Вскоре после того, как я полетел в Нью-Йорк, Майкл, Грейс и дети тоже должны были вернуться в город. Они ездили в Виргинию поездом и собирались возвращаться так же. Майклу нравились поезда, они давали ему прекрасную возможность полюбоваться пейзажами и расслабиться, поэтому он снял частный вагон в Amtrak, в котором были спальни, ванные комнаты, развлекательные системы и т.д.
Через три-четыре дня после моего прибытия в Нью-Йорк водитель Майкла, Энди, должен был встретить его вместе с сопровождением на вокзале. Но еще до того, как подъехал поезд, мне позвонил Скип, один из телохранителей, бывших с Майклом.
– Босс плохо себя чувствует, – сказал он.
– Что значит – плохо себя чувствует? – переспросил я.
– Просто будь наготове, – ответил Скип. У меня внутри все оборвалось.
К тому моменту, весной 2001 года, мы перебрались из Four Seasons в Plaza Athenee в Верхнем Ист-Сайде. (Мы часто переезжали, в этом отеле мы жили всего неделю.) Пока Майкл и его сопровождение подъезжали к отелю, я попросил, чтобы мне привезли инвалидную коляску.
Я встретил машину у кромки тротуара. Было очевидно, что Майкл не в состоянии шевелиться. Я понятия не имел, какое спиртное он пил или какие таблетки принял, но, что бы это ни было, оно подействовало так, что он не мог даже ходить.
Я никогда не видел Майкла в таком состоянии. Никогда, никогда в жизни. Когда я был с ним два дня назад, он был абсолютно сосредоточен и бодр. Я говорил с ним всего лишь за несколько минут до того, как он и дети сели в поезд, а теперь, шесть часов спустя, он превратился в развалину. Я был зол на всех. Я злился на Майкла за то, что он сотворил с собой такое, и на охрану, и на няньку за то, что они палец о палец не ударили, чтобы не дать этому случиться, хоть и знал, что их вины тут нет. Особенно Грейс. Но больше всего я злился на самого себя за то, что не оказался рядом, чтобы остановить это.
Я накрыл лицо Майкла своей курткой и загрузил его в инвалидную коляску, а затем мы все отправились наверх: Майкл в коляске, Грейс, Принс, Пэрис, два охранника и я. Когда все набились в комнату, я вдруг почувствовал, что мое терпение лопнуло, и взорвался.
– Грейс, забери детей! – потребовал я и отослал их прочь.
Телохранители пытались объяснить мне, что произошло, но я даже не дал им заговорить.
– Как вы могли позволить этому случиться? – орал я. – Черт, он же даже говорить не может. Его дети были в поезде вместе с ним! Его дети это видели! А ну пошли все нахрен отсюда!
Они никогда не слышали, чтобы я так орал. Все вышли из комнаты, и едва дверь закрылась, я занялся Майклом. Я позвонил в обслуживание номеров и попросил принести Гаторейд, чтобы устранить обезвоживание. Затем я повернулся к нему и спросил:
– Какого хрена ты сделал это с собой? Что ты принял?
Майкл был со мной честен:
– Я пил водку… а потом принял таблетку ксанакса.
– Ты идиот хренов, если вытворял все это при детях! – ярился я.
– Они этого не видели, – пробормотал он, и я подумал, что это, вероятно, правда. Я привел его в чувство, успокоил его, отпоил Гаторейдом. Затем Майкл объявил:
– Они пытаются поиметь меня.
– Кто пытается?
– Фирма.
Он имел в виду своих менеджеров. Он велел мне тут же позвонить одному из них.
– Ты не можешь разговаривать с ними прямо сейчас, – сказал ему я. Майкл был пьян, но весьма настойчив. Наконец, я сдался и сделал нужный звонок.
– Тебе не следует с кем-либо разговаривать в таком состоянии, – предостерег я Майкла. – Скажи мне, что ты хочешь им сказать, и я им передам.
Но он выхватил у меня трубку и начал орать на несчастного парня на другом конце линии.
– Я величайший артист в мире, – начал он. – А вы вот так ко мне относитесь? Вы должны работать на меня, бороться за то, чего я хочу, и за то, что будет лучше для альбома. Вы не показали мне маркетинговый план. Я целых полгода просил вас показать мне план – и так ничего и не увидел. Где план? Вы специально пытаетесь саботировать альбом. Предатели хреновы, вот вы кто!
Я пытался понять, что же такого ужасного, по мнению Майкла, сделали эти ребята, но он нечетко произносил слова и не мог говорить связно. Я никогда не слышал, чтобы он на кого-то повышал голос и так кричал, но теперь он буквально визжал:
– Нахрен вас, нахрен вас всех, вы уволены! Держитесь от меня подальше. Если вы не верите в меня, есть другие люди, которые верят!
Чуть позже, когда Майкл немного пришел в себя, он объяснил мне, что, по его мнению, происходило вокруг. Он считал, что Sony, его звукозаписывающая компания, не собиралась продвигать и рекламировать Invincible, а Фирма, его управленческая организация, не сражалась против Sony от его имени. Он был убежден в том, что Sony и Фирма были заодно и замышляли захватить контроль над его каталогом Битлз. Sony, владевшая половиной каталога, обладала опционом на выкуп второй половины у Майкла. Если альбом провалится, Майкл, отчаянно нуждавшийся в деньгах, будет вынужден продать свою половину Sony. Майкл считал, что это грандиозный заговор.
Определенно, именно его злость на эти обстоятельства и привела к такому поведению в поезде. Майкл почти закончил альбом. Он тяжело работал и хотел, чтобы для альбома составили надлежащий маркетинговый и рекламный план. Якобы помогая Sony разработать этот план, его менеджеры явно не старались придумать что-то революционное. Поскольку они этого не делали, Майкл решил, что они не заботятся о его интересах. Я считал, что он прав… но все же не до такой степени. Я не верил в то, что компания или Фирма собирались погубить его. Я просто считал, что ребята из Фирмы понятия не имели, что именно ему предложить. Они были менеджерами, а не продавцами. Они не были способны придумать новаторский маркетинговый план и принудить Sony к его исполнению. Что же касается Sony, компания уже инвестировала в проект кошмарную сумму денег. Отели, поездки, продюсирование – они оплачивали все это, а Майкл потратил миллионы долларов, принадлежащие им. Им приходилось где-то обрезать финансирование, и Фирма, вероятно, это понимала.
Наорав на незадачливого менеджера, Майкл, казалось, почувствовал себя немного лучше. Иногда люди ходят в бар, чтобы выпить и забыть о своих проблемах. Майкл занимался примерно тем же, по-своему драматично. В конце концов, на карту было поставлено очень многое. Судьба каталога Битлз была в его руках. После того, как он немного успокоился, я попытался поговорить с ним более трезво:
– Я могу понять, если тебе нужно просто выпустить пар. Я был бы первым, кто выпил бы с тобой. Можем даже выпить две бутылки, если хочешь. Но тебе надо быть осторожным. Разве ты не помнишь, как говорил мне – «Выпей, если хочешь, повеселись, но если не можешь уйти домой на своих двоих, значит, ты полный придурок»?
Поначалу Майкл попытался придумать себе отговорки.
– Фрэнк, ты понятия не имеешь, с чем мне приходится сталкиваться. Этот стресс. Альбом. Люди пытаются отнять у меня каталог. Heal the Kids, – он перечислял все это наряду с прочими обязательствами, список вещей, которые нужно было сделать, из-за которых он не спал ночами, трезвонил мне и другим членам персонала в любое время дня и ночи, когда стресс переходил все границы.
– Все это пройдет, – сказал ему я. – Мы пойдем дальше. Все будет хорошо. Но тебе надо сохранять трезвую голову, если ты хочешь быть лучшим. Тебе надо как-то собраться, договориться с самим собой, – я пытался успокоить его и подчеркнуть самое важное. – Твои дети. Ты не должен допускать, чтобы твои дети видели тебя в таком состоянии.
Он поморщился и сделал глубокий вдох:
– Я знаю, ты прав.
Мы немного помолчали, и он, казалось, пришел в себя. Он обнял меня:
– Прости, Фрэнк. Спасибо за то, что ты рядом, за все, что ты делаешь.
Я отстранился от него, чтобы посмотреть в его лицо. Его глаза были полны слез.
Это был редкий момент. У нас было заведено благодарить друг друга и говорить «я люблю тебя» каждый вечер, когда мы расставались, но он крайне редко признавал эти чувства между нами более открыто, чем обычно. Я понял, что сумел достучаться до него, и надеялся, что все это было самой большой крайностью, в которой я видел его, и стало поворотным моментом в его жизни.
В ту ночь я спал в комнате Майкла, ощущая, что мне следовало чуть ли не стоять на страже у его кровати. Неделя, проведенная с Валери, казалась такой далекой, словно была сто лет назад. Кто-нибудь, устроенный иначе, вероятно, влюбился бы и понял, что нельзя позволять жизни идти мимо, что он не хотел провести всю жизнь на работе, требовавшей полной самоотдачи, 24 часа в сутки. Но если я что и вынес для себя из этой краткой разлуки с Майклом (и того, как плачевно это закончилось), так это то, что у меня попросту не может быть своей жизни. Я не мог быть вдали от Майкла – ни ради Валери, ни ради других проектов или по каким-либо иным причинам. Я не мог пустить все это на самотек. Все это лежало на моих плечах. Моя жизнь, моя карьера, мои отношения – все это было вторичным, потому что я и сам был на втором месте, а иногда и на третьем или четвертом. Время для себя было роскошью, и сейчас мы не могли себе этого позволить.
По графику нам нужно было перебираться в Майами, где мы должны были закончить работу над Invincible вместе с продюсерами Майкла, Родни и Тедди. Очередная смена обстановки, которая, как надеялся Майкл, поможет ему раз и навсегда разделаться с альбомом. Несколько дней перед нашим отъездом из Нью-Йорка он снова был самим собой. Майкл был взволнован предстоящим, в то время как я был сплошь на нервах, памятуя недавние события.
Прежде чем отправиться в Майами, я поговорил с Майклом. Я сказал ему, что хочу, чтобы он оставался здоровым, сосредоточенным и сохранял здравый смысл.
– Даже если у тебя нет с этим проблем, теперь все должно быть по-другому, – сказал я ему. – Ты встречаешься с разными людьми, и они могут заметить, если ты будешь тормозить. Начнутся пересуды. Тебе это совершенно не нужно.
– Фрэнк, я ценю твою заботу, – ответил он, – но я все еще пытаюсь вылечить свою ногу.
Я сменил тактику:
– Не надо исправлять все это для меня. Сейчас я даже не стану говорить тебе, чтобы ты сделал это ради себя. Но у тебя есть дети. Ты отвечаешь за них. Я не говорю, что тебе прямо завтра следует немедленно завязать с таблетками, ты попросту не сможешь это сделать. Но давай найдем какое-то решение, разработаем план, который поможет тебе выздороветь.
– Ладно, – сказал он, пожимая мне руку. Он все понял. Я был уверен в этом.
Я обнял его и сказал:
– Я помогу тебе пережить это. Мы сделаем это вместе.
Когда мы приехали в Майами, я велел его охранникам приглядывать за ним. Поскольку я не мог быть рядом с Майклом круглосуточно, они должны были сразу же известить меня, как только к нему придет какой-нибудь врач. Я был решительно настроен встать между ним и любым доктором, который соберется дать ему какое-нибудь лекарство. Именно я нанимал этих охранников. Поскольку между Майклом и мной происходило много чего, как в деловом, так и в личном плане, я чувствовал себя ответственным за то, чтобы позаботиться обо всем, и считал, что мне необходимо приобрести несколько более весомый авторитет в его мире.
Часть 2.
Мы остановились в Sheraton Bal Harbour в Майами Бич. Вскоре после нашего приезда я спустился в ресторан, где встретился с концертным промоутером Дэвидом Гестом. Посреди встречи один из охранников, Генри, подошел ко мне. Извинившись, он отвел меня в сторонку и сообщил, что местный доктор из отеля в данный момент находится в комнате Майкла.
Дэвид услышал это. Он знал Майкла много лет и также знал кое-что о его сражениях с лекарствами. Он начал психовать. Я сказал ему:
– Дэвид, расслабься. Жди меня здесь.
У меня был ключ от комнаты Майкла, но поначалу я постучал в дверь. Он не ответил. Я постучал громче и позвал:
– Майкл, это Фрэнк. Открой дверь.
Мне до смерти надоели эти местные доктора, которые, впав в полный восторг от того, что им приходится обслуживать такую звезду, как Майкл, безоговорочно давали ему любой препарат, который он просил.
– Подожди немного, у меня совещание! – крикнул он.
– Немедленно открой дверь! – потребовал я, а затем, не став ждать дальнейших ответов, вставил карточку в замок. Едва я вставил ее, Майкл открыл дверь.
– Фрэнк, успокойся, – сказал он, впуская меня в номер. Мне не требовалось что-либо объяснять, он прекрасно знал, о чем я подумал и как расстроился.
Доктор выглядел абсолютным шарлатаном. У него были запавшие глаза и очки с толстыми линзами, на мой взгляд, он обладал всеми признаками темной личности. Разумеется, к этому времени я уже не доверял ни одному медику. Сказать, что я был в бешенстве, значит, ничего не сказать: я был убежден, что Майкл причинял себе вред, и отчаянно хотел защитить его. Я сорвал злость на этом несчастном докторе. Едва я вошел в комнату, я начал орать на него:
– Что это вы здесь делаете? Что вы дали ему? Этого не будет.
Доктор был невозмутим.
– Успокойтесь, юноша, – сказал он мне, – я не собираюсь давать вашему другу лекарства. Мы просто разговаривали.
– Фрэнк, – вмешался Майкл, – ты не в теме. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Этот человек поможет мне вылечить ногу.
Он пояснил мне, что доктор Фаршиан был специалистом в сфере рекуперативной медицины. Но я на это не повелся.
– Я сказал свое слово, – объявил я им обоим. – Я сейчас пойду вниз. Выполняйте свои обязанности. Но лучше бы вам не давать ему никаких лекарств.
Я был зол на Майкла за то, что он позвал к себе врача за моей спиной, даже после всех наших разговоров и договоренностей. Я-то считал, что мне удалось достучаться до него.
На следующий день Майкл позвал меня к себе в номер. Доктор опять был там, и Майкл хотел, чтобы я извинился за то, что наорал на него и пытался вышвырнуть его вон. Я объяснил ему, почему я так себя вел.
– Возможно, я не в теме, но вы должны понять, эти врачи давали Майклу лекарства, которые ему принимать не следует.
Доктор Фаршиан сказал, что понимает и считает, что я поступаю достойно, пытаясь защитить Майкла. Мы стали беседовать втроем.
– После того, как мы поговорили в Нью-Йорке, – сказал мне Майкл, – у меня в голове что-то щелкнуло. Поэтому я позвонил доктору Фаршиану. Я хочу выздороветь.
Выяснилось, что доктор действительно специализируется на рекуперативной медицине. Майкл, все еще носивший приспособление, поддерживавшее щиколотку, хотел вылечить ногу как можно скорее. Но он также собирался включиться в программу детоксикации и полностью отказаться от таблеток.
– Это длительный процесс, – сказал доктор Фаршиан. – Майкл не сможет завязать сразу. Но я разработаю план, чтобы помочь ему вылечить ногу и заодно снять с лекарств.
Я не знал, насколько мне можно верить во все эти сообщения, но сказал:
– Послушайте, я очень рад это слышать. Я очень надеюсь, что вы сможете помочь.
По иронии, учитывая всю мелодраматичность моего вмешательства, доктор Фаршиан действительно оказался единственным врачом, который искренне делал все возможное, чтобы помочь Майклу избавиться от этой вредной привычки. Он прилепил ему на живот пластырь, который подавлял желание принять таблетки. В Майами, под наблюдением Фаршиана, Майкл начал делать сознательные усилия, чтобы придерживаться разработанного им плана. Очень скоро доктор стал ездить с нами, даже жил с нами в «Неверленд», поскольку Майкл хотел, чтобы тот неотлучно был при нем. Майкл хотел измениться.
Я вздохнул с облегчением. Впервые за долгое время Майкл фактически признал, что у него проблема, и хотел избавиться от нее ради своих детей. Я долгое время пытался заставить его признать это, но если у него не было мотивации, все мои слова были пустым звуком. Он должен был прийти к этому сам, и теперь казалось, что он наконец-то это сделал. Я ощущал, что бремя ответственности на моих плечах стало весить немного меньше. Майкл получал помощь. И он получал ее от врача, который определенно знал свое дело.
Теперь, когда мы снова помогали Майклу выздороветь, было самое время для хороших новостей. Пока мы были во Флориде в мае 2001 года, Майкл снова пригласил меня к себе, и когда я пришел, он ни на мгновение не прекращал улыбаться.
– Я снова стану отцом! – воскликнул он, обнимая меня.
– О, я так рад за тебя, – ответил я. – Ты это заслужил.
И хотя Майкл был очень занят работой над альбомом, создание семьи для него всегда было на первом месте. Я никогда не устану это повторять. Майкл был прирожденным отцом и всегда говорил, что хочет десятерых детей. У Дебби возникли трудности, когда она вынашивала Пэрис, поэтому Майкл решил, что для следующего ребенка найдет донора яйцеклетки. Отказавшись от услуг Дебби, которую хорошо знал и которая добровольно согласилась на это, он решил, что его отношения с любой будущей матерью должны быть анонимными. Помню, как мы сидели в его номере в Four Seasons и листали огромную папку с фотографиями потенциальных доноров. Это походило на то, как мы составляли для себя карты мыслей, листали картинки и представляли себе наше будущее. Разница состояла в том, что этот выбор был настоящим и очень серьезным. Я переворачивал страницы, пока мне на глаза не попалась фотография красивой молодой женщины.
– Вот то, что надо, – сказал я. Мне понравились ее глаза и цвет кожи. У нее были красивые черные волосы. В биографии было сказано, что она была наполовину итальянка, наполовину испанка.
– Она понравилась тебе только потому, что она итальянка, – сказал Майкл, вроде бы отмахнувшись от моего выбора. Но в ней было нечто большее, чем просто итальянские корни. Она была похожа на женщину, которая понравилась бы Майклу. Описывая себя, она сказала: «Я позитивный человек. Я вижу добро в людях. Я не осуждаю… Я духовная личность, веду информационную работу и читаю тонны книг». Я сразу понял, что она идеально нам подходит, и в итоге Майкл выбрал именно ее. Он сказал: «Давай сделаем это», и я позвонил врачу, чтобы назвать ему идентификационный номер женщины-донора.
Теперь же, в отеле во Флориде, Майкл сообщил мне, что все получилось. Суррогатная мать носила ребенка Майкла и той женщины-донора.
– Это уже трое из десяти, Фрэнк, трое из десяти, – повторял он. Затем он подтолкнул меня локтем в бок и добавил, – Фрэнк, а ты отстаешь. Когда у тебя уже появятся дети? Не могу дождаться, чтобы рассказать твоим детям истории о тебе. Я такое им расскажу, что ты провалишься сквозь землю от смущения.
Позднее Майкл сообщил своим детям, что у них будет младший брат или сестра. Меня в то время рядом не было, но чуть позже я заметил, как взволнованы были Принс и Пэрис. Они тоже с нетерпением ждали появления нового ребенка, чтобы помочь Майклу заботиться о нем.
***
Наконец, после нескольких лет томительного ожидания, невероятных усилий, обид, расстройства, боли и подозрений, Майкл представил законченный альбом Invincible на суд руководства Sony 12 июня.
Партнерство музыканта и звукозаписывающей компании во многом напоминает брак. Ведется множество дискуссий, достигаются компромиссы по поводу того, как лучше всего растить детей. Sony была очень довольна альбомом, и на этой встрече руководители помогли сократить список песен, которые войдут в альбом. Конфликт начался, когда Томми Моттола, глава Sony Music, не захотел включить Lost Children в альбом, поскольку считал, что очередная связь имени Майкла с детьми только разбередит неприятные воспоминания об обвинениях 1993 года. Майкл счел это абсурдом и был непреклонен – он всенепременно хотел, чтобы Lost Children осталась в альбоме. Это была настоящая битва, в которой Майкл в итоге победил.
Майкл и Sony также не могли договориться о порядке выпуска синглов. Майкл хотел выпустить первым синглом Unbreakable и горел желанием снять на эту песню клип. (К слову, он никогда не использовал слово «видео», «видеоклип», когда говорил об одной из кинематографических версий своих песен. Если кто-либо использовал это слово, он поправлял: «Короткометражный фильм. Это короткометражный фильм. Я не снимаю видеоклипы».) Майкл уже четко представлял себе, с чего будет начинаться фильм Unbreakable. Он стоит на крыше недостроенного высотного здания, какие-то бандиты держат его над краем, а затем отпускают. Он падает на землю, и все решают, что он умер, но его тело постепенно соберется по частям, а затем он превратится в пламя – и будет танцевать в огне, перебираясь с одной части строительных лесов на другую, пока его тело восстанавливается. Майкл собирался создать для Unbreakable такой танец, который запомнится людям навсегда.
Он отчаянно сражался за свое видение, но, к сожалению, так и не добился своего. Sony хотела, чтобы первым синглом была You Rock My World. Не поймите меня превратно: Майкл обожал эту песню, но он хотел, чтобы она была вторым синглом. В качестве компромисса он решил, что Unbreakable пойдет вторым синглом, но Sony выбрала Butterflies. В итоге было запланировано три сингла – You Rock My World, Butterflies и Cry, но единственным синглом, на который также был снят видеоклип, была You Rock My World.
Летом 2001 года мы проводили съемки этого клипа, когда мне позвонил Джон Маклейн, давний советник Джексонов. Он провел встречу с режиссером и теперь сообщал мне:
– Они хотят использовать мейкап, чтобы затемнить кожу Майкла для клипа. Они также хотят нанести на его нос специальную замазку.
Он хотел, чтобы я предложил эти косметические уловки Майклу. Определенно, он совсем не знал Майкла. Я был в шоке и отказался это сделать.
– Джон, я не могу говорить с Майклом о подобных вещах. Он никогда не согласится на такое. Если тебе так нужно, иди и сам говори с ним, но я на это не пойду.
Я не хотел участвовать в этом. Некоторое время спустя, когда я вернулся в свой номер в отеле, телефон зазвонил снова. На сей раз это была Карен Фей, визажистка Майкла, и звонила она из его комнаты. Она должна была подготовить его к съемкам, но он заперся в ванной, и она не могла понять, почему. Она попросила, чтобы я немедленно пришел к нему в номер.
Когда я прибыл, я услышал, как Майкл бесится в ванной, швыряет и бьет вещи. Похоже, Джон Маклейн успел поговорить с ним о предложенных изменениях его кожи и носа, и теперь он был невероятно зол. Я попытался привлечь его внимание, но хаос в ванной не утихал. Затем я услышал, как он чем-то грохнул с такой силой, что это уже вызвало у меня беспокойство, и я попытался выломать дверь.
Наконец, Майкл впустил меня. Он сидел на полу. Видимо, ему как раз делали стрижку, когда он услыхал эти «новости», поэтому волосы у него были наполовину обрезаны – длинные с одной стороны, короткие с другой. Он всхлипывал, закрыв лицо руками.
– Ты можешь в это поверить? – спросил он. – Они что, думают, что я урод? Они хотят замазать мне нос какой-то замазкой! Какого хрена они себе вообразили? Я не указываю им, как им выглядеть. Пошли они в задницу, – приговаривал он сквозь слезы. – Они считают меня чудовищем, они считают меня чудовищем, они считают меня чудовищем…
Было очень больно видеть его скрючившимся на полу, плачущим, с наполовину отрезанными волосами. Это был уже второй раз за последние дни, когда я видел его таким расстроенным. И хотя пресса многие годы смеялась над ним и критиковала его внешний вид, Майкл не всегда так остро реагировал на то, что люди говорили о нем. Все зависело от обстоятельств. Иногда ему было плевать на то, что думали люди. Он был сильным. Но бывали времена, когда его терпение иссякало, и он просто ломался, теряя самообладание. Ему невероятно тяжело было осознать то, что его якобы союзники критиковали его внешность в то время, когда он находился в таком уязвимом состоянии.
Я все чаще испытывал отеческие чувства к этому человеку, однажды ставшему для меня чуть ли не вторым отцом. Это был не тот Майкл Джексон, которого знал весь мир. Это был не Майкл Джексон-икона. Это был Майкл Джексон, которого довели до ручки, чрезвычайно ранимый человек в самом остром проявлении всех человеческих качеств. И хотя у меня давно вошло в привычку заставлять его встречаться лицом к лицу с болезненной правдой, в этот раз никакая правда на кону не стояла. Невозможно объективно судить о внешности человека. Майкл годами игнорировал заголовки в таблоидах о своей внешности, поэтому я посоветовал ему попросту не слушать никакую критику.
– Мы можем выйти из проекта, – сказал я. – Ты нужен им, а вот они тебе не нужны.
Я отменил съемки в тот день и сказал всем, что мы начнем завтра. Майкл и я вернулись к себе в комнаты и оставались там до ночи. Прежде чем уйти к себе, я поговорил с Джоном Маклейном и режиссером видеоклипа, Полом Хантером.
– Джон, – сказал я, – поверить не могу, что ты сказал такое Майклу. Мы закончим этот проект, но больше никаких разговоров о внешности Майкла в этом клипе, ясно? Если у вас с этим проблемы, то мы просто повернемся и уйдем со съемочной площадки, а с последствиями будете разбираться сами.
Я всегда сердился, когда люди критиковали внешность Майкла или его действия, утверждая, что он был странным, чудаковатым или вообще монстром. Им бы оказаться на его месте, с самого начала, с детства, которое он провел в работе. Из того, что он рассказывал мне, и того, что я сам видел, его жизнь для любого другого человека была бы чрезвычайно тяжелой. Разумеется, у него был грандиозный успех, но масштабы этого успеха привели к тому, что он оказался в очень уязвимом положении. Люди использовали его в своих целях. Он никому не мог доверять. Именно из-за его денег и славы люди так быстро начинали искать в нем изъяны.
Не поймите меня неправильно: у Майкла были свои недостатки, но в моих глазах они были намного более приземленными, чем все странности, захватившие мир. Бывали тяжелые времена, когда я был единственным человеком рядом с ним, и мне приходилось принять на себя роль козла отпущения. Он редко выходил из себя в моем присутствии, но иногда мой телефон трезвонил посреди ночи, и Майкл начинал рассказывать мне о каких-то маловажных вещах, например, что ему так и не перезвонил какой-то человек, и он доставал меня: «Фрэнк, почему этот звонок до сих пор не сделали? Фрэнк, почему это до сих пор не выполнено?» Мне требовалось какое-то время, чтобы проснуться, а он уже диктовал мне список вещей, которые мне нужно было сделать, и говорил: «Вот видишь? Я же говорил, чтобы ты всегда держал под рукой блокнот и ручку. У Карен всегда все наготове. А ты не готов».
Когда он звонил мне, я понимал, что он испытывает страшный стресс. Обстоятельства его жизни были таковы, что он не мог справиться со всем этим. И как я должен был реагировать? В ответ на все порицания мне оставалось только с достоинством молчать. Я всегда первым говорил ему, что он облажался, и он делал то же самое для меня. Какое-то время это срабатывало.
У меня было множество теорий того, почему люди так жаждали критиковать Майкла, но по большей части то, что его до такой степени не понимали, всегда расстраивало и бесило меня. Предательства и жестокое осуждение глубоко ранили его. Страдания Майкла были велики, и хоть он и был ответственен за некоторые из этих проблем, многое просто выходило за рамки его контроля.
Майкл прибыл во взрослую жизнь с несколькими отсутствовавшими деталями, недостатком развития, как это сейчас называют, но он пытался компенсировать эти потери с помощью дома, который сам построил, своей внешности, музыки и интересов. «Неверленд» был всего лишь гипертрофированной, отчаянной попыткой найти счастье. Красота и умиротворение этого места были добыты нелегким путем. Каждый аспект ранчо свидетельствовал о том, что Майкл прилагал все усилия, чтобы найти способ получить удовольствие от достигнутого.
Кожное заболевание Майкла наряду с трудным детством и обвинениями в растлении были просто обстоятельствами, в которых он сделал все, чтобы выжить, а пластическая хирургия носа, как и многие его странности, была попыткой взять под контроль свою судьбу и счастье. Эти операции не делали его нормальным. В глазах многих людей они даже не делали его красивым. Но они делали его Майклом.
Однако весь мир продолжал обсуждать и осуждать каждый аспект в жизни Майкла, и хотя все обожали его музыку, они считали остальные детали его жизни безумными, если не хуже. Рана, нанесенная обвинениями в 1993 году, все еще мучила его, а то, что люди по-прежнему считали его педофилом, попросту разрушало его. Объединенное влияние всего этого – физический и психологический урон, нанесенный ему в детстве, публичное осуждение его личности и внешности, но больше всего давление и желание создавать революционную, прорывную музыку – было слишком велико для одного человека, но из-за своей паранойи и характера он считал, что должен сам справиться со всем этим. Неудивительно, что он не мог спать, и также неудивительно, что он искал спасения в лекарствах, дававших ему несколько благословенных часов отдыха.
Вечером того дня, когда мы отменили съемки, Майкл вызвал меня к себе в номер. Я открыл бутылку вина. Мы провели ночь по обыкновению – разговаривали, слушали музыку и пили вино. Мы ностальгировали о прошлом, о том, как веселились, как подшучивали над людьми. А еще мы говорили о будущем, о своих ближайших целях и том, чего хотели достичь.
Мы слушали песни, которые он записал для Invincible. Нам еще предстояло решить, какие из них войдут в альбом, а какие нет. В ту ночь я хотел слушать You Rock My World, но Майкл сказал:
– Я тебя прошу, мы еще успеем наслушаться завтра. Давай не будем слушать ее сегодня.
Пока мы крутили различные треки, он добавил:
– Люди не поймут этот альбом сейчас. Он написан с опережением времени. Но поверь мне, Фрэнк, через десять лет они поймут и оценят его, и альбом будет жить вечно.
Никто из нас не подозревал, что через десять лет его уже не будет, чтобы проверить, сбудется ли его предсказание. Но я верил, что время не имеет власти над его музыкой, я верил, что все его альбомы – Off the Wall, Thriller, Bad, Dangerous, HIStory, Invincible – будут жить вечно. Я верил в это тогда, верю и сейчас.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |