Что-то вспыхнуло перед глазами или, как говорят, перед внутренним взором, но я продолжал видеть и понимать все, происходившее в аудитории, где слушал доклад нашего директора о работе, проделанной 1 страница

«Мирской атом»

Я вспомнил свою смерть.

Что-то вспыхнуло перед глазами или, как говорят, перед внутренним взором, но я продолжал видеть и понимать все, происходившее в аудитории, где слушал доклад нашего директора о работе, проделанной институтом в первом квартале нынешнего 1986 года.

- По теме «Исследования монокристаллов», заведующий лабораторией Иса Гамбаров... - бубнил академик, и в это время...

Воспоминания обычно так и являются - яркая картинка, вздох... хорошее было время... юность... и продолжаешь слушать доклад.

Но вспомнил я в тот раз свою смерть.

Умирал я в больнице. Сначала мне показалось, что это больница Семашко, где я лежал на обследовании, но впечатление мимолетно промелькнуло - конечно, это была палата в «Адасе», иерусалимской клинике.

В тот день я даже смог сам сесть и позавтракать и подумал, что, может, если не пойду на поправку, то хотя бы получу отсрочку. Однако по взглядам врачей во время утреннего обхода я понял, что надежды напрасны. Это был такой шок... Я закрыл глаза и перестал слышать. Сначала исчезли звуки, и я увидел вместо обычных цветных пятен приближавшуюся белую точку. Мне стало хорошо - исчезла боль, к которой я не то чтобы привык, но считал ее такой же частью себя, как ногу или голову. Точка-звезда обратилась в кружок-планету, я разглядел выход из тоннеля, по которому летел, и все понял. «Сейчас, - вспомнил я свою мысль, вялую и спокойную, - появятся мои усопшие родственники». Но вместо них возникли, будто вырезанные в камне, слова: «Отключайте, мозг умер». Я хотел сказать, что еще не дошел до предела, но мысль рассыпалась на мелкие части, свет в конце тоннеля померк...

- Результаты работы лаборатории космической физики, - продолжал бубнить академик, - были в марте доложены на конференции в Москве и получили высокую оценку...

Я сцепил ладони и попытался разобраться в ощущениях. Утром я сказал Лиле, что задержусь после работы, потому что хочу поболтать с Лёвой, а у него последняя пара заканчивается в пять пятнадцать, я как раз успею дойти от Академгородка до Политехнического института, где мой друг преподносил студентам азы марксистско-ленинской философии. Вовка поцеловал маму в щеку, а мне махнул рукой от двери и убежал в школу, так и не захватив пакет с бутербродом.

Перед семинаром мы обсудили с Яшаром, как лучше обработать рентгеновские данные с английского спутника «Андо» - по интенсивности без учета расстояний или по вероятной светимости, хотя ошибки в этом случае возрастут как квадраты неопределенностей в оценках.

И я опять вспомнил свою смерть. Войдя в то утро в палату, доктор Хасон положил мне на грудь ладонь и сказал уверенным голосом:

- Доброе утро, Михаэль. Сегодня сделаем томограмму.

Говорил он, конечно, на иврите.

- Мне лучше? - хотел спросить я. Или спросил? В памяти остался только ответ Хасона:

- Поспите, Михаэль. В одиннадцать вас заберут наверх.

Он имел в виду аппаратную, но меня действительно в одиннадцать забрали наверх.

Вспомнив, я понял, что именно тогда наступила смерть. Произошло это в десять часов пятьдесят две минуты утра шестого марта две тысячи двадцать девятого года. Мне было семьдесят девять лет.

Это я рассчитал уже потом, после семинара, стоя у широкого окна, выходившего в сторону Института математики, на первом этаже которого был вход в метро «Академия наук», где я, бывало, поджидал Иру, чтобы вместе...

Кто это - Ира?

Странный вопрос. Ира. Мы встречались уже...

Стоп.

Что-то происходило с головой. Ничего особенного: не ныло в затылке, как бывало после нудного рабочего дня, не болели глаза, как почти всегда к ночи, когда посмотришь телевизор.

Память - штука странная. Вспоминается не то, что хочешь, а то, что вдруг всплывает из... не знаю откуда, понятия не имею, где в мозгу хранятся картины и звуки прошлого, но точно не в пресловутом подсознании, о котором даже не известно, существует ли оно на самом деле. Я сидел на подоконнике, смотрел в окно и вспомнил свой первый день в должности редактора журнала «Хасид» - Шауль, наш менеджер, хотел, чтобы я не только редактировал поступавшие материалы, но и сам писал в каждый номер по две статьи, потому что у меня это замечательно получалось. Я прекрасно помнил, что разговор происходил после праздника Шавуот в июне девяносто пятого.

«А сейчас восемьдесят шестой», - повторил я, чтобы не сбиться в летосчислении.

Ясновидение? Я видел внутренним зрением то, что со мной еще не происходило?

Я точно знал, что ясновидение ни при чем. Это память, потому что...

Хотя бы потому, что вспомнил, как устраивался на работу в институт. После университета меня распределили преподавателем физики в школу в Ильинке, большое молоканское село, два с половиной часа на автобусе от Баку. Мне, можно сказать, повезло с распределением: Лёву, к примеру, послали в Хавахыл, где по-русски говорил только председатель сельсовета, да и то с таким акцентом, что понять можно было два слова из пяти. В Ильинке я оттрубил три года. Тогда я еще не был женат, Лилю встретил позже, точнее, нас познакомили... Неважно. Воспоминания не бывают последовательны: Ильинка, Лёва, распределение. Я вспомнил, как пришел потом в Институт физики - вакантных мест в лаборатории космофизики не было, и меня оформили младшим научным к твердотельщикам. Через полгода Яшар «выбил» место в своей лаборатории, и я смог, наконец, заняться тем, о чем мечтал всю жизнь... какую?

Какую, черт побери?

Потому что я вспомнил - будто сквозь обычные декорации проявилось спрятанное за ними изображение, - что с Яшаром познакомился на четвертом курсе университета, он был тогда заместителем директора астрофизической обсерватории в Пиркулях. Под его руководством я писал дипломную работу, а потом из обсерватории прислали персональный вызов, и ни в какую Ильинку меня, конечно, не распределяли.

Я сошел с ума?

Конечно, нет. Психически больной человек никогда себя таковым не считает, это аксиома, но если такая мысль пришла мне в голову, значит, я все-таки мог допустить, что... и следовательно...

Можно приказать себе не вспоминать? Вообще. Из кабинета директора - я увидел - вышел Яшар, на ходу читая какую-то бумагу, скорее всего, бланк квартального отчета. Сейчас шеф начнет меня искать...

Я слез с подоконника и пошел в двести десятую комнату, на двери которой висела табличка: «Лаборатория космической физики». Кто-то давно уже пытался затереть букву «с», не получилось, но все равно слово выглядело нелепо и нарочито бессмысленно.

- Давай-давай, Миша, - встретил меня Яшар, - где у тебя графики распределений?

* * *

Я был невнимателен и в обсуждении допустил пару логических ляпов. Яшар решил, видимо, что я нездоров. Сославшись на то, что оставил в библиотеке недочитанный Astrophysical Journal, я отправился в садик за зданием Академии, где никогда никого не было, кроме драных уличных кошек, бродивших подобно теням мертвых в Аиде.

До вечера я сидел на скамейке и занимался самым странным делом за всю свою жизнь - вспоминал и сравнивал.

Вспомнил, как в восьмом классе мы с двумя приятелями поднимались через Английский сад в парк имени Кирова, где над городом возвышался простерший правую руку к морю бывший партийный лидер республики. На одном из крутых подъемов я неловко повернулся и покатился вниз, сломав руку. Вспомнил доброго доктора Ливанова, ставившего мне кость на место (перелом оказался со смещением) и при этом рассказывавшего смешную историю (которую я вспомнить не смог), чтобы мне было не так больно.

И еще вспомнил, как в том же восьмом классе ездил на зимние каникулы с семьей двоюродного брата в Москву - в первый раз, - и столица произвела на меня такое впечатление, что я решил: поеду поступать в МГУ. На любой факультет, где будет самый маленький конкурс, только бы жить и учиться в этом прекрасном городе. Вспомнил, как дядя водил нас с Ильей по музеям. Правда, не запомнил почти ничего из того, что видел, кроме огромного полотна Иванова «Явление Христа народу» в Третьяковке и египетских мумий в Музее имени Пушкина (Музее изящных искусств, как называл его дядя).

Я все помнил, но в то же время точно знал, что в Москву первый раз попал после второго курса университета. Поступать в МГУ не поехал, мне и в голову прийти не могло, что смогу учиться в столице. Поступил на наш родной физфак и не жалел об этом до самого распределения.

И еще вспомнилось, как в две тысячи четвертом году сидел без работы, «Хасид» неожиданно закрылся, и мне было плохо, я не знал, чем себя занять. У Иры в то время были на службе запутанные отношения с начальством, и ей тоже грозило увольнение. Я не понимал, как мы выживем, но неожиданно позвонил журналист, которого я знал еще по Баку, и предложил пойти во «Время новостей». Я вспомнил, как мы с Ирой по этому поводу радовались, распили бутылку «Хванчкары», которую я купил в «русском» магазине...

Что это такое вспоминалось? Две тысячи четвертый? На дворе стоял тысяча девятьсот восемьдесят шестой, жену мою звали Лилей, и она ждала меня с работы, чтобы (такая у нее была привычка) подробно рассказать, что сморозил Фарид Мехтиевич и что ответила Инга Сергеевна, как на нее посмотрела Нателла Францевна... Я всегда слушал вполуха и кивал, если чувствовал, что нужно отреагировать.

А Ира... Кто это - Ира? Проговорив в уме имя, я сразу вспомнил, как мы с ней познакомились в семьдесят третьем... тринадцать лет назад? У нее были каштановые волосы до плеч, ярко-голубые глаза, от которых я сразу пришел в восторг, и такой тембр голоса, что слушать я мог часами - все что угодно. Она читала вслух переводы статей, и я воспринимал не смысл, а каждое слово в отдельности - как чистую ноту, как звон колокольчика.

Я сжал руками виски и попытался ничего не вспоминать, а привести в порядок то, что уже начал понимать. Почему-то я все понял сразу, но допустить понятое в сознание не мог. Понять и принять - разные и порой несовместимые вещи.

Странным образом у меня появилась вторая память. Не фантазии, не сон о несбывшемся, не игра воображения, которое у меня было достаточно развитым, но все же не до такой степени, чтобы придумать себе вторую жизнь - причем от начала до конца, от рождения в тысяча девятьсот пятидесятом до смерти в две тысячи двадцать девятом. Не настолько я... Тем более - вдруг и сразу.

Я попытался сосредоточиться и понял, что не нужно этого делать. Концентрируя внимание на каком-то предмете - я смотрел на кошку, расположившуюся на соседней скамейке и нервно поглядывавшую в мою сторону, - я об этом предмете и думал. Ничего не вспоминалось, даже утренний семинар.

Не нужно было думать ни о чем. Я так и сделал и вспомнил - из другой моей жизни? Конечно, не из этой, потому что память вынесла меня в год тысяча девятьсот девяностый, - как мы Ирой и Женечкой (нашей дочке исполнилось пятнадцать) летели в огромном «Боинге» над ночным Тель-Авивом. Самолет шел на посадку, в динамиках играла красивая и печальная музыка (потом я узнал, что песня называлась «Сон о золотом Иерусалиме»), а внизу проплывали яркие цепочки огней, обозначая улицы, дороги, посадочную полосу.

«Ты рад?» - спросила Ира, прижавшись к моему плечу.

Я ничего не ответил. Я не знал. В тот момент мне казалось, что мы не на посадку идем, а переплываем Стикс...

Ира? Моя жена Ира.

Я произнес это имя вслух с таким удовольствием, с каким никогда (даже в день свадьбы) не произносил имя Лили. Странно - а может, ничего странного, - в последнее время я вообще не называл жену по имени.

Ира.

В прошлом году мы ездили в Москву показать Женечку в Детской клинике. Там принимали детей со всего Союза, и в очередь мы записались еще осенью, получив направление из Республиканской детской больницы, где не могли толком лечить аллергии, вызывавшие бронхиальную астму.

Нет. В прошлом году мы с Лилей и Вовкой ездили летом в Ессентуки, у Лили болел желчный пузырь, воспаление, сказали врачи, надо попить водички.

Ира. Я не знал эту женщину. То есть в моей новой памяти она была... в груди мгновенно возникло тепло, стало удивительно хорошо, я понял... нет, я знал всегда... Как я мог всегда знать, если только сегодня вспомнил?

Ах, да все равно. Я любил эту женщину, мою жену.

Жену? Мою жену звали Лилей, нашего сына звали Владимиром, мы были женаты двенадцатый год.

А с Ирой - вспомнил сразу - мы прожили всю жизнь, больше полувека... до моей смерти.

Кошка спрыгнула со скамьи и пошла прочь, задрав хвост; в кустах что-то мелькнуло, и она лениво повернула голову.

Мы с Ирой не держали дома животных, потому что у Женечки была аллергия.

У нас с Лилей жил толстый, как бочонок амонтильядо, кот Жиртрест, Жирик, не позволявший никому, кроме Вовки, с собой играть и вежливо принимавший объедки, которыми его кормили.

Почему я вспомнил о коте? Почему вообще вспоминается так хаотично?

Я посмотрел на часы - сейчас начнется «исход» народа из Академгородка, нужно отметиться в журнале (пришел - отметился, ушел - отметился, а где был между часами прихода и ухода - кому интересно?) и потопать в Политех к Лёве, пять минут быстрого ходу. Может, сказать ему?

Подумаю по дороге.

* * *

У Лёвы, как обычно, были сведения из высших партийных сфер.

- Говорят, Черненко при смерти, скоро будут собирать пленум, выбирать нового генсека.

- Выбирать? - переспросил я, пожав плечами.

- Говорят, выберут Горбачева, - продолжал Лёва. Он очень дорожил своими источниками информации, а я не спрашивал, откуда ему становилось известно то, о чем газеты писали день, а то и неделю спустя.

Я вспомнил, что Горбачев стал генеральным в восемьдесят пятом, и машинально покосился на большой красочный календарь, висевший на стене за спиной Лёвы. «1986». Естественно. Будто я этого не знал. Горбачева выбрали в апреле прошлого года, в мае он объявил о начале перестройки, а потом...

Я вспомнил, как мы собирались в актовом зале института, где на возвышении стоял цветной телевизор «Березка», принесенный из директорского кабинета, и смотрели заседания Съезда народных депутатов, выступление Сахарова против войны в Афганистане...

Сахаров. Знакомое лицо. Конечно, знакомое - известнейший физик, отец водородной бомбы, диссидент, которого Брежнев отправил в горьковскую ссылку.

Стоп. Наверно, это было, если я помню. Но я-то знал, что Сахаров - неплохой ученый, много пишет в соавторстве с Харитоном, а водородную придумал Харитон. Об этом, правда, мало кому известно, и, если спросить у человека с улицы, он назовет, скорее всего, товарища Берию, руководителя атомной программы.

Сахаров. Странно.

- Лёва, - сказал я, - Горбачева, наверно, действительно изберут, но после этого в стране начнется такой бардак, что лучше...

Я не стал договаривать, иначе пришлось бы описать неожиданно нахлынувшие воспоминания о конце восьмидесятых: карточки почти на все продукты, научные журналы не поступают, нет денег на подписку, работа стоит, руки опускаются. Я не собирался в Израиль, но здесь просто нечего было делать, и Ира предложила...

Ира?

Лёва, оказывается, считал, что Горбачев... да ладно, какое это все имело значение?

- Стоп, - прервал я монолог друга. - Ты лучше скажи... У тебя много знакомых, в том числе в Академии. Это я бирюк, почти ни с кем не знаюсь.

- Ну-ну, - Лёва посмотрел на меня с интересом.

- Может, тебе знакома... или слышал... Ира Маликова. Ирина Анваровна. Переводчик. Работает в...

В восемьдесят шестом мы с Ирой работали вместе.

- Не знаю, где она работает. Скорее всего, в академической системе. Слышал такую фамилию, может быть?

- Нет, - сказал Лёва с сожалением.

- Пожалуйста. - Мой тон заставил Лёву внимательно посмотреть мне в глаза. Что-то он почувствовал, но лишних вопросов задавать не стал - друг все-таки.

- Пожалуйста, - повторил я, - ты можешь узнать?

- Это срочно?

Единственное, что он позволил себе спросить.

- Да, - я подумал, что не проживу и дня, если не буду знать.

- Тогда погоди, - решительно произнес Лёва и потянулся к трубке стоявшего у него на столе телефона. Номер набрал по памяти.

- Томочка? - Мне не нравилось, когда Лёва говорил воркующим голосом, таким искусственным, что фальшь чувствовалась за километр. Как женщины не замечали? Или замечали, но подыгрывали? - Я помню, Томчик, конечно, как буду в ваших краях, сразу занесу... А это не к спеху, спасибо тебе... Дело? Ты права, есть небольшое. Ты ведь куешь академические кадры и помнишь... да, я знаю, одиннадцать тысяч... сколько, ты сказала?.. Семьсот сорок три? Ничего себе, я и не думал, что в Академии столько бездельников. Нет, конечно, сами академики не в счет... Да, нужна одна фамилия, может, знаешь... Маликова Ирина... Конечно, ты не можешь помнить всех...

Как долго он подбирается... Спросил бы сразу.

- То есть, ты не уверена? Ну, о чем ты говоришь? Какой флирт? По делу надо. Клянусь. Ладно. Перезвоню. Спасибо, Томочка, целую в щечку. А? В левую, всегда в левую.

Лёва положил трубку, помотал головой, будто отгонял назойливую муху, взглянул на мою вытянувшуюся физиономию и буркнул:

- Через десять минут. Она поднимет кое-какие личные дела. Вроде знает эту Иру, но не уверена.

Я кивнул, и десять минут мы разговаривали о ерунде. Я больше следил за движением минутной стрелки на электрических часах, висевших над дверью, чем за Левиным рассказом не помню о чем.

Когда стрелка дернулась в десятый раз, я кивком показал - пора, и Лёва, с сожалением прервав нечто интересное на середине предложения, поднял трубку.

- Ирина Анваровна Маликова, - нарочито бесстрастным голосом сообщил он, - тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения, младший научный сотрудник Института экономики.

Сделав паузу, добавил:

- Не замужем. Детей нет.

Разведена? Я не задал этот вопрос. Встал и пошел к двери.

- Да что с тобой сегодня? - спросил Лёва за моей спиной. - Ира... ты ее знал раньше?

- Это моя жена, - сказал я и вышел, прежде чем Лёва успел задать следующий вопрос.

* * *

Вечер прошел как обычно. Лиля рассказывала, что вытворяли ученики на уроках, о чем говорили в учительской на переменах, куда поедет летом отдыхать завуч Игорь Дмитриевич... Я все слышал и даже кивал в нужных местах, но мыслями был далеко, не в нашей реальности.

Я слушал Лилю и вспоминал, как мы с Ирой познакомились. Это воспоминание я пронес через всю жизнь, даже в день смерти... я плохо, конечно, соображал, все в мире выглядело уже нереальным, но день нашего знакомства я неожиданно вспомнил (вспомнил сейчас о том, что вспомнил тогда - интересная аберрация памяти!). Я бежал за автобусом и махал - может, водитель увидит в зеркальце и притормозит. Меня водитель не увидел, но обратил внимание на девушку, вышедшую на проезжую часть и вставшую на пути автобуса. Резко затормозив, водитель открыл дверь, и я подумал, что девушка войдет, но она вернулась на тротуар и сделала мне приглашающий жест: садитесь, мол. «Коня на скаку остановит», - пришла мне в голову строка, и я махнул водителю: поезжай. Тот недовольно погудел и рванул машину, будто наверстывал упущенное время.

Я подошел к девушке и сказал: «Спасибо».

Она была чуть ниже меня ростом, с носом, выглядевшим слишком большим на ее лице, но странным образом ничуть ее не портившим, скорее наоборот. Должно быть, я слишком пристально ее разглядывал, потому что она опустила голову и сказала: «Я думала, вы сесть хотели».

«Хотел, - согласился я. - Но...»

Я не знал, что сказать дальше, не умел знакомиться с женщинами.

«Вообще-то, мне сорок второй нужен, а его долго нет», - сказала девушка, тоже, видимо, не знавшая, как поступить: продолжить ничего не значивший разговор или помолчать, дожидаясь своего автобуса.

«Сорок второй редко ходит, - сообщил я истину, известную всему городу. - Вам в микрорайон?» - спросил я.

«Нет, я до Монтина».

«Живете там?» - вырвалось у меня. Не знаю, что на меня нашло, обычно я и слова не мог выдавить, когда оказывался один на один с незнакомой женщиной, тем более такой... красивой?., нет, но что-то в ее лице казалось удивительно привлекательным.

«Да», - сказала она и подняла на меня взгляд. Глаза у нее оказались голубыми с темным окоемом вокруг радужной оболочки: точно такие, как у меня. Это показалось мне поразительным, и я не удержался:

«У вас глаза, как мои».

«Я обратила внимание».

И оба мы одновременно сказали: «Меня зовут Миша». - «Ира».

Она окончила Институт иностранных языков, работала переводчицей в Институте экономики, хорошее место, интересная работа, приятный коллектив... Я в деревне оттрубил по распределению, сейчас во-он там, в физическом...

Подошел сорок второй, набитый под завязку, но мы влезли и стояли, прижавшись друг к другу. Глаза наши были так близко... казалось, что и мысли перетекали из головы в голову.

Мы вышли на ее остановке и распрощались, обменявшись номерами телефонов, но тут же договорились встретиться в субботу в пять в Губернаторском саду.

- О чем ты думаешь весь вечер? - спросила Лиля, замолчав посреди рассказа о том, как Юлий Вазонов из десятого «б» сбил с ног математичку Любовь Константиновну.

- Что? - не сразу выплыл я из воспоминания, которое на самом деле не могло быть моим, хотя именно моим и было. - Ты говорила о Вазонове.

- Я помню, о чем говорила, - раздраженно сказала Лиля. - А ты думал о другом.

- Почему ты так решила? - пробормотал я, на что жена лишь пожала плечами.

Ну и ладно.

Ночью, когда я уже засыпал, мне вспомнилось, как мы с Ирой ездили в Копенгаген. Это было много лет спустя, на грани тысячелетий, мне исполнилось пятьдесят (пятьдесят? возраст показался невозможно далеким), и мы решили сделать себе подарок. Денег, конечно, всегда не хватало, но я купил тур, разбив выплаты на двенадцать платежей по Визе.

Я не знал, что такое «виза». То есть, знал, конечно, мое знание-незнание каким-то образом интерферировало в сознании, и я уснул, понимая и не понимая, зная и не зная, но определенно чувствуя, что наступило время больших перемен.

* * *

Утром, без пяти девять, я стоял у входа в здание Академии, где на четвертом этаже располагался Институт экономики, и следил за входившими сотрудниками. Я не знал, когда Ира приезжает на работу, - может, она уже вошла, и я пропустил?

Она вошла в холл в три минуты десятого. Каштановые волосы до плеч, нос... по носу я узнал бы Иру за километр. Не потому что нос у нее длинный, а просто... это был ее нос, только ее, ни у кого на свете не было такого носа, который я любил целовать в самый кончик, всегда холодный, как у здоровой собаки.

Не отдавая себе отчета в том, что и почему делаю, я шагнул вперед, заступил Ире дорогу, посмотрел в глаза (голубые! с темным окоемом вокруг радужной оболочки) и представился:

- Михаил Бернацкий, если вы меня помните.

Почему я так сказал? Она не могла меня помнить.

Ира подняла на меня удивленный взгляд, и мне показалось, в нем промелькнуло что-то вроде узнавания. Конечно, она подумала: если я подошел, то мы можем быть знакомы, хотя память подсказала, что нет.

- Мы знакомы? - неуверенно спросила она.

- Нет, - с сожалением сказал я. - Но... Вы работаете в Институте экономики? Вас зовут Ира? Ира Маликова?

Она кивнула, продолжая смотреть на меня если не с интересом, то уже без удивления.

- Да, - сказала она. - А вы...

- Я в Институте физики, через дорогу. Занимаюсь внегалактической астрофизикой и...

- И? - повторила она минуту спустя, потому что я так и не смог найти подходящих слов.

- Если бы мы встретились в час у входа, я попробовал бы вам объяснить.

- Надо что-то объяснять? - улыбнулась Ира. Эту ее улыбку я прекрасно помнил: она так улыбалась, когда думала, что догадалась о чьих-то истинных намерениях.

- Надо, - сказал я слишком, должно быть, серьезно, потому что Ира все-таки смутилась и коротко кивнула: хорошо, мол, в час у входа, если это необходимо.

Я пошел к себе и успел отметить приход за минуту до того, как на вахте Карина закрыла толстый гроссбух и открыла другой, куда вписывала имена опоздавших.

Лёва позвонил, как только я сел за свой стол и положил перед собой ксерокопию статьи из Astrophysical Journal о наблюдениях мягкого рентгеновского источника RX1904+13.

- Ты не рассказал, почему тебе нужна была... - начал Лёва, который, должно быть, ночь не спал, пытаясь разгадать загадку. Он позвонил бы мне еще вечером, но был уверен, что при Лиле я не стану разговаривать о другой женщине, которую почему-то назвал женой. И правильно. Я и сейчас не собирался о ней разговаривать, о чем сообщил Лёве в двух словах.

- Работаешь, значит, - пробормотал он, - ну-ну.

До обеда я действительно плотно поработал, не позволяя себе думать ни о чем, кроме внегалактических рентгеновских источников. Без пяти час стоял в холле академической десятиэтажки и старался разглядеть Иру, как только она выйдет из лифта.

- Добрый день, - услышал я позади себя и обернулся: Ира стояла у колонны и рассматривала меня с интересом, которого не было у нее утром.

Нужно было что-то говорить.

- Может, посидим в «Гянджлике»? Выпьем по чашечке кофе?

«Гянджлик» - приятное молодежное кафе самообслуживания - располагалось напротив Политеха. Обычно там днем было полно студентов. Сотрудники Академии предпочитали более солидную «Лейлу», но мне туда не хотелось - слишком много знакомых.

- Хорошо, - сказала Ира и, опустив голову, пошла рядом.

Только тогда я подумал, что не представляю, с чего начать. О чем говорить с женщиной, на которой был женат полвека и которую сегодня увидел впервые в жизни? Что сказать женщине, родившей мне дочь, побывавшей со мной в десятке стран, читавшей и редактировавшей мои литературные опусы и, наконец, проводившей меня (наверняка так и было, хотя этого я не мог знать) в последний путь?

Она не знала обо мне ничего, я о ней - все. То есть, поправил я себя, я знал все о ней, о нас, но не здесь, и об этом я тоже должен был помнить каждую секунду, чтобы не сказать лишнее, не испортить то, что, возможно, сейчас могло начаться между нами.

Я помнил, что сделал Ире предложение через полгода после встречи на автобусной остановке.

Я знал, что не смогу сделать Ире предложение, потому что был женат на Лиле.

Мы взяли на раздаче по чашке кофе и булочке, я заплатил и направился к свободному столику у дальней стены, куда никто обычно не садился, потому что сильно дуло из всегда открытой двери черного хода. Ира поежилась, но не возразила против моего выбора. В полумраке я видел, как она сжала в ладонях горячую чашку.

- Я вспомнила, - сказала она тихим и, как мне показалось, безнадежным голосом. - Вспомнила, почему твое лицо утром показалось мне знакомым.

- Почему? - задал я глупый вопрос, на который, как я полагал, у Иры не могло быть ответа.

- Потому что... - Она помедлила, то ли подбирая слова, чтобы не остаться непонятой, то ли пытаясь понять то, что пониманию не поддавалось. - Потому что мы с тобой познакомились еще в семьдесят третьем. Ты бежал за автобусом, и меня какой-то чертик подхватил, я вышла на проезжую часть и замахала водителю... ты бы видел его взгляд...

Именно такими словами Ира любила вспоминать ту давнюю историю - она рассказывала ее на каждом семейном торжестве. Текст никогда не менялся, и я продолжил:

- Глаза у него были как два блюдца, будто у андерсеновской собаки.

Мы смотрели друг на друга и молчали. Все уже было сказано. Утром Ира еще ничего не помнила, в этом я был уверен. Значит...

- Миша, - сказала она и протянула через стол руку. Я пожал знакомые-незнакомые пальцы и сжимал все сильнее, пока Ира говорила. - Утром, когда я поднялась к себе... не знаю, что случилось и почему... вдруг накатило... как объяснить... я вспомнила... вспомнила...

- Свою смерть, - прошептал я так тихо, что сам не расслышал.

- Нет, - она покачала головой, - смерть я вспомнила потом, а в первый момент вспомнила нашу свадьбу, как у меня...

-...упала туфля, когда ты выходила из машины, - подхватил я.

Мы оба замолчали, поняв, что прожитая жизнь была нашей общей жизнью. У нас была общая память, кроме...

- Когда я умер, - тихо произнес я. Почему мне нужно было знать это прямо сейчас? - Что было потом?

Ира ответила не сразу.

- Я прожила еще три года.

- Ты не...

- Я ни для кого не была обузой.

Она хотела сказать, что обузой для нее в мои последние месяцы был я?

- Не думай глупостей, Миша, - пальцы ее напряглись в моей ладони. Она, как всегда, понимала мои мысли раньше, чем я успевал их додумать. - Я хочу сказать... ты это хотел знать, верно?.. Однажды утром...

- Когда?

- Шестого сентября две тысячи тридцать второго. Я встала... с трудом, сильно болели ноги... пошла в комнату к Вите...

Наш младший внук.

- Вдруг все закружилось перед глазами. Наверно, я упала, но этого уже не помню. Стало темно, а потом вспыхнул ослепительный свет, и голос Женечки сказал: «Мама, не уходи». А ты...

- Я?

- Это определенно был твой голос. Ты сказал: «Мы с мамой будем опять вместе». Я ничего не поняла. Не успела. А когда сегодня утром вспомнила... так ясно, будто это было вчера... странно... почему вчера, когда... В общем, это был...

Дата добавления: 2015-11-04