Господь дал нам маковый цвет, 1 страница

Господь дал нам маковый цвет,

Дал порох, дал имя – одно на двоих. (с)

…Дыхание перехватывало от быстрого бега.

Темнота дрогнула, разбитая выстрелами.

Впереди мелькал просвет, и я пустилась ещё быстрее, насколько хватало сил.

Дыхание вырывалось в воздух облаками белого пара, растворяясь на вязком смолистом ветру. Земля превратилась в топкую жижу, и ноги неумолимо скользили на хвойной подстилке.

А шаги приближались.

Воздух, подпалённый ранними заморозками, обжигал лицо. В боку нестерпимо кололо.

Шагов через десять я споткнулась об корень и покатилась по земле. Но вместо того, чтобы подняться, забилась под нижние ветви ближайшей сосны.

Кажется, в тот момент я боялась, что меня выдаст стук собственного сердца- как оно колотилось.

Через густую зелёную занавесь было виден лоскут стремительно бледнеющего неба, сцеженного через сосновые иголки. Светало.

Шаги раздавались ближе, равномерно нарастая.

Я сжалась, крепко прижавшись к шершавому стволу.

Через несколько секунд перед глазами мелькнули голенища чьи-то сапог. Кто-то остановился совсем близко, оглядываясь.

Потом раздались резкий оклик и частая тяжёлая поступь- наверное, их было человек пять, хотя точно сказать сложно.

Я пулей выскочила из-под сосны и рванула в другую сторону.

Лес кончился почти сразу, и небо распахнулось навстречу неубранными полями. Я резко остановилась, тяжело дыша.

По кромке леса шла заросшая тропа, круто поднимавшаяся в горку.

Но бежать я больше не могла.

Где-то на границе сознания колотилось эхо новых выстрелов, сливаясь со звоном в ушах. Впрочем, вероятнее всего, только слышалось, но я как дурная понеслась дальше, даже не оглянувшись.

-Хей! Подожди!

-Жди-жди-жди... –разнеслось между холмами.

Я вдыхала воздух маленькими глотками, боясь обжечься. Ранний мороз прозрачным мороком горел в воздухе, просачиваясь в рыхлую землю.

-Слышишь? –я не знаю, кто это был, но он слышал.

Крик вырвался наружу облаком белого пара.

- Сгинь! –и даже не обернулся.

-Ах ты...-но я успеваю увернуться. Кристаллы крупной соли тихо зашуршали по складкам плаща.

Подожди... Это что, серьёзно?.. Нет, правда?

И вот тогда далеко позади раздался первый выстрел.

Силуэт в потёмках обернулся.

-Не уходи, ладно? Не оставляй меня, -шёпот вспыхнул, заполыхал эхом звонче, чем любой крик.

Слова полетели, пылая и исходя белым паром.

Я не знаю, кто это. И не знаю, где я. И куда теперь деваться, я тоже не знаю.

Только не уходи так быстро, договорились?..

Человек, не раздумывая, схватил меня за руку и поволок за собой.

...Рыжая лошадь взвилась, как ошпаренная. Ржанье прорезало ночную тьму, и мы пустились по стекающей с холма дороге прямо в неубранные поля.

А следом, где-то далеко, как кукушка, раздавались выстрелы. Я не знаю, в кого. Может быть, просто звенело в ушах.

Кровь закипала, пузырилась от подожжённого пороха, и в воздух рвалась белым паром, через шёпот и крик полусонным бредом.

-Как думаешь, нас всё-таки догонят? –я дёрнула за рукав своего невольного спасителя.

-Почём мне знать? –несмазанная телега дьявольски скрипела, как спицей в уши.

-Вообще, кто тебе сказал, что я не заложу тебя при первом же удобном случае? –он нехорошо усмехнулся.

И я впервые заглянула в его лицо. Оно было... птичье. Я не подобрала другого слова.

Как будто на человеческое лицо нанесли птичьи черты- слишком чёткие и слишком острые. И глаза- слишком яркие, и зеленющие-зеленющие- как подкрашенное стекло.

Я зажмурилась и заорала. Именно заорала, отчаянно, до хрипоты. И горевшее внутри резко вспыхнуло, выбрасывая в воздух клубы белого дыма.

Голова закружилась, и созвездия, осыпавшись обломками многоточий, загасли перед глазами.

***

-Экая впечатлительная, -странник усмехнулся. -Ты жива?

Слова доходили до спящего сознания медленно, просачиваясь отдельными каплями, по слогам.

Веки дрогнули, пропуская немного света; ровно столько, чтобы хватило различить контуры ближайших предметов.

Я рывком поднялась, ещё до конца не проснувшись, и уселась, свесив ноги с телеги. Несколько секунд я тупо смотрела перед собой, по-совиному хлопая глазами. Руки замёрзли, что я их почти не чувствовала, а на лице будто была прилеплена маска, и оно казалось слишком чужим.

-Не спеши, мы ещё не скоро. Солнце ещё не взошло.

Я окончательно открыла глаза.

Вокруг, на сколько хватало глаз, было поле неубранных потемневших подсолнухов, покрытых инеем. Телега съехала с дороги и затерялась в самой их гуще.

Выстрелы и крики стихли далеко позади, и звенящее в ушах эхо гасло вместе с уходящей ночью. Предрассветную тишину нарушал только хруст сухих стеблей под копытами лошади, которая тёмной тенью бродила где-то в подсолнухах.

-Бывает же, -я машинально растирала кончиками пальцев замёрзшие щёки.

-Что ты такого натворила, что за тобой невесть сколько гнались через лес?

Кажется, он сказал что-то ещё, вроде бы до города слишком далеко, да и пешком в потёмках это мудрёно.

Я пробормотала в ответ что-то невнятное.

Там, на востоке… На востоке из-за изрезанного холмами горизонта показался краешек солнца. Огромное и рябиново-красное, оно плавно поднималось, как всплывая с подсоленных чьей-то исполинской рукой небес, не желающих и не могущих больше держать его на своём дне.

И перед ним были ряды потемневших подсолнухов. Они склонили высеребренные головы, как в бесконечной молитве. Тогда, в последнее утро, когда замёрзли, они так же молились своему солнцу- сотни, тысячи маленьких, загасших солнц. Но оно их не отогрело и заново не зажгло. Они отцвели безвозвратно.

А оно так и продолжало всходить, каждое утро, сквозь ранние заморозки, с треском ломая тонкую ледяную корочку, которой покрывались солёные небеса у самого своего горизонта.

Маково-алое и огнистое. В далёких воспоминаниях даже тёплое. Яркое. Единственное.

Вспыхивало и никогда не гасло. С начала времён, и во веки веков.

Первые косые лучи скользнули с холмов, и пламя ослепительно заиграло на инее, до восхищенного крика, до рези в глазах.

Плотный утренний воздух налился пронзительным седым сиянием, несмолкающем на бесшумном морозе.

Я непроизвольно передёрнула плечами, не то от холода, не то... Знаете, то отвратительное ощущение, которое очень сложно описать. Его чувствуешь спиной, и на замёрзших щеках, всем своим существом, физическим и внутренним- как чувствуешь страх или тепло, но что-то другое. Никогда не знала, как это получается, и никто толком не мог объяснить. Сродни тому, как сквозь проходит большая игла вроде тех, которыми протыкают бабочек на засушку- пригвождающая к самому небу. Внимательный и колкий взгляд.

Я обернулась.

-Так ты не ответила, -зрачки подозрительно сузились.

Глаза у него были пронзительно-зелёные, и от того, что за спиной было пламенеющее небо, казались ещё зеленей. Черты лица на солнце стали ещё острее, и от этого он только сильнее походил на птицу.

Я вздохнула и отвела взгляд.

Мне нечего было ответить.

Мы молчали, глядя, как всходит солнце.

Стало чуть-чуть теплее; тепло расползлось по коже тонкой маслянистой плёнкой, плавно впитываясь в кровь, вместе с воздухом и тишиной.

Так прошло несколько минут. Не дождавшись ответа, он только покачал головой. Навсегда загадка: что в этот момент творилось у него на сердце. Кажется, он ждал, когда проснётся.

-А на самом деле… Знаешь, -тишина оборвалась внезапно и невозвратимо. Он говорил, опустив голову, но на сухих губах появилась понимающая улыбка,- на самом деле, мне всё равно, кто ты есть. Если ты и впрямь она, тогда, -он вздохнул, -тогда всё совсем хорошо. По крайней мере, внешне вы действительно похожи, -собеседник смерил меня оценивающим взглядом. Я терпеливо ждала, не переспрашивая. Странно оно всё было…

-Да, определённо. Да и Альвина никогда бы не умерла, -уверенно закончил он.

-Может быть, ты для начала представишься?

Он был слегка удивлён.

-Виен, -вероятно, удивлён настолько, что не придумал, чего бы ответить.
-А я Альвина, -с изрядной долей уверенности предположила я. На самом деле, мне было интересно посмотреть на реакцию.

-Я знаю, -он удивился ещё больше. -С другой стороны, кем бы ты ни была, говорю же, вы очень похожи.

-Скажи: как ты оказался около леса? –я не могла не задать этот вопрос.

-Перчатки потерял. Видать, где-то по дороге с телеги свалились.

-Нашёл?

-Не-а.

Рябая лошадь плутала где-то в подсолнухах. Солнце стремительно обесцвечивалось, отдавая свою краску небесам.

Мы сидели бок о бок и ждали. И молчали ни о чём.

-А я знаю, кто ты, -внезапно выдала я.

Так и не поняла, зачем я это брякнула вслух, но вероятно, мне очень нужно было это сказать.

-Ты птица!- это прозвучало с нескрываемым торжеством, как самая простая и непреложная из всех простых и непреложных истин. И засмеялась, и неубранные поля засмеялись следом.

-Птица? -он задумался, словно решая, стоит соглашаться или нет. -Птица… -и ухмыльнулся. -Может быть.

Стремительно светлело, и иней на подсолнухах таял.

-Да ты совсем замёрзла, -Виен достал чугунный сосуд с горячим чаем.

В воздухе вспыхнул резкий запах чабреца. От настоя шёл пар, словно кто-то там тихонько дышал сквозь слой тёмной воды.

Я отхлебнула совсем чуть-чуть и закашлялась; отвар был горячий и очень сладкий.

Обернувшись, я увидела, что осталась одна- Виен пошёл отлавливать лошадь.

Над головами подсолнухов плыла пара рыжих ушей и раздавался треск смятых копытами стеблей.

-А ну иди сюда! -он снял с неё повязанный мешок с остатками корма.

Я молча наблюдала за ними и грела руки об чашку. В воздух поднимался сладкий пар, и светлеющий на рассвете мир виделся через него особенно спокойным и уютным. Ночь ушла, вместе с выстрелами и холодом.

Со дна чашки на меня смотрела пара любопытных гляделок. Блестящих-блестящих и голубых-голубых, сверкающие через круги чаинок.

Я дёрнулась от неожиданности.

И заглянула в чашку ещё раз.

На самом деле, не сразу дошло, что это было моё же отражение.

-Что с тобой?

-А? Где? Ничего, -я не заметила, как наклонила чашку, и отвар лился тёмным ручейком на доски телеги, мгновенно расползаясь на россыпь дымящихся трещин.

-Скоро собираемся.

Лошадь фыркала и куда-то постоянно наклоняясь, тянула губы к росткам подсолнухов. Это были те, что успели прорости из осыпавшихся семечек, светло-зелёные и тронутые по краям нежных листочков бахромой инея.

Я налила ещё чаю и протянула чашку Виену.

Он кивнул.

А отражение так и осталось, примёрзшее ко дну под слоем настоявшегося кипятка.

Кто-то смотрел. В упор, с нескрываемым настороженным любопытством.

***

Вы спрашиваете, много ли я помню?

Нет.

Помню только, что баюкала на руках девочку с разбитой головой.

Кривая трещина пересекала висок и терялась в волосах. Через неё текли мысли. Тёплые, вязкие, густые и тёмные; почти чёрные, с бесчисленными лапками-ворсинками, почти как у пчёл. Вереница математических знаков и завитушек, много листов рукописного текста сваленного перепутанными строками.

И они всё текли, текли, телки- по руками кривыми ручьями, горстями, на чистую простынь.

В комнате тошнотворно сладко пахло маком и гнилью. И в темноте густо жужжали пчёлы, рассекая частыми взмахами коротких крыльев застоявшийся воздух.

А я знаю, что она пыталась петь, когда никто не слышит.

Смятое эхо затаились по углам комнаты сгустками не смолкших звуков, потонувших в пчелиной возне.

Там их можно было видеть, равно как и слышать цвета; сейчас сложно воскресить в памяти, но ещё я твёрдо заучила, что темнота на вкус как патока, а сны пахнут мёдом.

Сквозняк шуршал под босыми ногами. Воздух вязкий, плотный- как жидкое стекло; и настораживающе гниловато-тёплый.

А я знаю, она тихо пела. И звуки осели на посиневших губах едкой солью и призраками ветра.

Она никогда не умела петь и была почти что немой, но с завидным упорством пыталась.

В её гортани поселился ветер и пел протяжней, чем в печной трубе. Завывая.

А ещё я знаю, что её мир до конца прогнил. Не знаю, как до основания, но до пределов комнаты точно. Смолисто-горько пах трупным ядом. И до отказа, до краёв полон полчищ маленьких мушек, слетевшихся на гнилой мак.

Взгляд у неё колкий и неподвижный, а кожа снежно-белая и изгваздана грязными крапинами веснушек, и шершавая, как полотняная. Мысли из разбитой головы бегут по ней, оставляя цепи следов от маленьких лапок, теряющиеся в пятнах.

Я рассматривала её с любопытством, как видела впервые (впрочем, если это и не так, я всё равно не помню); волосы от мыслей тяжёлые, неровного цвета, как подпалённые, от тёмно-рыжего до угольно-чёрного.

Гнилой воздух звенит на одной ноте жужжания медоносной пчелы.

Я чувствую её взгляд. Чувствую всем существом; и двумя пальцами осторожно приоткрываю веки.

А я так и думала: глаза выцветшие, неопределённого цвета. И неподвижные.

Воздух вспорол визгливый скрип ржавых петель.

Я охнула, пригнувшись, и повалилась на ложе.

И руки с чвакающим звуком по локоть ушли в смрадную гниль. Она расползалась буквально в пальцах, раздаваясь в темноту гудящими стаями пчёл. Они цепляли крыльями высвобожденный ветер.

И стремясь найти опору, схватила первое, что подвернулось; надо думать, это была кость. Но я ошиблась: это была резная зеркальная рама.

Я смотрела в зеркало. И поняла это, только когда лицо вмёрзло в стекло. Волосы отражения терялись где-то на фоне подпорченной

амальгамы.

Дверь скрипнула, вместе с полоской света прокрался детский голос:

-Кто здесь?

Я баюкала на руках девочку с разбитой головой.

***

-Мама? –я резко дёрнулась, просыпаясь.

Кто-то тряс меня за плечо.

-Просыпайся, приехали, -Виен усмехнулся.

Я протёрла заспанные глаза.

Телега стояла посреди пустынного дворика. Тишина медленно тлела на осеннем ветру, пополам с дыханием.

-Мама? –маленькие ладошки крепко вцепились в плечи.

Обернувшись, я наткнулась на взгляд зеленых глаз. На этот раз уже не птичьих. Больших-больших и зеленющих-зеленющих. –Мама?..

Виен наблюдал за нами, улыбаясь уголками губ.

-Не замёрзла ночью, солнышко? –он протянул к девочке руки.

Но она вцепилась пальчиками в мои волосы и ни в какую не хотела отпускать.

-Мирра! –Виен строго взглянул на неё исподлобья.

-Не занудствуй! –но в воздухе вспыхнула копна блестящих кудряшек, и, легко спрыгнув с телеги, девочка бросилась к дому.

Я лениво слезла следом.

Отражённое солнце полыхало на покатых крышах жидкой позолотой. Воздух теплел, и призраки утра постепенно гасли в заспанной памяти.

Дом был чуть в низине, поодаль от остальных; со скошенной крышей, сплошь поросшей мхом.

Подслеповато щурясь спросонья, не спеша побрела к крыльцу.

Дальние улицы просыпались, но голоса и скрип отворённых ворот таяли в шуме листвы. Здесь были рябины, полыхавшие на ветру неестественно красным заревом ещё несклёванных кистей и редких листьев. Одна росла под самыми окнами и стучалась ветвями в окно.

И вот тогда я уснула. Да, кажется, именно тогда. В разбитом тряской теле пела сквозкая тягучая слабость, отдаваясь звоном в ушах. Навек пропавшая память больше не грела.

Я спала наяву.

И через несколько шагов споткнулась об первую ступеньку крыльца.

-Мама? –удивление пополам с пытливым восхищением.

Мирра крепко сжала в маленьких ладошках мою руку, чтобы ещё раз убедиться, настоящая ли она, плотная.

Свет плескался бликами в расширенных зрачках.

-Мама?..

***

(несколькими днями раньше)

Дверь с визгливым скрипом отворилась.

-Ты здесь?

Никто не ответил.

-Хьянти?

Лунный свет расцветал на стенах тенями с оконной решётки.

Комната утонула в них. Стол, заваленный разрозненными страницами, и в углу плитка с тлеющим углём едва различались, наложенные нечёткими контурами на сцеженный свет.

Веки слабо дрогнули, и среди бликов шевельнулся силуэт девушки.

Алмир увидел её только по дрогнувшим теням от ресниц. Она сидела на подоконнике, запрокинув голову.

-Хьянти? –переспросил он ещё раз, словно имя прилипло к губам и он пытался его стряхнуть, -Хьянти?

Алмир был широк в плечах и крепок, и его фигура чернела в поле зрения большим размытым пятном. Длинное одеяние звездочёта только усиливало впечатление, подтачивая контуры, тонущие в мутных отблесках.

Было слышно, как доски слегка прогибаются под тяжёлыми шагами. Он был здесь. Кто-то был здесь. Кто-то, несущий угрозу; и Хьянти это чувствовала. От него крепко пахло горькой смолой, и этот запах медленно возвращал в реальность.

С тяжело колотящимся сердцем Алмир достал из кармана спички. Пламя резко вспыхнуло, с громким чиркающим звуком распоров темноту.

Алмир поднёс спичку к неподвижному лицу. Хьянти метко плюнула на огонёк, и спичка с шипением загасла.

-С тобой всё хорошо?

Девушка проворно соскочила с подоконника и поклонилась.

-Без церемоний, -резко прервал звездочёт.

-Говори, что случилось?

-Случилось? Куда уж хуже-то, -Хьянти развела руками. Голос спросонья (или с забытья) немного хрипел.

Тонкая струйка дыма от погасшей спички щекотала нос.

Девушка чихнула.

-Не сиди на сквозняке, -на автомате отозвался Алмир, не оборачиваясь. Со второй спички он зажёг масляный светильник, подвешенный над столом.

Пространство мгновенно вспыхнуло, освобождённое от теней.

Хьянти вскарабкалась обратно на подоконник.

-Что ты здесь делала? –спросил он, разглядывая ворох пожелтевшей бумаги.

-Разбирала. Там... Впрочем, это не так важно.

-Я задал вопрос. И хочу получить на него ответ, -с расстановкой отчеканил звездочёт, в упор глядя на ученицу.

Хьянти опустила голову.

-И что это здесь? –Алмир принюхался. На плите стояла закопченная турка с остатками пригоревшего кофе.

Осененный внезапной догадкой, он открыл шкафчик под плитой, откуда выпала на две трети пустая банка с бурыми зёрнами и скляночка с прозрачной жидкостью.

Хьянти тонко истерично рассмеялась, прикрывая белозубый рот дрожащей ладошкой.

-Что это значит?

-Я не хочу мучиться. Когда всё начнётся, можно просто уснуть и всё, понимаете? Вы говорите, что мир всё равно погибнет, так есть ли теперь разница, что делать?

Алмир застыл, как громом поражённый.

-Мучиться?

Хьянти молчала.

На лбу от ужаса выступил холодный пот. Скорее всего, она понимала, чем всё это ей грозит. Вернее, наверняка понимала, если только в силах сейчас была что-нибудь понимать.

Алмир уселся на потёртый табурет напротив окна, пристально глядя Хьянти в глаза.

-Давай рассказывай.

-Я не верю, что этот мир погибнет быстро и безболезненно. Понимаете? Вы же всё понимаете. Я уверена, вы похоже поступите, когда приблизится срок.

-Как? –его глаза недобро сузились, но угроза ушла из голоса.

- Всё просто: вы спите по несколько часов в сутки, чтобы только не упасть и не захрапеть где-нибудь на улице. Но в нужный момент небольшая доза самого простого снотворного перебьёт действие кофе и Совиных капель, и можно будет спокойно и тихо уснуть. Здорово, правда? –неестественно расширенные зрачки лихорадочно блестели.

-Откуда ты взяла столько кофе? А Совиные капли уже несколько лет как запретили, -он пристально взглянул в опухшие глаза девушки. –Хьянти, пусть я упорно не понимаю зачем, но объясни мне- как?

Хьянти снова улыбнулась своей полусумасшедшей улыбкой. Бледная, круглолицая, она очень напоминала луну на фоне тёмного окна.

Она думала, стоит ли отвечать. И подумала бы ещё, если бы не почти твёрдая уверенность, что он уже обо всём знает- просто он хочет, чтобы она призналась сама. Алмир любил так делать, Хьянти хорошо знал это от других учеников, хотя сама попадалась впервые.

-Неужели вы и вправду ничего не знаете? Кофе торговцы везут с Тёплой окраины, а готовить Совиные капли я и сама за полгода научилась, -она старалась говорить спокойной, но всячески избегала смотреть собеседнику, который рассматривал её в упор, в глаза. Ей чудилось, будто отражённый в них свет острыми пятнами звездчатых бликов жжет кожу.

-С Тёплой окраины, говоришь? Вот уже два года как нигде не купить, -в голосе явно звучал подвох.

Хьянти улыбнулась:

-Места знать надо.

Алмир вздохнул. Это уже не в какие ворота не лезло.

Но молчал. Хотя это было его прямым долгом, за последние дни у него уже не осталось сил ни выяснять что-то, ни спорить.

-Подпольные лавки я в расчёт не беру, они были, есть и будут. И всё-таки, -он вздохнул, Всё-таки, Хьянти, будь осторожна. Сердце не железное, до скончания времён может и не хватить. Хьянти?

Но она его не слушала. Страх ледяными подтёками света и мурашек стекал прочь с ослабшего тела, притупляя слух. Медленно, но верно, страх оставлял её, уступая место бессоннице и старая черепаха весть чему, каким демонам, разрывавшим изнутри её измученное воображение.

-Да сделайте вы хоть что-нибудь! Сделайте! –внезапно Хьянти спрыгнула с подоконника и подскочила к Алмиру, -о чём вы только думали?! –в безумных глазах трепыхалось отражённое пламя. Сейчас она была горазда бросаться из крайности в крайность: из полной апатии в беспокойство и обратно.

Было впечатление, что она говорит в бреду. Всё-таки оно было у Алмира, неясное и нестойкое, но было. Но зачем-то, в самый неподходящий момент, покинула решимость. Решимости не было.

-Вы хоть о чём-то думали? Я вижу их! Каждый день вижу. Ходят... как во сне, -Хьянти дышала тяжело и часто, и Алмир испугался, что она задыхается.

Хьянти перевела дыхание, и, облизнув пересохшие губы, продолжала:

-Они же верили вам... нам. Всегда. А теперь вы сказали: небо умирает, и у нас нет шансов. Вы убили надежду и сам смысл жить за одно. Вы убили их, понимаете? Если бы вы только высунули нос в город, вы бы всё видели! Они просто не знают, зачем жить, понимаете? А ещё... –горло скребло от невыносимой жажды.

На груди словно была непомерная тяжесть, которая мешала дышать. Должно быть, это Совиные капли в сочетании с кофе давали такой эффект. –А ещё исчезла неотвратимость наказания. Даже продолжать не буду. По улицам страшно ходить, -Хьянти не осознавала, что задыхается, но голос с каждым словом становился глуше. Бессонница затягивала её в свою воронку, и сознание тускнело. Но Хьянти упорно не хотела сдаваться; отныне бесстрашная, она отчаянно продолжала спорить.

-Хьянти, пойми, -его голос звучал виновато. –Что можно было сделать иначе? Каждый имеет право знать, если ему суждено умереть. Мы процветали во все времена только потому, что никогда никого не обманывали: ни неизлечимо больных, ни приговорённых, никого и никогда.

Мы знали, что так и будет, рано или поздно. И все знали. Не все верили, но знали и передавали из поколения в поколение.

Сердце. Там, под землёй, черепашье сердце замедляется. Раньше мы слышали его, сквозь землю и сквозь панцирь слышали. А сейчас- день ото дня, всё тише. Ведь чего замолкли бубны в Центральном Зале святилища?

Да, что ещё: ночь прибавилась в сравнении с обычным. Привязанное солнце не успевает всходить. Разница всего в несколько минут, никто не замечает, но...

-Я знаю, -прошептала Хьянти. -Я тоже часто наблюдаю в верхней башне, -бороться со сном становилось всё сложнее.

Темнота давила на виски, затекала через глаза и липла к векам. Слегка знобило, и сквозь сквозняк крался аромат цветов из монастырского сада, убитого ранним морозом и лунным светом. Было зябко и тихо, так тихо, что слышно, как вода в лужах схватывается льдом и желтеют листья, медленно обесцвечиваясь. Мир мертвенно холодел, до дна выпитый ущерблённой луной.

И Хьянти чувствовала, что неизбежно проваливается в него, засыпая и задыхаясь.

Голос Алмира звучал резко, и каждое слово припечатывалось и звякало, как свежеотчеканенная монета.

И Хьянти отчаянно цеплялась за этот голос, за въевшийся в парадную одежду запах смолы, пытаясь выкарабкаться.

-Хьянти! Да не засыпай же! –он хлопнул девушку по щеке. –Я хотел поговорить с тобой. Раз уж так сложилось. Осталось всего ничего, поэтому подумай: что бы ты хотела?

Хьянти молча хлопала глазами. Она или не верила, или не понимала, или просто не слышала.

Об стол звякнула горсть монет.

Хьянти молча смотрела на них; затёртые сточенный углы металлических кусочком, как слепки с пчелиных сот.

-Мало? Хочешь, ещё дам. Могу мелочью, если тебе так удобней.

Хьянти молчала.

-На это деньги в городе можно безбедно прожить несколько месяцев, не беспокойся.

-Значит, вы меня выставляете? –тихо спросила Хьянти.

Алмир замолк.

-Ты не так поняла.

Повисла неловкая пауза. Слышно было, как луна течёт по белым лепесткам хризантем, молочной мутью расползаясь по садовым тропам.

-Ушли очень многие. И если ты тоже захочешь, ты можешь уйти.

Но Хьянти его перебила.

-Чертежи, которые я достала... Сейчас ведётся больше наблюдений, чем когда либо, я права? И если людей вести записи не будет хватать, мне всё равно придётся остаться.

Наверное, Алмир ожидал от себя подобного ещё меньше, чем Хьянти. Он подошёл и обнял её.

-Оставайся просто так.

***

Комнатка располагалась в полуподвале, за домом, над дверями которого было криво выведено: «Яблочное вино».

Глиняный колокольчик над дверью слабо звякнул, и в лавку вошёл незнакомец. Понуро опустив голову, он долго смотрел на прилавок, не говоря ни слова.

По стенам в великом множестве были развешаны гирлянды сморщенного чеснока. В углу сушились разложенные прямо на полу каштаны. Сразу видно, что для отвода глаз. В застоявшемся воздухе мелькала стайка мошкары, нарезавшая круги около слабого светильника и пыльно пахло отшелушившимися чешуйками чесночной шкурки.

Всё в целом создавало настолько жалкий вид, что наталкивало на нехорошие мысли, почему лавка вообще до сих пор существует.

-Здравствуйте, -хозяин, розовощёкий пожилой Увар, шумно откашлялся. -Что-нибудь желаете?

Посетитель резко поднял голову, словно внезапно разбуженный.

-И вам не хворать. У вас есть что-нибудь, -он сощурился, -от бессонницы?

Увар широко улыбнулся:

-Разумеется! Что предпочтительнее: лакричные леденцы, травяные сборы, ореховое масло? Вы для себя или кому-то? Или вот могу предложить…

Покупатель с улыбкой усмехнулся:

-Не стоит. А вообще, знаете, мне бы что-нибудь покрепче. Ну, вы, в общем, поняли, -он выразительно понизил голос.

Увар замолк, поперхнувшись предыдущим неозвученным высказыванием

-Вы о чём? Ничего противозаконного, боже упаси, за кого вы меня держите, -он говорил быстро и часто, но в голосе не звучало испуга. Заговаривал зубы, и каждое слово было липкое, как патока.

-«Как был дураком, так и остался», -подумал Виен про себя. Последний раз он был здесь года три назад.

-А что, вино нынче запретили? – добавил он с притворным удивлением.

-Нет, ну вообще вы могли бы так и сказать, раз уж за этим, -в его глазах зажглось явное неодобрение.

-А что, по-вашему, в этом противозаконного?

-Ну, может быть, для доживающего своё вдовца в полусмерть напиться это и выход, -Увар погано улыбнулся.

Виен хотел было ответить, но сдержался.

-Неужели совсем ничего нет? –и как бы невзначай вытащил из подкладки рукава парочку монет, которые ясно звякнули о прилавок.

Увар заколебался.

-Нет, ну если не хотите, ещё грибная настойка есть,- он испытующе взглянул на посетителя, где-то в глубине души надеясь, что тот откажется.

-Настойку запретили лет семнадцать назад, если я не ошибаюсь.

-Потому сразу и не предложил, -вздохнул Увар, опираясь на прилавок. – Но ты ведь за ней пришёл, -и развёл руками.

-Не доверяешь? –они и сами не заметили, как перешли на «ты».

-Ты сам-то себе доверяешь? –Увар говорил с жалостью.

Виен опустил голову. Нет, он не доверял себе. Не доверял настолько, что, будь его воля, он не стал бы пускать этого человека в свой дом, не говоря уж о том, чтобы вести его сюда. Но куда ж деваться?

Увар поспешно скрылся за дверью, но быстро вернулся, неся в руках какую-то скляночку. Он поднёс её к светильнику и щёлкнул по стеклу.

-Ну вот, пожалуй что, -жидкость на просвет была неопределённого мутно-жёлтого цвета. Увар самодовольно хмыкнул. –Свеженькая, грибы-то вот только весной собирали.

-Посмотрим, -Виен отсчитал ещё семь монет.

-Значит так. Ты про её свойства знаешь?- Виен промолчал.

Вопрос был риторический, потому что иначе он бы не стал её брать.

-Запомни основное: никуда ничто не девается- это факт. Так вот, и ты можешь много раз прожить одно и то же. Подвох в другом: прожить можешь, но ты не в праве ничего менять. Нет, ничего страшного не произойдет, не льсти себе- это только игра воображения, а не попытка изменить прошлое, небо на землю не рухнет, не бойся. Её не потому запретили, это выдумки, -Виен кивнул. В общем-то, он так и предполагал. –Наутро будет, как бы это сказать... В общем, людям с суицидными наклонностями не рекомендуется, -он всё ходил вокруг да около, но озвучить не решался. –Есть сведения, что у некоторых это перерастало в навязчивую идею, впрочем, ненадолго- дело-то нехитрое, -похоже, Увар и сам пожалел, зачем брякнул это вслух. –Но я бы доверять не стал, данные непроверенные.

Дата добавления: 2015-10-21