Видимо, младший лейтенант Доусон сдался.
- Теперь скажи мне, что знаешь, куда именно мы направляемся.
- Дамба и женские половые органы.
- Точно.
Сэм отбрасывает куртку, укрывавшую его от вопросов полицейских, и достаёт карту из бардачка. Со лба Дина на сидение капает вода.
- Ты не знаешь, куда нам свернуть, ты не знаешь, куда свернёт вода. Не могли бы мы поискать эти Тихие Холмы где-то ещё?
- Видишь мост?
- Нет.
Они двигаются очень медленно, дорога залита водой, и Сэм снова и снова переворачивает карту.
- Ты должен видеть мост.
- Я не вижу никакого сраного моста.
- За мостом повернёшь направо.
- Здесь нет никакого сраного моста!
Мост показывается через несколько минут бесконечного вращения колёс в воде, бесшумной работы дворников и стука капель. Они пересекают его в молчании.
- Направо, – напоминает Сэм.
- Что ж, ты не ответил на мой вопрос, Сэмми, это было часа два назад, и ты делал вид, что спишь, но я-то знаю, когда ты спишь, а когда, нет, потому как я уже слишком долго смотрю на твой умный затылок. Что ты делал эти сорок лет, расскажи мне.
- Эти четыре месяца.
- Эти сорок лет.
- Охотился, Дин. После твоих похорон я считал, что доставил Бобби достаточно проблем с мёртвецами и семейной скорбью. Решил дать ему отдохнуть, а он оказался недоволен.
- Он не мог быть по-настоящему недоволен, он ведь уничтожал весь алкоголь, до которого мог дотянуться. Никогда не думал, что, сдохнув, огорчу такую кучу народу.
- Это потому, что ты эгоист.
- Это потому, что я скромный парень. Ты следишь за дорогой?
Сэм ещё раз переворачивает карту и оглядывается.
- Слежу. Сворачивай.
- Итак, сорок лет?
- Охота, Дин.
- Здесь воды заметно больше.
- Мы приближаемся к низинам.
- Мы приближаемся к тому, что живописал лейтенант.
- Ты не там свернул.
- Я всё делал, как ты говорил.
- Ты не там свернул, потому что мы должны видеть край дороги, а мы не видим.
В салон врывается вода.
Сэм не успевает понять, как это произошло, и либо она нашла их, либо они – её. Стекло перед его лицом целое – от удара он сильно прикладывается об него виском – но в салоне вода, везде вода, она заливает его уши и глаза. «Зачем ты открыл окно?» – хочет спросить Сэм, он тянется к Дину, совершая это бесконечно сложное усилие среди тяжести и движения. Он видит расцветающие ленты крови рядом с головой брата, дверь не открывается из-за давления воды снаружи. Сэм задыхается, вцепившись в куртку Дина, который уже не дышит и не двигается, покачиваясь, опутанный распространяющейся кровью. Он чувствует молоты в висках, каждое движение глаз становится слишком тяжёлым, чтобы повторять его, вода стремительно темнеет.
Дин.
Молли Элизабет Танер.
Он ощущает только холод, и что-то сыплется сверху, прилипая к лицу. Дин сплёвывает воду, но она всё равно течёт изо рта, она грязная, и он уверен, что будет ещё долго дышать через песок в горле, он надеется, что не проглотил чего-нибудь лишнего и рад, что жив. Ему тяжело дышать и тяжело держать голову, даже упираясь лбом в мокрый, вертящийся руль.
Первое, что он видит – это отсутствие лобового стекла.
«Да, бросьте», – думает Дин.
Сэма нет на соседнем сидении, с которого бежит вода, все четыре двери машины открыты. Он выбирается наружу.
Вода, вытекающая из ушей, кажется горячей, воздух забит пеплом, он сухой и тёплый, ему начинает казаться запах гари, резкий, острый.
- Сэм! – зовёт он, оглядываясь и нетвёрдо ступая в пепел, ровным слоем покрывающий землю под ногами.
Дин обходит машину, медленно понимая, что нет ничего, что сейчас могло бы ему помочь. Он знает, что телефоны не работают, а запасные патроны и винтовки в багажнике, открытом, в котором плещется вода, такие же бесполезные сейчас, как и брошенный на сидении Глок. Он не видит ничего, кроме машины и своих мокрых ног, облепленных пеплом, он, возможно, ударился головой и от этого туман перед его лицом такой густой. Туман застилает всё вокруг, бесшумно выдыхая пепел ему в лицо.
Он обходит машину кругом.
- Сэм!
Дин пробует отойти чуть дальше, и туман послушно расступается, но он не успевает сделать и пары шагов в обратном направлении, оставляя за спиной открытый багажник, как снова оказывается на прежнем месте.
Здесь его мокрые следы и потемневший от воды пепел.
- О, чёрт, Сэмми.
Туман расходится, и теперь Дин знает, что глаза не подводили его, ничего не случилось с его головой и ссадина на виске безобидна настолько, насколько может быть. Прямо над ним, висит неподвижный баннер, обгоревший у края. Наклонная надпись сообщает: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТИХИЕ ХОЛМЫ. ИДИ ОСТОРОЖНО, АМЕРИКА3.
Он кружит возле машины, разбрасывая пепел и разрывая туман резкими движениями плеч и головы, вертится на месте, не делая ни шага в сторону. Он понимает, что от этого не будет никакого толка, он не сможет ждать здесь, надеясь, что Сэм внезапно окажется на заднем сидении, мокрый и сплёвывающий воду.
Баннер принимается покачиваться, в пустом тумане, белом и чистом, нет ветра, и даже пепел прекращает падать, редеет.
- Хочешь что-то сказать мне, сукин ты сын? – бормочет Дин, снова оказываясь у багажника и закатывая рукава.
Среди мокрого оружия ему остаётся только нож с широким лезвием или заточенный кол, он мог бы взять пистолет и патроны, но не уверен, что у него будет время, чтобы высушить их.
Дин различает неясные очертания чего-то, что движется в тумане, движется прямо на него и едва успевает отскочить в сторону, когда огромная, вопящая и чёрная тень проносится мимо него, разорвав туман и исчезнув так же быстро, как и появилась.
За ней следуют многие другие.
Он почти сталкивается с огромным колесом, катящимся мимо него, вниз, за туман, в котором он видит не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.
За первым колесом следуют другие.
Они разного размера, деревянные, и то, что Дин сначала принимает за краску, на самом деле гарь и копоть. Некоторые из колёс блестят, покрытые чем-то, о чём он не хочет задумываться. На них люди, вопящие, надсаживаясь. Они привязаны или укреплены иным способом, у него не получается рассмотреть их как следует, он только слышит визг, говор и смех, плач и короткие, хриплые вопли, издаваемые ими, сам не замечая, как принимается бежать, уворачиваясь от недлинных деревянных спиц, которыми оснащены некоторые колёса. Большие двигаются медленнее, но Дин не может разглядеть даже их середины, которая теряется в тумане, как и всё остальное. Они издают глухой деревянный гул, похожий на стон или протяжный вой далёкого животного.
Маленькие проносятся так быстро, что он не может уследить за ними, потому как ему нужно уворачиваться. Некоторые появляются из тумана медленно, некоторые выстреливают с диким грохотом, и он ждёт пушечного ядра, которое может последовать за ними или чего-то ещё, что без труда переломает ему ноги. Сопровождаемый воплями и песнями визгливой женщины, говорящей по-французски, Дин бежит между двумя самыми большими колёсами, двигающимися ровно. Одно из них обвито проводами, оплетающими толстые спицы и уходящими наверх.
Он слышит далёкую музыку. Кажется, это редкие, нестройные звуки банджо.
- Снимите меня, снимите меня, пожалуйста.
- А Иисус вниз головой висел.
- Я вышла за соусом маринара, когда…
«Они умерли или живы? – думает Дин. – Я умер или жив?».
Он бежит между колёс, которые следуют на одинаковом расстоянии друг от друга, достаточно узком, чтобы не смогло проскочить визгливое, мелкое колесо-бомба, но достаточным для него. Дин не замечает рельефа под собой, но судя по тому, как нарастает скорость, они спускаются, он спускается вместе с колёсами, сопровождаемый криками и музыкой. Он снова двигается вслепую, иногда хватаясь за медленно проплывающую перед лицом спицу.
Вскоре на колёсах загораются ярмарочные гирлянды, а он падает на колени, выдыхая страх и воздух, замечая, что где-то потерял нож, если вообще брал его с собой.
Колёса катятся дальше, ускоряясь, а он остаётся посреди расступившегося тумана, побледневшего и походящего теперь на нежирный смог, сизый и лёгкий. Он в городе и может видеть невысокие муниципальные здания, дома из дерева, дома из камня, вывеску закусочной и часть перекрёстка с яркой и чистой разметкой. Прямо над ним мигает тусклым зелёным светом надпись: АПТЕКА.
Дин поднимается, стараясь дышать медленно, стараясь успокоиться. Как только ему это удаётся, на его затылок опускается что-то тяжёлое и неострое, так что он успевает почувствовать себя благодарным.
Сэм.
Саймон Леонард Берковиц.
Сэм выплёвывает воду из положения лёжа, никто не помогает ему сделать этого, никто не держит его голову, и вода падает обратно на лицо, заливая нос и глаза. Если бы Сэм мог видеть себя со стороны, то знал бы, что лежит на узких деревянных мостках, плавно раскачивающихся от движущей их воды, и за ним наблюдает человек в спортивной куртке. Он держится на расстоянии.
- Где я? – хрипит Сэм, изо рта у него всё ещё течёт вода.
- Ты говоришь, – радостно заключает человек.
- Что происходит? Ты не видел моего брата? Дин?
Человек смотрит мимо него, за край мостков, где туман в одной точке начинает наливаться алым.
- Эй, – Сэм приподнимается на локтях, – слышишь меня? Я ехал в Тихие Холмы вместе с братом, мы попали в аварию. Не видел моего брата? Эй?
- Ты слишком много говоришь. Те, кто много говорят – много лгут. А если ты солжёшь, они заставят тебя забрать назад каждое слово.
- Они?
Сэм с трудом встаёт, чувствуя, как вода путешествует по его тяжёлой одежде вниз, принимаясь наполнять ботинки. Мостки под ним покачиваются, и он привыкает к их движению, балансируя руками. Человек в куртке, жёлтой, с фиолетовым номером двадцать девять, напряжённо всматривается в туман за спиной Сэма. Он уже хочет хлопнуть его по плечу или позвать, но раздаётся сирена, и туман окрашивается шумным красным. Волна проходит по мосткам, отчего они дрожат, человек хватает Сэма за руку, утягивая за собой. Они бегут, слыша далёкий шум, туман неподвижен перед их лицами. Он почти ничего не видит, ориентируясь только по куртке человека, уже отпустившего его. Сэм не знает, кто он, двадцать девятый, и куда ведёт его, он только бежит, слыша наплывающий вой сирены. Напротив груди, во внутреннем кармане, фляга, где он привык носить кровь Руби – теперь пустая – движется от бега, стуча, как второе сердце. Он задыхается в тумане, застилающем глаза и мешающем вдохнуть.
Мостки заканчиваются, Сэм врезается ногами в неподвижную землю, а человек в куртке резко сворачивает влево, так, что он едва поспевает за ним, с трудом выпрямившись и не потеряв равновесия. Они бегут по песку, затем Сэм видит невысокие ступени под ногами, дрожащие от движения тумана и, наконец, перед ним вырастает дверь.
- Толкай! – шумно выдыхает человек.
Туман, кажется, движется, становясь темнее перед его лицом.
- Толкай чёртову дверь!
Сэм толкает, как следует, плечом, вспомнив о своей перечной крови, и она поддаётся, дерево трещит, уступает, Сэм и человек в куртке оказываются в темноте.
Он моргает, вытирая с лица пот и влагу от тумана.
- Сэмми, – говорит человек рядом с ним.
Посреди темноты загораются электрические свечи в прямых канделябрах, похожих на органные трубы. Человек, который привёл его сюда, двадцать девятый, сидит на ступенях, ведущих к пустому алтарю. Наверное, из-за освещения Сэму кажется, что его куртка теперь сияет золотом и пурпуром.
Когда он подходит ближе, то видит, что рядом с карманом на груди человека вышито «Берковиц». Сэм глядит на него сверху вниз, замечая россыпь тёмных пятен на лице, нежно-красные веки и быстрые глаза насекомого. Берковиц кажется нездоровым, и его усталое лицо не похоже на то, которое Сэм помнит из отчёта, хотя он и не выглядит старше и одет в ту же спортивную куртку.
- Саймон Леонард Берковиц, – представляется он. – Рад видеть тебя, Сэм.
Сэм отлично знает, что его имя не вышито на куртке.
- Что здесь происходит?
Он отходит назад, делая вид, что рассматривает стены, ровные, светло серые.
- Мы в святом месте, – улыбается Саймон. – Ничего не бойся.
- Что это было, там, снаружи, – спрашивает он, не замечая ни распятия, ни символов.
- Ничего, – пожимает плечами Берковиц. – Сирены напоминают о времени Тихих Холмов, о том, что лучше плотно закрыть двери. Но не нужно беспокоиться об этом, ничего не случалось здесь уже очень давно.
- Что это значит?
- Ты разве не понял? Ты умер, Сэм, а это твой ад. В Тихие Холмы никто не попадает живым.
- Я не умер, – упрямо и недоверчиво отвечает Сэм. – Я дышу.
- А мёртвые и на танцы ходят, – подмечает Саймон, и его глаза становятся чёрными, настолько чёрными, насколько Сэм привык.
Скамьи пустой церкви, приподнявшись на тонких и скрипучих ножках, расходятся, прижимаясь к стенам, торопливо и быстро, Сэм остаётся один в образовавшемся пустом пространстве, перед разлёгшимся на ступенях мистером двадцать девятым, Берковицем.
- Ты зря показался, – говорит Сэм. – Я могу убивать таких, как ты, и убивать навсегда.
Но Саймон только коротко хохочет, ровно растягивая губы, когда Сэм показывает открытую ладонь, ища поддержки у своей крови, он поднимается со ступеней, подходит к нему и прикладывает свою ладонь к его, выравнивая пальцы, они совпадают, будто у него ладонь Сэма, такая же.
- Ты не сможешь меня убить, пока, точно не сможешь. К тому же, я твой брат, Сэмми, нельзя так поступать, знаешь, кровь может быть очень полезна, такая, как у нас.
Сэм дёргается.
- Зачем, к тому же, – продолжает Саймон, – убивать то, что уже умерло.
Пламя от электрических свечей становится выше, витражи, которых он не заметил раньше, сияют, Сэм ненавидит, и кровь ворочается в его венах.
- Я немного приврал, – сообщает двадцать девятый, Берковиц, отнимая руку и отступая. – Никакой опасности не было. Зато я выяснил, что ты отлично бегаешь.
Двери распахиваются, впуская красный туман и людей с чёрными головами медведей.
В руках они несут венки.
Дин.
Молли Элизабет Танер.
- Вот и хорошо. Я привяжу тебя ненадолго, только на тот случай, если ты захочешь плеваться гноем и сожрать меня, – грязный палец со следами синего лака на коротком, обрезанном под корень ногте, упирается ему в лоб. – Но я верю, что ты не станешь этого делать, потому что могу определять характер людей по форме их ушной раковины, а у тебя уши честного человека.
У Дина получается посмотреть наверх так, чтобы не заработать ещё один приступ давящей головной боли.
Она маленькая, действительно маленькая, он бы мог легко принять её за ребёнка, если бы не руки и не тонкогубый рот взрослого.
- Как тебя зовут? – она усаживается задницей прямо на грязный, усыпанный щебнем и бетонной крошкой пол, напротив него.
- Дин Винчестер. Ты не видела моего брата? Он ростом в два раза выше тебя, а я слышал, что невысокие люди склонны к тому, чтобы лучше запоминать внушительные объекты.
Дин улыбается открыто и весело. Он должен расположить её к себе, чтобы она не отрезала его порядочные уши.
Она хмуро смотрит на него, а затем упирается пальцем ему в нос.
- Нет, – добавляет, – никого не видела уже давно. Сирены воют так редко теперь, пепла стало больше. Новенький, которое время снаружи? И ты не замечал поблизости Крисси?
- Какой-то, после двухтысячного. На что похож этот Крисси? Я видел только огромные колёса и вопящих путешественников на них.
- Нет, Крисси не может быть на колёсах. Там другие люди, над ними так пошутил бог. Теперь они катятся очень далеко, а раньше не двигались с места.
- Бог? Может быть, отпустишь меня?
- Не станешь плеваться гноем?
- Думаю, нет.
Она развязывает его, ловко работая цепкими, короткими пальцами, от неё пахнет гарью и жжёным сахаром. На платке, которым она повязала голову, изображён орёл, из клюва которого торчит змеиный хвост.
- Ты ведь сможешь объяснить мне, что это за место и что здесь происходит? Мне нужно найти брата.
- Мне тоже нужно найти Крисси, – соглашается она, сидя на полу, наблюдая, как он выпрямляется, отряхивается.
- Это аптека, – указывает на что-то за его спиной, – здесь можно взять ибупрофен, бинты и пластыри. Всё это может пригодиться тебе скорее, чем ты думаешь.
- Нет, – улыбается Дин, – что это вообще за место?
Он помогает ей подняться, замечая, какая она лёгкая, не весит почти ничего.
- Это ад.
Дин наблюдает, как она собирает пластмассовые пузырьки с плотно прилегающей крышкой и выбитым на боку чернильным номером, рассыпанные по невысоким полкам и раскладывает их по карманам, не оставляя ни одного.
- Деточка, это не ад, – он работает над тем, чтобы звучать весомо. – Я был там. Здесь без прикрас, паршивое место, но не похоже на ад.
- Значит, это не твой ад, – серьёзно отвечает она, открывая последний пузырёк и проглатывая две розовые, круглые таблетки. – Хочешь?
- Допинг не для меня, – он отмахивается от неё, добросовестно подсовывающей ладонь с рассыпанными на ней таблетками ему под подбородок. – Что значит, не мой ад? Мне наплевать, чей это ад, нужно только найти моего брата и выбраться отсюда. Мы сможем помочь тебе и остальным, – Дин совершает неопределённое движение руками, – если есть остальные. Те, кто хочет выбраться.
- А я должна найти Крисси, – она пожимает плечами, и её взгляд становится расфокусированным.
- Кто этот Крисси? Твоя собака?
- Это мой младший братец. Я Молли Танер, а он мой младший братец – Кристофер. Он куда-то убежал, кажется, я опять потеряла его.
- Сколько ему лет? – спрашивает Дин.
- Не знаю. Мы все здесь слишком долго.
И она отправляется к полкам, дальше, расшвыривая пластиковые пакеты, набитые ватными тампонами и упаковками шприцев.
* * *
Молли рассказывает ему всё, пока они двигают вдоль улицы, огибая одинокие машины с распахнутыми дверями и выдранными сидениями, машины с прогнутыми крышами и разбитыми лобовыми стёклами, с открытыми багажниками и выпотрошенными капотами. Дин понимает, что вряд ли кому-то действительно удалось уехать. Они крадутся, прижимаясь к стенам, зигзагами пересекая открытые перекрёстки и узкие асфальтированные дорожки без разметки, они прячутся за высокими мусорными баками. Каждый раз Молли осторожно откидывает крышку, угрожая баку обломком трубы или складным ножом с блестящим лезвием, но в мусорниках нет ничего опасного и живого, только однажды им попадается одноглазая собака без кожи, но она слишком напугана, выскакивает из контейнера, из-под локтя Молли и пропадает в тумане за их спинами.
Молли находит вещи, которые, по её мнению, могут помочь ему не казаться «совсем свежим, новеньким». Отличный квадратный плащ, прямиком из семидесятых, цвета «несвежей уличной блевотины». Она вручает его Дину («Надень, мы можем встретить кого-то, кто не слишком любит новеньких»), свитер с обожжёнными дырами, который она также заставляет надеть, поправляя на нём широкое горло, расходящееся и щекочущее шею выбивающимися нитками – он жалуется, что свитер нестерпимо пахнет несвежим бывшим хозяином, но Молли непреклонна – и, наконец, сплющенную шляпу с узкими полями и грязной лентой вокруг безнадёжной тульи («О, господи, – думает Дин»).
Молли и Кристофер Танер сбежали из дома не потому, что с ними плохо обращались или что-то шло не так. Молли устала, а Кристофер устал вместе с ней. Они всё делали вместе с того самого момента, как он научился твёрдо ходить, а она перестала прыгать на костылях, избавившись от перелома обеих ног. Однажды Молли взяла жёлтый пикап и оставила отцу записку с номером телефона своей подруги из Юты. Она обещала звонить ему и Кристоферу, обещала приехать на День Благодарения и День Матери, чтобы навестить её могилу. Молли обнаружила Кристофера в кузове пикапа, он укрывался курткой и курил, недовольно поглядывая на неё. У заправки она купила два стакана кофе, вместо одного и решила взять запасную канистру бензина. Менеджер показался ей странным, Кристофер собрался было набить ему морду, но она успокоила его, оттащив к машине. Они были близки к границе Юты, когда Тихие Холмы забрали их и сожрали время.
Молли остановилась, чтобы Кристофер мог отлить, и потеряла его из виду, оглянувшись на проносившийся над ними самолёт, а когда успокоила головокружение, то его затылка и плеч не было видно над сухой травой. Молли подумала, что у него мог случиться приступ астмы, что он мог не успеть вытащить свой ингалятор. Она обошла огромное поле целиком, но не смогла найти брата. Тогда она плакала посреди чёрной травы, и светящий фарами пикап казался ей очень далёким. Молли только закрыла глаза, а когда открыла их снова, то Кристофер сидел перед ней, тяжело дыша, никакого поля не было, и туман забивал им горла.
- Понимаешь, я так боялась, что больше не смогу его увидеть, я думала, он упал, сломал себе шею или что-то вроде. Было бы досадно, если бы его таким нашли полицейские с собаками, мёртвым, со спущенными штанами, – сообщает Молли, снимая свой платок с орлом и примеряя красный, с мелким цветочным узором. – Ну, как? – спрашивает она у Дина.
Он недоумённо глядит на неё в ответ, предполагая, что она зря принимает так много ибупрофена, наверняка, он уже оказывает побочное действие на мозг.
- Слишком броско, он ведь, – Дин пожимает плечами, – красный. Мы же маскируемся.
- Дерьмо, – согласно кивает Молли. – Ты педант.
Она рассказывает Дину о том, что раньше в Тихих Холмах всё было иначе: город горел, они видели монстров, встречали людей и призраков, выли сирены, почти без остановки, как при авианалёте, темнота наступала, они прятались и бежали, прятались и бежали, пепел преследовал их, но, странное дело, Кристофер больше не задыхался, что изрядно упростило жизнь им обоим.
- Я дважды видела человека в фартуке4, – гордо возвещает она. – И Салливана5. Он катил свою телегу, полную женских грудей и всё трогал их рукой в рабочей перчатке, взвешивая, как печень или коровье сердце, и бормоча, что не уверен в форме соска.
Молли рассказывает всё на ходу, иногда понижая тон до вороватого, хриплого шёпота. Они двигаются в узком проулке, пробираясь между бесконечных мешков с рассыпающимся от времени или огня мусором, гор пепла и углей. Молли Танер ощупывает стены, замирая посреди дороги так, что он наталкивается на неё и замирает тоже, выдыхая облако пара поверх её макушки, отчего кажется, что у неё собственный молочно-белый нимб. Она пробует пепел на вкус, щурится, запихав палец за щёку, и затем, обычно, сообщает ему о смене направления. Она рассказывает Дину о людях на колёсах, встреченных им в самом начале, она думает, что они наказаны за грех бездействия.
- Иногда им включают Бон Джови, – добавляет она. – Чтобы дорога казалась веселее.
Здесь ему на мгновение становится действительно страшно.
Молли говорит ему о зверях и чудовищах, выгребая консервы из рассохшихся ниш и ящиков заброшенного минимаркета. Она не может дотянуться до верхних полок, категорически не позволяя Дину сделать это самому, так что ему приходится подсадить её, приподнимая на руках. Даже через два слоя одежды ему кажется, что температура тела Молли Танер много выше человеческой. Её бедра очень горячие, когда она ездит на его спине, снимая коробки и контейнеры с самых верхних полок, рассматривая их и отбрасывая в сторону неподходящие. Молли перечисляет чудовищ, загибая пальцы, но Дин не слишком слушает её, ещё не уверенный, что всё это действительно существует. Ему кажется, это слишком. В любом случае, это слишком.
- Пирамида на голове? – спрашивает он.
- Стальная пирамида, огромный нож и огромный член.
Она упоминает медсестёр с ножами, людей без кожи, людей с горящей кожей, людей завёрнутых в кожу, людей без лиц, воющих и горящих ублюдков и многих других, кого здешний бог послал, чтобы постоянно испытывать живущих.
- Был пожар – бах, – объясняет Молли, разогревая жестяные банки на открытом огне из деревянных вешалок и тряпок, смоченных маслом, – город ненавидел, город горел. Бог сошёл с ума давно, он тоже ненавидел и горел: бах-бах-бах. Как ты считаешь, не нужно ещё соли? – спрашивает она и показывает ему палец, измазанный в мясном бульоне.
«Нужно найти Сэма», – думает Дин.
- Я не мыла руки после мусорников! – радостно заявляет Молли, после того, как он советует ей ещё немного посолить.
Они едят мясные консервы из раскалённых банок, и Дин находит применение своей шляпе.
За окнами минимаркета темнеет, скудный и светлый дым от костра уходит вверх через дыру в потолке. Молли объяснят ему, что они не смогут искать в темноте (она не говорит «ночью», потому что здесь на самом деле нет дней или ночей), потому как быстро станут горящими и воющими головёшками, и он придвигает к двери полку с порошками и чистящими средствами на случай всех перечисленных «если», прекрасно понимая, что это их не спасёт.
Засыпая, Молли Танер навзрыд плачет о Кристофере, Крисси, размазывая слёзы по грязному лицу и через плач, икая, она говорит Дину, что тёмноты не было уже очень давно, верно всё дело в нём или его брате, от них, новеньких, всегда одни только неприятности, потому что они интересны сумасшедшему богу. Наблюдая за её лицом в свете костра Дин замечает два неярких родимых пятна, светло рыжих. Она неосознанно поглаживает их пальцами, очерчивая ровно по краю, пытаясь уснуть и разглядывая Дина в ответ. За день она не сказала ни слова о том, какой он, на кого мог быть похож и напоминает ли кого-то из её жизни, так что ему пришлось довольствоваться только «ушами честного человека». Молли глядит на него, прикрывая голову воротом своего слишком большого плаща, и ему кажется, он знает её. Это не похоже на короткий отклик, узнавание, которое происходит в голове человека, когда среди широкого людского моря он видит кого-то, кого знал раньше, не похоже на «я уже видел», это детальное, частное знакомство, которого, он знает, не было. Кроме снимка и выписки из незакрытого дела, кроме полицейского отчёта, Дин никогда не знал, что Молли Танер вообще жила, но некоторое тонкие сходства, отдельные черты, манера, с которой она морщит нос и как скребёт голову под грязными волосами («Однажды мы с Кристофером сумели пробраться в дом с общей душевой, где из всех кранов непрерывно бил кипяток. Комната была забита тяжёлым паром, и мы подставляли под кран пластиковое ведро, которое становилось нестерпимо горячим от воды. Крисси уронил его себе на ногу, и я могла только дуть на красную от ожога кожу, чтобы он не кричал, ты ведь понимаешь, они могли услышать, те, которые живут рядом с горячей водой, варёные монстры»), как дёргает плечом, доказывая, что он не прав («Всегда неправ в предположениях, всегда!»). Она, наверное, не была совсем уж простой девушкой, раньше, снаружи. Дин полагал, что она из тех людей, которые стесняются повторить заказ, если их не расслышали, но без труда закапывают умершую собаку на заднем дворе. Они умеют совершать только настоящее и естественное.
Она всё не засыпает, угли выбрасывают цветные ракеты искр перед её лицом, от них поднимается жар, воздух дрожит.
- Спи, – говорит Дин, – не собираюсь бросать тебя или засыпать. Охотник, помнишь?
- Давно не ночевала с кем-то живым, – признаётся Молли, откидывая плащ и вытягивая ноги в дырявых шерстяных лосинах. – Жарко, – добавляет она.
- А Кристофер? – спрашивает Дин.
Снаружи раздаётся глухой удар и низкий, трубный вой. Удары повторяются, и он, прислушиваясь, мгновенно поднимается с пола.
- Не обращай внимания, – говорит Молли. – Это мясные монстры. Они из мяса и без кожи, абсолютно ничего не соображают и крушат здания. Наверное, они трусы, которые не смогли сделать чего-то, что от них требовалось.
- Монстры – это грех?
- Монстры – это его последствия. А Крисси всегда засыпал раньше меня, и я смотрела за ним. Ты ведь тоже смотрел за своим младшим?
- Да, – улыбается Дин, но его внутренности принимаются танцевать при одном только упоминании о Сэме и том, что творится снаружи, – с детства, так получилось.
- Не бойся, – Молли зевает, показывая ровные мелкие зубы, – может быть, у него получится дожить до утра.
И шмыгает носом.
- Тебе холодно? – сухо спрашивает он.
- Немного.
Она прячет ноги обратно под плащ, Дин поднимается, чтобы бросить на угли ещё мелких, быстро занимающихся щепок и укрывает её сверху своим.
- Сильно воняет рыбой, – предупреждает он, – ещё от того мусорного бака, так что, я здесь не при чём.
- У меня есть шампунь, – в полусне бормочет Молли в ответ, мелко дрожа от напряжения, исчезая под слоями ткани с головой.
Её мимика знакома ему, она хмурится и поджимает губы слишком здешне и близко.
«Как Сэм», – с ужасом решает он.
Снаружи раздаётся удар, за ним ещё и ещё.
- Они играют в пятнашки с богом, – шепчет Молли.
«Спи, пожалуйста, спи», – думает Дин.
Сэм.
Саймон Леонард Берковиц.
Люди окружают Сэма, они бесшумные, и он не чувствует от них ни тепла, ни запаха, даже не слышит дыхания из-под больших медвежьих голов с жёлтыми, круглыми глазами. Они кладут венки и связки сухих трав рядом с ним, создав круг. Это полынь, перевитая сухими травами, которых Сэм не знает. Поверх неё люди кладут туго сплетённые кресты Святой Бригитты.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |