Когда я спрашиваю папу про Ирландию, он ничем не может мне помочь.
— Не спрашивай, Джуни, не спрашивай, каждый раз это будет новая история, — просил он меня.
— Но, папа, ты должен что-то знать. Я думаю, когда была ваша свадьба, там были гости из Ирландии?
— Кто-то был, но послушай, Джуни, зачем смотреть в прошлое, я всегда говорю, что нужно смотреть в будущее.
Он опять собрался показывать мне фотографии моих единокровных братьев, но я не дала сбить себя с толку.
— Ладно, этот день рождения я буду отмечать в Дублине. Ты встречал каких-нибудь маминых родственников, когда был в Дублине?
— Никаких, — ответил он.
— Но почему? Мама ведь встречалась с твоими родственниками, когда вы были в Италии?
— Джуни, милая, я никогда не был в Дублине, — сказал папа. — Я всегда хотел побывать, но мы туда не ездили. По-видимому, дедушка и отец твоей матери однажды крупно поговорили. Они сильно поссорились, а ее отец был гордым молодым человеком, он забрал свою семью и уехал в Соединенные Штаты и не советовал никому вспоминать прошлое.
— Папа, но ведь это было столько лет назад! — Я была в замешательстве: что же произошло, если следы ссоры сохраняются до сих пор.
— Ну, знаешь, как бывает, когда события нарастают как снежный ком. — Папа, как всегда, готов был всех защищать.
— Но когда умер мамин отец и дедушки не стало, разве нельзя было все наладить?
— Возможно, она сочла бы это неуважением к памяти отца. В общем, я так и не увидел ни Россмора, ни Дублина. Так что я тебе не помощник. — Папа пожал плечами.
— Я все тебе расскажу, папа, — пообещала я.
— Мы с Джиной дарим тебе ко дню рождения фотоаппарат, Джуни. Фотографируй все, что увидишь, и покажешь мне в мой следующий приезд. У тебя будет настоящее путешествие. Милая, твоя мама будет так гордиться тобой перед всеми. Вы с пользой проведете время. — Папа такой добрый, он хочет, чтобы все любили друг друга.
Я почувствовала, что мне на глаза навернулись слезы.
— Ты никогда не рассказывал мне, почему вы с мамой развелись? — Я задала вопрос без особой надежды услышать что-нибудь определенное.
— Ну, знаешь, такое случается, тут никто не виноват. — Он широко улыбнулся. — И вот что, Джуни, если оглядываться назад, ничего хорошего не получится. Мы будем смотреть в будущее, мы будем думать о твоем чудесном путешествии в Ирландию и о том, как однажды ты приедешь на Средний Запад повидать своих единокровных братиков и…
Я поддержала его:
— Я с удовольствием встречусь с Джиной и познакомлюсь с малышами Марко и Карло. — Я видела, как ему было приятно, что я помню их имена.
— Как там твой отец? — Мамин голос был монотонным и вымученным. Очевидно, это был не лучший день для продажи садовых бассейнов. Я очень хотела ей рассказать, какой он добрый и великодушный и как открыт для общения. Но она этого не оценит и может еще больше расстроиться. Поэтому так же, как папа, который все эти годы говорил, что не был в Дублине, я тоже сказала очень мало.
— Он был добр ко мне. — Я пожала плечами. — Он мало говорил.
— Он никогда много не говорит, — сказала мама, успокаиваясь. Напевая себе под нос какую-то мелодию, она достала большую папку, подготовленную для нашего путешествия. На папке большими зелеными буквами было написано фломастером: «Шестнадцатилетие Джун».
— Что ты собираешься делать? — спрашивали меня в школе. Я не знала, что отвечать, потому что просто не знала, что мы собираемся делать. Но, в отличие от мамы, я не тревожилась по поводу того, что они подумают.
— Ты будешь устраивать празднование? — спросила меня моя подруга Сьюзи.
Я сказала, что не знаю — это могло быть, а могло и не быть.
Когда мы вернемся, я обязательно устрою праздник. Я надеялась, что мы приедем в этот Россмор, где есть волшебный источник, но я не буду говорить об этом маме, пока мы не будем там. Единственная вещь, о которой я точно знала, — это то, что шестнадцатого июня мы поедем на экскурсию по местам, связанным с Джеймсом Джойсом. Мама записала нас в эту группу.
Все должно начаться на морском берегу у башни. Мы пойдем в музей, а потом будет сытный завтрак с почками, печенкой и еще чем-то, а потом мы поедем в Дублин на маленьком поезде. Это казалось странным, но мама уже давно не была так счастлива, и это радовало. Как бы то ни было, после суеты и бесконечного укладывания и перекладывания вещей в чемоданах настал этот день, и мы прилетели в Дублин.
Самолет был полон, а недорогой отель был вполне хорош, хоть и небольшой, но все было о’кей. Магазины были совсем не похожи на наши, и деньги были другие, и я спрашивала маму, помнит ли она все это или хотя бы что-нибудь, а она говорила, что не знает, прошло столько лет.
— Не так уж много, мама, тебе ведь только тридцать пять, — сказала я, и впервые она не ответила на это.
— Я чувствую себя на сто тридцать пять по сравнению с этими молодыми лицами вокруг. Ирландия превратилась в страну тинейджеров, — проворчала мама. Она выглядела усталой и озабоченной. Я решила не дразнить ее больше.
— Ты выглядишь не хуже любой из молодых, мама, честное слово.
— Ты хорошая девочка, Джун, в тебе много итальянского оптимизма. От отца, наверное.
— А что можно сказать о линии О’Лири в нашей семье? Во мне есть что-нибудь от них? — спросила я. Следовало действовать с большой осторожностью, но если я не могу говорить об этом в их родном городе, то где еще я могу узнать что-то об этих неназываемых именах?
— Слава богу, нет, — ответила она. — В них нет ничего, кроме зависти.
— Поэтому мы и не будем с ними встречаться? — смело спросила я.
— Они странные, эти О’Лири. Мы все родом из этого городишки, называющегося Россмор, а потом обосновались в Дублине. И боюсь, что там, в доме на Северной окружной дороге, и был тот самый разговор. — Голос мамы звучал монотонно. — Давай вернемся к Джойсу.
Она была довольна, что мы увидели дверь в доме номер семь по Эккл-стрит, который, по ее словам, является самым знаменитым адресом в английской литературе, и мы могли бы получше ознакомиться с творчеством Джойса и подготовиться к главной поездке на Праздник цветения.
— Джун, ты знаешь, по поводу чего все это? — спросила мама.
Я знала.
Однажды в четверг в июне девятьсот четвертого года множество жителей Дублина гуляли и встречались друг с другом, и кто-то может подумать, что это вымышленная история и ничего тут такого нет, но они наряжаются и повторяют это каждый год. Я бы предпочла поехать в Дублин повидать своих двоюродных сестер, настоящих О’Лири. Но это не предполагалось.
В Праздник цветения, день моего рождения, центр города был в маскарадных костюмах. Они все были одеты по моде времен короля Эдуарда, в шляпах канотье, и катались на дребезжащих старомодных велосипедах — это было и глупо, и смешно. Я старалась вести себя как мой папа и во всем видеть хорошую сторону. Я старалась вести себя как моя подруга Сьюзи, которая любые сборища рассматривает как местонахождение привлекательных и пока не обнаруженных мальчиков. Я старалась не смотреть пристально на маму, которая выглядела довольно нелепо, демонстрируя свое ограниченное знание Джойса всем остальным участникам экскурсии. Мы переезжали с места на место, и всюду были корреспонденты газет, фотографировавшие все происходящее, и телевидение. Через некоторое время ко мне подошла девушка с микрофоном, бравшая интервью для радиопрограммы, и задала несколько вопросов.
Я сказала, что это мой шестнадцатый день рождения, что меня зовут Джун Арпино, я наполовину итальянка, наполовину ирландка, и я немного знаю о Джеймсе Джойсе, и мне все очень интересно, но на самом деле я больше всего хотела бы найти моих кузин О’Лири.
Девушка-репортер была очень милая, с большими темными глазами и приятными манерами, похоже, ее заинтересовало, почему я не знаю, где мои кузины.
Я рассказала, что они живут в Дублине, а семья родом из местечка Россмор в глубинке. На свадьбе тридцать три года назад, в доме на Северной окружной дороге, состоялся крупный разговор. Моя мама уехала в Америку со своими родителями вскоре после этого. Может быть, именно из-за этого.
Бравшая интервью девушка слушала меня как завороженная, поэтому я сказала ей, что меня, конечно, интересует, что произошло с Леопольдом Блюмом и Молли сто лет назад, но, по правде говоря, мне гораздо интереснее, что случилось у О’Лири тридцать три года назад, и помнит ли кто-нибудь из них мою маму, и могут ли те сказанные слова быть сегодня забыты.
Ей очень понравился наш разговор, и она записала адрес нашего отеля. Она сказала, что с удовольствием поговорила со мной, и пожелала мне счастья. Еще она сказала, что шестнадцать лет — это замечательный возраст, и кто знает, что может произойти до конца дня. Я ничего особенного не ожидала, особенно во время экскурсии, но мама проводила время с пользой, рассказывая всем, что мне исполнилось шестнадцать.
В общем день получился хорошим. В группе были приятные люди — шведы, немцы и земляки-американцы. Они угощали меня мороженым и фотографировались со мной. Мама улыбалась весь день. Когда мы остановились в Центре Джойса и купили почтовые открытки, я послала две моим единокровным братьям Марко и Карло. Это было недорого, но им, папе и Джине, будет приятно.
Когда все закончилось, мы вернулись в отель. У мамы очень устали ноги, и она сказала, что перед тем, как мы пойдем куда-нибудь угощаться пиццей, она натрет их кремом. Когда мы вошли, все служащие посмотрели на нас с большим интересом.
Им целый день звонили и слали сообщения. Никогда еще этот дешевый отель не пользовался таким вниманием. Дюжины людей по фамилии О’Лири, родом из Россмора, жившие у Северной окружной дороги, несколько часов искали нас и оставили множество телефонных номеров и ждут звонка. Некоторые из них собрались в баре и хотят устроить для Джун Арпино такое празднование шестнадцатилетия, которого она никогда не забудет.
Я в ужасе посмотрела на маму. Я совершила непростительную ошибку. Я вошла в контакт с людьми, которые вели тот разговор тогда, тридцать три года назад.
Кроме этого, сказав для радиопрограммы, что мама уехала из Ирландии тридцать три года назад, я выдала ее возраст. Это было хуже некуда.
Удивительно, но это был действительно волшебный день.
— Я весь день думала о том, что такое слова, — сказала мама. — Джойс как раз писал об этом, как мне кажется. Некоторые слова стоить помнить столетиями, а другие надо забывать сразу же. Пойдем, Джун, встретимся с твоими братьями и сестрами.
. Лакки О’Лири
Я понимаю, что это смешное имя, но научите меня, как от него избавиться. Я знаю, нельзя позвонить в колокольчик и объявить, что отныне я называюсь Клэр, или Анна, или Шелли, или еще как-нибудь иначе. Но нет. Я всегда была Лакки[9] и всегда буду Лакки О’Лири. Это мой крест.
Мои родители назвали меня Лукреция в угоду старой тетушке, у которой было много денег. Она ничего им не оставила, так что это было бесполезно, но папа всегда называл меня своей малышкой Лакки, потому что считал имя Лукреция слишком обременительным для ребенка, как бы велико ни было наследство.
Вы бы только знали, как меня дразнили в школе из-за моего имени.
Если я получала плохую оценку за задание, если я не знала ответа, когда меня вызывал учитель математики, если я пропускала пас в хоккее, кто-нибудь обязательно говорил: «Не больно-то ты удачлива, Лакки», как будто он слышал мое имя впервые.
Не очень удачлива я была и в своих попытках поехать на лето работать в закусочной в Нью-Йорке. Хотя это мне больше подошло бы, чем езда на средиземноморские курорты, чтобы напиваться пьяной и заниматься сексом со всеми подряд, как хочет половина нашего класса после сдачи экзаменов. Я не собираюсь делать карьеру после дорогостоящего обучения в университете, которое разорит моих родителей. Меня даже не очень интересовали заработки в этих краях, которые считались дикими и опасными.
Все, чего я хотела, — это носить белые носки, ботинки на толстой подошве, розовое полосатое платье и ходить по Манхэттену. Я хотела подавать блинчики с кленовым сиропом; я хотела готовить яйца с картофельными оладьями для завсегдатаев. А они бы говорили: «Эй, привет, Лакки!»
А может быть, я даже сменила бы имя и взяла бы себе нормальное ирландское, например Дейрдре или Орла.
Разве это пустые мечты? Зарабатывать себе на жизнь, заниматься чем-то достойным, даже ценным, например, готовить людям завтраки. Я же не собиралась танцевать голой на столах. Но с тем же успехом я могла бы собираться полететь на Луну. Как я рассчитываю жить в таком опасном городе, как Нью-Йорк, спрашивали меня, и тема даже не обсуждалась. Я не могла понять, почему у нас нет родственников в Америке, — была бы какая-нибудь замечательная семья с двоюродными братьями или сестрами, куда я могла бы ездить на уик-энды, делать барбекю и печь моллюсков, играть в теннис и прочее, что я знаю из фильмов и что мне так нравится в Америке.
Но увы! Кажется, в Ирландии только О’Лири не имеют эмигрантской ветви в семье. Нам никогда не приходили посылки с классными американскими вещами. У нас не было дядюшек и тетушек со смешным акцентом, которые постоянно ходили в дождевиках светло-желтого цвета. А мои мама и папа даже не понимали, какое сокровище они имели в моем лице. Они хотели отправить меня в этот самый Россмор.
Они должны были на коленях благодарить Бога, что в семнадцать лет я была девственницей, не курила и крайне редко употребляла спиртные напитки. Все это среди моих сверстников было редкостью. Я сдавала экзамены, я не устраивала дома шумных вечеринок. Я даже была вполне вежлива со своей противной сестрой Катрионой, когда она пыталась взломать с помощью ножа ящик моего туалетного столика, чтобы добраться до моей косметики. Так же я вела себя с моим надоедливым младшим братом Джастином, который таскает в мою комнату хрустящий картофель и пытается там курить, потому что считает, что там у него меньше шансов попасться.
Ну и чего же они еще хотят от старшей дочери? Чтобы я была как мать Тереза из Калькутты?
В общем, все было довольно уныло в доме О’Лири в этот июнь. Я сказала очень вежливо, что не хочу ни к кому присоединяться на семейном празднике в Россморе. Я сказала еще более вежливо, что, возможно, они будут не в восторге, но мне совсем не нравится гулять по берегу реки или продираться сквозь колючие заросли, чтобы убедиться, что Катриона и Джастин не свернули себе шеи на аттракционах в парке. И еще я не думаю, что заведу себе хороших друзей в течение двух недель там. И не будут ли они так любезны отпустить меня в Нью-Йорк, в закусочную, к блинчикам и рогаликам.
А они попросили меня не возвращаться опять к этому вопросу, потому что это просто невозможно.
Поэтому я пошла в свою комнату, заперла дверь от Катрионы и Джастина и посмотрела на себя в зеркало. Я неплохо выглядела, я не была ни толстой, ни неуклюжей, ни прыщавой. Я не была красавицей, но у меня было приятное лицо — такое, какое нравилось бы всем посетителям закусочной, а еще важно то, что у меня хорошая память, я запоминаю людей, и я бы точно знала, кому подать кофе, а кому положить побольше фруктового желе на тост.
Я обычно не слушаю радио, я слушаю CD-плеер. Я бы очень хотела дешевый телевизор в спальню, но папа сказал, что наши карманы не набиты деньгами и поэтому мы не будем делать глупостей. Но я все же включила радио, и там какая-то пожилая женщина решала проблемы своих слушателей. Такие, как она, считают себя разбирающимися во всем, но говорят что-то не то. В общем, одна, конечно глупая, девчонка написала, что ее мать — болезненно подозрительная зануда и это мешает ей ходить куда ей вздумается и заниматься чем ей хочется. Я зевнула и сказала: «Расскажите мне об этом», но я не понимала, почему она считает, что эта пожилая на радио скажет ей что-нибудь хоть капельку полезное.
Пожилая сказала: очень печально, что старые и молодые люди не понимают друг друга, но выход есть. Я думала, она скажет: соглашайся со старшими, следуй их советам, не надейся на невозможное.
Но вместо этого она произнесла: «Ваша мать одинока, дорогая, одинока и растеряна, доверьтесь ей — и вы сделаете ее своим союзником».
Да, гениальная идея. Я стану превращать мою маму в союзника, а через две минуты она скажет: «Не ходи вокруг меня, слышишь?»
«Расскажите матери о своих делах, своих тревогах, пусть она расскажет о своих. Она может отозваться не сразу, но со временем отзовется. Матери юных девушек могут выглядеть самонадеянными, но на самом деле они часто бывают обеспокоенными и неуверенными в себе. Будьте заинтересованными, сначала изображайте интерес, а потом придет настоящий интерес. Вы стоите в преддверии того, чтобы сделать мать вашим большим другом. Сначала сыграйте в дружбу, и со временем она станет реальностью…»
В каком мире живут эти пожилые? Наверное, она заплатила деньги за то, чтобы выступить на радио, и говорит все эти глупости. С ума сойти!
Потом пожилая стала рассказывать историю про двух лучших друзей, которые смертельно поссорились, и она посоветовала тому, кто ей написал, сделать первый шаг и протянуть руку со словами: «Вот моя рука, я не хочу вражды»… Совет, конечно, правильный, но, по-моему, она его где-то вычитала. Одинокие матери, чувствующие себя не в своей тарелке. Ну-ну.
Мама с папой были в ссоре, мы все это знали, потому что это проявлялось в виде подчеркнутой вежливости за ужином. Я не знала, в чем там дело, и это меня не особенно интересовало.
— Катриона, убери локти со стола и окажи уважение тому блюду, которое ваша мама приготовила для всех нас…
— Не говорите все сразу, дети. У вашего папы был длинный и очень тяжелый день…
Я не знаю, по поводу чего они ссорились, честное слово, я не обращала внимания. У них иногда наступало такое охлаждение. Но потом это проходило. Я притворилась, что ничего не замечаю. Катриона и Джастин со своими куриными мозгами все, конечно, заметили и стали комментировать.
— Ты поссорилась с папой? — спросила Катриона.
— Нет, дорогая, конечно нет, — ответила мама ледяным тоном.
— Вы собираетесь разводиться, папа? — поинтересовался Джастин.
— Нет, Джастин, ешь свой ужин, — сказал папа.
— А с кем из вас я останусь? — спросил Джастин, тревожно глядя то на одного, то на другого из родителей.
— Глупости, Джастин, как могут родители, у которых есть такой, как ты, замечательный сын, думать даже о возможности развода? — сказала я. Я говорила с сарказмом, но Джастин не понял моей иронии.
— Ну, тогда все хорошо, — счастливо заявил он и набросился на остаток своего ужина.
Я помогла маме сложить посуду в мойку.
— Ты молодец, Лакки, — сказала она.
— Что поделаешь. Мужчины! — Я вздохнула.
Она быстро взглянула на меня, и, по-моему, у нее в глазах блеснули слезы. Но у меня пока все в порядке с головой, и я не собиралась превращать ее в самую большую подругу, как советовали по радио.
На следующее утро папа сказал, что я ужасная дочь и просто сущее наказание, потому что за последнее время позволяла себе думать, что они собираются разводиться.
Я ничего не сказала. Только пожала плечами.
Папа не пришел к ужину на следующий день, и мама закрылась в столовой со своей сестрой. Я пыталась прислушаться к тому, о чем они говорили, пока не заметила, что Катриона делает то же самое, поэтому я велела ей идти к себе и сказала, что очень плохо подслушивать чужие разговоры.
Папа пришел домой очень поздно. У дверей их спальни ничего не было слышно. Стояла полная тишина.
Из-за этой отчужденности родителей дни были довольно унылые.
Мама работала в детском бутике; работа была только по утрам, и после полудня она могла приходить домой и контролировать нас. От нечего делать я пошла в бутик (нам никогда не разрешалось называть его магазином). Она встревожилась, как всегда тревожатся пожилые люди, когда видят, что на работу к ним вдруг приходит кто-то из домашних. Она решила — что-то случилось.
Я сказала, что ничего не случилось, просто рядом есть новый паста-бар, и мы могли бы вместе пойти туда на ленч, если она хочет. И ее лицо словно осветилось изнутри.
Во время ленча мама сказала:
— Тебе будет тяжело, Лакки, поехать с нами в Россмор в этом году?
Я не стала ей говорить, что ни за что не поеду с ними на эти тоскливые каникулы. Почему-то я вспомнила женщину на радио, говорившую про матерей, которые чувствуют себя неуверенно и одиноко. Стоило попытаться, если я хочу чего-то добиться.
— Может быть, мама, тебе это тоже нелегко, — сказала я.
Она посмотрела на меня:
— Да, Лакки, временами нелегко.
Она замолчала, словно собираясь с мыслями, чтобы сказать что-то очень важное. Я ждала. Я гадала, что же она скажет: что папа ей до смерти надоел, или что она завела себе молодого любовника, или что я могу поехать в Нью-Йорк. На самом деле она сказала совершенно другое.
— Понимаешь, все когда-нибудь кончается, — произнесла она в конце концов.
Это было настолько глупо и бессмысленно, что я не знала, что ответить.
Поэтому я сказала:
— Ты, наверное, права, мама.
Она улыбнулась и похлопала меня по руке, отчего с моей вилки свалились макароны. Я почувствовала себя так, словно жизнь кончилась, если это все, что она может сказать, и всю дорогу до дома гнала перед собой камушек, что было глупо, потому что я исцарапала носки моих новых красивых туфель.
Мама собиралась пойти по магазинам, но я сказала, что я занята. Я боялась, что если я пойду с ней в супермаркет, то сделаю какую-нибудь нелепость. Вместо этого я пошла домой и улеглась на свою кровать и думала о том, как мне будет сорок или еще больше и вся жизнь будет позади. Я включила радио, там передавали что-то ужасно заумное про Джеймса Джойса и про ненормальных иностранцев, приехавших сюда.
Там была девушка, бравшая интервью у какой-то девочки-янки, которая встречала свое шестнадцатилетие, мотаясь со своей мамой на экскурсии, посвященные автору «Улисса». Ладно, пусть я плохая, но я никогда так не сделаю.
А эта Джун, имевшая итальянскую фамилию Арпино или что-то вроде, сказала, что у нее должны быть родственники в Ирландии по фамилии О’Лири и что они были родом из Россмора, как и мы, и с Северной окружной дороги, как папина семья. И тут до меня дошло. Вдруг это моя кузина?
А вдруг Джун Арпино и ее семья поможет мне поехать в Нью-Йорк, чтобы работать в закусочной?
Я стала лихорадочно собирать информацию. Она остановилась в дешевом отеле, который похож на тюрьму в Восточной Европе. Я позвонила на радиостанцию, и они сказали мне, что этой девочки, Джун Арпино, у них нет, это интервью было взято на улице днем; но они дали мне телефон отеля и сказали, что им позвонили уже половина населения страны и все стремятся в этот отель.
Представить только! А вдруг они все хотят получить работу в закусочной. Люди такие странные. Так что мне тоже нужно попасть туда, хотя бы ради смеха.
Мама постучала в дверь моей спальни. Она сказала, что искала себе юбку, но ни одна ей не подошла, и вместо этого она купила юбку мне. Юбка была очень симпатичная, из розового вельвета, совсем не то, что она покупала обычно, — вещи, которые постыдились бы надеть дети в сиротских приютах девятнадцатого века.
— В папиной семье никто не уезжал в Америку, кто-нибудь с Северной окружной дороги? — спросила я.
— Да, его дядя уехал после какой-то ссоры или разрыва, никто уже не помнит причины. И никто не знает, где они теперь. Боюсь, дорогая, они вряд ли тебе помогут в твоей затее с закусочной. — Ей было искренне жаль.
— Кажется, я нашла их, — сказала я и все рассказала маме.
Как ни странно, она заинтересовалась и выглядела довольной. Просто удивительно.
— Пойдем, — сказала она.
Внутри отель быль столь же ужасен, как и снаружи. Он был полон людей, и, можете себе представить, здесь были даже некоторые из противных папиных кузин, и все они в возбуждении переговаривались, и в центре всего этого стояли две американки, которые, видимо, и были Джун и ее мать.
Джун была вылитая я, мы были как две сестры. И на ней была розовая вельветовая юбка. Мама и другие переговаривались пронзительными голосами, и мама рассказывала все ужасные подробности ссор с папой и о том, что он никогда не извиняется и она уже просто больна оттого, что только она может положить ссоре конец, попросив прощения.
Тут неожиданно в разговор вступила мать Джун и сказала, что, если бы она имела возможность начать жизнь заново, она бы обязательно больше прощала отцу Джун, и тогда он, может быть, не ушел бы к этой дрянной молодой женщине, от которой у него уже двое детей…
Я разговаривала с Джун, и нам было не до этой истерической ерунды. Она на год моложе меня, но это не имело значения, они там взрослеют гораздо быстрее. И мы думали: разве это не чудесно, что мы родственники, но никогда не знали о существовании друг друга?
Мама позвонила папе по мобильному, и он приехал через полчаса, и первое, что он сделал, — сказал маме, что он просит прощения за свой скверный характер, и мама поцеловала его на глазах у всех. А после этого он пожимал руки своим родственникам и говорил, что мама — лучшая жена в мире.
Джун была очень довольна.
Я сказала ей, что в моей комнате две кровати, поэтому если она хочет, то может остановиться у меня. Мы можем даже съездить в этот пресловутый Россмор, где находится неиссякающий источник, исполняющий желания. Мама сказала, что хотела бы поговорить со святой у источника, потому что впервые ее муж, которому она послала сообщение, явился сюда и попросил прощения. Может быть, он просто притворялся, может быть, он не будет больше так делать. В ее возрасте это, конечно, довольно тяжело, но мы с Джун поможем.
Мама Джун сказала, что они, конечно, могут поменять билеты на самолет и после каникул здесь, с нами, и поездки в Россмор взять меня в Нью-Йорк. Они знают одну потрясающую закусочную, где я могла бы работать. Очень приличное семейное заведение.
Мама и папа не испытывали такой уверенности, но Джун шепнула мне, что я могу намекнуть им, что альтернативой будет поездка на Кипр или Майорку, что обойдется дороже. Это заставит их задуматься. Пока это не определилось. Путешествие пока оставалось в будущем. Но с моей новой кузиной Джун мы наверняка с этим справимся.
Я увидела, что мама смотрит на меня с каким-то сентиментальным выражением.
— Мама, ты выпила? — спросила я тревожно.
— Нисколько. Ты помнишь, что я говорила тебе сегодня утром, Дакки? — спросила она голосом Мэри Поппинс.
Мы с Джун уже поговорили о том, как легко осчастливить матерей, если заговорить их языком. Они не понимают, что мы, как попугаи, повторяем их слова.
— Ты сказала, что все когда-нибудь кончается, — ответила я.
Мамино лицо засветилось радостью.
— Ты запомнила! Ты действительно мой самый лучший друг, Лакки, — сказала она. — Мне будет тебя очень не хватать, когда ты уедешь в Америку.
И я улыбнулась в ответ. Это была сложная улыбка, содержавшая в себе многое.
Во-первых, это была улыбка огромного облегчения, — я выиграла, я поеду в Нью-Йорк работать в закусочной. Моя мама согласилась на это.
Во-вторых, это была дружеская улыбка, что нам всем советовала делать пожилая женщина на радио. Она говорила, что это может сотворить чудеса. Она говорила, что сначала это будет игра, но через некоторое время мы заметим, что действительно начинаем думать по-другому.
Я ощутила, что уже не притворяюсь.
Когда я говорила маме, что она тоже мой лучший друг, я на самом деле думала так. Я больше не играла.
Может быть, мне сопутствует удача, и не нужно будет менять имя после всего этого.
Глава 11. ЗАЧЕМ?
. Эмер
Скажите, зачем мне эти огромные электронные часы, цифры на которых можно разглядеть с другой стороны улицы? Почему я не могу завести себе небольшие часы, как у всех нормальных людей, вместо этой здоровенной штуки размером с большое блюдо рядом с моей кроватью, на которых каждую минуту меняются красные цифры?
Я разглядывала их минут пять, пока цифры менялись с девяти часов восьми минут до девяти тринадцати. Все время забываю поставить будильник на девять тридцать. У меня на такие вещи плохая память. Я знаю, что, если встану в половине десятого, смогу принять душ, одеться, выпить кофе и к десяти быть на улице.
Очень важно, чтобы сегодня я была на улице в хорошей форме. Я иду на собеседование по поводу работы, которой я добивалась в течение нескольких лет: хочу получить место директора картинной галереи «Откровение». Это изумительное учреждение, в котором я давно мечтала работать. Я прошла массу соответствующих аттестаций, но вакансий все время не было. Сейчас тот парень, который заправлял там последние три года, уехал в Австралию. Сегодня я иду на собеседование.
И вот скажите мне, почему я не легла спать пораньше, трезвая и в одиночестве?
Я не могу пошевелиться, потому что это разбудит его.
И он может подумать, что я намекаю на то, что хочу заняться всем этим опять. Я должна лежать неподвижно до тех пор, пока не почувствую, что будильник вот-вот зазвенит, и после первого же оглушительного звука я должна в одно мгновение выключить его, выпрыгнуть из кровати и убежать в ванную.
На мне ничего нет, конечно, поэтому я должна пошевеливаться. Нет времени, чтобы позволить себе такую роскошь, когда голова лечится чем-нибудь шипучим, а из кофеварки пахнет кофе, и она успокаивающе шумит. Нет, все должно быть просто и обыденно. Как будто это самая обычная вещь — пригласить к себе водителя такси и улечься с ним в постель.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |