально. Отрицание — важная часть защитного механизма человека. Без него мы бы в ужасе просыпались каждое утро, представляя все болезни, от которых можем умереть. Вместо этого, разум блокирует наши насущные страхи, фокусируя на проблемах, с которыми мы можем справиться — например, придти на работу вовремя или заплатить налоги. Если появляются более мощные страхи, мы пренебрегаем ими, сосредотачиваясь на простых задачах и ежедневных мелочах.
Лэнгдон вспомнил недавнее интернет-исследование студентов в одном из университетов Лиги плюща, которое показало, что даже пользователи с высоким интеллектом инстинктивно склонны к отрицанию. Согласно тесту, подавляющее большинство студентов университета после просмотра неутешительных новостей о таянии ледников или исчезновении видов быстро переходили на страницу с чем-то обыденным, что избавляло их разум от страхов; фаворитами стали спортивные события, забавные видео с котами и сплетни о знаменитостях.
— В древней мифологии, — предположил Лэнгдон, — отрицающий герой считался окончательным проявлением высокомерия и гордыни. Наивысшее проявление человеческой гордыни — полагать себя неуязвимым к опасностям мира. Данте ясно дал понять, разоблачая гордыню как худший из семи смертных грехов … и наказание за нее лежит в самом глубоком круге ада.
Сиенна на минуту задумалась и продолжила. — Статья Зобриста обвинила многих мировых лидеров в радикальном отрицании…в том, что они порятали свои головы в песок. Особенно критичен он был по отношению к Всемирной организации здравоохранения.
— Бьюсь об заклад, вполне успешно.
— Они отреагировали, сравнив его с религиозным фанатиком, который стоит на углу улицы и держит табличку с надписью «Конец Света близок».
— На Гарвардской площади есть несколько таких.
— Да, и все мы игнорируем их, потому что ни один из нас не может представить, что это случится. Но поверь, если это не укладывается в нашей голове … вовсе не значит, что этого не произойдет.
— Ты прямо как сторонница Зобриста.
— Я сторонница истины, — с убеждением ответила она, — даже если трудно её принять.
Лэнгдон притих на мгновение, снова почувствовав странную изоляцию от Сиенны, и попытался понять необычное сочетание в ней страсти и отчужденности.
Она посмотрела на него со спокойным выражением лица. — Роберт, послушай, я не говорю, что Зобрист прав в том, что чума, уничтожающая половину человечества, решит проблему с перенаселением. И не говорю, что следует прекратить лечение больных. Речь идет о том, что нынешний путь — весьма простая формула разрушения. Рост населения — это геометрическая прогрессия, оказавшаяся в системе конечного пространства и ограниченных ресурсов. Конец наступит быстро. Это будет не похоже на медленный расход бензина…а скорее на съезд с обрыва.
Лэнгдон хмыкнул, пытаясь переварить только что услышанное.
— Кстати говоря, — добавила она, хмуро указывая вверх по правую сторону от них, — Я почти уверена, что Зобрист спрыгнул вон оттуда.
Лэнгдон поднял голову и увидел, что они как раз проходили мимо строгого каменного фасада музея Баржделло, расположенного справа от них. За ним клиновидный шпиль башни Бадиа возвышался над окружающими постройками. Он посмотрел на верхушку башни, размышляя, почему Зобрист спрыгнул. И он надеялся, что, черт возьми, этого не было, потому, что тот совершил что-то ужасное и не хотел сталкиваться с грядущими событиями.
— Критики Зобриста, — сказала Сиенна, — с ехидством отмечают парадоксальность того, что многие из разработанных им генных технологий серьёзно увеличивают прогнозируемую продолжительность жизни.
— Что только усугубляет проблему перенаселения?
— Вот именно. Зобрист однажды публично заявил, что хотел бы запихнуть джинна обратно в бутылку и отменить свой вклад в увеличение продолжительности человеческой жизни. Я полагаю, это убедительная риторика. Чем дольше мы живём, тем больше наших ресурсов расходуется на поддержание пожилых и больных.
Лэнгдон кивнул. — Я читал, что в Штатах порядка 60 процентов расходов на здравоохранение идёт на помощь пациентам в последние полгода их жизни.
— Это так, и в то время как наш рассудок говорит, что это безумие, сердца отвечают: «Пусть бабушка поживёт как можно дольше».
Лэнгдон кивнул. — Конфликт между Аполлоном и Дионисом — легендарная дилемма в мифологии. Извечная битва между разумом и сердцем, которые редко хотят одного и того же.
Лэнгдон слышал об отсылках к мифологии, которые теперь использовались на встречах анонимных алкоголиков, чтобы описать алкоголика, уставившегося на стакан со спиртным — его мозг знал, что оно ему навредит, но сердцем он страстно желал покоя, которое оно ему принесет. Очевидно, идея звучала так: Не чувствуйте себя одинокими — даже боги враждовали.
— Кто нуждается в агатузии? — неожиданно прошептала Сиенна.
— Что, прости?
Сиенна подняла глаза. — Я наконец вспомнила заголовок эссе Зобриста. Оно называлось: «Кто нуждается в агатузии?»
Лэнгдон никогда не слышал слова агатузия, но догадывался, что оно, вероятно, образовано из корней греческих слов — агатос и тузия. — Агатузия…должно быть «подходящая жертва»?
— Почти. Фактически это означает «самопожертвование во имя общего блага». — Она сделала паузу. — Также известно как самоубийство с благой целью.
Лэнгдон безусловно встречал данный термин раньше — в первый раз, когда обанкротившийся отец покончил с собой, чтобы семья получила его страховку, и во второй — когда раскаявшийся серийный убийца, убил себя в страхе, что не сможет контролировать свое влечение убивать.
Однако, самый ужасный пример Лэнгдон помнил из романа «Бегство Логана» 1967 года, изображавшим будущее общество, в котором каждый с радостью соглашался совершить самоубийство по достижении двадцати одного года — таким образом, полностью насладившись юностью, люди не представляли угрозы своей численностью или старостью для ограниченных ресурсов планеты. Если Лэнгдон правильно помнил, в киноверсии Бегства Логана «конечный возраст» был повышен с двадцати трех до тридцати. Без сомнений в попытке сделать фильм более приемлемым для самой ключевой для сборов группы населения в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти.
— Итак, Эссе Зобриста… — сказал Лэнгдон. — Я не уверен в названии. «Кто нуждается в агатузии?» Это сарказм? И кто нуждается в самоубийстве с благой целью? Все мы?
— Вообще говоря нет, название — игра слов.
Лэндон покачал головой, не увидев её.
— Кто (WHO) нуждается в самоубийстве — здесь WHO (ВОЗ) — аббревиатура Всемирной организации здравоохранения. В своём очерке Зобрист выступил против директора ВОЗ доктора Элизабет Сински, которая работает там давно и, по мнению Зобриста, не принимает всерьёз необходимость контроля за ростом народонаселения. В его статье говорилось, что ВОЗ пошло бы на пользу, если бы Элизабет Сински покончила с собой.
— До чего же он всё близко к сердцу принимал.
— Такова участь гениев, предполагаю я. Зачастую, люди с особенным интеллектом способны к концентрации сильнее других и делают это за счет эмоциональной зрелости.
Лэнгдон представил увиденную ранее статью о маленькой Сиенне, одаренном ребенке с IQ 208 баллов и сверх способностями ума. Лэнгдон задумался, что если, говоря о Зобристе, она неким образом имела ввиду себя; ему также было любопытно узнать, как долго она решит хранить свою тайну.
Впереди себя Лэнгдон обнаружил ориентир, который искал. После пересечения Виа Дей Леони, Лэнгдон привел ее к перекрестку крайне узкой улицы — больше похожей на переулок. Знак над головой гласил ВИА ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ.
— Звучит так, как будто ты много знаешь о человеческом мозге, — сказал Лэнгдон. — Это было твоей специальностью в медицинской школе?
— Нет, просто много читала об этом, когда была ребенком. Я заинтересовалась наукой о мозге, потому что у меня были кое-какие…медицинские причины.
Лэнгдон с любопытством взглянул на нее в надежде, что она продолжит.
— Мой мозг… — спокойно сказала Сиенна. — Он развивался отлично от других детей, и это вызвало некоторые…проблемы. Я долгое время пыталась понять, что со мной не так, и в процессе много узнала о неврологии. — Она поймала взгляд Лэнгдона. — И да, отсутствие волос связано с моим заболеванием.
Лэнгдон отвел глаза, смутившись того, что спросил.
— Не беспокойся об этом, — сказала она. — Я научилась жить с этим.
Пока они двигались под прохладным воздухом тенистой дорожки, Лэнгдон обдумывал все, что успел узнать о Зобристе и его тревожных философских взглядах.
Ему не давал покоя один вопрос. — Эти солдаты, — начал Лэнгдон. — Те, которые пытаются нас убить. Кто они? Это не имеет смысла. Если Зобрист запускает потенциальную чуму, нет ли кого-нибудь, кто работает над тем, чтобы остановить ее распространение?
— Не обязательно. Зобрист, может, и отверженный в медицинском сообществе, но у него, по всей вероятности — легион адептов его идеологии — людей, которые считают, что такое выборочное уничтожение — неизбежное зло для сохранения всей планеты. Всех, кого мы знаем, эти солдаты пытаются убедить, что взгляды Зобриста осуществимы.
Персональная армия учеников Зобриста? Лэнгдон рассматривал такую возможность. Общеизвестно, что в истории были многочисленные отдельные фанатики и целые секты, члены которых убивали себя в угоду каким-то сумасшедшим идеям, верили, что их лидер — Мессия, что космический корабль ждет их за луной, и что Судный День неизбежен. Спекуляции о контроле за количеством жителей на Земле были, по крайней мере, основаны на научных данных, но все же что-то в этих солдатах по-прежнему не давало Лэнгдону покоя.
— Я просто не могу поверить, что целая группа подготовленных солдат сознательно согласится убивать невинных людей… все время опасаясь, что они могут заразиться и умереть сами.
Сиенна бросила на него озадаченный взгляд. — Роберт, как ты думаешь, что делают солдаты, когда идут на войну? Они убивают невинных людей под страхом собственной смерти. Все возможно, если люди верят в какую-то цель.
— Цель? Распространение чумы?
Сиенна глянула на него. Ее коричневые глаза исследовали Лэнгдона. — Роберт, цель — не распространение чумы… а спасение мира. Она помолчала. — Один из пассажей эссе Бертрана Зобриста о том, что множество людей интересуется вполне очевидным гипотетическим вопросом. Я хочу, чтобы ты на него ответил.
— Что за вопрос?
— Зобрист спросил своих последователей: Если бы вы могли измениться настолько, что были в силах беспорядочно убить половину населения Земли, вы бы сделали это?
— Конечно нет.
— Ну ладно. А если бы тебе сказали, что если прямо сейчас не нажмёшь эту кнопку, род человеческий исчезнет за следующее столетие? — Она выждала. — Ты бы её нажал? Даже если бы это означало вероятную гибель друзей, родственников и, может быть, себя самого?
— Сиенна, я в принципе не смог бы…
— Вопрос гипотетический, — сказала она. — Ты готов был бы убить половину человечества сегодня ради спасения нашего вида от исчезновения?
Лэнгдон сильно встревожился из-за жуткой темы, которую они обсуждали и был рад увидеть знакомый красный баннер, висевший на фасаде каменного здания.
— Смотри, — сообщил он, указывая перед собой. — Мы пришли.
Сиенна покачала головой. — О чем я и говорила. Отрицание.
Глава 51
Дом Данте располагался на Виа Санта-Маргерита и легко распознавался благодаря большому баннеру, висящему в переулке у каменного фасада: ДОМ-МУЗЕЙ ДАНТЕ.
Сиенна с неуверенностью посмотрела на баннер. — Мы пойдем в дом Данте?
— Не совсем, — сказал Лэнгдон. — Данте жил за углом. Это скорее музей … Данте. — Лэнгдон осмелился однажды войти туда из любопытства, интересуясь произведениями искусства, которые оказались всего лишь репродукциями известных работ со всего мира, связанных с Данте. И все же было интересно увидеть их все, собранные под одной крышей.
Сиенна внезапно посмотрела с надеждой. — И ты думаешь, что у них экспонируется старинный экземпляр «Божественной Комедии»?
Лэнгдон засмеялся. — Нет, но я знаю, что у них есть магазин подарков, который продает огромные постеры со всем текстом «Божественной комедии» Данте, напечатанным мелким шрифтом.
Она выглядела слегка потрясенной.
— Я знаю. Но это лучше чем ничего. Единственная проблема состоит в том, что у меня зрение не в порядке, поэтому тебе придется прочитать мелкий шрифт.
— Закрыто(ит.), — выкрикнул старик, увидев, что они приближаются к двери. — Выходной день.
Закрыто на шабат? Лэнгдон внезапно почувствовал себя сбитым с толку. Он посмотрел на Сиенну. — Разве сегодня … понедельник?
Она кивнула. — Флорентийцы предпочитают отдыхать в понедельник.
Лэнгдон застонал, внезапно вспомнив необычный еженедельный календарь города. Поскольку доход от туристов приходился в большей степени на выходные, многие флорентийские торговцы приняли решение переместить христианский «день отдыха» с воскресенья на понедельник, чтобы в результате шабат не сократился слишком сильно.
К сожалению, Лэнгдон понял, что также отпал и другой вариант: the Paperback Exchange («Книгообмен») — один из любимых флорентийских книжных магазинов Лэнгдона — в котором определенно были в наличии копии «Божественной Комедии».
— Есть другие идеи? — спросила Сиенна.
Лэнгдон какое-то время подумал и наконец кивнул. — Есть место как раз за углом, где собираются любители Данте. Держу пари, что у кого-нибудь там есть экземпляр, который мы можем позаимствовать.
— Оно, вероятно, тоже закрыто, — предупредила Сиенна. — Почти во всех местах в городе шабат передвинут с воскресенья на понедельник.
— В этом месте даже не мечтают о таком, — ответил Лэнгдон с улыбкой. — Это — церковь.
В пятидесяти метрах позади них, скрываясь среди толпы, человек с кожной сыпью и золотой сережкой облокотился на стену, наслаждаясь этим шансом отдышаться. Его дыхание ничуть не становилось лучше, и сыпь на его лице было почти невозможно проигнорировать, особенно чувствительную кожу над глазами. Он снял свои очки Plume Paris и мягко протер рукавом глазницы, пытаясь не повредить кожу. Когда он снова надел свои очки, то увидел, что его жертва продолжала двигаться. Вынуждая себя, он продолжал идти за ними, стараясь дышать потише.
Несколько кварталов позади Лэнгдона и Сиенны, в Зале Пятисот, Агент Брюдер склонился над изувеченным телом слишком хорошо знакомой женщины с ирокезом, которая лежала теперь, распростершись на полу. Он встал на колени и вынул ее пистолет, для безопасности осторожно удаляя патрон, прежде чем передать его одному из своих людей.
Беременная Марта Альварес, музейный администратор, стояла сбоку. Она только что дала Брюдеру короткий, но пугающий отчет о том, что произошло с Робертом Лэнгдоном с той предыдущей ночи … включая единственную информацию, которую Брюдер все еще пытался понять.
Лэнгдон утверждал, что у него амнезия.
Брюдер вытащил телефон и набрал номер. На другом конце линии звонок прозвучал три раза, прежде чем ответил его босс, сигнал был отдаленным и неустойчивым.
— Да, агент Брюдер? Говорите.
Брюдер говорил медленно, убедившись, что каждое его слово поняли. — Мы все еще пытаемся определить местонахождение Лэнгдона и девушки, но все пошло по-другому. — Брюдер сделал паузу. — И если это — правда … то все меняется.
Хозяин шагал по своему офису, борясь с искушением выпить еще виски, вынужденный столкнуться с этим растущим кризисом в лоб.
Никогда в своей карьере он не предавал интересы клиента и не нарушал соглашение, и он не намеревался делать это теперь. В то же самое время он подозревал, что, возможно, запутался в сценарии, цель которого отличалась от того, что он первоначально вообразил.
Один год назад известный генетик Бертран Зобрист приехал на борт Мендасиума и попросил зону безопасности, в которой можно работать. Тогда хозяин предполагал, что Зобрист работает над секретной медицинской процедурой, патентование которой увеличит обширное состояние Зобриста. Это было не впервые, когда услугами Консорциума пользовались параноидальные ученые и инженеры. Они предпочитали работать в полной изоляции, чтобы препятствовать краже своих ценных идей.
Помня об этом, хозяин принял клиента и не удивился, когда узнал, что люди во Всемирной организации здравоохранения начали искать его. И при этом он не усомнился, когда сама директор ВОЗ — доктор Элизабет Сински — казалось, поставила для себя личную цель определить местонахождение их клиента.
Консорциум всегда сталкивался с влиятельными противниками.
По договору Консорциум выполнил соглашение с Зобристом, не задавая никаких вопросов, сводя на нет усилия Сински найти его на протяжении всего контракта ученого.
Почти на всем протяжении.
Меньше чем за неделю до истечения контракта Сински каким-то образом определила местонахождение Зобриста во Флоренции и приблизилась, беспокоя и преследуя его, пока тот не совершил самоубийство. Впервые в своей карьере, хозяин не обеспечил защиту, на которую согласился, и это беспокоило его … наряду с причудливыми обстоятельствами смерти Зобриста.
Он совершил самоубийство … чтобы его не схватили?
Что, черт возьми, защищал Зобрист?
После его смерти Сински конфисковала предмет из банковской ячейки Зобриста, и теперь Консорциум вынужден лицом к лицу вступить в сражение с Сински во Флоренции — взяться за поиск сокровища по высокой ставке…
Найти что?
Хозяин почувствовал, как его взгляд инстинктивно тянется к книжной полке и тяжелому тому, подаренному ему Зобристом с безумным взглядом две недели назад.
«Божественная комедия».
Хозяин достал книгу, отнес ее назад к столу и с тяжелым глухим стуком уронил ее. Дрожащими пальцами он открыл обложку на первой странице и снова прочитал надпись.
Мой дорогой друг, спасибо, что помогли мне найти путь.
Мир также благодарит вас.
Первое, о чем подумал хозяин, он и я никогда не были друзьями.
Он прочитал надпись еще три раза. Потом он обратил взгляд на ярко-красный круг, который его клиент небрежно начертил на календаре, выделяя завтрашнюю дату.
Мир благодарит вас?
Он повернулся и долгим взглядом пристально смотрел на горизонт.
В тишине он думал о видео и слышал голос помощника Ноултона, когда тот в прошлый раз звонил по телефону. Я думал, что вы захотите просмотреть это прежде, чем загрузить … содержание довольно тревожное.
Звонок все еще беспокоил хозяина. Ноултон был одним из его лучших помощников, и обращение с такой просьбой было на него не похоже. Он отлично понимал в чем дело, предлагая не принимать во внимание протокол.
После возвращения на полку «Божественной Комедии» хозяин подошел к бутылке виски и опрокинул в себя полстакана.
Он вынужден был принять очень трудное решение.
Глава 52
Известный как Храм Данте, святилище святой Марии Антиохийской было больше похоже на часовню, чем на церковь. Крошечный, однокомнатный молитвенный домик был широко известным прибежищем для ценителей Данте, почитавших это место как священную землю, на которой произошло два ключевых события из жизни поэта.
Согласно преданию, именно в этой церкви в возрасте девяти лет Данте впервые увидел Беатриче Портинари — женщину, в которую он влюбился с первого взгляда и из-за которой его сердце страдало всю оставшуюся жизнь. К великому сожалению Данте, Беатриче вышла замуж за другого, а затем скончалась в юном возрасте двадцати четырех лет.
А также именно в этой церкви, несколько лет спустя Данте женился на Джемме Донати — женщине, которая даже по мнению великого писателя и поэта Боккаччо, не годилась в жены Данте. Несмотря на наличие детей, они были мало привязаны друг к другу, и после изгнания Данте, ни один из супругов не проявил стремления увидеться с другим.
Любовь не покидала Данте на протяжении всей его жизни и навсегда сохранится в его сердце память о покойной Беатриче Портинари, которую он едва знал. И все же воспоминания о ней так будоражили его, что ее призрак стал для него музой, вдохновлявшей его на самые великие произведения.
Известный сборник поэзии Данте — Новая жизнь (ит.) — переполнен лестными стихами о «благословенной Беатриче». Более почитаемая «Божественная комедия» представляет Беатриче в роли не иначе как спасительницы, которая ведет его через Рай. В обеих работах Данте стремится к своей недосягаемой женщине.
Сегодня Храм Данте стал святыней для всех людей с разбитым сердцем, которые страдают от неразделенной любви. Могила юной Беатриче находится внутри него, а ее простая гробница стала местом паломничества поклонников Данте и несчастных влюбленных.
Этим утром, пока Лэнгдон и Сиенна продвигались через старую Флоренцию к церкви, улицы продолжали сужаться до тех пор, пока не стали чуть больше, чем хваленые пешеходные тротуары. Как только в этих лабиринтах появлялась случайная машина и пока она проезжала, прохожие были вынуждены прижиматься вплотную к зданиям.
— Церковь находится как раз за углом, — сказал Лэнгдон Сиенне, надеясь, что туристы внутри смогут им помочь. Он знал, что теперь их шансы встретить доброго самаритянина повысились, так как Сиенна получила свой парик обратно в обмен на пиджак Лэнгдона, и они оба вернулись к своему нормальному виду, превратившись из рокера и скинхеда… в профессора колледжа и аккуратно подстриженную молодую женщину.
Лэнгдон еще раз обрадовался тому, что похож сам на себя.
Когда они зашли в еще более узкий переулок — Виа дель Престо — Лэнгдон тщательно исследовал несколько дверных проемов. Вход в церковь всегда было сложно обнаружить, так как строение было очень маленьким, невзрачным и зажатым между двумя другими зданиями. Любой мог пройти мимо него, даже не заметив. Как ни странно, часто церковь можно было найти, используя не глаза…а уши.
Одной из особенностей святилища святой Марии Антиохийской было то, что там часто проводились концерты, а когда концерты не были запланированы, в церкви звучали записи, благодаря чему посетители могли наслаждаться музыкой в любое время.
Как и ожидалось, спустившись вниз по узкой улице, они услышали тихие звуки музыкальной записи, которые становились все громче, пока он и Сиенна не оказались перед неприметным входом. Единственной приметой того, что это то самое место, был крошечный знак — полная противоположность яркому красному баннеру музея Данте — скромно сообщавший, что это церковь Данте и Беатриче.
Когда Лэнгдон с Сиенной ступили с улицы в мрачные покои храма, воздух стал прохладнее, а музыка громче. Внутри всё было устроено просто и строго, было… не так просторно, как это запомнилось Лэнгдону. Там была всего горстка туристов, которые общались, записывались в журнал посетителей, просто тихо сидели на скамьях, слушая музыку, или разглядывали любопытную коллекцию произведений искусства.
За исключением запрестольного образа, посвященного Богоматери, кисти Нери ди Бичи, практически вся оригинальная живопись в этой часовне была заменена современными картинами, что представляли двух знаменитостей — Данте и Беатриче — причина, по которой многие посетители искали эту неприметную молельню. Большинство картин изображали тоскующий взгляд Данте во время его известной первой неожиданной встречи с Беатриче, и тогда, по его собственному признанию, он мгновенно влюбился. Картины существенно отличались по качеству, и большинство, на вкус Лэнгдона, казались вульгарными и не к месту. На одном из изображений, Данте в своем красном колпаке, казалось, позаимствовал что-то от Санта Клауса. Несмотря на это, основная тема — тоскующий взгляд поэта на свою музу, Беатриче, — не оставляла никаких сомнений в том, что это была церковь мучительной любви — неосуществленной, неразделенной и недосягаемой.
Лэнгдон инстинктивно повернулся налево и взглянул на скромную могилу Беатриче Портинари. Это была первая причина, по которой люди посещали эту церковь, хотя и не столько для того, чтобы увидеть саму могилу, сколько — известный предмет позади нее.
Плетеную корзину.
Этим утром, как и всегда, простая плетеная корзина находилась за могилой Беатриче. И сегодня, как всегда, она была переполнена свернутыми бумажными карточками — написанными от руки письмами посетителей к самой Беатриче.
Беатриче Портинари стала своего рода ангелом-хранителем неудачливых влюблённых, и по давней традиции можно было оставлять в корзине для Беатриче рукописные молитвы в надежде на то, что она вмешается и встанет на сторону написавшего — возможно, вдохновит кого-то на проявление к нему большей любви или поможет найти настоящую любовь, или, возможно, даст силы забыть о покинувшем его предмете любви.
Много лет назад Лэнгдон, в муках собирая научный материал для книги по истории живописи, останавливался в этом храме, чтобы оставить в корзине записку с мольбой к музе Данте послать ему не любовь истинную, а вдохновение, подобное тому, что подвигло Данте на его монументальный труд.
Воспой во мне, Муза, моими устами поведай былое…
Начальная строка гомеровской Одиссеи казалась достойной мольбой, и Лэнгдон втайне верил, что его послание действительно вызвало божественное вдохновение Беатриче, так как по возвращении домой он написал книгу с необычной легкостью.
— Простите! — неожиданно громко выкрикнула Сиенна. — Вы слышите меня? (ит.) Я обращаюсь ко всем.
Лэнгдон повернулся и увидел, как Сиенна обращается к туристам, которые разбрелись по церкви и теперь смотрели на неё с несколько встревоженным видом.
Сиенна всем мило улыбалась и спрашивала на итальянском, нет ли случайно у кого-нибудь Божественной комедии Данте. После странных взглядов и покачиваний головой, она спросила на английском, но все так же безуспешно.
Женщина постарше, прибиравшая у алтаря, резко зашипела на Сиенну и подняла палец к губам, призывая соблюдать тишину.
Сиенна обернулась к Лэнгдону и нахмурилась, словно спрашивая: — И что теперь?
Настойчивое обращение Сиенны ко всем подряд было не совсем то, что Лэнгдон имел в виду, но он должен был признать, что ожидал лучшего результата. В предыдущие визиты Лэнгдон не видел недостатка в туристах, читающих «Божественную комедию» в этом священном месте и явно наслаждавшихся полным погружением в переживания Данте.
Но не сегодня.
Лэнгдон направил взгляд на пожилую пару, сидящую в передней части церкви. Лысая голова старика была наклонена вперед, подбородком к груди; понятно, что им овладел сон. Женщина рядом с ним казалась очень бодрой, из-под ее седых волос свисали провода белого цвета от наушников-капелек.
Проблеск надежды, подумал Лэнгдон, двигаясь вдоль прохода, пока не оказался рядом с парой. Лэнгдон надеялся, что характерные белые наушники тянулись вниз к iPhone на коленях женщины. Заметив, что за ней наблюдают, она подняла глаза и вынула наушники.
Лэнгдон понятия не имел, на каком языке она говорит, но глобальное распространение iPhone, iPad и iPod привело к созданию универсальной, понятной для всех терминологии, такой же как символы мужчины и женщины, украшающие туалетные комнаты по всему миру.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |