социологии знания, связано прежде всего с
именами двух мыслителей: философа Макса Шелера и
социолога Карла Маннгейма. Обоих принято считать
представителями историцизма, а К. Маннгейм, кроме
того, претендовал на авторство самостоятельной ветви
социологии, исторической социологии.
Философ М. Шелер видел в социологии знания
инструмент, который нужно применить, чтобы разрешить
в немецкой Веймарской республике идеологические
конфликты посредством объяснения политикам
ограниченности различных идеологий. В своей основе
эта вполне утопическая идея М. Шелера коренится в
философской перспективе, в поиске вечного и истинного
знания.
Сам релятивизм социологии знания М. Шелер
рассматривает как средство, как некий первичный материал.
При своем исходном несовершенстве этот материал
дает возможность аналитику сохранить контакт
с эмпирическим миром разобщенных идеологий
и борющихся политиков. Проявления этого несовершенного
мира и следует подвергнуть критическому
анализу с целью добраться до вечного, абсолютного и
неподвластного социальным факторам: до мира истины,
лежащего вне радиуса действия эмпирических исследований.
'.
Соответственно, аргументация М. Шелера строилась
на различении, с одной стороны, «реального фактора
», и с другой стороны— «идеального фактора».
При этом «реальный фактор» определяет те жизненные
обстоятельства, при которых позднее выступает
«идеальный фактор», не влияя на содержание мышле- ulu
Тема 6
ния и знаний. Таким образом, к формам знания относятся
исторические и социальные условия, при которых
развивается мышление. В то же время содержание
знания как вместилище нравственных и духовных
идеалов, как «идеальный фактор», исключается из социологического
анализа. Оно присутствует в лучшем
случае в виде наугольника и мерила, с которым сравниваются
искаженные конкретными обстоятельствами
идеи и политические программы.
Второй центр тяжести Макс Шелер располагает в
определении того, что он называет «относительно естественной
картиной мира», которая является способом,
каким индивид воспринимает мир вокруг себя.
Хотя для отдельного человека этот способ кажется
• совершенно естественным и должным, на самом деле
знания, необходимые человеку для осмысленного восприятия
окружающего его мира, соотносятся с тем
положением, которое человек занимает в обществе.
Таким образом, имеются разнообразные картины мира,
например философская, культурная и юридическая.
Ход мысли М. Шелера таков: правящая элита должна
суметь выработать перспективу, интегрирующую эти
разные картины мира, и тем самым достичь истины.
Тогда можно будет заново возвести стабильное и хорошо
интегрированное общество и устранить социальное
беспокойство послевоенного общества. Та элита,
которую имел в виду М. Шелер, состояла из старой
аристократии. Таким образом, при всей критической
заостренности концепция М. Шелера была глубоко
консервативна. Его идеалы дышали ностальгией по
временам благополучного капитализма и классической
немецкой философии первой половины XIX в.
Сейчас М. Шелера в основном вспоминают как
крестного отца социологии знания, поскольку его идеи
с социологической точки зрения представляли собой
своего рода поворотный пункт, зону перехода от социальной
философии к собственно социологическому
исследованию знания.
Основной же фигурой в немецкой социологии
знания по праву признан Карл Маннгейм, труды котоJ14
рого по социологии знания собраны прежде всего в
Наука как социальный
книге «Идеология и утопия», вышедшей в 1929 г. на
немецком языке и в 1936 г. — на английском (в конце
жизни К. Маннгейм жил в изгнании). В отличие от
М. Шелера, Маннгейм в значительной мере принимал
идеологическую доктрину марксизма («Бытие определяет
сознание») в качестве отправной точки развития
социологии знания. При этом К. Маннгейм одним из
первых выявил и сформулировал классическую дихотомию,
которая будет сопровождать социологию знания
на всем периоде ее развития.
Если получаемое наукой знание объективно и истинно,
то каким образом можно говорить о его социальной
обусловленности, а соответственно, в чем предмет
социологии знания.
Если же, с другой стороны, любое знание, как это
утверждается в марксистской доктрине, относительно
и подвержено влиянию социального бытия субъекта,
то чего тогда стоит декларируемая объективность самой
социологии знания?
Отсюда вытекал целый ряд специальных проблем.
Как следует обойтись с выдвинутым марксизмом понятием
идеологии и представлением об искаженном сознании?
Как в действительности отражаются социальные
интересы различных классов в знании и мышлении?
Даже если понимать убеждения различных групп
как продукт различных социальных и исторических
обстоятельств, это мало помогало — не было никакой
шкалы для их оценки. Социолог Карл Маннгейм четко
сформулировал взаимосвязь этих конкретных проблем
следующим образом: «Как можно человеку продолжать
жить и мыслить во время, когда поднимаются и должны
быть радикально обдуманы проблемы идеологии и
утопии со всеми их сложностями?»
Таким образом, К. Маннгейм делает решительный
выбор в пользу социологии, фактически оставляя за
пределами анализа всю проблематику, связанную с
объективностью научного знания, идеалом истинности
и т. п. Соответственно и объектом социологии знания
у К. Маннгейма, идеалом организации любого
знания уже выступает не научное знание, а некоторая
более сильная абстракция. Отражением мира
Тема 6
идеальных сущностей становится понятие идеологии,
гораздо более широкая и менее структурированная
совокупность верований, идеалов, религиозных и культурных
знаний.
В своем анализе понятия идеологии К. Маннгейм
вводит основополагающее структурное различение
социологического типа. Он разделяет частную (частичную)
и тотальную идеологию. Частичная идеология
соотносится с индивидом или группой (политической
партией, к примеру) и оперирует на психологическом
уровне. Таким типом идеологии пользуется человек в
случаях, когда, например, ставятся под вопрос аргументы
социальной группы, расходящейся во мнении с
другими. Частичная — это более или менее сознательное
извращение человеком или социальной группой
каких-либо представлений с целью соблюсти собственные
интересы. К. Маннгейм полагает, что такие извращения
могут растянуться по всей длине шкалы — от
лжи и недосмотра до подстановки, от намеренных
попыток введения в заблуждение до самообмана.
Тотальная же идеология, напротив, всегда надындивидуальна,
соотносима с идеологией исторической
эпохи или мыслительной структурой крупной социальной
общности (народа) в определенный период, то есть
она покоится на культурной и исторической базе и
должна анализироваться в связи с представлениями,
выражаемыми на этом уровне. Тотальная идеология —
это картина мира, связанная специфическим историческим
и социальным контекстом.
Вместо того, чтобы отвлекаться на мотивы и инте
ресы отдельных лиц, особое внимание здесь уделяется
согласованию между формами знания и той ситуацией,
в которой возникают эти формы. Интерес для социоло
гии знания представляет целостная идеология. К. Ман
нгейм подчеркивает, что эта целостность не является
суммой отдельных, фрагментарных переживаний ее, и
индивид тоже не может охватить все элементы целос
тности. Представления как индивида, так и группы
находятся под влиянием общих социоисторических ус
ловий, но в понятиях частичной/тотальной идеологии —
разная степень смысловой наполненности.
Наука как социальный институт
Теперь, полагает К. Маннгейм, преодолев ограниченность
марксистской постановки проблемы, можно
сделать следующий шаг — перейти от теории идеологии
к социологии знания. Это происходит, согласно
К. Маннгейму, «посредством появления общей формулировки
понятия целостной идеологии, благодаря чему
отдельные теории идеологии развиваются в социологию
знания».
Здесь перед социологией знания К. Маннгейма
встала вышеуказанная теоретическая проблема знания,
а именно: как поступить с проблемой релятивизма?
Если знание относительно и зависит от положения,
какое социальная группа занимает в обществе, и от
исторической и социальной среды, то что же тогда
подсказывает, что и сам познавательно-социологический
анализ не является проявлением определенной
идеологии, поскольку и он относителен в историческом
и социальном отношении? Может быть, социология
знания выражает собой лишь взгляд на мир группы
интеллектуалов, или же такой взгляд на связь социальных
форм и знаний актуален для всех групп,
независимо от времени, места и социального положения?
В последнем случае саму социологию знания невозможно
анализировать с точки зрения социологии
знания. Как же решить этот «познавательно-социологический
парадокс», то есть как, будучи социологом
знания, обосновать собственные претензии на знания
и заниматься социологией знания, не перепиливая сук,
на котором сидишь, вышеуказанным образом?
Этот парадокс К. Маннгейм пытается разрешить
двояко. Во-первых, он указывает на интеллектуалов (а
тем самым и на самих исследователей) как на социальную
группу, которая отличается от остальных, занимая
особое положение в истории и имея к ней особое
отношение. Разошедшиеся интересы различных
социальных групп (что обусловлено их различным
положением в историческом и социальном контексте)
определяют их отношение к формализованному знанию
и его содержанию.
К. Маннгейм полагает, что истинно интегрирующую
перспективу можно выработать только основыва- 31/
Тема В
ясь частью на понимании и сохранении культурного
мира прошлой истории, частью на таком положении в
современном обществе, которое позволяет глубоко
осознать его динамику, базируясь на «относительно
бесклассовом» и не слишком фиксированном социальном
существовании. Те, кто занимают такое положение
— это «свободно парящие интеллектуалы», как
выражается К. Маннгейм.
Интеллектуалы — это неоднородная комплексная
группа, которая благодаря полученному образованию
приобретает способность синтезировать и критиковать
все другие классовые интересы. Поэтому позиция
интеллектуалов оказывается выше прочих точек зрения,
они могут сравнивать их одну с другой и отделять
все ценное в каждой из них, при этом им не приходится
вырабатывать отношение к формализованным знаниям,
а тем более, к связанным специфическим классовым
интересам других: «(слой интеллектуалов) соединяет
в самом себе все интересы, которые пронизывают
социальную жизнь».
Это в той же мере касалось и другого тезиса —
содержание естественно-научного и математического/
логического знания исключается из познавательно-
социологического анализа, поскольку оно неподвластно
социальным интересам. Этот тезис К. Маннгейм
отстаивал, противопоставляя полному
релятивизму.
С не менее существенными теоретическими и
методологическими трудностями было связано выделение
К. Маннгеймом интеллектуалов как особой социальной
группы. Дело в том, что эту группу оказалось
крайне трудно, в большинстве случаев просто невозможно
эмпирически ограничить и выделить. В нее в
разных условиях попадали ученые и политики, школьные
учителя и военная элита, партийные идеологи и
люди искусства, словом, представители практически
всех общественных слоев.
Поиски объекта социологии знания, относительно
которого было возможно одновременно и теоретическое,
и эмпирическое исследование с минимально строгим
анализом результатов, привели к тому, что сама
Наука как социальный институт Ш ЯЩ
социология знания на многие десятилетия выпала из
сферы интересов социологов, уступив место зародившейся
в первой половине XX в. социологии науки, на
этот раз уже науки как социального института, сферы
профессиональной деятельности вполне определенной
социальной группы.
На пути к социологии науки
Ни на рубеже XIX —XX вв., ни в первых десятилетиях
XX в. наука еще не стала социальной проблемой
и потому не превратилась в устойчивый предмет
изучения. До Первой мировой войны наука выступала
как сокровищница знаний для технического прогресса,
а социология знания этого периода занималась,
прежде всего, ролью и характером непосредственного
воздействия научного знания на духовную
сферу деятельности общества (идеологию, политику
и т. п.).
Наука превращается в один из важнейших институтов
современного общества, а ее социально-экономические
характеристики, место среди других социальных
институтов и формы связи с ними настоятельно
требуют изучения и определения.
Потребность в комплексном изучении науки, особенно
ощущаемая в периоды пересмотра социальной
роли и организационной перестройки науки, впервые
выразилась в стремлении ее комплексного исследования.
Первые попытки сформулировать предмет и теоретические
основы такого исследования появляются в
1920-х гг. в Польше и СССР.
Небывалые по своему радикализму и энергии меры,
которые руководство молодой Республики Советов предприняло
по отношению к своему научному потенциалу,
в страшных снах не снились европейским специалистам
по социологии знания, хотя в некотором смысле
базировались на тех же идеях. Ученые были разделены
на две группы. Первую составила гуманитарная интеллигенция
с характерным для нее критическим отношением
к любой власти, а тем более к диктатуре. От этой
группы, в первую очередь от ее элиты, власть решила
*
I
Тема В
просто избавиться, отправив тех, кто пережил революцию,
частично в эмиграцию (знаменитый «философский
пароход»), а большинство — на перевоспитание в
специально созданные концентрационные лагеря (наиболее
известный из них — Соловецкий лагерь особого
назначения СЛОН). На их месте должна была вырасти
новая, пролетарская интеллигенция, не зараженная
духом критиканства, лояльная к власти и ее великим
начинаниям. Главной задачей общественных наук стало
«научное обоснование» эпохальных решений, принятых
партийной бюрократией, их пропаганда и оформление
в марксистских терминах.
Вторую группу составляли специалисты в области
математики, естественных и технических наук, которым
было доверено научное обеспечение быстрого
социально-экономического развития СССР. Стратегическое
определение основных ориентиров этого развития,
само по себе явление небывалое в истории,
получило название «научная политика», которое используется
во всем мире до сих пор.
Первыми масштабными примерами «научной
политики» и ее реализации был план ГОЭЛРО и
разработка первого пятилетнего плана развития
страны. К этому периоду относятся и попытки ос
мысления новой роли науки, того экономического
обеспечения и той организации, которые требуются
науке для выполнения подобного рода задач. В этот
«романтический» период развития советской науки
и появляются работы исследователей, пытающихся
осмыслить новую роль науки в обществе. Глубоко
анализируются исторические корни социального
функционирования науки (Б. Гессен), модели и ме
тоды, которые можно применять для ее изучения
(М. Грузинцев), перспективы комплексного исследо
вания социальных процессов в науке (И. Боричевс
кий), работа над созданием «всеобщей организаци
онной науки» (А. Богданов), попытки определить эко
номическую эффективность труда ученых
(С. Струмилин) и др.
Довольно быстро выяснилось, однако, что точное
знание естественных и технических наук абсолютно не
Наука как социальный институт щ
приспособлено для маскировки политических провалов
и волюнтаристских решений нового руководства
страны. Выводы последовали незамедлительно. Научная
основа первого пятилетнего плана (модели межотраслевого
баланса и т. п.) была объявлена «буржуазной
цифирью», начался интенсивный и небезуспешный
поиск «вредителей» среди ученых в среде научно-технической
интеллигенции. Соответственно, были разгромлены
все общественные профессиональные организации
научного сообщества СССР. Их заменили
общественно-государственные суррогаты типа государственных
академий наук и т. п., находящиеся под
полным партийно-государственным контролем. Наконец,
были закрыты практически все данные о состоянии
и структуре научного потенциала страны. На долгие
десятилетия социологическое исследование науки
было приостановлено.
Между тем интерес к этой тематике в мире продолжал
расти, причем существенную роль играли
близкие к марксизму исследователи левого толка,
среди которых следует выделить такую крупную фигуру
как Джон Десмонд Бернал. Фундаментальный
труд Дж.Д. Бернала «Социальная функция науки»
(J.D. Bernal, The Social Function of Science, London,
1939) был опубликован в январе 1939 г. Тема книги
кратко представлена в подзаголовке «Что такое наука,
и на что она способна». Идеи книги о науке для
всех, о службе науки обществу, о плановом начале в
науке, о важности приложений науки для изменения
судьбы человека, — все эти идеи стали предметом
критики. Они проходили во время Второй мировой
войны инкубационный период. А с ее окончанием эти
идеи стали частью всеобщей уверенности, что отныне
все должно идти по-новому.
Ученых категорически не устраивало, что среди
главных персонажей кровавого военного театра рядом
с именами доблестных генералов (Г. Жукова,
Д. Эйзенхауэра, Ш. де Голля и др.) появлялись имена
не менее доблестных коллег по научному цеху (Н. Винера,
В. фон Брауна, С. Королева, Р. Оппенгеймера,
И.Курчатова...). |
11 Лебедев С. А.
•>
Тема В
Дело, однако, не ограничивалось чисто моральными
проблемами. Гораздо более существенным оказалось
то, что науку после окончания войны оказалось не так
просто «демобилизовать». Экстенсивный характер развития
науки в военные годы, когда от создания новых
эффективных систем вооружения зависело само существование
страны, требовал подключения все новых
ресурсов; любые жертвы оправдывались необходимостью
достижения главной цели («Все для победы!»).
В первые послевоенные годы сложилась и даже
находила теоретическое обоснование идеология «большой
» науки, организованной по иерархическому принципу,
принятому в крупных отраслях производства.
Отрезвление наступило довольно быстро. Путь развития
«большой» науки оказался тупиковым, прежде
всего экономически.
Если целью государственной политики является
не успех в решении какой-либо одной очень узкой
проблемы любой ценой (к примеру, победы в войне),
а прогресс в некоей широкой области (экономическое
развитие и процветание государства), то концентрацию
усилий на неком узком направлении и принесение
в жертву всех остальных было трудно оправдать
и объяснить населению демократической
страны2. Альтернативой был переход на интенсивный
путь развития науки, поиск ее внутренних ресурсов
(организационных, информационных и др.),
которые в «большой» науке выпадали из поля зрения.
Естественно, что этот поиск можно было поручить
и доверить только самим ученым. И в 1950-е гг. в США
и других странах развертывается огромная программа
исследования социологических, психологических, экономических,
организационных и иных особенностей
развития науки как социального института. В этой
программе исследований нарождающаяся социология
науки заняла достойное место.
Правомерность жертв ради «светлого будущего» могла об322
суждаться только в тоталитарных странах. Результаты известны.
Наука как социальный институт
•—
Социология науки
Формирование социологии науки как самостоятельной
области знания, обладающей всеми присущими
такой области атрибутами, совершенно справедливо
связывается с творчеством одного из крупнейших
социологов XX в. Роберта Кинга Мертона.
Р. Мертон, ученик, соратник, а затем и один из
наиболее серьезных оппонентов основоположников
американской социологии Питирима Сорокина и Толкота
Парсонса. Его обращение к социологии науки было
связано с критическим анализом существующих концепций
социологии знания, признанием ее принципиальной
неспособности существенно продвинуться в
изучении науки и научного знания. Такое продвижение
требовало существенного изменения объекта исследования
и четкой характеристики исследовательского
поля. Опыт работ в этой области, начиная с
30-х гг. (книга «Наука, технология и общество в Англии
XVII в.», ряд статей по спорам о приоритете в
истории науки, попытка описать нормы поведения
ученых в статье 1942 г. и т. п.), позволил Р. Мертону
сформулировать общие требования к той специальной
области социологии, созданием которой он намеревался
заняться.
1. Социология науки, являясь ветвью социологии,
должна вносить свой вклад в развитие социологического
знания в целом.
2. Социология науки, если она претендует на статус
самостоятельной научной области, должна иметь
свой предмет, специальную понятийную базу и
свои методы исследования.
3. Социология науки, если она претендует на универсальность
своих понятий и методов, должна допускать
исследование с их помощью своих собственных
представлений и инструментов.
Четкая и амбициозная формулировка характеристик
новой сферы социологического исследования, однако,
не предполагала отказа от тех теоретических
наработок и интуитивных представлений, которыми
была так богата история изучения науки и обществен-323
11*
Тема 6
I n • --..
ного обсуждения связанных с нею проблем. Наоборот,
Р. Мертон, прекрасно знакомый с историей науки, стремился
определить свое отношение к ее важнейшим
проблемам, не уклоняясь от их обсуждения, но в необходимых
случаях давая их интерпретацию в терминах
новой социологической дисциплины.
Р. Мертона принято считать основоположником
«институциональной» социологии науки, так как наука
для него исключительно социальный институт. Алюбой
социальный институт с точки зрения структурнофункционального
анализа — это прежде всего специфическая
система отношений, ценностей и норм поведения.
Для утверждения специфики социологии науки
крайне важно было показать типологические отличия
этого института в современной социальной системе.
Этому требованию, по мнению Р. Мертона, вполне
удовлетворяет внутренний тип институциональной организации
науки — «сообщество» — выделяющий институт
науки из государственной бюрократии. Важнейшими
организационными характеристиками социальной
системы типа «сообщества» (community, Gemeinschaft)
является опора на представление об общности цели, устойчивые
традиции, авторитет и самоорганизацию, в то
время как в ее арсенале отсутствуют характерные для
систем типа «общество» (society, Gesellschaft) механизмы
власти, прямого принуждения и фиксированного
членства3.
Нужно было, однако, показать, каким образом научное
сообщество может гарантировать целостность
науки как сферы деятельности и ее эффективное функционирование,
несмотря на то, что ученые рассредоточены
в пространстве и работают в различном общественном,
культурном и организационном окружении.
3 Этот выбор вполне соответствовал духу времени — именно в
послевоенные годы в американском обществе резко возрастает
интерес к роли институтов гражданского общества и их сосуществованию
с государственной бюрократией, а также процессу
формирования ученых в американских университетах, где выпускник
аспирантуры, одновременно с ученой степенью получал
лп я десятилетний опыт жизни в условиях реального самоуправления
UL 4 и навыки корпоративного поведения.
Наука как социальный институт
Концептуальный каркас мертоновской социологии
науки включал следующие конструктивные агрегаты.
Целостность сообщества должна была задаваться общей
целью и интенсивной деятельностью каждого участника
по ее достижению. Соответственно, система поощрений
должна была быть прописана понятно и прозрачно.
Поскольку деятельность реализуется в конкурентной
среде, нормы и правила, гарантирующие честную
конкуренцию, должны быть простыми и понятными всем
участникам. Острота конкуренции должна специально
стимулироваться с тем, чтобы интенсивность деятельности
была максимальной. Система должна быть очень
устойчивой, чтобы деятельность участников не подвергалась
существенным искажениям под влиянием местных
условий (культурных традиций и законов страны
проживания; конкретных организационных форм на
месте работы участников; идеологических и политических
различий). Наконец, концепция должна была быть
рациональной, прозрачной и компактной, с тем чтобы
обеспечить ее успешное развертывание в материале, по
возможности исключая многозначность интерпретаций.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |