Генри Киссинджер дипломатия 74 страница

Этот крах показался бы фантастикой в марте 1985 года, когда Горбачев был миро-помазан на должность Генерального секретаря. Как это имело место в момент прихода к власти любого из его предшественников, Горбачев внушал как страх, так и надежду. Надежду на поворот к давно ожидаемому миру и страх зловещий по сути, исходящий от страны, чей стиль руководства — загадка. Каждое слово Горбачева анализировалось в поисках намека на ослабление напряженности; в эмоциональном плане демократические страны были вполне готовы открыть в Горбачеве зарю новой эры, точно так же они вели себя со всеми его предшественниками после смерти Сталина.

Но на этот раз вера демократических стран оказалась не только набором благ пожеланий. Горбачев принадлежал к иному поколению, чем те советские руководи ли, чей дух был сломлен Сталиным. У него не было «тяжелой руки» прежних преде вителей «номенклатуры». В высшей степени интеллигентный и обходительный, он ходил на несколько абстрактные фигуры из русских романов XIX века: космопо тичный и провинциальный, интеллигентный, но несколько несобранный; прон тельный, но лишенный понимания сути стоящего перед ним выбора.

Последовал едва слышный вздох облегчения: наконец как будто бы наступил д гожданный для внешнего мира и до того почти неуловимый момент советско логической трансформации. До самого конца 1991 года Горбачева считали в Ва тоне до такой степени незаменимым партнером в строительстве нового мир ^ порядка, что президент Буш счел украинский парламент, как невероятно бы э ^ выглядело, подходящим для себя местом, чтобы именно на этом форуме превоз до небес достоинства данного советского руководителя и заявить о важности с ния единого Советского Союза. Удержание Горбачева у власти превратилось в ^ ную цель западных политиков, убежденных в том, что с любым другим будет г ^ труднее иметь дело. Во время странного, по видимости антигорбачевского, де августе 1991 года все лидеры демократических стран сплотились на дау «законности» в поддержку коммунистической конституции, поставившей ор власти. а туг

Но высокая политика не делает скидок на слабость — даже если сама Р^

ил в р

ни при чем. Загадочность Горбачева достигла предела, когда он выступил в р м дера-умиротворителя идеологически агрессивного, вооруженного ядерным еряН. Советского Союза. Но когда политика Горбачева стала скорее отРажениеМЧцоез пять ности, чем конкретно поставленной цели, положение его пошатнулось. ^ и

месяцев после провалившегося коммунистического путча он вынужден ь ^ ^_ уступить Ельцину посредством процедуры столь же «незаконной», как и > бь]стро звала гнев Запада пять месяцев назад. На этот раз демократические стра ^ ^ ^ сплотились вокруг Ельцина, приводя в поддержку своих действий практи бачеву. доводы, которыми пользовались некоторое время назад применительно рорбачев Игнорируемый окружающим миром, который только что им восторгало ^ ^еятелей вошел в зарезервированный для потерпевших крушение государственнь аМЙ их круг прижизненно загробного бытия, преследуя цели, находящиеся за пр возможностей.

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Горбачев, однако, осуществил одну из самых значительных революций своего времени; Он разрушил Коммунистическую партию, специально созданную для захвата и удержания власти и на деле контролировавшую все аспекты советской жизни. После своего ухода Горбачев оставил за собой поколебленные остатки империи, напряженно собиравшейся веками. Организовавшиеся независимые государства, все еще боящиеся российской ностальгии по прежней империи, превратились в новые очаги нестабильности. Они испытывали угрозу одновременно со стороны своих прежних имперских хозяев и осколков различных некоренных этнических групп — часто именно русских, — возникших хдесь за века русского господства. Ни одного из этих результатов Горбачев даже отдаленно не предвидел. Он хотел добиться своими действиями модернизации, а не свободы; он попытался приспособить Коммунистическую партию к окружающему миру; а вместо этого оказался церемониймейстером краха той самой системы, которая его сформировала и которой он был обязан своим возвышением.

Проклинаемый собственным народом за огромные несчастья, случившиеся, когда он стоял у кормила неограниченной власти, и покинутый демократическими странами, ошарашенными его неспособностью удержать за собой эту власть, Горбачев не заслуживает ни экзальтированных восторгов, ни бесчестья, попеременно бывших его уделом. Ибо он унаследовал поистине неразрешимый комплекс проблем.ГКогда Горбачев пришел к власти, размеры постигшей Советский Союз катастрофы только-только становились очевидными. Сорок лет «холодной войны» выковали свободно объединившуюся коалицию почти всех промышленно развитых стран против Советского Союза. Первоначальный его союзник Китай в силу целого ряда практических соображений перешел в противоположный лагерь. Единственными союзниками Советского Союза оказались его восточноевропейские сателлиты, удерживаемые в зоне советского влияния угрозой применения силы, являвшейся сущностью «доктрины Брежнева», причем это удержание вело к утечке советских ресурсов, а не к их приращению. Советские авантюры в «третьем мире» оказались как дорогостоящими, так и неполноценными с точки зрения конечного результата. В Афганистане Советский Союз подвергся множеству тех же испытаний, которые выпали на долю Америки во Вьетнаме, причем основное различие заключалось в том, что на этот раз дело происходило у самых границ широко раскинувшейся империи, а не где-то на отдаленных от нее передовых рубежах) От Анголы до Никарагуа возрождающаяся Америка превращала советский экспансионизм в дорогостоящие тупики или дискредитирующие страну неудачи, в то время как наращивание Америкой своих стратегических возможностей, особенно СОИ, бросало технологический вызов, который застойная и перенапряженная советская экономика не могла принять даже на начальных его стадиях. В тот момент, когда Запад начинал суперкомпьютерно-микрочиповую революцию, новый советский лидер наблюдал за тем, как его страна сползала в яму технологической недоразвитости.

Несмотря на итоговый крах, Горбачев заслуживает, чтобы ему отдали должное за готовность встретить лицом к лицу вставшие перед Советским Союзом дилеммы. Вначале он, казалось, верил в то, что сможет возродить социум, проведя чистку в рядах Коммунистической партии и дополнив централизованное планирование отдельными элементами рыночной экономики. Горбачев и понятия не имел о масштабах

Дипломатия

того, что его реально ожидает. Однако он совершенно ясно представлял себе, что необходим период внешнеполитического спокойствия, чтобы разобраться во всем происходящем. В этом отношении выводы Горбачева не слишком отличались от тех, ко-торые сделали его предшественники послесталинской поры. Но если Хрущев в 50-е годы был все еще убежден, что советская экономика вскоре превзойдет капиталиста-ческую, Горбачев в 80-е уяснил себе нечто противоположное: Советскому Союзу понадобится очень долгий срок, чтобы достичь такого уровня промышленного производства, который хотя бы в самой отдаленной степени мог бы считаться сопоеи-вимым с капиталистическим.

Чтобы обеспечить себе оперативный простор, Горбачев занялся коренной переоценкой составляющих советской внешней политики. На XXVII съезде партии в 19 году марксистско-ленинская идеология была почти полностью выброшена за орг. Ранее периоды мирного сосуществования оправдывались как временные передыш ■ когда менялось соотношение сил и продолжалась классовая борьба. Горбачев первым советским руководителем, полностью отвергнувшим понятие классовой Р бы и провозгласившим мирное сосуществование самоцелью. Хотя Горбачев и н рицал наличия идеологических различий между Востоком и Западом, он настаи том, что они отходят на задний план перед важностью международного сотру чества. Более того, сосуществование воспринималось не так, как ранее — то ее антракт перед очередной конфронтацией, — но как постоянный компонент отн0 ний между коммунистическим и капиталистическим миром. Оно оправдывалось ^ не как необходимая стадия на пути к потенциальной победе коммунизма, но вклад в дело благополучия всего человечества.

В своей книге «Перестройка» Горбачев так описывает новый подход: ^

«По правде говоря, различия останутся. Но следует ли нам устраивать дуэл^ поводу? Не будет ли более корректным переступить через то, что нас интересах всего человечества, в интересах жизни на земле? Мы сделали с00ион^И| выбор, подкрепляя новые политические воззрения как ответственными заявл так и конкретными акциями и деяниями. Люди устали от напряженности и ко тации. Они предпочитают стремиться к более безопасному и надежному и где каждый сохранит свои философские, политические и идеологические свой образ жизни»35.

Горбачев уже говорил нечто подобное за два года до этого, на пресс-ш после первой встречи с Рейганом в 1985 году: бстоятель-

«Международное положение сегодня характеризуется весьма важным о ^ в ством, которое мы и Соединенные Штаты Америки должны принять во в^ ^ г0В0, нашей внешней политике. Я имею в виду следующее. В нынешней ситуаии ^ ^ рим не только о конфронтации между двумя общественными системами, н боре между выживанием и взаимным уничтожением». нения»пь1"

Само собой разумеется, ветераны «холодной войны» испытывали затрУД ^^ с таясь определить, насколько глубже горбачевский подход к проблеме по ср я предыдущими подходами советских руководителей. В начале 1987 года у ^ встреча с Анатолием Добрыниным, тогдашним главой международного о д^ рального комитета (что более или менее эквивалентно должности совет

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

дома по вопросам национальной безопасности), в похожем на пещеру здании Центрального комитета в Москве. Добрынин позволил себе столько пренебрежительных замечаний в адрес афганского правительства, поддерживаемого Москвой, что я задал ему вопрос, действует ли до сих пор «доктрина Брежнева». Добрынин парировал мой вопрос так: «А отчего вы думаете, что кабульское правительство — коммунистическое?»

Когда я доложил в Вашингтоне, что подобное замечание можно понимать как советский намек на то, что Кремль готов выбросить за борт своих афганских марионеток, всеобщей реакцией на это было мнение, будто бы Добрынин увлекся, желая сделать приятное старому другу, — качество, которого я совершенно не замечал за ним на протяжении почти десяти лет нашего знакомства. Тем не менее скептицизм их был оправдан, ибо смена Горбачевым внешнеполитических доктрин не сразу сказалась в области текущей политики. Намеренно не вдаваясь в суть новой доктрины, советские лидеры описывали ее как способ «лишить Запад образа врага» и тем самым ослабить единство стран Запада. Так называемое «новое мышление», заявлял Горбачев в ноябре 1987 года, «начало пробивать себе дорогу в международных делах, разрушая стереотипы антисоветизма и подозрительности в отношении наших инициатив и действий». Советская тактика на переговорах по контролю над вооружениями казалась перепевом тактики времен первых лет пребывания Никсона на посту президента: делалась комплексная попытка подорвать системы обороны, но при этом сохранялась подспудная наступательная угроза.

Управление великой державой напоминает вождение супертанкера, весящего сотни тысяч тонн и имеющего радиус поворота, превышающий десятки миль. Ее руководители должны уравновешивать желаемое воздействие на окружающий мир и моральный уровень собственной бюрократии. Главы правительств обладают формальной прерогативой устанавливать направления политики; но трактовка того, что имели в виду руководители, ложится на правительственную бюрократию. А у глав правительств никогда не бывает ни времени, ни штата, чтобы следить за повседневным претворением в жизнь их директив и замечать все исполнительские нюансы. По иронии судьбы, чем сложнее и шире бюрократический аппарат, тем более очевиден упомянутый факт. Даже в системах управления менее жестких, чем советская, перемены в области политики часто совершаются со скоростью ползущего ледника.

С течением времени горбачевские перемены уже не могла игнорировать даже бюрократия, сформированная почти тридцатью годами пребывания Громыко в должности министра иностранных дел. Ибо горбачевское «новое мышление» шло гораздо дальше приспособления уже сложившейся советской политики к новой реальности; оно полностью рушило интеллектуальную подоплеку исторически сложившейся советской внешней политики. Когда Горбачев заменил концепцию классовой борьбы вильсонианской темой глобальной взаимозависимости, он обрисовывал мир сопоставимых интересов и изначальной гармонии, что было полнейшим отходом от установившейся ленинской ортодоксии и исторического марксизма.

Крах идеологии не только лишил советскую внешнюю политику исторического смысла и убежденности, но усугубил уже наличествовавшие трудности той ситуации, в которой очутился Советский Союз. К середине 80-х годов перед советскими поли-

Дипломатия

тиками предстал круг вопросов, которые решить по отдельности еще кое-как можно было, но в сочетании друг с другом они становились неразрешимыми. В их число входили: отношения с демократическими странами Запада; отношения с Китаем; напряженное положение на орбите сателлитов; гонка вооружений; а также стагнация внутренней экономической и политической системы.

Первоначальные шаги Горбачева не очень отличались от стандартного советского поведения с момента смерти Сталина: поиск путей к разрядке напряженности, внешне проявляющейся в туманных намеках, дальше намеков не шел. 9 сентября 1985 года журнал «Тайм» опубликовал интервью с Горбачевым, где тот выдвинул свое понимание принципа мирного сосуществования:

«Вы спросили меня, что является тем главным, что определяет советско-американские отношения. Думаю, что это тот неоспоримый факт, что, независимо от того, нравится нам это или нет, мы можем уцелеть или погибнуть только вместе. Главный вопрос, на который мы должны ответить, заключается в том, готовы ли мы наконец признать, что нет иного способа жить в мире друг с другом, и готовы ли мы переключить наше мышление и образ действий с военных на мирные рельсы» •

Дилемма Горбачева заключалась в том, что, с одной стороны, его заявления ра сматривались в том же контексте, в каком тридцать лет назад воспринималось ска занное Маленковым и Хрущевым, а с другой стороны, они были слишком зыбкими неопределенными, чтобы вызвать конкретный на них ответ. В отсутствие предложений по политическому урегулированию Горбачев оказывался в паутине ортодокси двух десятилетий, в течение которых дипломатические отношения между Востоком Западом ассоциировались с контролем над вооружениями. ия

Контроль над вооружениями превратился в затруднительный для пони предмет, включавший в себя детали и тонкости, доступные только посвяшен ^ разбираться в которых, даже с наилучшими намерениями, нужно множество лет^ ^ Советскому Союзу требовалось немедленное высвобождение, причем не прое ^ напряженности, но от давления экономического характера, особенно из-за гоНК" х оружений. Не было ни малейшей надежды добиться этого посредством мН0Г0Т^еНИЯ процедур установления согласованных уровней вооруженной мощи, сопоСтаоСОбОВ несравнимых систем, посредством переговоров относительно тончайших с ^ проверки, а затем путем претворения всего этого в жизнь на пРотяжениИ^еНИями При данных обстоятельствах переговоры по вопросам контроля над в00Р^теМ go-становились средством оказания давления на непрочную советскую систг лее эффективным, что эти переговоры вовсе не задумывались для подобие

Последняя для Горбачева возможность положить конец гонке вооружени крайней мере, увеличить напряженность внутри Атлантического союза была^ в Рейкьявике в 1986 году. Но Горбачев, похоже, ощущал себя в западне, "а по поводу Берлина четверть века назад, очутившись между собственными m&tl^-и «голубями». Не исключено, что он прекрасно понял всю уязвимость амер бн0Стй. позиции и почти наверняка рсознал свои собственные настоятельные п Но скорее всего, военные советники убедили его, что если он согласится fll вать все ракеты, а СОИ будет развиваться беспрепятственно, то какая-ни У канская администрация в будущем способна будет нарушить соглашение

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

решающего преимущества над сильно сократившимися (а в крайнем случае, полностью ликвидированными) советскими ракетными силами. Технически это было верно, но в равной степени верно было бы и то, что Конгресс почти наверняка отказался бы финансировать СОИ, если бы соглашение о контроле над вооружениями, подписанное по рейкьявикской формуле, повлекло за собой ликвидацию всех ракет. Вдобавок это суждение полностью пренебрегало теми выгодами, которые бы приобрел Советский Союз вследствие почти неизбежной конфронтации, порождаемой рейкьявик-ским планом, между Соединенными Штатами и всеми другими ядерными державами. Потомство всегда более склонно возлагать упреки за неудачи на личности, а не на обстоятельства. На деле внешняя политика Горбачева, особенно по вопросам контроля над вооружениями, была изящно обновленной советской послевоенной стратегией. И ее вполне возможным результатом было бы удаление ядерного оружия из Германии, что создало бы предпосылки для более национальной по характеру германской политики на двояком основании: Америка в меньшей степени готова была бы пойти на риск ядерной войны ради страны, которая, обретая защищенность, уходила от ядерных стратегических рисков ради защиты самой себя, Германия же обретала бы все большее искушение добиваться выведения ядерного оружия со своей территории, чтобы получить какой-либо особый статус.

Горбачев предложил механизм ослабления Атлантического союза в речи на Совете Европы в 1989 году, где выдвинул идею «общеевропейского дома» — зыбкой структуры, простирающейся от Ванкувера до Владивостока, где каждый будет находиться в союзе друг с другом, а само понятие «союз» превратится в бессмыслицу. Чего, однако, Горбачеву недоставало, так это времени — принципиальной первоосновы для того, чтобы та или иная политика вызрела. Лишь какие-то немедленные перемены могли бы дать ему возможность пересмотреть степень первоочередности отдельных мероприятий. Однако после Рейкьявика он вынужден был вернуться к отнимающему время дипломатическому процессу переговоров по пятидесятипроцентному сокращению стратегических сил и «нулевому варианту» по ракетам промежуточного радиуса действия, для завершения чего потребовались бы годы и что не имело отношения к кардинальной проблеме, а именно — к осознанию того, что гонка вооружений иссушает ресурсы Советского Союза.

В декабре 1988 года Горбачев перестал стремиться к достижению долгосрочных выгод, которые уже были у него почти что в руках, и отступил, принявшись за одностороннее сокращение советских вооруженных сил. В программной речи в Организации Объединенных Наций 7 декабря он объявил об одностороннем их сокращении на 500 тыс. человек и 10 тыс. танков, включая половину танков, противостоящих НАТО. Остальные силы, находящиеся в ■Центральной Европе, подлежали реорганизации для превращения их в чисто оборонительные. Стремясь умиротворить Китай, Горбачев также объявил о выводе «значительной части» советских вооруженных сил из Монголии. Эти сокращения были четко названы «односторонними», хотя Горбачев и добавил довольно жалобно: «Мы действительно надеемся, что Соединенные Штаты и европейцы также предпримут какие-либо шаги»39.

Представитель Горбачева Геннадий Герасимов объяснил смысл происходящего: «Мы наконец собираемся покончить с набившим оскомину мифом советской угрозы,

Дипломатия

угрозы со стороны Варшавского пакта, угрозы нападения на Европу». Однако односторонние сокращения подобных масштабов являются свидетельством либо при» j ком исключительной уверенности в себе, либо признаком исключительной слабости. (На данном этапе развития уверенность в себе вряд ли была свойственна Советскому Союзу. Подобный жест, уму непостижимый на протяжении предшествующих пятиде- j сяти лет, явился также конечным подтверждением первоначальной версии «сдерживания» Кеннана: Америка создала для себя «позицию силы», и Союз распадается изнутри.

Государственные деятели нуждаются в удаче точно так же, как нуждаются ром совете. А фортуна просто не улыбнулась Михаилу Горбачеву. В тот самый день, когда он произносил в ООН столь драматическую по содержанию речь, ему пришлось прервать свой визит в Америку и вернуться в Советский Союз. Опустошительное зем-. летрясение обрушилось на Армению, отвлекая на себя газетные заголовки, в иныхо •, стоятельствах освещавшие бы столь судьбоносный отказ от гонки вооружений.

На китайском фронте никаких переговоров по контролю над вооружениями не ве лось, да Пекин и не проявлял к ним должного интереса. Китайцы вели традиционную дипломатическую деятельность и отождествляли ослабление напряженности с тем иным политическим урегулированием. Горбачев начал делать шаги навстречу n j предложив переговоры по улучшению взаимоотношений. «Мне бы хотелось заяви ь, сказал он в речи во Владивостоке в июне 1986 года, — что Советский Союз готов бое время, на любом уровне обсудить с Китаем вопросы дополнительных мер п нию атмосферы добрососедства. Мы надеемся, что граница, разделяющая - я почел сказать, объединяющая нас -г- вскоре станет линией мира и дружбы» • ^

Но в Пекине не существовало «психиатрической» школы дипломатии, готов^ реагировать на изменение тона. Китайские руководители выдвинули три У ^ улучшения отношений: прекращение вьетнамской оккупации Камбоджи, вь' ^ ветских войск из Афганистана; а также удаление советских войск с ^

советской границы. Эти требования не могли быть выполнены немедленно. ^^ первых, требовали согласия советского руководства, а затем продолжительнь ^ воров до возможного претворения в жизнь. Горбачеву потребовались добры ^ ^ чтобы добиться достаточного прогресса по каждому из этих китайских У ^ с побудило несговорчивых мастеров торга в Пекине пригласить его туда ним вопросы общего улучшения отношений.. да,студен-

И опять Горбачеву не повезло. Когда он прибыл в Пекин в мае 1989 Г.*цер©мо" ческие демонстрации на площади Тяньаньмынь развернулись во всю 'выкрики ния его встречи прерывалась протестами, направленными против хо • ^а на. протестующих были позднее слышны даже в комнате переговоров Бе 0^ доза родов. Мир внимательно следил не за деталями отношений Пекина с ^^ Ско-драматическим стремлением китайского руководства удержать за со ^ приспо-рость развития событий вновь лишила Горбачева резерва времени, собиться к ним., мМа, Он ПРИ"

За что бы Горбачев ни брался, перед ним вставала одна и та же ди ^ ^ ^а шел к власти, имея против себя беспокойную Польшу, где начин ^ друзаль' «Солидарность» стала еще более мощным фактором. Подавленная генер

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

ским в 1981 году, «Солидарность» вновь появилась на сцене как политическая сила, которую Ярузельский более не мог игнорировать. В Чехословакии, Венгрии и Восточной Германии господству коммунистических партий был брошен вызов со стороны групп, требующих больше свободы и ссылавшихся на «третью корзину» соглашений Хельсинки, касающуюся прав человека. А периодические заседания Европейского совещания по безопасности не давали этой теме уйти в песок.

Коммунистические правители Восточной Европы столкнулись с головоломкой: чтобы снять с себя внутриполитическое давление, они вынуждены были проводить более национально-ориентированную политику, которая, в свою очередь, требовала утверждения собственной независимости от Москвы. Но, поскольку они воспринимались собственным населением как марионетки Кремля, националистической внешней политики было недостаточно, чтобы успокоить собственную общественность. Коммунистические лидеры вынуждены были, чтобы компенсировать отсутствие к себе доверия, демократизировать внутренние структуры. И тут же стало очевидным, что Коммунистическая партия, пусть даже она все еще контролировала средства массовой информации, не была создана для демократического соревнования, будучи инструментом захвата власти и удержания ее от имени меньшинства. Коммунисты знали, как управлять при помощи тайной полиции, но не знали, как это делать при помощи тайного голосования. Коммунистические правители Восточной Европы, таким образом, попали в порочный круг. Чем более националистической становилась их внешняя политика, тем сильнее становились требования демократизации; чем большей степени достигала демократизация, тем сильнее становилось давление в направлении их смещения.

Советская головоломка оказалась еще более неразрешимой. Согласно «доктрине Брежнева», Кремль обязан был бы задавить потенциальную революцию, зреющую среди сателлитов. Но Горбачев не только не годился по темпераменту для подобной роли, но подорвал бы этим всю свою внешнюю политику. Ибо подавление Восточной Европы укрепило бы НАТО и китайско-американскую коалицию де-факто, а также ускорило бы гонку вооружений. Горбачев во все большей степени оказывался перед дилеммой политического самоубийства и медленной эрозии собственной политической власти.

Горбачевским спасением было ускорение либерализации. Десятью годами ранее это бы сработало; к концу 80-х Горбачев уже не мог угнаться за кривой уравнения власти. Его правление поэтому постепенно во все большей степени характеризовалось отходом от «доктрины Брежнева». Либеральные коммунисты пришли к власти в Венгрии; Яу-зельскому было разрешено иметь дело с «Солидарностью» в Польше. В июле 1989 года в речи на Совете Европы Горбачев, похоже, отказался не только от «доктрины Брежнева», обусловливавшей право советской интервенции в Восточной Европе, но и от орбиты сателлитов как таковой, заявив об осуждении наличия «сфер влияния»:

«Общественно-политический порядок в той или иной стране менялся в прошлом и может изменяться в будущем. Но эти перемены являются исключительным делом народа данной страны и его выбором... Любое вмешательство во внутренние дела и любые попытки ограничить государственный суверенитет — дружественных, союзных и прочих стран — недопустимы... Настало время сдать в архив постулаты периода „холодной войны", когда Европа рассматривалась как арена конфронтации, разделенная на „сферы влияния"».

Дипломатия

Сохранение орбиты сателлитов стало непосильным бременем. Даже речь на Совете Европы выглядела слишком иносказательно, хотя по историческим советским стандартам она была достаточно ясной. В октябре 1989 года Горбачев во время визита в Финляндию безоговорочно отверг «доктрину Брежнева». Его представитель Герасимов шутил с прессой, что Москва приняла «доктрину Синатры» для Восточной Европы, «Знаете песню Фрэнка Синатры „Я сделал это по-своему"? Венгрия и Польша делают это по-своему».

Было слишком поздно спасать коммунизм в Восточной Европе или даже, в данном конкретном случае, в Советском Союзе. Горбачевская ставка на либерализацию неминуемо должна была провалиться. Как только Коммунистическая партия теряла свое монолитное единство, она деморализовывалась. Либерализация оказывалась несовместимой с коммунистическим правлением — коммунисты не могли превратиться в демократов, не перестав быть коммунистами: этого уравнения Горбачев так и понял. Зато понял Ельцин.

Кроме всего прочего, в октябре 1989 года Горбачев посетил Берлин, чтобы при нять участие в праздновании сорокалетия Германской Демократической Республик по ходу дела принудить ее руководителя-сталиниста Эриха Хонеккера проводить лее ориентированную на реформы политику. Само собой, он бы не приехал на ^ церемонию, если бы подозревал, что больше такого рода празднеств не будет. разилось в произнесенной им речи:

«Нас постоянно призывают ликвидировать то или иное разделение. приходится слышать: „Пусть СССР избавится от> Берлинской стены, тогда рим в его мирные намерения". тоД0

Мы не идеализируем порядок, установившийся в Европе. Но факты таковы, ^ сих пор мир на континенте обеспечивало признание послевоенной РеальНоСТзначаЛо дый раз, когда Запад пытался перекроить послевоенную карту Европы, это ухудшение международного положения»44. е3 десЯТь

И все же не прошло и четырех недель, как Берлинская стена пала,

месяцев Горбачев согласился на объединение Германии и ее членство в НА V^^ времени все коммунистические правительства бывших сателлитов оказались ^1СтавйЛа а Варшавский пакт перестал существовать. Ялта ушла в прошлое. ИсториЯтеМу 0 том, на всеобщее обозрение, какой бессмыслицей было хвастовство Хрущева на щеНИЯ как коммунизм похоронит капитализм. Советский Союз, доведший себя до Я

НСТ

как коммуни похоронит капитализм. Советский Союз, дд оказаДСЯ

сорока годами попыток угрозами и давлением подорвать западное едИНСТ^енИе, по-низведен до уровня просителя, вымаливающего у Запада доброе к себе отн тЫ са. скольку нуждался в западной помощи в большей степени, чем в наличии совеШан

теллйтов. 14 июля 1989 года Горбачев обратился к «Большой Семерке»

глав правительств промышленно развитых демократических стран: лноправН°е

«Наша перестройка неотделима от политики, нацеленной на наше п ^ неГ0 участие в мировой экономике. Мир может только выиграть от откры рынка столь огромного, как Советский Союз»45. лйбер

Горбачев сделал ставку на два основополагающих момента: будто ь еТ в ция модернизирует Советский Союз и будто бы Советский Союз тогда с ^ дународном плане выступать как великая держава. Ни одно из этих ожи

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

плотилось в действительность, и внутренняя социальная база Горбачева рухнула столь же позорно, как провалилась орбита сателлитов.

Греческий философ и математик Архимед сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Революции пожирают своих детей, поскольку революционеры редко осознают, что после определенного момента социального разрушения более не остается конкретных архимедовых точек опоры. Горбачев начинал с убеждения, что реформированная Коммунистическая партия сможет перенести советское общество в современный мир. Но он не смог дойти до понимания того, что коммунизм является проблемой, а не решением. На протяжении жизни двух поколений Коммунистическая партия давила независимую мысль и рушила личную инициативу. К 1990 году централизованное планирование превратилось в нечто окаменелое, а различные организации, созданные, чтобы держать под контролем все стороны жизни, вместо этого заключали пакты о ненападении с теми самыми группами, которые они предположительно обязаны были бы подавлять. Дисциплина превратилась в рутину, и горбачевская попытка высвободить инициативу породила хаос.

Дата добавления: 2015-11-04