(Попытка соединения приключенческого и нравоучительного романа) 34 страница

Перемежая свою невнятную английскую речь русскими словами «бля», «в натуре» и «реально», он доводил до Барда простую мысль о том, что если он не подскажет ему, как разыскать Лену, то его бар на днях случайно сгорит на х… и будет он, бля, как последний фраер, все начинать сначала в своей e…ной Бельгии, и никакая их e…ная полиция его не спасет. Рядом с ним переминался с ноги на ногу и усердно жевал жвачку такой же зверского вида квадратный мордоворот, убедительно время от времени поглядывая на сразу струсившего Барда. В прищуренных слюдяных глазках на плоском лице второго пришельца была не просто непоколебимая решимость получить ответ на поставленный вопрос, там еще таилось странное желание даже не получить сначала ответа, и тогда можно было бы и заняться любимым делом, а точнее – бить, пока не скажет. Бард видел, что «квадрату» очень хочется бить его, что он буквально еле сдерживается, и поэтому раскололся сразу. Наливая трясущимися руками быкам по бокалу пива за счет заведения, он выдал им адрес общаги, в которой жили Вета и Лена. Вета, ясное дело, там уже не жила, а жила в съемной квартире, но Лена-то продолжала там жить.

Ей удалось тогда, после первых же фраз боксерского дружка как-то бочком выскользнуть на кухню и выбраться на улицу через запасной выход. Но домой она, разумеется, уже не вернулась. Пришлось опять умолять Вету о помощи, а потом перебираться в ее квартиру. И жить там, естественно, что не могло радовать влюбленного Марио, который справедливо полагал, что квартира предназначена только для его интимных встреч с Виолеттой, а превращение любовного «гнездышка» в очередную общагу ему совсем не нравилось. Он удивлялся, почему проблемы этой несчастной дуры Лены должны становиться и его проблемами, но Вета удивлялась и сама. Удивлялась самой себе: почему она ее до сих пор не бросит.

Объяснить свой альтруизм Вета могла бы только одним: она уже привыкла к Лене, Лена была единственным существом из далекой Родины на этой чужой земле. Других не было. И она продолжала нянчиться с Леной, как с глупым, капризным ребенком. Она привыкла и к ней, и к ее постоянным проблемам. Если Лену сейчас, не дай Бог, убьют, Вета останется здесь совсем одна. Об этом даже подумать страшно. Поэтому и Марио, хотел он того или нет, вынужден был считаться с Ветиной, как он полагал – блажью в отношении подруги.

Получалось так, что обеим девушкам надо было как-то выбираться обратно в Россию. Лене – чтобы спасти свою жизнь, а Вете предстояло вернуться в Бельгию, но только после того, как она посетит Москву. А там, в Москве, опять свой российский паспорт, официальное приглашение Марио, новая виза и возвращение в Бельгию к любимому. Вот такой был план. Оставалось только придумать, каким образом при своем бесправном положении подруги смогут попасть в Москву. Ведь купить билет на самолет с просроченной визой было невозможно. Надо было что-то придумывать, а придумывать предстояло, конечно, все тому же Марио, который вместе со своей большой любовью приобрел еще и большие заботы. А вскоре приобретет и большие неприятности…

Саша Велихов

Предновогоднее веселье началось дома у Вадима. Елки у Вадима не было, да и к чему она, если ее все время и так по телевизору показывают. Гостей тоже не было, так как они сами должны были ближе к полуночи поехать в хорошую компанию артистов Вадимовского театра. Среди нескольких других предложений Вадим выбрал это: все ж таки свои, осваиваться в незнакомой компании не надо. А у Саши вообще не было никаких предложений, и он радостно и безвольно подчинялся Вадимовским новогодним инициативам.

Одна из них состояла в том, чтобы выпивать вкусно и культурно в сопровождении изысканной закуски. А выпивать, сказал Вадим, надо постепенно наращивая градус выпиваемого. В шесть часов вечера были сварены раки, а на столе лежала кучка отборной воблы. Ящик чешского пива «Козел», от которого, если верить рекламе, прилипают штаны к деревянной скамейке, – стоял рядом со столом. Начали. Раки почему-то не очень пошли, под них выпили всего-то по паре пива, но язык одеревенел. Вобла пошла легче и веселее. У друзей не было необходимости, тщательно обсасывая каждое ребрышко, выпивать 3 бутылки пива под одну воблу. Воблы было много, и друзья обращались с ней так, что это вызвало бы искреннее негодование любого ценителя некогда дефицитного продукта. Быстро расчехляя очередную рыбину, они первым делом вынимали икру. Употребив ее, принимались за остальное. И если поначалу еще уделяли некоторое внимание ребрам, то уже третья рыба сумела их сохранить; друзья стали пренебрегать этой любимой частью подлинных вобломанов, стали есть исключительно хребтовую часть.

Спинки воблы, но главное – икра, да еще после раков, сделали языки приятелей совсем деревянными. Предполагалось еще в рыбной части вечера отведать белужьей икры и копченой севрюги, но вкуса этих яств уже не ощущалось вообще: любой употребляемый продукт все равно имел бы уже вкус воблы. Эта непростительная кулинарная оплошность гурмана Вадима повлекла за собой дерзкое предложение: перешагнуть сразу через несколько градусных степеней и испробовать один феноменальный коллекционный коньяк, давно ждущий своего часа. Коньяк 50(!)-летней выдержки был подарен Вадиму в Армении, когда он выступал там с концертами. Коньяк был помещен в цельную фарфоровую бутылку и, чтобы его открыть, надо было разбить фарфор и вытащить пробку. Затем потрясающий аромат коллекционного нектара должен был по идее наполнить помещение и заставить восхититься не только знатока, но и любого дилетанта, ничего не понимающего в коньяках.

И вот этот драгоценный напиток таки дождался своего смертного часа. Он (напиток) ну никак не ожидал, что вскрытие его 50-летнего дома произойдет в чудовищной среде людей, начисто к тому времени лишенных не только вкуса, но и обоняния из-за вульгарной воблы. Друзья, тем не менее, причмокивая и отпивая его мелкими глотками из пузатых бокалов, сделали вид, что оценили по достоинству и более того – восхищены. А по правде, для их одеревеневших языков в этот момент было на вкус один черт – что этот коньяк, что политура. Решили все ж таки сжалиться над коньяком, не допивать его и вернуться к правилам. Поэтому – рыба в сторону и стали пить вино. Тут выбор тоже был, но хотелось, естественно, после соленого, теперь чего-нибудь сладенького. Поэтому в ход пошло грузинское полусладкое вино. Хванчкара была подлинной, из родных мест, Вадим не терпел подделок московского розлива, и друзья легко уговорили по бутылочке.

Время шло к девяти, по всем ТВ-программам кочевали одни и те же поп-персоны. В разных качествах – от песен до ролей в новогодних фильмах. Все это телевизионное буйство выглядело предсказуемо и скучновато, но друзья были преимущественно заняты увлекательным разговором об алкоголизме и обычном бытовом пьянстве. Шло живое обсуждение того, какая между ними разница, где грань перехода, и возможно ли вообще, пьянствуя и веселясь, избежать алкоголизма. Радикальное решение этой животрепещущей проблемы до сих пор не давалось никому, поэтому тема была практически неисчерпаемой.

Теоретики пьянства чувствовали себя пока весело и приподнято.

– А не пора ли нам, – сказал Вадим, – испить водочки?

– Да, пожалуй, – расслабленно и по-барски отозвался Шурец. – Только ведь пропущена одна фаза.

– Какая? – полюбопытствовал Вадим, разливая по бокалам остатки «Хванчкары».

– А портвешок? – напомнил Шурец.

– Фи, граф, – поморщился Вадим. – Ну какой может быть портвешок в нашем обществе? Мы же договорились сегодня вести себя, как белые люди, а не как бомжи из подворотни. Портвешо-о-ок, – повторил он брезгливо и презрительно, набивая трубку голландским табаком. – У нас с вами, граф, есть настоящий португальский портвейн. Отведаем?

– С дорогой душой, – с готовностью отозвался Шурец. – Из каких же это подвалов, барон? – задал он вопрос, ответ на который был ему, в сущности, безразличен. Но светский тон все еще нравился обоим.

– Из португальских подвалов, – с неумолимой логичностью ответил Вадим, окутывая Сашу клубами дыма дорогого табака.

Надо ли говорить, что уже через час игре в «бонтон» пришел конец, перешли к водке, и друзья, резко соскочив со светской манеры общения, поминутно матерясь и припоминая скабрезные анекдоты, стали обсуждать перспективы встречи Нового года в компании артистов. Идти туда почему-то постепенно расхотелось.

– Ну чего нас там ждет? – говорил Вадим, убеждая в первую очередь самого себя. – Во-первых, ни одной девушки, которую я бы уже не… (понятно, какой глагол употребил тут Вадим, и автору явно не хватит целомудрия заменить точные слова Вадима и такие же ответы его друга на более культурные, но никак не отражающие ни истинный смысл, ни интонацию того, что говорилось). И потом они, – продолжал Вадим, упорно плюя в колодец, из которого сам же и пил, – артистки, – все почти поголовно бляди, а в нашем театре особенно. Их лучший друг – зеркало. Всегда, блядь, зеркало и ни х… больше. Они, блядь, от себя глаз отвести не могут. И в жизни постоянно, суки, играют! Все время в жизни играется какая-нибудь роль. Даже роль матери! Но роль, бля! И только!

Видно Вадим говорил о наболевшем, потому что завелся и почти кричал.

– Тихо, тихо, – Шурец умиротворяюще налил другу еще водки, – хуля ты так завелся? – Они выпили. – К тому же, – продолжал Саша мечтательно, припоминая некоторые фрагменты из собственной биографии, – с ними иногда так интере-есно.

– Да какой, в жопу, интересно! – опять взвился Вадим непереводимой на иностранный язык идиомой, но вдруг как-то, разом успокоившись, замолчал, налил себе еще водки, проглотил и уже спокойно продолжил, вновь перейдя на язык почти литературный: – Запомни, Александр, актрисы – материал ограниченный, их человеческий ресурс быстро исчерпывается, и неизбежно наступает момент, когда мало-мальски неглупому мужчине становится неинтересно.

– Ни х… себе! – попытался вернуть Шурец друга в прежнее лингвистическое русло. – Ты прям какой-то аналитик. Специалист по психологии артисток.

– А хуля! – легко вернулся Вадим в удобную манеру общения. – Одна позавчера в театре знаешь что сморозила? Мне говорит: «Я стала страшно хорошо выглядеть». Я в ответ пробую пошутить: «Че-то я не понял – страшно или хорошо?» Даже не поняла, дура, удивилась вопросу, на меня, наоборот, посмотрела, как на придурка, и упорно повторила: «Страшно хорошо». Удивилась она, блядь, моему недомыслию.

– Или другая, – продолжал он, еще наливая обоим по чуть-чуть. – Умер у нас в театре артист. Но панихида была в Доме кино. Артист этот в нашем театре недавно, а в кино всю жизнь. Знаменитый артист, ты знаешь, – Вадим назвал фамилию. – Так вот, эта другая… Она все просит, кстати, чтобы все ее не по имени называли, а «кошкой». Она, знакомясь, так и представляется: кошка. Она, видно, этим хочет свою независимость подчеркнуть: мол, гуляю сама по себе. Но выглядит это так по-дурацки, так пошло, сил нет! Так вот, пошла эта кошка драная на панихиду в Дом кино. В основном для того, чтобы людей посмотреть и себя показать. Чтобы там ее кинорежиссеры увидели, обратили внимание на нее и на то, как она красиво горюет. Я видел, – с ненавистью продолжал Вадим, – как она там этот показ организовала, этот кастинг, блядь, на похоронах! Идет мимо гроба, слезы текут по-настоящему, и сквозь слезы она вокруг поглядывает – не видит ли ее кто из кинорежиссеров в этот траурный момент, как она, мол, хороша в своем неподдельном горе. А когда мимо Никиты Михалкова проходила, так вообще ухитрилась ему улыбнуться. С пользой, короче, она время провела на панихиде. А на следующее утро, на репетиции, спрашивает меня: «Ты, говорит, вчера на Боре тусовался?» – «Чего? – переспрашиваю. – На каком Боре?» – «Ну, говорит, вчера ведь Борю хоронили. Ты там тусовался?» – «А не пошла бы ты на х…», – отвечаю. А она, мразь, даже не поняла, чего это я так ей нагрубил, видите ли, в ответ на простой вопрос. Ну, суки! – горько подытожил Вадим свою обличительную речь.

В праведном гневе он опять налил водки обоим и потом заодно приложил и мужскую часть скверной актерской породы:

– И мужики там те же. Их всех, да и меня в том числе, и мужиками-то назвать нельзя. Они будут всю дорогу самовыражаться, пытаться нравиться женщинам и друг другу, и наперед известно, как они нажрутся, какие анекдоты будут травить, как и кому будут кости перемывать и при этом бесконечно п…ть о том, как, кто и кого сыграл. И все закончится в скучном и бессмысленном угаре: кто завтра проснется рядом с актрисой, которую до этого терпеть не мог, оба удивятся, но опохмелятся и все продолжат; кто подерется с лучшим другом, а потом выпьют и забудут; а кто будет долго выяснять, кто у него с…здил деньги. Короче, все в этой компании заранее предопределено. А потому, – сделал решающий вывод Вадим, – давай туда не поедем.

– А куда поедем? – спросил Шурец, которому к этому моменту было уже, в общем-то, все равно – куда.

– У нас два варианта, – сказал Вадим. – Один спокойный, то есть, мы остаемся и встречаем Новый год здесь. Другой – беспокойный, согласно которому мы ищем принципиально новую компанию и принципиально других баб, не из моей балаганной среды. Согласен?

– Согласен, – сказал Саша.

Друзья помолчали. Выпили еще и снова помолчали.

– А вообще-то, – высказал затем Саша дельную мысль, – остаться здесь мы всегда успеем, правильно? Поэтому давай сначала поищем чего-нибудь в варианте втором, и если не выгорает, мы остаемся. Идет?

– Неоспоримо и разумно, – отозвался Вадим и протянул Саше, как всегда в таких случаях, открытую ладонь, по которой Саша, тоже как всегда, вдохновенно шлепнул.

Оба пошли за своими записными книжками с номерами телефонов девушек, которые давно не были охвачены их вниманием. Идти знакомиться с кем-то на улице было поздно и бесперспективно, поэтому вернее всего было бы огорошить кого-нибудь из давних и почти забытых подружек неожиданной радостью своего нового появления.

После долгих и безуспешных скитаний по телефонным книжкам друзья набрели на некую Зину, которую не без труда припомнил наш стихотворец во время начавшегося с ней разговора. Все другие разбрелись по гостям, а некоторые принимали уже давно гостей сами, уже провожали вовсю Старый год. И рады бы, ребята, соскучились даже, но сегодня, поймите нас правильно – ну никак! А Зина действительно обрадовалась звонку. Тем более обрадовалась, что звонок был ей на работу, она сегодня дежурила. А работала она не кем-нибудь, а медсестрой, и не где-нибудь, а в сумасшедшем доме или, выразимся поуважительнее – в психиатрической больнице им. Кащенко. Саша и понятия не имел, куда звонит, он набирал номера по алфавиту. Добравшись до фамилии Криволапова, и даже не пытаясь вспомнить, кто она такая, Саша сначала набрал первый из двух номеров, записанных в его антологии случайных связей. После ряда длинных гудков, означавших, что Криволаповой нет по этому номеру, он набрал второй. Первый номер был домашний, второй – рабочий. Саша не знал, что второй – рабочий, иначе и попытки бы не сделал (кто и где может работать за час до наступления Нового года?). Оказалось, есть такие учреждения и есть такие люди, для которых трудовой подвиг во время праздников – обычное дело.

Итак, Зина очень обрадовалась звонку, и последовал сначала довольно бестолковый и разведывательный со стороны Саши разговор, во время которого он наводящими вопросами пытался прояснить для себя: кто такая Зина, где, когда и при каких обстоятельствах у него с ней что-то было и было ли вообще, а уж потом, если разговор сложился бы удачно, можно было напроситься в гости. Разговор сложился, и приглашение последовало, но приглашение весьма своеобычное.

– Я бы хотел встретить с тобой Новый год, – сладко промолвил Шурец с ударением на слова «с тобой» и крепнущей по мере разговора уверенностью в аналогичном желании абонента.

– Легко! – с энтузиазмом воскликнула Зина. – Приезжай быстрее! Мы тут одни с Женькой. Дежурим!

Саша пропустил мимо ушей слово «дежурим», доминантой для него прозвучало то, что она сидит там с каким-то Женькой. Он так и спросил, уже перелистывая страницу телефонной книжки в поисках следующей кандидатуры.

– С каким таким Женькой?

– Да не с каким, а с какой, – радостно отмела Зина все подозрения. – С подругой Женькой, она тоже медсестра.

И только тут Саша стал припоминать: да-да, ведь Зина, кажется, работает в каком-то медицинском учреждении, но в каком именно, он, хоть убей, не помнил. Тем не менее сакраментальный вопрос «а есть ли подруга?» – отпадал сам собой, а это был уже плюс.

– Подруга-то ничего? – с военной прямотой спросил Шурец. – А то друг у меня, – он подмигнул в этот момент Вадиму, – персона красивая, любимец женщин.

– Ничего-ничего, совсем ничего! – продолжала радоваться Зина. – Ему понравится.

– Ну и где ж вы дежурите в новогоднюю ночь? – запоздало поинтересовался Шурец.

– А ты что, совсем не помнишь, где я работаю? – так же запоздало упрекнула Зина.

– Не-а, – не раскаянно, а даже несколько нагловато ответил стихотворец. – Так ведь, Зин, сколько месяцев прошло! «Где наша первая встреча, – пропел он фальшиво, но кокетливо. – Первая, будто случайная».

– Где этот памятный вечер? – подхватила Зина, звонко рассмеявшись.

Дуэт состоялся при полном и многообещающем взаимопонимании. Оставалось уточнить детали.

– Так где? – переспросил Саша.

– Да в «Кащенко» же! – празднично вскричала Зина, как будто по меньшей мере приглашала на елку в Кремлевский дворец.

– Где-где?! – Шурец аж привстал со своего стула.

– Ну, в «Кащенко», – упала духом Зина. – Что, не приедете?

– Подожди-подожди, в каком «Кащенко»? В том самом?

– Ну конечно, а в каком же еще! В сумасшедшем, блин, доме я работаю! Медсестрой. Ясно? Ну надо же, блин, все боятся, кого ни позови! – посетовала она, стремительно теряя остатки веселости.

– Саш, а ты ведь в первый раз, как узнал, очень смеялся и даже сказал, что когда-нибудь навестишь меня на работе. – Она помолчала. – Так приедете или нет? Тут бояться-то нечего… И постели есть свободные… – сказала Зина значительно. – Чистые… – зачем-то добавила она еще один аргумент в пользу приезда. Но добавила совсем уже упавшим голосом. – Ну? Едете? Или нам тут вдвоем с подругой-красавицей куковать? А?

– Погоди минутку, – несколько ошеломленно отозвался Шурец, – сейчас с другом посоветуюсь.

– Ну давай, – устало промолвила Зина, – советуйся.

Саша прикрыл трубку рукой и поведал Вадиму недостающие, но очень важные детали разговора, как то: две хорошенькие девушки, медсестры, впрочем, вторую не видал, говорю со слов и по рекомендации, но дежурят в сумасшедшем доме и зовут прямо туда.

– А почему «но»? – рассудительно попыхтел трубкой Вадим. – Это может быть даже забавно. Куда забавнее, чем то, куда мы собирались. Такого Нового года у меня, по крайней мере, не было никогда. Когда мы еще туда попадем? Хотя конечно… При нашем образе жизни, – тут же возразил он сам себе с похвальной самокритичностью. – Здравый смысл подсказывает мне, что…

Но тут Вадим оборвал сам себя и не стал продолжать мудрого диалога со своим здравым смыслом, ибо на том конце провода ждали. Ждали грустно и терпеливо.

– Все! Едем! – Вадим решительно встал с уютного кресла. – Мы же все-таки поэты и авантюристы, а не обыкновенная дряблая пьянь какая-нибудь, верно? Все! Одеваемся и едем!

– В смирительные рубашки одеваемся? – весело пошутил Саша.

– Наоборот, – серьезно ответил Вадим. – В парадное. Ты одет черт-те как. У меня есть два смокинга. Фигуры у нас почти одинаковые, тебе подойдет. Именно так поедем в дурдом – в смокингах и бабочках. Быстро спрашивай, как побыстрее добраться и что привезти.

– Мы едем! – сказал Саша в трубку и услышал с той стороны радостный девичий визг.

Новый год, хоть и без фейерверков, обещал, во всяком случае, невиданное приключение.

Виолетта

Как пелось в одной незамысловатой эстрадной песне «Любовь глубокая, как море» посетила бедного Марио, или, как в другой песне, но богатой столь же пленительными сравнениями – «Любовь, похожая на сон» овладела им и стала, соответственно, диктовать ему безрассудное поведение, которое тоже было похожим на сон. Совершить рыцарский подвиг такого рода, какой совершил Марио во имя дамы своего сердца и заодно для ее нескладной подруги – он бы не смог никогда и нипочем, находясь в здравом уме и твердой памяти.

У Марио был здесь друг, вернее не столько друг, сколько коллега, который занимался тем же, что и Марио, но был значительно менее успешным менеджером, чем наш новоявленный рыцарь. Зависть к процветающему бизнесу Марио ела его уже немало лет, но отношения оставались формально приятельскими: общие уик-энды, гольф-клуб, совместные вечеринки – все продолжалось улыбчиво и приветливо. Все дело в том, что у друга этого был свой личный самолет, а у Марио его не было. Может, потому-то бизнес Марио и развивался хорошо, что он к личным самолетам и другим предметам роскоши относился прохладно, и главным интересом для него было дело, его работа. Но при возникших обстоятельствах личный самолет сильно бы пригодился, и у друга он был.

А для чего, спросите вы, нужен был личный самолет? А для того, чтобы на нем и вывезти из страны Виолетту с подругой. Друг, Марио, Вета и подруга Лена – только в этом скромном составе – нереально, это не пройдет: все на виду и каждого персонально станут проверять. А вот, допустим, с командой игроков в гольф – можно. В общем разномастном сборище игроков, их жен и подруг – можно попытаться. Но только ведь надо организовать этот выезд, договориться с командами той страны, куда поедут, и еще много чего. Хлопотно, конечно, но решаемо, и, думается, что для друга никакой особой проблемы в том не было. Однако он все представил так, будто все эти оргвопросы решаются титаническим трудом. Для чего? А все просто – чтобы иметь моральные основания обратиться к Марио со встречной просьбой. Скромной такой, пустяшной даже просьбишкой об ответной услуге, а именно – отдать ему треть своего бизнеса в Европе. Предложение наглое и бессовестное. Но надо же! Разумный, деловой, временами даже жестокий в делах, суперрациональный Марио поступает здесь, как какой-нибудь сумасброд, пускающий на ветер целые состояния. Короче, с поистине русским размахом ведет себя Марио. Он соглашается, да еще с легкостью, которая даже озадачивает «друга» и заставляет его подозревать, что тут кроется какой-то подвох. А подвоха никакого-то и не было: Марио любил самозабвенно, и никаких денег для любимой ему было уже не жалко. Скажи ему кто-нибудь года 3 тому назад, что он так может поступить, Марио засмеялся бы этому человеку в лицо, но теперь…

Вот что, граждане, делает любовь, а если еще учесть, что это был лишь первый шаг к финансовому падению пылкого бизнесмена, то нам становится даже жалко его, внезапно ослепшего рулевого красивой яхты, попавшей в шторм и обреченной затонуть, несмотря на ультрасовременное оборудование. Стихия страсти, граждане, – тоже ведь своего рода шторм. Назидательный афоризм неудержимо рвется из-под пера автора. Вот он: океан страсти губит моряка, знакомого только с реальным океаном. А Марио, скажем прямо, – дилетант в этой стихии.

Все удалось с первой же попытки. В большой компании гольфистов подруги перелетели в Стокгольм. Как уж там их прятали и протаскивали, или вообще обошлось без прятанья (поскольку границы большинства европейских стран иногда настолько открыты, что даже паспортов никто не требует) – все эти подробности для нашего рассказа значения не имеют, а только лишь грузят сюжетную линию без всякой пользы. Важен результат. А результат был таков: девушки нелегально прибыли в Стокгольм, и Марио вместе с ними. Затем им были куплены самые дорогие авиабилеты в Москву, при наличии которых в Швеции почти никогда не проверяют досконально, точнее, просроченные бельгийские визы мало кого интересуют. Ну, а в Москве уже свои, общегражданские паспорта. Что же касается просроченных виз в загранпаспортах на российской границе, то как-нибудь объяснятся – ведь домой же вернулись, никуда не бегут, пусть дома их и накажут, если так уж надо. А вообще-то Марио дал денег и дал порядочно, так что в Москве со своими пограничниками можно было и договориться. Марио прощался с Ветой в Стокгольме почти со слезами, он боялся, что она не вернется. Напрасно боялся. Чтобы Вета да не вернулась к своей любимой золотой рыбке, которую ловила-ловила и тут наконец поймала – да что вы! Невозможно даже предположить такое.

– Ничего так и не накопила на своей работе в баре, – жаловалась она Марио, – придется домой возвращаться ни с чем.

Марио был возмущен: как это ни с чем? Вот 10 тысяч долларов. Мог бы дать и больше, но на таможне и так могут возникнуть проблемы, рисковать ни к чему.

– К тому же, – улыбался бедный итальянец сквозь пелену подступающих слез, – эта скромная сумма – залог того, что ты вернешься, вернешься ко мне хотя бы потому, что тебя будет здесь ждать гораздо большее, чем 10 тысяч.

Вета поначалу деньги брать отказывалась, ибо честь русской девушки, которая отдалась исключительно по любви, а не за какие-то паршивые деньги, – яростно протестовала против предложения возлюбленного. Но выхода другого не было, пришлось взять, однако с оговоркой, что это только взаймы. Когда она вернется, она эти деньги отработает и вернет.

– Конечно, конечно, – улыбнулся Марио, восхищаясь Ветиным бескорыстием и одновременно засовывая ей в карман куртки пачку ассигнаций, в то время, как корыстная неудачница Лена жадно следила взглядом за маршрутом этой самой пачки.

Лена все то время, пока Вета отказывалась брать деньги, переминалась с ноги на ногу и всем своим видом старалась дать понять подруге, что та – безнадежная дура. Мелко плавала Лена, недопонимала чего-то главного, за что и поплатилась бесславным возвращением на Родину.

В конце концов – прощальный поцелуй, судорожное объятие Марио, он быстро отходит, стоит спиной, плечи вздрагивают, из кармана белый платок, к глазам, все спиной и – прощальный поворот с вымученной улыбкой на исстрадавшемся от любви лице, но с улыбкой, адресованной уже в никуда, так как подруги быстро уходят к трапу, не оборачиваясь, словно забыв о своем благодетеле. А потом Марио стоит, провожает глазами взлет и машет, машет вслед самолету своим белым, промокшим от слез платком, но никто его не видит. Славянский синдром, иначе не скажешь.

Напрасно горевал Марио. Разлука не обернулась потерей и оказалась, как ни странно, – весьма недолгой. Но вначале были частые звонки. Несколько раз в день Марио продолжал транжирить свой капитал в телефонных разговорах с любимой. Хотя – что там звонки! Капля в море, мелочь в объемистом пока кошельке Марио, если даже разговоры ведутся по часу и более. Первой должна была позвонить Виолетта и сообщить ему – куда, на какой адрес следует послать приглашение. Вот тут была проблема. Ведь приглашение надо было послать по тому адресу, где возлюбленная прописана, а прописана она была, естественно, в доме матери, в доме, откуда она сбежала, а значит, в этом ненавистном доме следовало появиться и изобразить радостную встречу с родительницей, о которой она не знала ровным счетом ничего все последние месяцы, даже не знала – жива ли она еще. А решать – куда ехать в Москве – следовало быстро, еще по пути.

– Поехали ко мне, – предлагала Лена, – поживешь у меня, потом на пару снимем квартирку, займемся чем-нибудь, – подмигивала она, имея в виду свое любимое занятие, за которое сама же и поплатилась в Бельгии. – Да, кстати, как там мой Альбертик? – вспомнила Лена. – Надо будет позвонить.

Бесконечный щебет неунывающей Лены на всем пути в Москву только раздражал Вету и мешал ей сосредоточиться. По всему выходило, что избежать появления в мамином доме невозможно. Можно было снять квартиру, конечно, так она, наверно, и сделает. Но появляться у мамы придется регулярно, чтобы не пропустить момент, когда приглашение придет.

Значит, решение было такое: сразу, на пару дней в любую гостиницу (там теперь роли не играет – москвич ты или иногородний), за эти дни как можно быстрее найти скромную квартирку с телефоном (это обязательно!), а затем, обеспечив тылы, наведаться к маме (с подарками, разумеется, с сувенирами из Бельгии) и разыграть сентиментальную сцену возвращения блудной дочери в родной дом со слезами раскаяния с одной стороны и слезами прощения – с другой. Чтобы снять квартирку на пару с Леной, как та и предлагала, – об этом и речи быть не могло. Лена уже осточертела до полусмерти, и она сделала для нее все, что могла. Да и нужна она была ей в Бельгии, как – пусть поганенький, – но все-таки уголок немилой Родины. А там, в России у Лены своя дорога, у Веты – своя.

В Шереметьево, как ни странно, все прошло гладко. Просроченные визы, конечно, повлекли за собой приглашение в отдельную комнату и необходимость давать объяснения. В некоторых случаях порядки пересечения границы становятся либеральными. Например, когда расскажешь историю с элементами тяжелой мелодрамы о том, как приехали просто подзаработать.

– Не проституцией, Боже упаси! – а хостессами, ну, это вроде официанток, – объясняла Вета официальному лицу, – только не разносить еду и напитки, а сидеть, беседовать и побуждать посетителя заказывать как можно больше.

Официальное лицо было приветливым, а потом стало даже сочувственным, когда рассказ приобрел очертания драматические – о том, как подлый бармен обещал продлить визу, а сам стал домогаться и в конце концов поставил условие: либо постель, либо не будет никакой визы. Об этом эпизоде пришлось рассказывать, краснея, мучаясь и стыдясь, что вызывало у официального лица естественное, вполне мужское сопереживание. А потом гадкий бармен по имени Бард (Вета рассчитывала, что игра слов заставит официальное лицо улыбнуться. Оно и улыбнулось) – просто обманул. Они девушки порядочные и уступить грязным домогательствам бельгийца они не могли в силу именно порядочности и нежелания позорить Россию, которая так легко не продается (в этом месте официальное лицо поморщилось, и Вета поняла, что последний пассаж – явный перебор). И пришлось бежать.

Дата добавления: 2015-11-04