- Думаю, - вздохнул я, - месяца хватит. Скорее всего, я и за два не управлюсь.
- Значит, - отрезала Ира, - до семнадцатого июня ты не будешь мне звонить, не будешь пытаться меня увидеть, а я, если увижу тебя, перейду на другую сторону улицы.
В отличие от меня, она всегда отличалась решительным характером.
- Семнадцатого мы встретимся утром в холле, и ты сообщишь мне, что собрал чемодан.
Или что нашел способ оказаться в другой эмуляции, где мне не нужно собирать этот проклятый чемодан.
- Хорошо, - согласился я, поскольку другой ответ был невозможен.
Ира поцеловала меня в щеку и пошла к метро. Я не стал ее догонять, помнил, что это бессмысленно: что-то для себя решив, Ира поступала так, как считала правильным, не думая о последствиях.
Из таксофона я позвонил домой и сказал Лиле, что заеду минут через двадцать, и мы втроем (если она не занята по дому) отправимся на бульвар, поскольку я обещал Вовочке...
- У Лёвы потолок еще не обвалился? - ледяным тоном спросила Лиля, но, смягчившись, сказала: - Молодец, что быстро освободился. Мы будем готовы.
* * *
Конечно, я не управился за месяц. Я бы и за всю оставшуюся жизнь не управился, если бы не Ира. Точнее - ее отсутствие. Первые несколько дней я выдерживал условия соглашения - не звонил, не поджидал. Но не вспоминать было невозможно. Через неделю я стоял, как уже стало привычкой, в холле Академии, но Иры не было - ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать. И после работы она не выходила. Я позвонил ей домой, трубку поднял отец, я спросил Иру, и он прервал разговор, не сказав ни слова. На работе Ира не появлялась - я узнал это, пристав с вопросом к Наиле, секретарше директора. «Ее нет», - конспирологическим тоном сказала Наиля. «А когда...» - «Не знаю, не могу говорить об этом». Отбой. Так не знает или не может говорить?
Ира осталась в моей памяти, оттуда ей некуда было деться, и по ночам, лежа рядом с Лилей, я вспоминал, как мы ездили в круиз по Средиземному морю - Кипр, Санторин, Родос.
Что до моих попыток разобраться в устройстве мироздания, то, как я и ожидал, это было легче сказать, чем сделать. Можно убедить себя, что окружающий мир - реальность, специально сложенная из атомов, частиц и полей вселенской счетно-решающей машиной. Если так, то между мириадами эмуляций существует связь, физическая суть которой мне непонятна, Типлер об этом не писал, или я не запомнил. Допустим, такая связь существует. И что? Нужно произнести заклинание, чтобы попасть в другую эмуляцию? Совершить некое действие? Поставить эксперимент? Возможно ли в принципе перемещение между эмуляциями? Между одним «я» и другим?
Я был уверен (не знаю почему), что не вдруг, не случайно вспомнил свою жизнь. И Ира не случайно вспомнила свою. Могло это быть ошибкой в программе «вселенского компьютера» Точки Омега? Почему нет? В работе любого конечного автомата, как бы сложен он ни был, может произойти сбой: что-то где-то неправильно переключилось, атомы соединились не в той последовательности... и я вспомнил... а мог прожить эту мою жизнь, не помня ту.
Я знал, что не мог. Это была аксиома. Знание, не требовавшее доказательств. То, что произошло, было спланировано. Судьбой? Я не был фаталистом, не верил в судьбу, карму и предопределение. Выбор есть всегда. Ощутив себя в мире, который то ли был создан Точкой Омега, то ли реально существовал в результате Большого взрыва, я прекрасно понимал, что и память моя, и Ира, и наши отношения, и мое обещание во всем разобраться - элементы предоставленного мне выбора. Предоставленного - кем? Никем - мы сами создаем ситуации выбора. Создаем возможность выбора в любой ситуации.
В библиотеке Академии я просмотрел последние номера астрономических журналов за каждый год последнего десятилетия. Обнаружил восемнадцать работ (мало, я ожидал, что будет больше), касавшихся несоответствий в определениях масс скоплений. Никто из наблюдателей (а занимались этой проблемой лучшие астрофизики современности - Бэбкок, Бербиджи, Солпитер) не нашел противоречий. Потому и работ было мало - неинтересная тема, никаких неожиданностей.
В нашем мире темного вещества во Вселенной не было в помине. Во всяком случае, по данным на май восемьдесят шестого года.
На удивление быстро - всего-то через три недели - в библиотеку переслали из Москвы подшивку Astrophysical Journal за тридцать седьмой год со статьей Цвикки об определении масс скоплений галактик. Я выучил эту работу наизусть. Я сравнил ее с тем, что помнил о статье Цвикки, которую, конечно, много раз держал в руках - том этот, я помнил, стоял в левом углу стеллажа на третьей полке снизу в библиотеке Тель-Авивского университета, и, чтобы достать его, приходилось нагибаться...
Это были разные работы. Один стиль, одинаковые методы, похожие графики. Абсолютно разные результаты.
В статье, что лежала передо мной, было ясно сказано, что в пределах ошибок наблюдений массы скоплений, определенные оптическим и динамическим способами, соответствуют друг другу.
В той статье, что я помнил, было написано столь же ясно, что массы, определенные оптическим способом, много меньше, чем массы, определенные по кривым вращения.
Моя Вселенная не содержала темного вещества. Во всяком случае, его было так мало, что никакими наблюдениями обнаружить это вещество пока не удалось.
В мире моей памяти не менее четверти массы Вселенной было сосредоточено в темном веществе - не видимом ни в какие телескопы, но существенно влиявшем на динамику не только скоплений галактик, но мироздания в целом.
Вселенная, в которой я жил, и вселенная, где мы с Ирой прожили долгую и, в общем, счастливую жизнь, - это были разные вселенные. Раньше я был в этом интуитивно уверен. Теперь я это знал.
Чтобы поставить точку, я поехал на переговорный пункт у метро «Баксовет». Отсюда я обычно звонил в Москву, когда собирался в командировку.
- Боря? - спросил я, услышав в трубке знакомый хрипловатый бас.
Боря Шаров работал в Астрономическом институте, занимался космологией, моделями ранних стадий расширения. Блестящий ум, но сейчас мне не ум его требовался (вряд ли Боря одобрил бы мои дилетантские рассуждения), а не менее блестящая память.
- Миша! - обрадованно завопил Шаров. - Обязательно приходи в четверг на семинар к Зельду! Я буду делать потрясный доклад об инфляционном расширении Вселенной, ты понятия не имеешь, что это такое! Скоро это станет самым перспективным направлением в космологии, можешь мне поверить!
Верить мне было ни к чему - я знал, что только инфляционная модель могла объяснить все наблюдения микроволнового фона и другие особенности строения дальних участков мироздания. Шаров не имел к этим работам никакого отношения: он так и остался до конца дней (умер Боря в две тысячи шестом от опухоли мозга) убежденным противником инфляции. На моей памяти инфляционную модель придумали советские ученые Муханов и Старобинский в восьмидесятом году, а затем развили Гут и Линде.
- К сожалению, я не смогу приехать, - довольно невежливо прервал я Бориса. Пятнадцатикопеечные монеты быстро проваливались одна за другой в ненасытное телефонное нутро. - Но у меня два вопроса.
- Слушаю тебя, - сказал Боря, перейдя на деловой тон.
- Вопрос первый. Существуют ли доказательства того, что в скоплениях галактик или где бы то ни было в космологических масштабах присутствует вещество, не видимое ни в каком из наблюдаемых диапазонов?
Растолковывать вопрос Борису было не нужно, он ответил мгновенно:
- Мне такие данные не известны. Значит, их нет.
И добавил слегка раздраженным тоном:
- Что за нелепая идея, Миша? Какое еще, на фиг, невидимое вещество? Откуда ему взяться?
На этот вопрос я отвечать не стал и перешел к следующему:
- Боря, ты несколько раз бывал в Штатах...
Шаров был одним из немногих наших астрофизиков, кого охотно выпускали за рубеж. Он никогда не говорил ничего лишнего, даже свои эксцентричные порывы подавлял, едва оказавшись по ту сторону границы.
- Ну, - нетерпеливо произнес Борис.
- Ты был в Нью-Орлеане?
- Зимой на конференции по реликту.
- Возможно, тебе известен Фрэнк Типлер? Физик, десять лет назад защитил докторат в Мериленде, работает с Уилером.
Биография Типлера была написана на задней стороне обложки его книги.
- Нет такого, - сказал Борис, не задумавшись ни на секунду.
- Как ты можешь быть уверен? - вырвалось у меня.
- Послушай, - сухо отозвался Боря, - ты спросил, я ответил. У Уилера нет сотрудника по фамилии Типлер. Ты сомневаешься в моей памяти?
Я не сомневался в его памяти. В этом мире Типлера не существовало. Книгу о Точке Омега здесь никто никогда не напишет. Или напишу я, раз уж помню основные идеи и аргументы?
- Я не сомневаюсь в твоей памяти, - сказал я и, опустив в щель таксофона последнюю монетку, добавил: - Спасибо, Боря, ты мне очень помог.
- В чем? - успел озадаченно спросить Шаров, а я, прежде чем в телефоне пропал звук, успел ответить:
- Понять, в каком мире мы живем...
В читальном зале академической библиотеки я попросил «Успехи физических наук» за восьмидесятый и восемьдесят первый годы. Ничего. Ни Муханова, ни Старобинского, ни, тем более, Линде, который, как я помнил, в те годы жил еще в Москве, а не в Стенфорде. Не было этих людей в нашем мире. Или они не занимались космологией. Может, стали биологами или юристами.
Я оставил журналы на столе и пошел к себе, где до вечера разбирал с Яшаром графики, в физическом смысле которых сильно сомневался.
Сегодня шестнадцатое. Завтра Ира будет меня ждать.
Я подумал, что Лиля устроит мне головомойку, если я не приду домой к ужину, и отправился к метро. Ждать до завтра у меня не было сил.
Через полчаса я стоял у подъезда дома, где на пятом этаже жила Ира. Мы часто здесь целовались в темной глубине парадного, она шла к лифту, а я ждал, пока за ней закроются створки двери. На стене висел список жильцов, и, уходя, я всегда бросал взгляд на нижнюю строку: «Кв. 16. Маликов А. Н. и Лозовик В. К.» - родителей Иры звали Анвар Насибович и Вера Константиновна.
Я вошел в подъезд, и у меня на миг возникло странное ощущение, что я уже был здесь когда-то. Конечно, был, много раз, но почему тогда... Закружилась голова, и мысль оборвалась. Я постоял, привыкая к полумраку, и нажал кнопку вызова лифта. Зачем? Что я скажу, если дверь откроет отец? И даже если откроет сама Ира? Двери разошлись в стороны с тихим ворчанием. Почему я оглянулся и посмотрел на список жильцов? Инстинктивно? Или что-то пришло в голову?
Как бы то ни было, прежде, чем войти в лифт, я оглянулся и посмотрел. На нижней строке было написано: «Кв. 16. Островой Б. П.».
Лифт медленно тащился вверх, а перед глазами стояла фамилия, которой быть не могло. Лязгнув, лифт остановился, я вышел на лестничную площадку - слева была пятнадцатая квартира, справа шестнадцатая. Обитая черным дерматином дверь.
Я позвонил...
...и откроет Ира в халатике, я еще не видел ее в домашнем, она, конечно, удивится и рассердится, но ей придется меня впустить...
Дверь раскрылась на ширину цепочки, и на меня уставился толстый, со свисавшим поверх спортивных штанов животом, мужчина лет пятидесяти, лысый, с красным носом, будто он только что выпил литр вина и не успел закусить.
- Да? - сказал мужчина недружелюбно. - Это из ЖЭКа по поводу слива?
- Э-э... - протянул я, не имея представления, что говорить дальше. Не та квартира? Не тот подъезд? Не тот дом?
В глубине сознания я уже понял, что произошло.
- Нет, - сказал я. - Простите, я ищу Маликовых.
- Маликовы? - Мужчина смотрел подозрительно на мой портфель, наверно, подумал, что там фомка или нож, или что там положено иметь при себе порядочному грабителю? - Нету тут никаких Маликовых.
- Может, этажом ниже?
Зачем я задавал дурацкие вопросы?
- Нету, - отрезал мужчина. И никогда не было, - добавил он, предвидя мой следующий вопрос. - Я тут с пятьдесят девятого живу, как дом сдали. Во всем доме Маликовых нет, я тут всех знаю.
Товарищ Островой Б. П. захлопнул дверь, и я услышал удалявшиеся шаги. Возможно, бдительный жилец пошел звонить в милицию.
Вниз я спустился пешком, читая таблички с фамилиями жильцов - на тех дверях, где такие таблички имелись. Островой был прав: Маликовы в этом подъезде не жили. И в этом доме. И в этой реальности.
Я не знал никакой Иры. Кто это? Я помнил, как мы прожили жизнь, помнил, как мы встречались в академическом садике, но... не помнил.
Ира... Кто это?
Третья память наложилась на вторую, как кусок свежего хлеба на горбушку.
На углу стояла будка таксофона, я нашарил в кошельке монету и набрал номер, который знал наизусть, но по которому не звонил, потому что звонить по этому номеру было некому.
Голос я узнал сразу - это был товарищ Островой Б. П.
- Слушаю! Говорите!
Я повесил трубку на рычаг и пошел к трамвайной остановке. На трамвае мне некуда было ехать, но на остановке была скамья, куда я опустился, положил портфель на колени и подумал...
Вполне естественно было предположить, что если в этой эмуляции нет Иры, то, может, и жены моей Лили здесь нет в помине, и, конечно, Вовки, а может, вообще никого из знакомых, и пойти мне сейчас некуда, стану бомжом, и что тогда...
Конечно, это было не так. Не могло быть так, потому что я прекрасно помнил, как поцеловал утром Лилю, отвел в школу Вовку и поехал на работу, где весь день высчитывал коэффициенты корреляции, не думая об Ире, которую не знал вовсе.
И для чего потащился после работы на Московский проспект, вместо того, чтобы ехать домой, где меня ждали любимая жена и замечательный сын?
Я не мог себе этого объяснить. Неведомая сила... То есть, я прекрасно помнил, что поехал к Ире, чтобы попытаться увидеть ее, рассказать...
Когда произошло то, что я в любом случае собирался сделать - только не один, не вдруг, а с Ирой и четко продуманным планом действий?
Разговор с Борей. Понимание - ясное, а не умозрительное, - что живу я (все мы) в эмуляции Вселенной, ничем, в принципе, не отличающейся от своего «первоисточника»: те же атомы, те же поля, те же звезды, те же планеты... с некоторыми изменениями... и какая для человека... для меня... разница? Эмуляция - не модель мироздания, не упрощенная схема, как в компьютерной игре. Как в фильме «Матрица», который я смотрел в девяносто шестом... или седьмом? Смотрел с интересом, но без энтузиазма, потом еще пару раз видел по телевизору.
Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание. В «Матрице» симуляция, упрощение, а эмуляция - это настоящее...
Без Иры?
И если я оказался в другой эмуляции, почему помню себя таким, каким был? Хорошо, я помню всю свою жизнь в «реальной» Вселенной, это как бы «родовая» моя память - никуда она не денется. Но почему я помню и прошлую эмуляцию, а не только эту, в которой оказался? По идее...
По какой идее? Что я знал об устройстве и связи миров, чтобы строить предположения? Если я найду еще одну двушку...
- Алло, - растягивая звуки, произнесла Лиля.
- Это я. Дома все в порядке?
- Миша, - возмутилась Лиля. - Восьмой час! Ужин стынет! Где ты? Почему, если опаздываешь, не позвонил раньше? Я тут места себе не нахожу!
- Задержался на работе, извини, - пробормотал я. - Буду через полчаса.
- Второй раз греть не стану, - сообщила Лиля.
* * *
Это был в точности такой же мир, где я прожил тридцать шесть лет жизни. Единственное отличие (может, были другие, но я их не вспомнил) заключалось в том, что здесь не было Иры. Вообще. Никогда.
- Помнишь, ты звонил по моей просьбе и искал Иру Маликову, она работала в Институте экономики? - спросил я у Лёвы, прекрасно зная ответ.
- Нет, - ответил он. - Ира? Не помню.
- А как мы на третьем курсе в КВН участвовали, помнишь? Ночью ездили репетировать в ДК Ильича?
- Конечно! - оживился Лёва. - Гусман экзамены устраивал для знатоков анекдотов...
Все он помнил прекрасно, все в этом мире происходило так же, как в том, откуда я попал в этот.
- Можно Иру Маликову? - спросил я, позвонив в отдел переводов Института экономики.
- Простите, кого? - отозвался женский голос. - Маликову? Такая у нас не работает. Раньше? Нет, и раньше тоже, я здесь уже двадцатый год...
Я просмотрел газеты за весь месяц, журнал «Огонек» за весь год и учебник новейшей истории для десятого класса: двадцатый век, революция, Советский Союз... Все так. Все, как я помнил. И так же, как помнил по прежней эмуляции, где прожил... Сколько?
Почему-то раньше эта мысль не приходила мне в голову. Меня занимали другие проблемы. В книге Типлера, страницы которой возникали у меня в памяти, будто фотографические изображения, проступавшие на бумаге в растворе проявителя, было сказано: «воскреснуть» для новой жизни в той или иной эмуляции человек может в любом возрасте - в сорок лет или двадцать, в том физическом состоянии, которое его больше устраивает.
Я помнил себя примерно с восьмилетнего возраста. Прежде мне это не казалось странным. Мама часто спрашивала: «Помнишь, когда тебе было четыре, ты перебегал улицу за мячом, и тебя едва не сбила машина? А помнишь, как мы ехали на дачу, солнце только что взошло, было так красиво! Неужели не помнишь?»
Я помнил жизнь, которую прожил до конца. Помнил свою смерть, но помнил и раннее детство. В полтора года заболел скарлатиной и лежал в больнице. Первый раз пришлось расстаться с мамой, и я весь день проплакал, закутавшись в одеяло с головой, не хотел есть, не принимал лекарств. Маму в инфекционное отделение не пускали, и женщина-врач, которую я невзлюбил с первого взгляда, сердито на меня кричала, а другая, тоже в белом халате, ее урезонивала. Слов я не помнил, но ощущал отношение - злое, нетерпеливое, и доброе, понимающее.
Сидя в библиотеке Академии и перелистывая заказанный по межбиблиотечному абонементу журнал со статьей Цвикки, в которой ни слова не было о нестыковках в определении масс скоплений галактик, я понял, что это не могло быть случайным совпадением. Не то чтобы понял, а осознал, как осознают индуисты Истину, которую не могут выразить словами, просто знают, что она есть и она им отныне известна.
Мы с Ирой - только мы - помнили себя в «реальном» мироздании, существовавшем после Большого взрыва. В той Вселенной, эволюция которой породила, в конце концов, Точку Омега.
Мы с Ирой - только мы - могли перемещаться из одной эмуляции в другую, сохраняя память о каждом прожитом мгновении.
Я знал, что не смогу жить в мире, где нет Иры, и где моя память сведет меня с ума. Здесь я стоял, когда Ира вошла в холл... Здесь я ждал ее после работы... Здесь мы гуляли, и я впервые сказал, что не могу без нее жить. То есть, не впервые, конечно. Впервые я сказал Ире «люблю» через месяц после того, как мы познакомились на автобусной остановке в том мире, где я не был женат и не знал Лилю.
- Миша, о чем ты все время думаешь? - говорила Лиля, когда я вечерами сидел на диване перед телевизором, но смотрел не на экран, а внутрь себя, где неприкаянно бродили воспоминания о том, чего никогда не происходило. - Ты на меня внимания не обращаешь, я тебе рассказываю...
- Я все слышу. - Я слышал каждое слово и мог повторить, но эта память была отдельно от главной, она нужна была здесь и сейчас, чтобы я не выглядел в этом мире сумасшедшим.
Я понимал теперь две вещи. Во-первых, необходимо придумать что-то, чтобы оказаться в той эмуляции, где есть Ира. Во-вторых, оказавшись, наконец, вместе, мы должны будем придумать что-то, чтобы никогда не расставаться. Что придумать? Как сделать?
- Иди спать, Миша, - вздыхала Лиля, отчаявшись вызвать меня на откровенность. Я шел спать, и Лиля прижималась ко мне в постели, она хотела тепла, она еще много чего хотела, чего я в последнее время дать ей не то чтобы не мог... не хотел... скорее не мог, не получалось. Воспоминание о том, как мы целовались с Ирой, лишало меня моральных... при чем здесь мораль, я был со своей женой... В общем, что-то происходило со мной, я бормотал: «Извини, устал сегодня», и знал, что, отворачиваясь и сглатывая слезы, Лиля укреплялась в мысли, что у меня кто-то есть.
Я съездил на переговорный пункт и позвонил Шарову, истратив на разговор четверть зарплаты. Знал - Лиля потребует отчета и будет недовольна: если разговор по работе, то почему не заказал из института?
- Боря, - спросил я после того, как мы обменялись приветствиями, - помнишь, я звонил тебе и спрашивал о физике по фамилии Типлер?
- А что? Я тебе сказал, что не знаю такого.
- Я подумал, что ты... возможно...
- Да! - воскликнул Борис. - Я собирался написать тебе, но раз ты позвонил... Не знаю, зачем тебе, но Типлер действительно существует. Ты спрашивал о физиках! А Фрэнк Типлер - химик! Работает в Калтехе, и, если тебе что-то нужно, я могу у него спросить. Мне проще, мои письма не проходят через экспертный отдел.
У Шарова было особое разрешение, и Боря в своей научной переписке был избавлен от необходимости представлять письма на экспертизу.
- У меня нет вопросов к Типлеру, - сказал я. - Тем более, если он химик.
- Тогда почему...
Шарову было интересно. А я не собирался объяснять.
- Спасибо, - сказал я. - До свиданья, Боря.
В этой эмуляции химик Типлер никогда не напишет книгу о Точке Омега. Но здесь он хотя бы существует.
На работе мы с Яшаром по-прежнему занимались внегалактическими рентгеновскими источниками. Я писал черновик статьи, выводил на бумаге слова, формулы, приложил графики и гистограммы. Яшар посмотрел из-за моего плеча и спросил:
- Что такое темное вещество?
Я действительно это написал - слова сами легли на бумагу.
- Темное вещество... - пробормотал я, соображая, как ответить на вопрос шефа. - Ну... Вещество, которое пока невозможно обнаружить. Скажем, нейтронные звезды в галактиках, черные дыры, остывшие белые карлики.
- Так бы и писал, - недовольно сказал Яшар. - Я понимаю, почему тебе захотелось обозначить многообразие объектов одним словом, но придумывать термины не надо.
Смяв лист, я отправил его в корзину.
- Кстати, - сказал шеф, - я слышал, скоро, возможно, отменят экспертные комиссии. Можно будет посылать статьи в зарубежные журналы.
- Да? - вяло удивился я. На моей памяти экспертные комиссии отменили то ли в восемьдесят седьмом, то ли чуть позже, сейчас на дворе был восемьдесят шестой, и Горбачев еще не стал генсеком.
- Говорят, - неопределенно сказал шеф. Видимо, он тоже не особенно верил, что простым научным сотрудникам, вроде нас, разрешат беспрепятственно делиться результатами исследований с учеными в других странах. А как же престиж отечественной науки, о котором говорили на каждом заседании Ученого совета? И государственные секреты, которые нужно охранять от настырного внимания западных спецслужб? Вряд ли можно было считать секретом распределение масс в скоплениях. Меня часто посещало ощущение, что мы все время опаздываем, не поспеваем за мировой наукой.
Если бы я оставил фразу о темном веществе, это могло привлечь внимание к проблеме, стимулировать исследования в новом направлении.
Не нужно. Не я этот термин изобрел и не здесь о нем узнал. В корзину.
Странное возникло ощущение - будто я уже выбрасывал в эту корзину именно этот лист бумаги со словами о темном веществе.
Я тряхнул головой, отгоняя несуществующее воспоминание, и заторопился домой - вечером обещал приехать Лёва.
Пройдя до выхода из академического сада, я едва не столкнулся с женщиной, спешившей навстречу. Мы оба пробормотали «извините», попытались друг друга обойти, одновременно подняли взгляды...
- Ира! - воскликнул я и протянул к ней руки.
- Миша... - она приложила ладони к щекам знакомым жестом. Узнала? Значит...
- Миша, - повторила Ира, и наши ладони сцепились. У Иры были холодные пальцы, и я сжал их так сильно, что, мне показалось, что-то хрустнуло - во мне или в ней, определить я не мог.
- Как долго я тебя ждал! - вырвалось у меня.
- Господи! - одновременно произнесла Ира. - Как долго я ждала тебя!
Держась за руки, мы вошли в сад и опустились на ту самую скамью, где уже много раз сидели. Осмотревшись, Ира сказала с удивлением:
-Я и не подозревала, что ваш академический сад так красив.
- Ваш? - уцепился я за слово. - Ты работаешь не в Институте экономики?
- Нет, - Ира внимательно меня разглядывала, поглаживая мою ладонь своей.
Если она меня узнала...
- Ты вспомнила свою смерть? - спросил я, и ладонь ее крепче сжала мою. Вспомнила. Давно?
- Твою тоже, - голос ее был еле слышен.
- Ладно, мою, - пробормотал я. - Ты прожила после меня три года...
- И три месяца, - добавила она. - И каждый прожитый без тебя день был мучением. Как хорошо, что я умерла!
Как хорошо, что наш разговор никто не слышал. Представляю, что о нас могли подумать.
Мы просидели в саду до вечера. Со стороны моря поднялась огромная рыжая полная и самодовольная луна.
- Господи! - воскликнула Ира. - Меня, наверно, уже с милицией ищут!
Я ничего не сказал, но посмотрел на часы - четверть девятого! - и подумал, что Лёва наверняка наплел Лиле о неожиданном заседании Ученого совета по присуждению докторских степеней.
За три часа я успел узнать, что свою жизнь от детских лет до смерти Ира вспомнила однажды, когда шла с работы. Споткнулась; хорошо, что не упала. Дыхание прервалось, сердце захолонуло. Она присела на каменный бордюр у памятника Джапаридзе...
Работала Ира не в Академии, а в Бакводоканале, переводила тексты с пяти языков - английского, французского, испанского, немецкого и польского - по заказам, разрешенным экспертным советом.
Замужем. Только этого не хватало! Детей нет (слава Богу), хотя она очень хотела. Муж? Алик его зовут. Неплохой человек, заботливый, работает в Политехе (неужели Лёва с ним знаком? Я спрашивал его об Ире, а не о ее муже, о котором не имел ни малейшего понятия!), преподает органическую химию (Лёва может его не знать, с химиками он вряд ли общается).
- Я думала, что любила его, - сказала Ира отрешенным голосом, будто не о себе рассказывала, а о плохо известной ей женщине. - Наверно, это была привязанность, привычка, мы семь лет женаты. А когда вдруг накатило, и я вспомнила свою настоящую жизнь, тебя, Женечку, все-все-все... Спросила себя: что я здесь делаю? Зачем я здесь, если уже умерла?
- Настоящую жизнь, - пробормотал я. - Ты думаешь...
- Конечно! - сказала она убежденно. - Та жизнь была настоящей, а эта как... не знаю... Ожидание. Я жила в ожидании и всегда чувствовала это.
- Всегда... С какого возраста ты себя помнишь?
Я должен был знать, когда для нее возникла эта эмуляция, в каком возрасте Ира «воскресла».
- Знаешь, Миша, - задумчиво произнесла Ира, - ты хорошо спросил. Это, наверно, странно, но детство я помню по рассказам мамы. Сама я как-то... Мама любила вспоминать, я любила слушать, и у меня как бы возрождалась память. Понимаю, что на самом деле, скорее всего, не помнила, но мамины рассказы были такие живые... И мне стало казаться, будто она извлекает их не из своей памяти, а из моей.
- Значит, - сказал я, - «воскресла» ты в возрасте лет пятнадцати? Или раньше?
- Воскресла?
Я объяснил ей про Точку Омега и, пока говорил, мне начало казаться, что все это Ира уже слышала, уже знает, она кивала и не задавала вопросов, как тогда, в первый раз, несколько месяцев назад. Тогда она много спрашивала и раздумывала, а сейчас только слушала - неужели помнила что-то и из той своей жизни?
- Ты когда-нибудь работала в Институте экономики? - спросил я, прервав объяснения.
- Нет, - сказал она, помедлив, будто ей вспомнилось что-то... не настоящее... а как бы... Нечто, что могло бы быть, но чего не было на самом деле... или было?
- Нет? - повторил я.
- Знаешь, - заговорила Ира, взвешивая каждое слово на весах памяти, - ты сказал, и будто действительно возникла новая память... как мама мне о детстве рассказывала. Смутно вспоминается...
- Что? - заинтересованно спросил я. - Не буду напоминать. Попробуй сама...
- Ты, - она опять помедлила, - знал меня, когда я работала в Институте экономики?
Я промолчал, глядя на луну, уже высоко поднявшуюся над крышами - белое лицо паяца.
- Мы были знакомы? Я хочу сказать: мы прожили жизнь вместе, но у меня ощущение...
- Не думай сейчас об этом, - быстро сказал я. Не хватало, чтобы воспоминания перемешались в ее сознании так, что не разберешься, откуда какое.
И еще само собой сказалось, я сам не ожидал, что произнесу такое:
- Мы не должны больше расставаться. Ни на секунду. Иначе...
Иначе мир мог опять измениться, мы опять оказались бы в разных эмуляциях, я не знал, в какое мгновение происходит переход. Но в сознании отложилось, что, если не расставаться, пусть мир меняется, мы все равно будем вместе.
- Да, - сказала Ира.
Решимости у нее было больше, чем у меня.
- Все равно, - сказала она, - Алик меня уже ищет. Может, в милицию позвонил. Я не вернусь домой. Не смогу с ним. Не смогу посмотреть в глаза, не то что...
«Лечь в постель», - закончил я за нее фразу. А я мог? Сейчас?
Не вернуться? Лиля с ума сходит, Вова не спит, оба стоят у окна, высматривают папу на улице, а он все не идет. Двенадцатый час... Лёва, если и пробовал меня «отмазать», скорее всего, оставил попытки и уехал к себе, в холостяцкую квартиру, где меня не стали бы искать.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |