«Полная плотность темного вещества в Точке Омега такова, чтобы поддерживать Вселенную в состоянии неустойчивого равновесия между расширением и сжатием. Неустойчивость чувствительна к изменениям сколь угодно малых параметров. В теории хаоса бабочка, взмахнув крылом в Австралии, может вызвать ураган в Канзасе. Человек, перебежавший улицу на красный свет и резко остановившийся перед пронесшейся мимо машиной, может вызвать много миллиардов лет спустя изменения в состоянии Точки Омега, достаточные, чтобы Вселенная...»
Текст обрывался на середине предложения.
Где причина, где следствие? Текст был намеренно оборван, чтобы не длить уже понятое объяснение, или я сумел понять все, что нужно, из случайно оборванного текста?
Бумага появилась в ящике, потому что мне оказалась нужна подсказка, или я понял, как следует поступить, потому что в тумбочке нашелся нужный текст?
Одно я знал точно: бумага и текст - не из этой эмуляции. Как и я сам. И голос Иры, подсказавший мне, где я спрятал подсказку. Если спрятал.
Такое невозможно проверить. Находишь в неожиданном месте неожиданную вещь и не можешь вспомнить, сам ли положил ее туда, хотя и уверен, что не клал. Человек часто вспоминает то, чего никогда не переживал, но знал по рассказам очевидцев. И часто забывает то, чему был свидетелем.
- Ты идешь или передумал? - нетерпеливо спросила Ира из прихожей.
* * *
У Лёвы, похоже, ничего не менялось в жизнях. Он был таким, каким я его помнил: немного обросшим, немного небритым, насколько это позволяли приличия и преподавательский статус - философ, дескать, может и даже должен выделяться некоторой отстраненностью, выбрать имидж, не нарушающий (во всяком случае, явно) порядков советского общежития, но показывающий, что это личность немного не от мира сего.
- Хорошо, что вы пришли. У меня новость, - объявил он, когда мы сели на свои обычные места (я не ошибся - уселся на табурет возле стены, и Лёва не окинул меня удивленным взглядом).
Я не удержался и сказал:
- Горбачева избрали, наконец?
- Откуда ты знаешь? - с подозрением поинтересовался Лёва.
- Дедукция, - пробормотал я. - Ты говорил, что его вот-вот выберут.
- Действительно, - погрустнел Лёва. - Мне звонил Ариф... ты его не знаешь... из «Бакрабочего», он отправил в набор экстренное сообщение о пленуме, утром это будет в газете. И по телевизору скажут. Молодой, энергичный... Я так и знал, что его выберут. Это здорово!
В прежней жизни, о которой Лёва не помнил, ему пришлось уйти с кафедры, поскольку ортодоксальный курс диамата не вписывался в новые, никому, впрочем, не понятные планы. В девяносто первом, через год после нашего с Ирой и Женечкой отъезда в Израиль, Лёва перебрался в Штаты - политический беженец, надо же... Обосновавшись в Нью-Йорке, он объявил себя профессором психологии и начал раздавать советы (платные, естественно) неудачникам в семейной жизни. В той самой, которую сам так и не сумел создать. Не следовало бы Лёве радоваться приходу к власти «молодого и энергичного». Впрочем, здесь и сейчас жизнь могла пойти по иной колее, и я был бы последним, кто решился предсказать Лёве его судьбу.
- Ну и хорошо, - сказал я рассеянно. - Я не о том хотел с тобой поговорить.
- Да? - еще больше погрустнел Лёва. Он-то собирался говорить только о Горбачеве, о предполагаемом будущем великой советской державы и собственном месте в этом счастливом (теперь!) будущем. - А что? Случилось что-нибудь?
- Представь, что у тебя есть возможность управлять мирозданием. Изменять его одним лишь своим решением.
- Вообразить себя Богом? - Лёва не понимал, к чему я клоню, и решил, что вопрос схоластический, мне просто нечем было занять ум в выходные, вот я и ударился в философию, более того - в теизм. - Пустое дело. Я не могу вообразить себя Богом, во-первых, потому что я в него не верю, а во-вторых, если бы и верил, то не мог бы думать так, как он, поскольку у нас с ним принципиально разные подходы к реальности.
- Почему? - спросил я.
- Бог бесконечен и всеведущ, - объяснил Лёва. - А мой мозг конечен и потому всеведущим быть не может. Пытаясь вообразить себя Богом, я в бесконечное число раз преуменьшаю его возможности и в бесконечное число раз преувеличиваю свои. Обе операции бессмысленны, а с точки зрения логики...
- Хорошо, - поспешно согласился я. Пока Лёва произносил тираду, я понял, наконец, чего на самом деле от него хотел, за чем пришел и какой вопрос следует задать.
- Если бы тебе пришлось решать... - заговорил я медленно, подбирая слова, чтобы не возникло недопонимания. - На одной чаше весов жизни и судьбы людей... тысяч, может, миллионов. А на другой чаше твоя жизнь и жизнь самого близкого тебе человека...
Прокол. Я знал: у Лёвы нет человека, настолько ему близкого, чтобы могла возникнуть дилемма выбора. То есть, такого человека не было у него в прежней жизни, а здесь... сейчас... Я бросил взгляд на Иру. Она сидела, сложив на груди руки и закрыв глаза.
Лёва поднял брови. Проблема, как он, видимо, считал, гроша ломаного не стоила.
- При этом, - добавил я, - ты не знаешь, какое действие должен совершить, приняв то или иное решение. Ну, скажем... Судьба мира зависит от того, что ты выберешь - перейти улицу на красный свет или дождаться зеленого. Но ты не знаешь, какой твой поступок какому твоему же выбору соответствует. Ты даже не знаешь, что судьба мира зависит от того, перейдешь ли ты улицу на красный свет.
- Глупость какая, - пробормотал Лёва и поднял на меня взгляд, в котором я, к своему недоумению, увидел неприкрытую ненависть; ошибиться было так же трудно, как не отличить красный цвет светофора от зеленого.
- Чушь! Это выбор обезьяны. Бросай монетку. Почему ты спрашиваешь меня об этом?
- Ты писал диссертацию о философских принципах квантовой физики.
- Как давно это было... - произнес Лёва с неожиданной грустью.
Он действительно сожалел о времени, когда занимался поисками философской системы в квантовых уравнениях, а не преподавал основы марксистской диалектики?
- Миша, - сказал Лёва, глядя не на меня, а на Иру со странным выражением, которое я не сразу понял, а поняв, не сумел сдержать шумного вздоха. Вот оно что...
Почему Ира не смотрела на меня? Впрочем, и на Лёву тоже. Она сидела, закрыв глаза, а сложенные на груди руки говорили, что она мысленно отгородилась от всего мира. Но это была прежняя Ира, моя жена, помнившая себя во всех эмуляциях и в первой жизни. Да, но вспомнившая сейчас, а еще на прошлой неделе это могла быть и, возможно, была совсем другая женщина, и какие у нас с ней были отношения... что я знал об этом?
Что, собственно, произошло? Один взгляд Лёвы, напряженное ожидание Иры, и что я, черт меня дери, позволил себе вообразить?
-...и не хотят понять! - говорил, между тем, Лёва, обращаясь по-прежнему к Ире, безучастно то ли слушавшей, то ли нет. Может быть, слушавшей, но не слышавшей. - Материальное и духовное не нужно разделять, основной вопрос философии не имеет смысла. Мы с тобой это обсуждали, забыл?
- Что-то помнится... - пробормотал я.
- Что-то! - воскликнул Лёва, посмотрев, наконец, в мою сторону, и я не понял его взгляда. Смотрел он с сожалением и обидой, но я мог ошибаться и превратно сейчас понять даже утверждение, что солнце восходит на востоке. - Ты со мной согласился! Материальное и идеальное играют одинаково важную роль, нет первичного и вторичного, материи без идей не существует, а идеальное материально по своей сути.
- Ну и что? - вяло спросил я.
- Как же! Ты говоришь - выбор. Это главная проблема. Или-или. Ты говоришь - весь мир или мои близкие! Это не выбор, мы говорили!
Я не помнил такого разговора, но начал понимать, куда клонит Лёва.
- Не существует такого выбора! - все больше распалялся он. Лёва говорил о личном, наболевшем, облекал в слова мысли, не дававшие ему покоя. Я не знал, как они были связаны с Ирой, но определенно были. Лёва сейчас не о философской проблеме рассуждал, точнее, кричал, а о глубоко личной. Надеялся, что я пойму? - Нет выбора между вселенной и человеком, это чушь! Каждый выбор разделяется на более простые состояния, как в счетно-вычислительной машине. Сложные процессы вычислений состоят из самых простых - из выбора между нулем и единицей по заданной программе. Других вариантов нет. Реальные альтернативы в жизни тоже состоят из множества простых. Мы их разделяем в своем подсознательном, пока не доходим до простейшего выбора: ноль или единица. Да или нет. Если тебе кажется, что ты выбираешь из десятка или сотен возможностей, это чушь - ты подсознательно упрощаешь и, в конце концов, остаешься с двумя простейшими желаниями, которые сродни инстинктам.
- Ты хочешь сказать, что выбираем не мы, а наши инстинкты?
- Инстинкты - тоже слишком сложно организованное поведение, надо опуститься еще ниже.
- Да куда ниже?
- Ты что, - с подозрением спросил Лёва, - забыл, о чем мы говорили?
Я посмотрел на Иру, она могла бы мне помочь, сказать, напомнить то, чего я вспомнить не мог. Ира молчала, веки ее подрагивали, она рассматривала что-то внутри себя.
Я неопределенно покачал головой: то ли да, забыл, то ли нет, помнил.
- На самом деле, - закончил Лёва свою мысль, которую я уже знал, но хотел услышать, - судьбы мира, стран, народов, людей, твоя судьба, моя, судьба... - он помедлил, прежде чем продолжить, - судьба Иры... все зависит от простого выбора, который ты или кто-то другой производит, не думая, как ЭВМ, переключая контакты с единицы на ноль или наоборот.
- Эффект бабочки, - сказал я.
- Какой бабочки? - не понял Лёва. Он не знал о теории хаоса, не читал работ Лоренца, Мандельброта, Либчейбра, которые в этой эмуляции могли не появиться.
Не нужно было мне выбирать, что делать. Все решено за меня. Я был конечным автоматом, гораздо более простым, чем руководившая моими поступками Точка Омега, но гораздо более сложным, чем система выбора, с помощью которой, используя меня, Точка Омега определяла судьбу Вселенной.
- Спасибо, - сказал я.
- Какой бабочки? - повторил Лёва, не услышав благодарности. Есть у человека такая способность: не слышать слова, которые он не может или не хочет понять.
- От того, что бабочка в Австралии взмахнет крылом, может случиться ураган в Канзасе, - пояснил я. - Природа - очень тонко организованная система, и случается, что ничтожные события меняют судьбу мира.
- Бывает, - согласился Лёва. - Выстрел Гаврилы Принципа, например. Чепуховое событие, но стало поводом к мировой войне. Правда, только поводом, причины лежали гораздо глубже и были очень серьезными.
Лёва, наверно, решил, что читает студентам лекцию о диалектической неизбежности исторических событий.
- Спасибо, - повторил я, и на этот раз Лёва услышал.
- За что? - удивился он.
- Так... - сказал я неопределенно. - Пожалуй, нам пора. Поздно уже. У тебя, наверно, с утра лекция.
- О чем ты? У меня не бывает лекций с утра, а завтра вообще воскресенье.
- Неважно, - пробормотал я и протянул руку, чтобы тронуть Иру за плечо. Что-то происходило сейчас между нами - между мной и Ирой, между Ирой и Лёвой, между Лёвой и мной. На уровне инстинктов или еще глубже каждый из нас сейчас что-то выбирал... кого-то... почему-то...
Ира поправила прическу и молча пошла в прихожую, не глядя ни на меня, ни на Лёву. Я шел следом, а Лёва за мной, и я спиной чувствовал, как он пытался понять, что произошло только что, почему ничего не значивший для него разговор был для меня так важен и почему так неожиданно закончился.
Я подал Ире куртку, и мы вышли в ночь, как два дня назад в другом мире. Как тогда, я обнял Иру за плечи, но она совсем не так, как тогда, выскользнула, остановилась под фонарем, повернулась ко мне, и я увидел ее заплаканные глаза.
- Я не хочу здесь жить! - сказала она.
Я попытался ее обнять, и она отстранилась.
- Мне, - сказала она, глядя в сторону, - плевать на все вселенные и эмуляции. Я все равно не понимаю, что это такое. Но я не могу жить, когда помню...
Она замолчала и долго переминалась с ноги на ногу, прижав ладони к щекам. Я понимал, что не должен мешать. Но и ждать было невыносимо. По улице медленно проехала машина - японка-«даяцу», в полумраке цвет ее казался зеленым, но на самом деле мог быть серым, синим и даже коричневым. Я видел эту машину прежде... конечно, видел... и водителя этого, мужчину средних лет в большой фуражке-аэродроме.
Где я мог... Нигде. Не было в Баку восемьдесят шестого года японских автомобилей, а эту модель «даяцу» стали выпускать... когда же...
Конечно, машина была другой. Скорее всего, «волга». В темноте все кошки серы. Я обернулся, чтобы разглядеть, еще слышен был тихий рокот двигателя - в ночном безмолвии звуки висели, как единственные знаки реальности, - но машина скрылась за углом, повернув в сторону хлебозавода.
- Это было в прошлом году, - сказала Ира, и слова пунктиром пронзили ровный звук затихавшего мотора.
- Что? - не понял я. В ту же секунду до меня дошло, но слово было сказано.
Ира смотрела вслед машине, а может, в ту точку пространства, куда только что смотрел я. Хотела увидеть то, что я видел? «Почему ты выбрала меня?» - спросил я ее как-то вскоре после свадьбы, в прошлой жизни. Мы лежали в постели, прижавшись друг к другу, хотелось все знать, даже то, что знать было невозможно. «Потому что мы с тобой смотрим в одном направлении», - ответила она, не задумавшись ни на секунду, и я поразился точности ее ответа. Потом много лет - до самой моей смерти - мы смотрели в одном направлении, в одном направлении думали...
- Я должна тебе сказать...
Голос сухой, как пересыпающийся на пляже горячий песок.
Ира заговорила быстро, бессвязно, без выражения, будто робот, в программе которого записаны без толку и смысла слова, слова, слова...
- Год назад я ходила к Шихлинскому... да, который... и он сказал окончательно: детей не будет... не хотела тебе... ничего не могла... видеть, слышать... сказала потом... через неделю, кажется... когда все... не успокоилось, а случилось... тогда поехала не домой, а к Лёве... не знаю почему... думала, наверно, он твой друг, пусть сначала ему, потом легче будет сказать тебе... а может, скажет он... глупо, да... не соображала... он был дома, я не звонила... удивился... я даже не помню, что сказала... сказала ли вообще... а может, когда он увидел меня одну, без тебя... мы всегда были вдвоем... или ты один... а тут... я не знаю, как... по-моему... не помню... мы вообще не разговаривали... а потом... нет, даже потом... я боялась сказать, он тоже... раз уж так получилось... долго бродила по улицам, думала, что одна... а оказалось, мы вдвоем с ним бродили, даже не видели друг друга... как-то так... проводил до дома... и я, ты помнишь, нет, не помнишь, конечно... я сказала, что болит голова, а ты весь вечер что-то писал...
Ира всхлипнула и тихо заплакала, будто ребенок, сломавший любимую мамину вазу.
- А потом? - спросил я, подождав, пока она успокоится. - Вы больше не...
- Да, - сказала Ира, переместив меня в другой мир, где я ни за что не хотел бы оказаться и где никогда не был в прошлой жизни. Не могло такого быть. Я знал Иру. Свою. Ту. Не эту. Но ведь это - она. Моя. Та самая. Только память еще...
- Несколько раз, - сказала она. - Как наваждение. Я не хотела, но почему-то приходила... он даже не звал меня... сама... не знаю, что это... с тобой ходила редки, ты помнишь... извини, не помнишь, конечно... ты чаще ходил к нему один... я днем, когда у него не было лекций... ты вечером...
Вот почему Лёва смотрел на меня таким отчаянным взглядом.
- Я не хочу здесь быть! - Ира прошептала эти слова, но они прозвучали так громко, будто она их выкрикнула во весь голос. Мне показалось, что от ее крика звезды вздрогнули, и какая-то из них упала, сверкнув над крышами. - Я не хочу себя такую! Возьми меня отсюда!
У меня зуб на зуб не попадал, я начал дрожать, будто на улице стоял адский холод. Мне не хотелось жить - не здесь, а вообще. Я не хотел, чтобы существовал мир, где моя Ира... В сознании промелькнула и спряталась мысль, что сейчас, возможно, решается не только моя судьба. К реальности эта мысль не могла иметь никакого отношения. В реальности была только Ира, стоявшая передо мной со стиснутыми ладонями. В реальности были только ее взгляд и ее память, принадлежавшая не ей, но и ей тоже. В реальности был мой друг, меня предавший, моя работа, которая не имела - я это знал - никакого смысла. В реальности были звезды над головой, смотревшие на меня с насмешкой. Я видел, как они издевательски усмехались, и слышал слова, звучавшие, конечно, в моем мозгу и нигде больше, но от этого не становившиеся менее значимыми: «Бабочка взмахнет крылышком, и Вселенная, вздрогнув, закончит, наконец, цикл эволюции».
«Я не хочу здесь быть!»
Значит - нигде. Потому что во множестве эмуляций есть такие, где случилось худшее, чего я представить не мог. И такие, где худшее еще не случилось, и нам с Ирой пришлось бы пережить беды не в навязанной памяти, а в реальности. И еще есть эмуляции, где все с нами хорошо, но количество несчастий в мире зашкаливает за верхние пределы человеческих возможностей. И великое множество эмуляций, где все замечательно и с нами, и с миром, золотой век, но как их найти среди бесчисленного количества миров, если по законам вероятности оказаться в худшем мире куда легче, чем в лучшем?
«Я не хочу здесь быть!»
Ира прижалась ко мне всем телом, ее тоже бил озноб, в этом мире было холодно, как не бывает в лютую антарктическую зиму.
Я должен был взмахнуть крыльями и вызвать ураган. Ураган пронесется по всем эмуляциям, и они обрушатся, как обрушивается непрочное строение. Вселенский квантовый компьютер завершит, наконец, свое вычисление, и Вселенная схлопнется, мир провалится в точку, в сингулярность, и все начнется сначала, и когда-нибудь через миллиарды лет кто-то, похожий на меня, и кто-то, похожий на Иру, родится на планете, похожей на Землю, в стране, похожей на Советский Союз... Это будем не мы, потому что ничто не повторяется, хотя должно повториться в программах конечных автоматов.
Взмахнуть крыльями... Что-то я должен был сделать. Сейчас, пока во льду не застыли мысли.
Разве от мыслей зависит выбор? Любое решение принимается там, где нет сознания, а только инстинкты и квантовые законы, позволяющие миру существовать в почти бесконечном числе разных вариантов.
Бабочка взмахивает крылышками, и наступает утро, встает солнце...
...мы смотрим друг на друга, и нет больше ничего...
...мимо проезжает машина... «даяцу»... разве их уже выпускают? Где-то я видел этот автомобиль... не вспомнить...
Машина медленно сворачивает к хлебозаводу...
Дежа вю.
Я перепугался - как никогда в жизни. Это был ужас перед небытием, потому что, если исчезнут эмуляции, исчезнет все. Вселенная перестанет быть. Сожмется в кокон. В точку. В сингулярность.
И произойдет новый Большой взрыв.
Сейчас.
Я прижал к себе Иру, я целовал ее заплаканные глаза, я целовал ее ледяные губы, я гладил ее растрепавшиеся волосы, я принял в себя все ее памяти, смешал со своими, и в том, что получилось, попытался разглядеть мир, где нам было хорошо. Лучший из миров.
«Я люблю тебя».
Это сказал я? Ира? Мы вместе?
Слова не прозвучали, они были всегда.
* * *
- Что? - переспросил я, не расслышав последних слов Яшара. Что-то промелькнуло в памяти, будто бабочка взмахнула крылом...
- Я говорю: надо пересчитать спектры «Ариэля» для стандартного диапазона, иначе нельзя сравнивать интенсивности.
- Конечно, - я пожал плечами. - Только и без пересчета видно, что точки лягут ниже кривой. Нет там скрытой массы.
- Может, и нет, - задумчиво произнес Яшар. - В этом конкретном скоплении. Но в восьми других есть, и небольшая корреляция реально существует.
- Существует, - согласился я. - Чем больше число галактик в скоплении, тем больше расхождение в величине масс.
- И если продолжить кривую... - Яшар не стал заканчивать предложение.
- Тогда в масштабе Вселенной величина невидимой массы достигнет примерно двадцати процентов.
- Маломассивные звезды, скорее всего, - заключил Яшар. - Или нейтронные, но менее вероятно. Пожалуй, это можно опубликовать в «Астрономическом циркуляре». На большую статью не тянет - слишком мало точек и вывод плохо аргументирован.
- Сейчас напишу страничку, - согласился я.
Не успел. За машинку сел Абдул перепечатывать квартальный отчет. Писать от руки не хотелось, все равно потом печатать и править. Я сел за свой стол, положил перед собой графики и не то чтобы задумался... Странное возникло ощущение - будто я здесь и не здесь. Закрыл глаза, и показалось... Пожалуй, я слишком мнителен - просто круги на оранжевом фоне, но в кругах почему-то...
Женщина? Лицо... Руки... Незнакомая. Видел, наверно, в каком-нибудь журнале. В «Огоньке», может быть? Пришло на память имя: Лиля. Я не знал женщины с таким именем.
Стук клавиш стих, Абдул вынул из каретки отпечатанный лист и кивнул мне: иди, мол, машинка свободна.
На столе шефа зазвонил телефон.
- Тебя, - сказал Яшар, подняв трубку. - Жена.
- Миша, - Ира говорила тихо, и я плотнее прижал трубку к уху, - у нас собрание переводчиков, я задержусь. Ты заскочишь за хлебом по дороге домой?
- Конечно, - сказал я. - Круглый брать или кирпич?
- Какой захочешь. Лишь бы свежий.
- Ирочка, - я так и не понял, почему задаю этот вопрос, - ты не знаешь, кто такая Лиля? Вспомнилось имя, вроде знакомое...
- Не помню. А почему ты спрашиваешь?
- Не знаю. Мелькнуло в памяти. За хлебом зайду, конечно. И еще Женечку нужно на кружок.
- Она с Наргиз и ее мамой пойдет, они уже договорились.
- Замечательно, - пробормотал я и положил трубку.
Заметку в «Циркуляр» я сочинил быстро. Правда, над заключительным абзацем просидел до пяти. Ограничиться фактом обнаружения невидимой массы в восьми скоплениях галактик? Или дать кривую корреляции? Упомянуть, что пятая часть массы Вселенной может быть не видна? Шеф прав: слишком мало точек и слишком велики ошибки измерений.
Лиля. Откуда мне знакомо это имя?
Поговорю с Лёвой. Конечно, он приплетет инкарнации, его любимая тема. Пунктик у человека: преподает марксистскую диалектику, а увлекается индуизмом, и ведь получается у него совмещать несовместимое. Он и Юнга в прошлом году откопал, издание двадцать шестого года. «Лиля? - скажет Лёва. - Это у тебя из подсознательного. Может, твоя жена в прежней жизни?» А я отвечу: «Ты же говорил, что в прежней я был адмиралом Нельсоном, и жену мою звали Эммой. Может, Лиля - из будущей инкарнации?».
И оба мы посмеемся, потому что, если о прошлых жизнях индуисты что-то знают, то о будущих не знает никто.
Я сложил бумаги в портфель, защелкнул замочек, надел плащ и пошел к выходу. Уходил последним, в коридоре было тихо, сумрачно, и на лестнице, когда я спускался, промелькнула тень. Как призрак. Отсвет чего-то.
На автобусной остановке было много народа, и я пошел к метро. От конечной станции до дома долго идти пешком, но все равно приду раньше Иры. Нарежу хлеб, поставлю на плиту ужин.
Вспомнил, как мы познакомились: я бежал за автобусом, Ира вышла на проезжую часть...
Странная вещь - память. Вспоминаются иногда события такие далекие во времени... будто инкарнации. Как-то я читал фантастический рассказ о человеке, помнившем свое будущее. Помнил ли он собственную смерть?
Какие нелепые мысли лезут в голову после рабочего дня.
В метро тоже была толкотня. Я стоял, прижавшись лбом к стеклу дверей, поезд с ревом несся в темноте тоннеля, и редкие фонари прорезали мрак яркими болидами. В каждом мне почему-то виделись лица людей, которых я не помнил, но откуда-то знал. Лиля... Вова... Типлер... Кто такой Типлер?
Поезд вынырнул в слепящий неоновым светом зал станции «Нариманов», и во вспышке я почему-то увидел человека, лежавшего на высокой кровати, покрытого по шею простыней и смотревшего мне в глаза взглядом, говорившим так много, что понять было невозможно. Видение исчезло, и, прижав к боку портфель, я потопал в толпе пассажиров к выходу из метро.
На площади перед кинотеатром громко работало радио, передавали что-то о пленуме, называли фамилию Горбачева. Я спешил домой, чтобы разогреть ужин к приходу Иры. Потом вернется с занятий Женечка, и мы сядем смотреть телевизор. Не пленум, конечно. По второй московской программе покажут старый хороший фильм «Три плюс два».
Типлер... Лиля... Вот еще слово вынырнуло: «эмуляция». Наверно, подсознательно сложил эволюцию с симуляцией.
Может, все-таки сделать большую статью о невидимой массе? Рецензент в «Астрономическом журнале», конечно, зарубит, слишком ненадежная аргументация, я и сам знал. Но ведь... делай что должно, и будь что будет.
Кто я такой, чтобы рассуждать о судьбе Вселенной? Тварь дрожащая или право имею?
От этой мысли мне стало весело. Надо будет спросить у Иры, что может означать странное слово «эмуляция». Она переводчик, это слово могло ей встречаться.
А о Лиле спрашивать не стану.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |