5. Слева: Вильгельм Оранский (фонд «Халтон Дойч Коллекшн Лимитед»). Справа: кардинал Ришелье (справочный фонд изобразительных материалов издательства «Ульштайн»).
6. Венский конгресс, 1815 год (фонд «Халтон Дойч Коллекшн Лимитед»)'
7. Слева: Отго фон Бисмарк (фонд «Халтон Дойч Коллекшн Лимитед»). Справа: Наполеон III (© «НД-ВАЙОЛЕТ»).
8. Бенджамен Дизраэли (Бетман — Халтон).
9. Император Вильгельм II и царь Николай II (архив Бетмана).
10. Слева направо: Пауль фон Гинденбург, бывший император Вильгельм II и Эрих Людендорф, 1917 год (ЮПИ — Бетман).
11. Слева направо: Дэвид Ллойд-Джордж, Виктор-Эммануил Орландо, Жорж Клемансо и Вудро Вильсон в Версале, 1919 год («Браун Бразерз»).
12. Слева направо: Клемансо, Вильсон, барон Сидней Соннино и Ллойд-Джордж после подписания Версальского договора 28 июня 1919 года (ЮПИ — Бетман: фонд хроникальных фотографий).
13. Ганс Лютер, Аристид Бриан и Густав Штреземан (справа) с германской делегацией в Лиге наций (© «ХАРЛИНГ-ВАЙОЛЕТ»).
14. Адольф Гитлер и Бенито Муссолини в Мюнхене, 1937 год (ЮПИ - Бетман).
15. Иосиф Сталин и его помощники на первой сесии Верховного Совета. Депута по порядку слева: Николай Булганин, Андрей Жданов, Сталин, Климент Ворошил и Никита Хрущев (ЮПИ — Бетман).
16. Вячеслав Молотов ставит свою подпись под Советско-Германским пй™ш° ненападении, август 1939 года. На заднем плане Иоахим фон Риббентроп и Стали (из архива).
17. Франклин Делано Рузвельт и Уинстон Черчилль на заседании Атлантическо хартии, август 1941 года (ЮПИ - Бетман: фонд хроникальных фотографий).
18. Черчилль, Рузвельт и Сталин в Ялте, февраль 1945 года (Архив Бетмана).
19. Слева: Черчилль, Трумэн и Сталин в Потсдаме, 1945 год. Справа: Клемен Эттли, Трумэн и Сталин в Потсдаме, август 1945 года. (Оба: ЮПИ - Бетман: фонд хроникальных фотографий).
20. Джон Фостер Даллес и другие официальные лица после подписания ГосДОР* ственного договора об Австрии, май 1955 года (© Эрих Лессинг - фото «МАГНУ №»;•
21. Даллес на корейском фронте, июнь 1950 года (АКМЕ).
22. Дуайт Д.Эйзенхауэр и Черчилль в Лондоне, 1959 год (© Боб Энрикес — фото «МАГНУМ»).
23. Хрущев и Гамаль Абдель Насер в Москве, 1958 год (© Эрих Лессинг — фото «МАГНУМ»).
24. Венгерские бойцы сопротивления на улицах восставшего Будапешта, октябрь 1956 года (© Эрих Лессинг — фото «МАГНУМ»).
25. Джон Ф.Кеннеди и Хрущев в Вене, июнь 1961 года (из архива).
26. Слева: Кеннеди и Гарольд Макмиллан на Бермудах, декабрь 1961 года (из фотоархива агентства «Франс Пресс»). Справа: Шарль де Голль и Конрад Аденауэр в Бонне (из фотоархива агентства «Дойче Прессе-Агентур»).
27. Французская пехота под Дьенбьенфу, аперль 1954 года (фонд изобразительных материалов издательства «Ульштайн»).
28. Линдон Б. Джонсон, декабрь 1965 года (ЮПИ — Бетман: фонд хроникальных фотографий).
29. Генри Киссинджер и Ле Дык Тхо в Париже, январь 1973 года (из французского фотоархива).
30. Леонид Брежнев и Ричард Никсон, июнь 1973 года (Ж. П. Лаффон — «СИГМА»).
31. Джеральд Форд с Анатолием Добрыниным (слева) и Леонид Брежнев (справа) во Владивостоке, ноябрь 1974 года (АП — Всемирный фотоархив).
32. Михаил Горбачев и Рональд Рейган в Женеве, ноябрь 1985 года (Мишель Фи-липпо — «СИГМА»).
33. Флаги США, Великобритании, Франции, Германии, Китая, России, Японии (Соединенные Штаты: © Галлант — «Банк изображений». Великобритания: Пол Трам-мер — «Банк изображений». Франция: Ромийи Локье — «Банк изображений». Германия: © Патрик Догерти — «Стокфотоз». Китай: Марсель Изи-Шварт — «Банк изображений». Россия: Бенн Митчелл — «Банк изображений». Япония: Хэнк де Леспинасс — «Банк изображений»).
ПЕРЕЧЕНЬ КАРТ
I. Французская экспансия с 1648 по 1801 год. II. Германская экспансия с 1919 по 1939 год.
III. «Великий альянс» Вильгельма III с 1701 по 1713 год.
IV. Союзы 50-х годов XX века.
V. Европа после Венского конгресса, 1815 год. VI. Европа накануне первой мировой войны, 1914 год. VII. Мир во времена «холодной войны» с 1945 по 1989 год. VIII. Мир после «холодной войны».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Доктора Генри Киссинджера нет нужды представлять не только в его собственной, но и в нашей стране. В этом, видимо, одна из причин, по которым российские издатели «Дипломатии» решили вместо предисловия снабдить этот важный и интересный труд послесловием. Прежде всего имелось в виду, что по ряду вопросов, затронутых в книге, может существовать и другая точка зрения. Столь же личная, не претендующая на официальность, обязательность которой была так свойственна эпохе, оставшейся, слава Богу, позади. Скорее, это личные взгляды (надеюсь, разделяемые значительны числом российских специалистов) на проблемы, которые мне представляются осооен-но важными, а потому требуют сопоставления разных подходов.
При этом хочу сразу же сказать, что книга произвела на меня впечатление не r0Jlb своей фундаментальностью, очень широким охватом событий и проблем, но и теМ) она при весьма солидных габаритах1 является, как мне показалось, цельной, сцеме" " рованной единой центральной идеей. Это — роль двух главных на протяжении пос^вд* них веков мотивов внешней политики крупнейших держав: собственного интере каких-то моральных либо идеологических императивов. В применении к разным р блемам весьма подробно изучается их удельный вес, соотношение в разные эпохи, ное или неверное понимание и последствия допущенных при этом ошибок. т
Потому, видимо, читая книгу, то и дело возвращаешься к мысли, что она ^ оказаться поучительной не только для студентов, не только для тех, кто *_ внешнюю политику, но и для тех, кто ее делает. Если, конечно, эти последнИдбЛК)де-ложены читать серьезные фундаментальные книги, что случается, по моим нас ниям, не так уж часто. Польза не только в том, что труд Г.Киссинджера из° 'jj высказываниями, с афористической яркостью обобщающими опыт государств ^^ деятельности, ее мудрости или глупости. Более существенно то, что в книге со ственной автору проницательностью и обстоятельностью описана политически ^ ня — как и под воздействием каких устремлений и опасений принимались ^ иные важные, иногда судьбоносные решения, что в таких случаях помогало, мешало их выработке и проведению в жизнь.
История дипломатии, написанная Киссинджером, в высшей степени ^ цирована. В ее основе — по сути, политические потреты многих выдающихся
1 Свойственная постоянно напоминает
лично
трудам Киссинджера основательность, фундаментальность мн „И) ииитоинни напоминает о его происхождении, о том, что он родился и до 15 лет жил ы * г!нтНым откуда эмигрировал в США незадолго до начала войны. Он, конечно же, стал СТ0"Р°" нИЛИсь американцем. Но с детства от страны, где родился, у него помимо акцента сохра ^ в некоторые вкусы. Вкусы не только, в буквальном смысле слова, к блюдам, которые «g детстве и продолжает, как я убедился, любить до сих пор, но и в более, что ли, Bbicojком и3 Я имею в виду его трудолюбие и склонность к написанию толстых книг. Взяв в РУК"Т б'оле0 них, я невольно вспоминаю анекдот, ходивший у нас вскоре после войны, когда мы 0ыЛ страстью все открытия и изобретения считать изначально русскими. Согласно анекя^а'нцуз, объявлен конкурс на книгу о слонах. Русский, написал труд «Россия - родина слонов»,W 0 естественно,- «Любовная жизнь слонов», американец- 20-страничную брошюру',
слонах, что вы хотели знать, но стеснялись спросить» и т. д., а немец - трехтомник «введ слоноведение» v
слоноведение».
Послесловие
дарственных деятелей разных стран последних трех веков. Киссинджер, выдающийся американский историк и политолог, изучал их деятельность и их эпоху как ученый, а многих, став в конце 60-х — первой половине 70-х годов одной из главных фигур во внешней политике США, он знал лично.
Это исследование об их планах, удачах и неудачах, звездных часах и ошибках несомненно поучительно. Не в том смысле, что содержит готовые рецепты на все случаи жизни. «Уроки истории не являются, — справедливо пишет автор книги, — автоматически принимаемым руководством к действию. История учит по аналогии, проливая свет на сходные последствия сопоставимых ситуаций» (с. 19). Это тем более важно, замечает он, что, создавая «новый мировой порядок», ни одно правительство, ни один политик не могут опереться на практический опыт. Единственное, чем они могут располагать, — это опыт прошлого мирового порядка от Вестфальского мира и до наших дней.
Могут сказать, что такой персонифицированный подход к истории дипломатии не бесспорен, поскольку он, отражая симпатии или антипатии автора к тому или иному персонажу, по необходимости субъективен и подчас игнорирует или отодвигает на задний план объективные условия, в которых этот персонаж принимал те или иные решения, формулировал ту или иную политику. Но мне кажется, что подобный взгляд интересен с точки зрения «очеловечения» внешней политики, плодотворен и имеет право на жизнь. Тем более, что почти каждый персонаж олицетворяет какую-то важную политическую идею или направление.
Естественно, что особенно подробно в книге рассматривается история внешней политики США. Это, видимо, представляет для автора помимо всего интерес и потому, что здесь особенно наглядно сплетались, а подчас и сталкивались оба главных рассматриваемых мотива внешней политики: государственный интерес и морально-идеологический императив. И выработка внешней политики происходит при существовании демократических институтов, что создает для политики и политиков свои проблемы.
Я не буду останавливаться на первых главах книги (исключая самую первую — она, как и самая последняя, посвящена «новому мировому порядку», и о них речь ниже). Что касается последующих, то одна из них посвящена американским президентам, особенно ярко, по мнению автора, выражавших два названных выше мотива (или императива) внешней политики — Теодору Рузвельту и Вудро Вильсону. Другие главы — политическим деятелям XVII — XVIII веков, тем, которые после Наполеона создали Священный Союз, и прежде всего излюбленной фигуре Киссинджера — Мет-терниху, затем Наполеону III и Бисмарку (другой деятель, особо почитаемый автором книги), дипломатии конца XIX — начала XX веков, сделавшей неизбежной первую мировую войну.
Правда, некоторые историки из числа западных рецензентов упрекают автора в ошибках, кто-то даже договорился до того, что будь Киссинджер студентом, он провалился бы на экзамене по истории. Наверное, в книге есть неточности, — я сам заметил несколько в последующих главах. Но кто мог бы избежать их в таком огромном, охватывающем разные эпохи и разные страны исследовании? И эти огрехи никак не могут поставить под сомнение эрудицию и высокий профессионализм автора.
А теперь о тех положениях книги, по которым хотелось бы высказать точку зрения, отличающуюся от авторской. Я бы начал с его трактовки мотивов, основных движущих сил внешней политики царской России. По мнению Киссинджера, в XVIII — XIX веках она являла собой сплав «произвола и идеосинкразии», ибо Россия, «постоянно воюя и распространяясь во все стороны, тем не менее считала, что ей непрерывно угрожают. Чем более многоязыкой становилась империя, тем более уязвимой себя чувствовала Россия...» (с. 123).
И автор книги проводит здесь прямую аналогию с недавним советским прошлым России, а как следует из последней главы, проецирует эту картину (пусть лишь в виде
Послесловие
возможной угрозы) и на. будущее. О будущем мы еще поговорим. Сейчас хотелось бы сказать о давнем и недавнем прошлом.
Я отнюдь не собираюсь защищать или приукрашивать внешнюю политику царской России. Конечно же, она была имперской и империалистической. И оба названных Киссинджером мотива в ней безусловно присутствовали.
Но разве произвол (ограниченный лишь реальной силой и силой сопротивления объектов экспансии) не был в те времена отличительной чертой политики всех, во всяком случае, всех крупных держав? История какой из них не знает кровавых захватнических войн? Конечно, более демократическим странам было несколько труднее их затевать. Но и они очень скоро научились создавать себе поле для свободного маневра, ловко манипулируя общественным мнением и воздействуя на свои парламенты. Когда началась первая мировая война, поднявшаяся волна шовинизма в демократических Англии и Франции была ничуть не ниже, чем в абсолютистской России. Да и США в феврале 1898 года весьма умело и успешно использовали взрыв (обстоятельства его и причины так и остались не выясненными до конца) военного корабля «Мэн», чтобы обеспечить единодушную поддержку общественным мнением начатой войны с Испанией. Этот сценарий использовался и позже, в частности, накануне вступления в первую мировую войну, с той только разницей, что вина немцев в потоплении «Лузитании» бесспорна.
Да не воспримут эти замечания как недооценку демократии, в том числе и для проведения здравой внешней политики. Но как раз в этой сфере государственной деятельности понадобился еще ряд факторов, помимо демократических институтов, для превращения общественного мнения во влиятельную силу. В частности, качественно усилившаяся в годы первой и особенно второй мировой войны разрушительная сила оружия, выросшая просвещенность общественности и реалии «информационного века», в частности, распространение телевидения, переносившего весь народ в эпицентр международных событий, в том числе в гущу боевых действии.
Что касается экспансии, то, нисколько не оправдывая ее, я хотел бы заметить, чт и это — не монополия России. Другие государства, в том числе столь демократа -ские, как США, тоже продвигались так далеко, как можно было по суше — от Ах™н" тики до Тихого океана и Мексиканского залива (о чем, конечно же, упоминает Киссинджер, отмечая лишь, что это не имело таких значимых внешнеполитически* последствий). А когда появился флот, и океан стал не помехой. И ничуть не оольшi, чем в царской России, при этом принимались во внимание интересы и блаГОП0^:" коренного населения. Так что американская территориальная экспансия останови да лишь тогда, когда традиционные методы захвата и удержания территорий стали^н эффективными, невыгодными и опасными по сравнению с методами политическим, финансово-экономическими и технологическими, равно как и со средствами Рас"^ странения своей культуры и информации. Я уже не говорю о странах, создавших i затем утративших, как, впрочем, произошло и с Россией) империи из колониальны* зависимых стран, включая такие демократические, как Великобритания и ФРаи"";"
А «идеосинкразия», беспокойство по поводу своей уязвимости - это тоже удел " одной России, но всех европейских и многих азиатских государств. Кроме того, да такого беспокойства у России были серьезные основания. Не всем ведь выпадает уда ча жить за двумя океанами. И Россия, в частности, задолго до того, как она что-то захватила и что-либо присоединила, подвергалась постоянным набегам степных наро Д?Sn8?J^MeHa Киевской Py™)' а потом была в течение трех веков под татаро монгольским игом, неоднократно становилась объектом военной экспансии шмиов, поляков, не говоря о Германии. Это не могло не родить как обоснованной насторо ЖеНп^м'™И опРеделенных политических комплексов. Почему мне представляется важным это отметить?
2?SJ2S^Bcero'что в XXI тк>а тем более * «новый мир°вой "*
должны входить умудренными всем прежним, часто очень горьким опытом»
Послесловие
нимум показывающим, как не надо строить отношения между странами, как не надо вести внешнюю политику. И один из важных уроков, напрашивающихся из этого опыта, состоит в том, что нельзя делить государства и народы на «чистых» и «нечистых», на благодетелей и злодеев.
Этим сильно грешили в годы «холодной войны» как Советский Союз, так и США, как Запад, так и Восток. И очень часто искали в истории подтверждения таких образов. А история так богата событиями и противоречива, что в ней можно найти какие-то доказательства для любой версии.
Потому очень важно, как мне кажется, отказаться от этих искушений, мобилизовать весь запас объективности, доброжелательности, а иногда и великодушия, чтобы судить друг о друге не только по летописям и архивам, но по сегодняшним намерениям и действиям.
Я остановился на этой теме не потому, что Киссинджер в своей книге уж очень сильно на сей счет грешит. Но грешит меньше, чем многие другие, и скорее всего невольно — оставаясь в системе координат, сложившейся на Западе в прошлые деся- • тилетия. А от такого политического мыслителя, как он, "от таких фундаментальных исследований, подводящих итог многолетних размышлений, да и незаурядного практического опыта в политике, хотелось бы ждать, что будут показаны примеры непредвзятости, ломки старых стереотипов, широты взглядов.
При этом я вовсе не хочу сказать, что политика царской России, Советского Союза, равно как России постперестроечной, не заслуживает критики или ее, во всяком случае, не надо произносить вслух. Нет. Критический анализ политики нашей, как и других стран, нужен прежде всего нам и этим другим странам. И многое из того, что сказано в «Дипломатии», интересно, поучительно и, я думаю, будет с интересом встречено читателем.
Приведу лишь один пример. «Ирония судьбы заключалась в том, — пишет Киссинджер, обобщая итоги внешней политики русских царей между наполеоновскими войнами и первой мировой войной, — что на определенном этапе экспансионизм более не умножал мощь России, но способствовал ее упадку. В 1849 году Россия в самом широком плане считалась сильнейшей страной Европы. В* промежутке между 1848 и 1914 годами Россия была вовлечена в полдюжину войн (не считая колониальных). Таким не могла похвастаться ни одна держава». В каждом из этих конфликтов, продолжает автор книги, «финансовые и политические издержки России намного превышали ожидаемые выгоды... Некоторые из русских руководителей, например Горчаков, были достаточно мудры, чтобы осознать, что для России «расширение территории есть расширение слабости», но подобная точка зрения не способна была умерить российскую манию новых завоеваний» (с. 154 — 155).
Это положение книги, как и ряд других, заставляет задуматься и о делах минувших дней, и о сегодняшних спорах относительно целей внешней политики.
Но вернусь к тем идеям и мыслям книги, которые вызывают желание подискутировать с автором либо дополнить его выводы.
Согласиться с Киссинджером я склонен в том, что, установив после второй мировой войны со странами Восточной Европы такие же отношения, как с Финляндией, Советский Союз выиграл бы, уберег бы себя от многих неприятностей. Я об этом не раз думал в связи с событиями 1956 года в Венгрии и 1968 года — в Чехословакии. Да и говорил об этом (писать было невозможно — не пропустила бы цензура) не только друзьям, но и некоторым нашим руководителям, с которыми работал (в частности, Л. И. Брежневу и Ю. В. Андропову), хотя понимания с их стороны не нашел.
Притом Киссинджер имеет в виду прежде всего внешнеполитические последствия этих событий, подкрепивших в глазах мировой общественности образ СССР как жестокого и коварного врага, как «империи зла», а потому и обосновавших ужесточение «холодной войны» и гонки вооружений. А также, разумеется, экономическое бремя, которое нес СССР, взяв на себя ответственность за выживание восточноевропейских
Послесловие
режимов и их внутреннюю стабильность (налаживать взаимовыгодные отношения мы просто не умели, они скорее были взаимоневыгодными).
А я бы к этому добавил и те весьма негативные последствия, которые военная интервенция в ту и другую страну имела для наших внутренних экономических и политических реформ.
1956 год был годом XX съезда КПСС и знаменитой речи Н.С.Хрущева о культе личности Сталина. Вначале и страну, и партию это событие повергло в шок — пусть приближение его можно было угадать и по политическим переменам, и по изменению тона печати, не говоря уже о выходе в свет таких произведений, как «Оттепель» И. Эренбурга или «Об искренности в литературе» В. Померанцева. Но вскоре значительные круги общества действительно проснулись, в стране разгорелась дискуссия, все больше людей настойчиво требовали все более далекоидущих перемен.
Аппарат власти, как и его руководство, включая Н.С.Хрущева, оказались к этому не готовы, постарались притупить, притушить начавшийся процесс освобождения общества от уз тоталитаризма. Однако-сделать это в послесъездовской обстановке было нелегко.
И тут, как подарок отечественным консерваторам и сталинистам, разразились события в Польше и в Венгрии. В Польше у Хрущева и его сподвижников, прибывших в Варшаву, чтобы не допустить избрания В.Гомулки генеральным секретарем, к счастью, ничего не получилось; ибо когда возникла реальная угроза военной конфронтации, в которой с одной стороны выступала бы Советская Армия, а с другой — не только восставший народ, но и Войско Польское, Хрущев отступил и дело окончилось компромиссом.1 А в Венгрии — и это, как и поведение всех сторон, затронутых событиями, точно, насколько я могу судить, описано Киссинджером — началось восстание, вскоре подавленное советскими войсками.
Так появился предлог, чтобы «закрутить гайки» в самом Советском Союзе, резко снизилась энергия сторонников преобразований. Одни были обеспокоены тем, что события могут выйти из-под контроля, будут перехвачены правыми и крайне правыми, другие просто боялись репрессий со стороны властей, получивших повод обрушиться на «смутьянов», в случае нужды прибегнув даже к вооруженной силе.
В 1968 году ситуация была другой. В Советском Союзе консервативные силы оказывали нажим на пришедшее в 1964 году к власти новое руководство, н Л.И.Брежнева, чтобы они заткнули рот всем критикам, всем сторонникам демократических реформ, а по возможности и возродили в стране тоталитарный режим. В частности, в ходе подготовки к ХХШ съезду партии развернулась борьба за то, чтобы.н нем были отменены решения XX и XXII съездов, в которых прошлые преступления были разоблачены и осуждены. Но достаточно серьезные силы, пробужденные сооы-тиями после сталинских лет, оказывали этим атакам сопротивление.
События в Чехословакии, однако, серьезно напугали даже тех тогдашних лидеров, которые до сих пор избегали занимать открыто консервативные позиции. Сокруши угрозой военной силы сторонников реформ и демократии в Чехословакии, власть приступила к наведению «порядка» и в собственном доме. Начался период, получив ший название «застоя».
1 Это было великое везение для Н. С. Хрущева (как бы он тогда ни был зол на поляков за их неуступчивость), для Советского Союза в состоянии, в котором он находился, а может быть, для всего мира. Если бы конфликт в Польше не был разрешен, а тем более перерос бы в военни столкновение, и одновременно разразилось восстание в Венгрии, огонь почти наверняк перекинулся бы и на Восточную Германию, Чехословакию, а может быть, и Румыния>. £ поставило бы Хрущева и его соратников (не все они, как выяснилось спустя несколько месяцев, были его единомышленниками) перед дилеммой: либо капитулировать и тем самым почти 1яка ооречь руководство на свержение, либо начинать крупномасштабные военн
м«гСТ°яН0Й ЕвР°пе- это повысило бы ставки настолько, что едва ли США, H**j войне» пришлТбы гори™51 °Т вмешат™а. Значит, был риск, что на смену «холоди
Послесловие
Так, совершая вооруженную интервенцию в соседние страны, правители СССР больше всего наказывали собственный народ, собственную страну, у самых истоков прерывая назревший и перезревший процесс демократического обновления и реформ.
Но в книге есть положения, с которыми я не могу согласиться или хотя бы оставить без комментариев. Хотел бы затронуть самые принципиальные из них.
Начну с трактовки истоков «холодной войны», как, впрочем, и ее течения и исхода. Но сначала о ее возникновении. Киссинджер в общем повторяет традиционную точку зрения официальных кругов США — виновником, зачинателем был Советский Союз, Сталин, прежде всего пытаясь закрепиться в Иранском Азербайджане, где было организовано выступление сепаратистов, поддерживая коммунистические группировки в гражданской войне в Греции, а главное — сделав своими сателлитами оккупированные страны Восточной Европы с навязанным им силой просоветским режимом.
Хотя почти в каждом случае дело обстояло не так просто, я не хочу и не могу спорить с этой точкой зрения. И, в частности, с тем, что наряду с желанием обезопасить свою страну от повторения испытаний, которые выпали на ее долю в 1941 — 1945 годах, немалую роль играло мессианство, вера в то, что Сталин, установивший в других странах, не стесняясь в средствах, «социализм» в своем понимании, тем самым их осчастливит. А еще большую роль играли вполне циничные имперские замыслы. Тем более, что Сталину были поначалу неясны перспективы послевоенных отношений стран антифашистской коалиции (Киссинджер, например, оговаривается, что если бы Рузвельт не умер, Сталин, возможно, еще какое-то время удерживался бы «в рамках умеренности» — см. с. 353). А потом его скорее всего начали одолевать все более глубокие сомнения относительно намерений вчерашних союзников и прежде всего США и Великобритании.
Что-то в этих сомнениях естественно. С победой над общим врагом.союз, коалиция стран, сплотившихся против этого врага, обычно умирает естественной смертью. Но, с другой стороны, такому союзу совсем не обязательно было быстро перерасти в «холодную войну». Этого в мае 1945, я думаю, Сталин не замышлял, как, скорее всего, и наши западные союзники. Но вот здесь и сыграли свою роль подозрительность и паранойя Сталина, также как его коммунистическое мессианство и имперские амбиции.
А политика США давала для этого основания. Из них главные, согласно всему, что я знаю, — это применение под занавес войны с Японией, когда победа над ней была предрешена, атомной бомбы, сброшенной в августе 1945 года сначала на Хиросиму, а через несколько дней на Нагасаки. В СССР подозревали (а потом, особенно после выхода в свет дневников и мемуаров президента Трумэна, тогдашнего военного министра США Г.Стимсона и ряда других высокопоставленных деятелей, эти подозрения превратились в уверенность), что применение ядерного оружия имело главной целью не ускорение победы над Японией и сокращение американских потерь, а капитуляцию Японии еще до вступления в войну Советского Союза и, главное, по выражению военного министра США Г. Стимсона, желание научить Советский Союз «новым правилам игры» на послевоенное время. Эти два взрыва были не последними выстрелами второй мировой войны, а первыми выстрелами вскоре начавшейся «холодной войны».
Едва успели отгреметь залпы второй мировой войны, ядерное оружие нависло над миром зловещей тенью, до предела милитаризовав международные отношения. После первой, пусть и не сбылись мечты Вудро Вильсона о мировом порядке, который исключит новые войны, хотя бы наступила передышка. Даже чувствовавшая себя во враждебном окружении Советская Россия сократила армию до полумиллиона человек. Демобилизовалась и Америка, и другие страны.
На сей раз, однако, едва окончив одну войну, крупные державы, и прежде всего США и Советский Союз, начали готовиться к другой. Собственно, первые признаки перемен в советско-американских отношениях появились уже в мае 1945 года. Уже
Послесловие
упоминавшиеся Иранский Азербайджан и Греция, начало советских политических манипуляций в Польше и некоторых других странах вызывали настороженность в США. А в СССР — некоторые действия США, начиная с приказа кораблям, направлявшимся в советские порты с помощью по ленд-лизу, повернуть назад в США и кончая продолжающейся, несмотря на победу над Германией, интенсивной работой над созданием ядерного оружия (о которой Сталин не мог не знать из донесений разведки). К этому я бы добавил также усиливающиеся сомнения насчет политических намерений Трумэна, о котором в СССР сначала было известно только то, что в начале войны он, будучи еще сенатором, выступил с заявлением, смысл которого был в том, что пусть немцы и русские уничтожают друг друга, а США потом смогут выступить на стороне того, кто будет проигрывать.
У меня нет сомнений, что в конце войны ни та, ни другая сторона не планировали обострения, наоборот, рассчитывали, что после естественной кончины союза с утратой общего врага удастся сохранить приличные отношения и даже развивать сотрудничество. Но очень скоро ход событий развеял такие надежды. Отношения портились с быстротой, которую едва ли кто-то мог предсказать.
Психологически я нахожу этому объяснение в том, что руководство (и я имею в виду не только Сталина и Трумэна, но и более широкий слой правящей элиты обеих стран) под воздействием столь блестящей победы, приведшей к безоговорочной капитуляции противника, чувствовало себя победителями, которым теперь, как казалось, все нипочем. Каждая сторона считала свой вклад в эту победу решающим и претендовала теперь на «достойное» за него вознаграждение. Что, естественно, делало их не очень склонными к уступкам и компромиссам, к мучительным усилиям найти общий язык, выработать платформу для приличных отношений в новых условиях.
Притом, как мне кажется, в руководящих кругах каждой из двух держав преобладало мнение, что после окончания войны сложилась уникальная ситуация для осуществления самых смелых замыслов. Но ситуация, которая может измениться, и шанс будет упущен.
Для подобного политического «зазнайства», нетерпения и непримиримости, дорого обошедшихся потом обеим странам, у их руководства, надо сказать, были определенные основания. США вышли из войны самой сильной, самой мощной державой. Они понесли довольно скромные в сравнении с другими потери. В экономическом плане страна за время войны не только не ослабела, но и усилилась, окончательно преодолев последствия «великого кризиса» 1929 — 1933 годов. К тому же все былые экономические конкуренты США — Англия, Франция, Германия, Япония — были полностью выведены из строя, от промышленности большинства из них остались одни руины. И в довершение всего Америка оказалась обладателем нового сверхоружия -атомной бомбы, обладателем единственным, причем, как считали американцы, на годы, а может быть, и десятилетия вперед. Вот почему тогда многие в США полагали, что наступил «американский век».
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |