- Мой прадед, если тебе интересно, ирландец, – напоминает со своих ступеней, теперь кажущихся Сэму очень высокими, Саймон, – прабабка датчанка, а бабка вышла за венгра. Европейская смесь, отличная.
- Я за тебя рад, – отвечает Сэм. – Кто это?
- Крест Святой Бригитты охраняет от зла. Мои дети тебя боятся, Сэм.
- Кто, они? Что здесь происходит, что тебе нужно?
- Я бы хотел, чтобы ты задавал вопросы постепенно, потому что, знаешь ведь, в кино, когда плохого парня заваливают вопросами, он, конечно, принимается отвечать, а плохой парень тем временем достаёт какой-нибудь чудный предмет-спаситель из уха или задницы. Не хочу такого исхода, к тому же, я не плохой парень. Присаживайтесь, дети.
Люди, до сих пор стоявшие с опущенными вдоль тела руками, садятся недалеко от травяной границы, глядя жёлтыми лампочками глаз на медвежьих головах прямо на него.
- Это моя паства, – довольно признаётся Саймон.
- Демоны?
- Дети, чудные дети. Снимите маски.
Медвежьи головы оказываются у людей на коленях, и теперь на Сэма смотрят многие пары блестящих глаз. Он разглядывает светлые и тёмные, одинаково постриженные макушки. Им всем не больше шестнадцати, они примерно одного роста, очень худые, и ему сложно отличить мальчиков от девочек.
- Поприветствуйте своего брата, мальчика-короля.
Под сводами пустой церкви становится ещё тише, голоса детей с медвежьими головами в руках сливаются.
- Хэйл! – говорят они.
И пока Сэм топчется на месте, в круге, ощущая медленно растущую ярость, Саймон, сияя лицом и порфирным номером спортивной куртки, спускается вниз, к нему. Пламя электрических свечей поднимается к потолку, теперь он может рассмотреть витражи и розы над входом, они из зелёного, синего и золотого стекла разных оттенков, они горят ярко.
- У них кровь Азазеля? – спрашивает Сэм, как будто это болезнь или порок.
Полынь хрустит у него под ногой.
- У них кровь от другого демона, младше и глупее, но это не делает их менее твоими кровниками, Сэм, потому что кровь всех демонов едина, они отличаются только номером ступени у трона.
- Их матерей так же убивали? Зачем они здесь?
- Чтобы служить мальчику-королю.
- Я не стану, я не, я не соглашусь, – сбившись, заявляет он. – Где мой брат?
- Мы все здесь твои братья, – в сиянии витражей Саймон похож на ангела. – Но только ты король, и ты должен помнить историю о крысе, которая жила в бочке. Крысе, которая предпочитала мясо и кровь своих сородичей. То же самое произойдёт с тобой, рано или поздно.
- Между мной и крысиным львом достаточно разниц.
- Азазель уже пытался показать тебе правду, он испытал тебя, и ты отлично справился, вернулся из мёртвых и пристрелил соперника – бах, а ведь мог только вырубить, но ты хотел его убить, верно? Как его звали, этого чёрного парня?
- Джейк.
- Верно, ты хотел убить этого Джейка, Сэм, тогда, в Колд Оак.
Саймон стоит близко, выдыхая Сэму на подбородок, и он только теперь замечает, что они одного роста.
- Кровь скажет тебе, когда придёт время, что король ходит один, и у него нет братьев. Этот закон так стар, что мне страшно подумать об этом, – Саймон вздрагивает и улыбается, закатывая глаза, Сэм видит эту чёрную плёнку, мембрану, третье веко. – Я не знал, как это здорово раньше, не знал, как это приближает нас к началу.
- Ты тоже?
- А ты считал, я демон? Нет, я такой же. Ты, возможно, видишь меня другим, потому что надеешься, что я сон твоего горящего под водой мозга, теряющего последний кислород. Но я настоящий.
Он хватает Сэма за руку, сдавливая её пальцами, и, когда тот пытается вырваться, освободиться, перехватывает вторую. Он сильнее его, потому что Сэм не пил свой пороховой коктейль уже неделю и один день, в нём дрожат и пляшут мышцы, ожидая. Саймон трёт его ладони пальцами, будто собирается пробраться под кожу, чтобы коснуться чего-то, что под ней.
- Если бы ты знал, как я рад тебя видеть, братец, – говорит он ему в лицо, близко, так что Сэм видит его бледную, рыхлую кожу и рассыпанные на ней крапины родинок. – Убивая свою кровь, ты делаешь её частью себя, той самой частью, которой тебе не достаёт, потому что ты нецелый. Это древний закон. Хочешь быть первым – ешь.
Он отпускает Сэма, и тот отряхивается, желая сбросить с себя воздух, который выдыхал Саймон и его слова.
- Мы все здесь будем немного заняты делом, по правде говоря, очень заняты. И чтобы быть честным, чтобы показать, как сильно я люблю тебя, дорогой братец, я тебе помогу.
Сидящие дети поднимаются, медвежьи головы бесшумно скатываются с их колен.
- Эй? – Сэм заглядывает им в лица, наклоняясь. – Эй, вы слышите меня? Я Сэм Винчестер, я могу помочь вам выбраться. Как вас зовут?
Они не слышат.
Двое осторожно поднимают один из крестов Святой Бригитты, как будто он весит слишком много для одного, и разбирают полынный круг.
- Это будет славно, это будет хорошо, – Саймон хлопает в ладоши, отступая к алтарю.
Тогда они бросаются на него, дёргая за одежду и волосы, их, наверное, дюжина или больше, Сэм пытается отбиться от них, не нанося вреда, только отталкивая, но они сильные и злые, они рычат, стараясь оторвать кусок от него, и в них не слишком много от людей.
- Кажется, света достаточно, – Саймон разговаривает сам с собой. – Ты, Сэм, как думаешь?
Но у Сэма нет времени, он занят тем, что отодвигает руки с прямыми и быстрыми пальцами, целящиеся ему в глаза.
- Эта битва предваряет битву века, – комментаторским тоном заявляет Саймон, глядя, как он падает на пол пустой церкви.
- Я не причиню вам вреда, – глухо слышно из-под накрывших Сэма тел. – Вы понимаете меня?
Его рот кровоточит, он видит только медвежьи головы, стоящие близко, и глядящие на него в ответ. Ткань его куртки трещит, кто-то впивается в плечо и бок зубами.
- Не хочу умирать, – говорит Сэм, – не хочу.
Дин.
Молли Элизабет Танер.
Он не знает, действительно это утро, становится ли здесь вообще светло по утрам, если они существуют, но туман снова пробивается из-под двери, он светлый и густой. Дин начинает засыпать, утопая лицом в вороте расходящегося свитера мертвеца. Остывающие угли ярко-розовые, как заря в Алабаме.
Молли выбирается из-под доспеха из двух плащей, на ходу подтягивая свои лосины и поправляя сползший с головы платок.
- Тебе тоже нужно спать, – сообщает она мягким, сонным голосом. – Если упадёшь в городе, я не стану тебя тащить, ты для меня слишком большой. Ложись.
Дин остаётся на месте, в той же позе, в которой просидел всю ночь, только низко надвигает шляпу.
Молли копается в своих узлах и карманах, а затем укрывает Дина его вонючим плащом, в точности, как делал он прошлым тёмным временем.
- Дерьмовый ковбой, – смеётся она. – Сладких снов.
Он всё же не доверяет ей до конца, хотя они разделили еду и сон, мысль о том, что она похожа одновременно на него самого и на Сэма, пугает его. Он наблюдает за ней из-под шляпы, как она прыгает, чтобы добраться до верхних полок, как нюхает воду из закрытой пластиковой бутылки, как танцует на месте, обнаружив на полу что-то маленькое, чего он не может рассмотреть.
«Сэм, чёрт бы тебя побрал, – думает Дин. – Зачем ты вышел из машины».
Он засыпает, чтобы увидеть яблочный сад, соломенное пугало, приглашающее его к чаепитию и быть разбуженным жалобным плачем Молли.
- Просыпайся скорее, – кричит она, колотя его по плечам, – нужно закрыть всё, закрыть двери и окна.
- Что случилось? – спрашивает Дин, мгновенно поднимаясь на ноги и теряя шляпу, разглядывая её чистое теперь, мокрое лицо.
- Я слышу белый шум, – объясняет Молли, всхлипывая. – Иногда я слышу этот белый шум от радио. Он делает меня такой, больной, сумасшедшей. Очень страшно, они все говорят что-то такое, от чего мне очень страшно.
- Успокойся, – он, встряхивает её за плечи, и она судорожно кивает, трясётся, как тряпичный человечек.
- Сраный шум, – жалуется Молли ему в куртку, обнимая его обеими руками, а затем чуть подпрыгивает вверх, повисая на нём. – Страшно.
Дин подхватывает её под бёдра и садится обратно, к еле тёплому костру, где затухают последние яркие угли. Она держится за него, как держался в детстве Сэм, она снова горячая, даже через одежду, может быть, она всё же больна.
- Страшно, – повторяет.
Молли вымыла голову, пока он спал, и волосы ещё влажные, тёмно-каштановые, чуть вьющиеся, от них пахнет пылью и – Дин узнаёт этот запах – солью. Вот то, что он чуял о ней – соль. Он целует её в лоб, и Молли тянется к нему, вверх, подставляя мокрые губы. Её рот, как сильная морская вода, потому что она плакала, она и сейчас плачет от своего маленького страха, поэтому Дин торопливо целует ещё раз, закрывая обеими руками её плечи. Молли подтягивает выше, вцепившись ему в шею, и он думает, что от неё может быть такой же ожог, как тот, который он принёс из ада. Молли сама развязывает платок на поясе, снимает верхнюю шерстяную одежду, пахнущую разными пожарами, затем нижнюю хлопковую рубашку. У неё сухая, хрупкая как бумага кожа и по всему телу эти слабые пятна: под ключицами, на левой груди, между свода рёбер, как будто она пролила на себя кофе. Она острая, Дин всегда старался держаться от таких как можно дальше.
Когда он собирается снять куртку, она останавливает его со словами:
- Кто-то должен быть одет, потому что в воздухе тоже есть монстры.
Он решает, что она имеет в виду инфекцию, болезнь, что-то, чем она возможно больна сама. Молли стягивает с ног дырявые лосины, отклонившись назад, спиной в остывший пепел. Дин снимает его с её лопаток ладонями, когда она снова прижимается к нему, расстёгивая его ремень.
- Трах – средство от страха, – сообщает Молли, и он улыбается.
Они двигаются медленно, и она не даёт ему ничего сделать, сама поднимается и опускается на его бёдрах, сначала не касается его руками, а затем обнимает за шею.
- Давай, – тихо говорит она.
Молли не издаёт ни звука, как все другие, раньше, только сопит ему в ухо, выдыхая через едва приоткрытый рот, и в какой-то момент снова разжимает руки, откинувшись назад, так, что он едва успевает подхватить её под спину, не прекращая двигаться. Лицо Молли напряжено, она грызёт кончики пальцев.
Дин думает, что это самый странный трах в его жизни.
Когда он кончает, она тихо выдыхает вместе с ним, гладит его лицо руками, смеётся с закрытым ртом, и это похоже на плач. Молли отпускает его плечи, укладываясь спиной в пепел, и бессильно лежит, не сдвигая ног. Дин, наконец, замечает татуировку вокруг её пупка, поверх ещё одного кофейного пятна. Татуировка говорит: «Кристофер». Молли поглаживает её ладонью, а потом запускает пальцы внутрь себя.
- Хочу, чтобы она осталась, знаешь.
- Клёво, – отвечает Дин, всё ещё разглядывая татуировку, и в голове у него нет ни одной мысли о том, что именно происходит, разве что, он раздумывает над тем, чтобы заправить мокрый член в штаны.
Молли вытирает руку о живот.
- Всё верно, – шепчет она, – ты всё сделал верно.
Она поднимается, обходит костёр кругом и вновь ложится. Вокруг одной ноги у неё всё ещё обмотаны шерстяные лосины и колготки.
- Молли, – начинает он.
- Подожди, – недовольно отзывается Молли. – Меня тошнит.
Спазмы сотрясают её тело, голова дёргается.
Снаружи раздаются глухие удары, знакомые ему с ночи.
- Мясные монстры очень не к месту.
Он ничего не понимает, голова кружится, как будто он только что потерял галлон крови, а не обычное количество спермы. Свет поменялся, теперь кожа Молли кажется ему ровной и смуглой, а татуировка выпуклой, потому что её живот растёт. Она поднимается на мысках ног и лопатках, выгибаясь вверх, к потолку, живот тянется, вспухая с каждым её вдохом, и Дин видит только искажённые буквы на нём, когда она начинает кричать звонко и радостно, а грохот за стенами минимаркета усиливается. Молли корчится на полу, испачканными в пепле руками вцепившись себе в бёдра. Она делает что-то у себя между ног, Дин не видит и не хочет видеть, и из неё выскальзывает алое, ребёнок, которого она переворачивает, удерживая за ноги, и он принимается кричать. Молли осторожно перегибает пуповину, всё ещё соединяющую её с ним, покрытым кровью, и прижимает его к груди.
- Кристофер, – говорит она.
Особенно сильный удар отбрасывает придвинутую к дверям полку, они распахиваются, и радио, которого он не слышал прежде, оживает, выпуская белый шум, туман затапливает всё вокруг. Дин не может пошевелиться, думая, что не хочет умирать с расстёгнутыми штанами, не хочет умирать так, не хочет умирать вообще.
Сэм.
Саймон Леонард Берковиц.
Саймон не может усидеть на месте, он ходит перед алтарём из стороны в сторону, молотя воздух руками, как мальчишка перед телевизором, где транслируют бокс.
Саймон глашатай, он кричит и смеётся, он счастлив.
Он говорит:
- Давай, Сэм.
- Сэм, я жду тебя, не подведи.
- Я в тебя верю.
- Слава мальчику-королю.
Сэм поднимается без звонка и объявления победы, мёртвые тела саймоновых детей скатываются с него, покрытые кровью, неподвижные (чья-то рука всё ещё цепляется за край разорванной от плеча куртки). Руки Сэма выглядят так, как будто с них сняли кожу. Дети Саймона грызли его, как крысы, неострыми, но крепкими человеческими зубами, и он грыз их тоже, его лицо в крови, он пил и теперь сыт.
- Спускайся, сукин сын, – говорит Сэм опухшим и мокрым ртом.
Получается не слишком разборчиво, но мистер двадцать девятый, Берковиц всё понимает.
- Или отпусти меня, – добавляет он. – Но я вернусь и обязательно отправлю тебя в ад.
- Вот видишь, – довольно отвечает Саймон. – Ты и сам понимаешь, Сэм, что я не могу тебя отпустить, слишком долго ждал. Всё должно пройти верно, чтобы ты понял, как делаются дела в этом мире, чтобы ты понял, кто ты и чего тебе ждать в конце.
Саймон раскидывает руки в стороны в безмолвном салюте или приветствии. Он больше не глашатай, он выходит на поле и танцует, кружась и выписывая круги, осторожно обходя тела своих мёртвых детей и кровь.
- Между прочим, я оплакиваю их, – сообщает он сам себе или Сэму.
Сэм ждёт, дышит, пот стекает по его лицу, витражи, вызолачивающие куртку Саймона и его волосы, слишком яркие. Он прикрывает лицо, как делает всегда, ожидая удара, чужая кровь из перца и пороха наполняет его до горла, он готов.
- Я теперь сильнее тебя, Саймон, старина. Сколько их здесь было?
- Достаточно, чтобы накормить тебя и твоё будущее предательство, – Саймон Берковиц, уже не кружась на месте и не выбирая чистых участков, куда можно ступить и не поскользнуться, останавливается.
Он падает на колени, высоко поднимая сложенные чашей руки.
- Слава королю, – добавляет он, – долгой и жестокой жизни тебе.
Улыбающийся Сэм молча принимает клятву, прежде чем свернуть ему шею.
Саймон падает на живот, подобрав под себя руки, дёргается и затихает.
Витражи гаснут, гаснет Саймон, золото уходит из его волос, даже черты лица смягчаются. Сэм поднимает плетёный крест и прячет его за пазухой. Когда он оглядывается на Саймона, то тот кажется ему Дином, лежащим со сломанной шеей на полу пустой церкви. Тела саймоновых детей исчезают, но кровь на лице Сэма остаётся, и та, что пропитала затылок и стекает с волос за воротник рубашки – тоже.
Сэм уверен, что всего этого не происходило на самом деле, он толкает плечом церковную дверь, выходя в туман. Он бесцельно идёт, никуда не следуя, достаточно долго, чтобы устать и сделать пустой привал без воды и пищи, чтобы подняться и пойти снова. И когда пора бы наступить рассвету следующих одного или двух дней, он находит Дина на обломках «Семейного магазина Барб и Нэйтана», его лицо накрыто мятой шляпой, он спит рядом с продуктовой тележкой, забитой консервами.
Первое, что видит Дин, приходя в себя, это лицо Сэма, покрытое засохшей кровью, оно удивлённо и смешно вытягивается, когда он трогает его за скулу со словами: «Какой яркий джем».
- Магазин рухнул, – вскоре он пытается объяснить это Сэму, свешиваясь с его спины вперёд и размахивая руками. – Ты зря оставил тележку, где ещё мы найдём такие хорошие консервы?
Сэм только советует ему помолчать немного.
Плащ на Дине тот же самый, но нет шляпы, наверное, он забыл её на обломках, и Сэм тоже не вспомнил, он торопился убраться оттуда и забрать его, успел только вытащить что-то из-за пазухи, бросить рядом с тележкой, среди камней и тут же поднял Дина на спину.
- Ты был снаружи? – спрашивает Сэм, а он утыкается лицом в его мокрый затылок. – Дин, мне нужно знать, что делать, – повторяет он. – Не засыпай.
- Пустое помещение, закрыть двери, – вяло бормочет Дин, пытаясь поднять свою руку, падающую с плеча Сэма. – Кажется, рухнул дирижабль, на меня рухнул дирижабль. Это странно, потому что я люблю слушать дирижабли, но не люблю, когда они падают, а они падают на меня постоянно.
- У тебя сотрясение мозга, наверное, – говорит Сэм, чуть подбрасывая Дина вверх, отчего тот протестующее вопит о ещё одном дирижабле.
- Прости, прости, – повторяет он, оглядываясь по сторонам.
Они кружат в тумане, и после бесконечного мягкого бормотания Дина о дирижаблях Сэм тоже ощущает себя неким падающим летательным аппаратом с одним слабоумным пассажиром на борту. Он не чувствует особенной тяжести, после коктейля из пороха и перца Дин кажется ему лёгким.
«Городская Библиотека Тихих Холмов», по мнению Сэма, отлично им подходит.
По-крайней мере это первое строение, не вызывающее у него желания держаться от него как можно дальше.
Он распахивает дверь ногой и долго всматривается в слабо освещённое, захламлённое пространство, полное пыли и враждебных чехлов для мебели. Дин совершает тягучее движение вверх по его спине, цепляясь подбородком за плечо и тяжело роняя голову у самого его горла. Он что-то неразборчиво говорит, а затем явно называет его «Молли».
Внутри библиотеки, как сообщает Сэму кровь, нет никого, он проходит в холл, поднимается на второй этаж, обходя горы выпавших из гнёзд в полках книг.
Слышно, как туман закрывает дверь за ним и Дином.
1.
Сэм устраивает Дина в одном из залов, в котором нет никакой мебели. Он вынужден положить его на пол, на плащ, осторожно придерживая голову. Дин сейчас же засыпает, не говоря ни слова о дирижаблях. У Сэма всё же недостаточно медицинских знаний, чтобы сказать, что с ним, может быть, это сотрясение или шок или он действительно сошёл с ума, но одно Сэм знает точно: скоро им понадобится всё, что Дин мог узнать снаружи, пока он сам был внутри пустой церкви с Саймоном. Ему нужно знать, сколько прошло времени, если здесь вообще есть время.
Дин спит, пока он не будит его, ещё раз осматривая голову на предмет внешних повреждений.
- Сэмми, – радостно говорит он, разбрасывая руки и собираясь, видимо, его обнять, – Я тебя нашёл, Молли была права.
- Это я тебя нашёл. Кто такая Молли?
- Роженица-Молли, – отвечает он таким тоном, будто Сэм спросил, как пройти в Старбакс.
- Долго ты был здесь?
- Дирижабль, – морщится Дин, хватая руку Сэма и прижимая её к своему лбу.
- Это значит больно? Тебе больно говорить?
- Каждый раз, когда я моргаю, падает дирижабль. Нужно перестать. Есть время, когда не моргаешь.
- Спать. Ты сможешь заснуть, только расскажи мне о правилах, это важно. Есть что-то, чего нельзя здесь делать, наверняка, что-то важное?
- Переходить улицу на красный свет.
Сэм выдыхает, советуя себе успокоиться.
- Пар заполняет мою голову, – жалуется Дин. – Возможно, я скоро рухну, потому что эта обшивка слишком мягкая, она не выдержит.
- Я принесу эфедрин, – обещает Сэм, – или что-нибудь, что смогу найти. Не уходи никуда, – добавляет он зачем-то.
Дин снова не отвечает, он спит.
Сэм придвигает две стопки книг и опрокидывает их так, чтобы они закрывали спящего Дина, и его нельзя было увидеть от самого входа. Он понимает, что это лишено смысла, потому что кто-то вошедший может смотреть не глазами, но простые действия, имеющие под собой хотя бы какой-то реальный вес, приносят Сэму успокоение. Он хочет думать, что ещё не всё вокруг выгорело из ума. Сэм уверен, крови внутри него хватит на некоторое время (если оно всё ещё здесь), возможно, он успеет разобраться со всем этим и выбраться отсюда вместе с живым Дином.
Он выходит за дверь, плотно притворив её за собой, он передвигается осторожно. В густом тумане не видно почти ничего и даже собственные ноги кажутся ему далёкими и обманчивыми. Сэм не может рассмотреть ни вывесок, ни указателей, ни номеров домов вдоль пересекающихся, прямых улиц. Больше всего он ненавидит незнание и ожидание. Это возвращает его к тому времени, когда он и Дин зависели от слова отца и когда он ждал удобного момента, чтобы сесть вместе со своей дорожной сумкой на Грэйхаунд и никогда больше не вернуться к тому, с чем родился.
«Знание местности, топография – это основа того, что ты сохранишь все свои конечности. Прибавь к этому знание того, что может пересечь эту местность, и ты сохранишь голову», – напоминает себе Сэм, внутренне отмечая, что не имеет ничего из перечисленного.
Он следует по прямому тротуару, сворачивающему к кирпичному тупику, заставленному мусорными баками, за которыми ему видится смутное шевеление и он уходит оттуда спиной вперёд, очень быстро, потому что не сможет всегда полагаться на кровь. Сэм даже не задумывается о телефонах или иных средствах связи, он клянётся себе, что не допустит ни единой подобной мысли, даже заметив на противоположной стороне дороги красную будку таксофона, внутри которой темно и что-то двигается, бесшумно раскачивая её и заставляя дрожать.
Вооружившись найденным посреди тротуара обрезком металлической трубы Сэм чувствует себя ещё лучше. Он рассекает им туман перед собой, вспомнив, что иногда нет ничего лучше тяжёлого куска железа. Вскоре он обнаруживает ещё один минимаркет, как две капли воды похожий на тот, рядом с которым он нашёл Дина, кинотеатр и аптеку, полках которой нет ничего, кроме упаковок эфедрина, пластмассовых бутыльков ибупрофена, лекарства от глистов, шприцов и нестерильных бинтов в плотной, бумажной упаковке.
Это место играет с ними, с собой, играет само по себе – он знал это, ещё когда вертелся на кровати мотеля облепленным бумагой волчком, а Дин упражнялся в остроумии. Города-призраки, города-беглецы, города-ямы, стоящие на временных и пространственных петлях и пожирающие людей в разных концах земли одинаково хорошо, должны быть такими.
Набивая карманы эфедрином и бинтами, Сэм думает, что это место имеет нездоровое чувство юмора, формы, цвета и вкуса – все чувства, которые только можно иметь, здесь искажены. Но ему нужно немного, только живое, основное: где они, как отсюда выбраться. Он сумеет справиться со всем, потому что за четыре месяца или сорок лет стал абсолютно свободным человеком с чувством здравого смысла размером с Канзас. Он вскрывает кассовый аппарат в попытке найти хотя бы какие-то даты, но на месте чековой ленты пусто, ни одного, даже самого маленького чека не завалилось под прилавок. Сэм просматривает газеты, выглядящие свежими, но они датированы пятьдесят восьмым, и ему становится немного неуютно. Пятьдесят восьмой так же далёк от него, как он далёк от астрофизики и борделей.
Сэм проверяет карманы, подбирает трубу с пола и тянет на себя дверь с громкими колокольцами. В круглом зеркале над входом отражается он, бледный, не смывший засохшую кровь с лица и держащий в руках ржавую трубу. За ним нет ничего, кроме тумана.
- Отличная шутка, – говорит он вслух. – Захочешь пошутить ещё, загляни в библиотеку. Знаешь, я смогу угостить тебя эфедрином.
Он выходит, и туман окружает его снова, кажется, он стал ещё гуще. Ничто не движется вокруг, в этом месте нет ветра, а единственное явление, которое можно отнести к изменению условий, это тот факт, что «теперь» (он решает как-то обозначать время, всем нужно обозначать время, одновременно с ним обозначая своё существование в настоящем или каком-нибудь ещё) не идёт пепел.
Сэм возвращается обратно, по пути заглянув в минимаркет и среди вспухших от плесени овощей найдя две неподозрительные банки консервов.
Заметив знакомую дверь библиотеки, он испытывает сильное облегчение.
- Дин, – зовёт он, пробираясь на второй этаж.
Первое, что видит Сэм, это обложка книги Фенимора Купера с золотым тиснением, а сразу за ней мирная и неподвижная голова его брата.
- Ещё пара дирижаблей рухнула от нехватки тепла и топлива, – вяло отзывается Дин из-за книг. – Ты принёс топливо, младший помощник?
- Да, – отвечает он, расставляя эфедрин на полке, рядом с Вулфом, – немного топлива и провизии, сэр, но снаружи полно мессершмиттов, и мне там не нравится.
- Это твой долг, – говорит Дин, не открывая глаз, и улыбается.
2.
Дин разжёвывает эфедрин, морщась и жалуясь на то, что это отвратительное топливо, разбавленное и гнилое, Сэма же волнует, что у них нет воды. Он проверяет сухие и неглубокие ссадины на голове Дина и остаётся доволен их состоянием. Когда Сэм ощупывает его затылок, он издаёт негромкие протестующие звуки и изредка напоминает: «Поломка».
Он находит воду почти во все кранах подвального помещения, служившего котельной или бойлерной, но только в одном из них она достаточно прозрачна, чтобы он мог ей доверять. Сэм пробует воду, а затем сидит рядом с братом, послушно исполняя роль главного помощника, ожидая тугого удушья, гнойных струпьев и неминуемой смерти, но ничего не происходит ни «теперь», ни «потом». Дин болтает без умолку, лёжа с закрытыми глазами. Нельзя сказать, что он обычно молчалив или, что говорит много, обычно он говорит в меру, ровно столько, сколько следует сказать, но теперь ему хочется говорить постоянно, упоминая дирижабли чаще, чем следует. Сэм пытается объяснить ему своё мучительное желание здорового сна и то, что он должен разбудить его в том случае, если заметит или услышит что-то подозрительное. Неплохо бы ему для этого ещё открыть глаза и заткнуться.
Сэму кажется, что он только заснул, легко, без сновидений, но Дин уже трясёт его за плечо, ровно выговаривая:
- Вставай, Сэм.
Он держится за голову и у него обыкновенный, прямой взгляд, видимо, воздушная флотилия капитулировала.
- Когда мы встретились? – спрашивает Дин. – Я очень плохо помню. С тобой всё в порядке?
- Не так давно. Я нашёл тебя рядом с продуктовой тележкой. Ты ударился головой и нёс чушь про дирижабли.
- Ты нашёл со мной Молли? Или Кристофера? – интересуется Дин, потеряно рассматривая упирающиеся в потолок книжные полки.
- Там никого не было, кроме тебя. О ком ты говоришь?
- Это долгая и странная история, Сэмми. Если я вообще могу сказать «странная», потому как мне кажется, что мой мозг превратился в желе и я основательно ебанулся. Почему ты в крови?
- Убивал людей, – признаётся Сэм. – Думаю, нам обоим стоит начать рассказывать истории.
Сэм раздумывает над тем, как аккуратно рассказать Дину о Саймоне Берковице, пустой церкви и детях Азазеля, не упустив ничего важного и фактического, кроме крови. Он начинает с обычного, «Я очнулся на пристани», и упоминает только двадцать девятого, Берковица, которому сломал шею. Дин в ответ только рассеянно кивает, замечая, что им следует заблокировать дверь, все двери, которые они смогут найти.
- Мясные монстры, – поясняет он. – Из живого мяса и мокрые. Играют собой в боулинг против строений и всего живого. Кстати, я видел отличные колёса.
Пока Дин встаёт на ноги, держась за голову и за руку Сэма. Тот решает пока не задаваться вопросом о том, где они и, что им делать, и тем более не задавать этих вопросов Дину.
- Твоя загадочная Молли, – начинает он, и Дин вовсе не изображает рвотный позыв, упёршись лбом в стену. – Всё было так уж плохо?
- Напротив, – глухо отвечает его брат, – я на ней едва не женился.
Он направляется к проходу между полками, Сэм следует за ним, потому что Дин всё ещё держит его за рукав.
- Гляди-ка, – замечает он, обернувшись и ещё раз вытирая рот рукавом, – Фенимор Купер. Нам пиздец, дорогой брат.
Что однажды сказала Молли Танер, возможно, Дину Винчестеру.
Есть бог, вне и вовне. В голосах, душах, мясе – во всём, что имеет пару и отражение и во всём, что не имеет этого, в живом и мёртвом. Бог живёт, думает, ходит по большому, и наступает время, когда бог так стар и устал, что сходит с ума. Тогда на земле он выбирает пустулу или пазуху, где зла или добра так много, что они исключают сами себя. Ложь будет правдой, а правда – ложью. Зеркало врёт иногда, а иногда советует верно. Не верь, что спишь, не верь, что бодрствуешь. Не верь, что ты есть ты, что рядом с тобой есть кто-то, что рядом никого нет, не верь тоже.
Можешь надеяться на кровь, а можешь – на кожу, но кровь окажется жидкой, а кожа – рвётся. Когда умрёшь, возвращайся.
Здешние каникулы бывают отменны.
3.
- Здесь ад на земле. Эта короткая и ёмкая формулировка кажется мне подходящей.
- Как вернуться обратно?
- Никак. Молли говорила, что каждый здесь за грехи.
- Какие грехи, Дин, – Сэм бросает «Легенду о короле Артуре» в мягкой и светлой обложке в разросшуюся вширь, ненадёжную стопку, к другим, абсолютно идентичным.
Они расчищают пол, чтобы иметь больше пространства для сна и слежки за городом снаружи.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |