Это потому, что никто не испытывает к тебе симпатий, дорогая. Ты не вписываешься в местное общество… уверена, на это ты и жалуешься своему любимому братцу, пока вы коротаете время на пляже Тоддз-Пойнт…
Черт возьми, откуда вам известно про визиты моего брата?..
Городок маленький. Люди говорят. И что важно, говорят мне. И, дорогая, больше не произноси при мне ругательств. Я этого не переношу.
Мне плевать, что вы переносите, а чего нет…
Охотно верю, — мягко произнесла она. — Только помни: если ты захочешь уйти от Джорджа, меня это вполне устроит, как и мистера Грея. Только оставишь нам ребенка…
До меня не сразу дошел смысл ее слов.
Что вы сказали? — прошептала я.
Ее тон оставался мягким, сердечным.
Я сказала, что буду очень счастлива, если ты оставишь Джорджа после родов… конечно, при условии, что мы оформим опеку над ребенком.
Мы?
Джордж, разумеется… юридически.
Трубка задрожала в моей руке. Я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
Вы сами слышите, что говорите? — спросила я.
Какой странный вопрос, — фальшиво засмеялась она. — Естественно, я слышу, что говорю. Вопрос в другом: слышишь ли ты, дорогая?
Скажем, если я просто исчезну…
Куда? Подашься в леса? Снимешь какую-нибудь хибару в большом городе? Ты знаешь, что мы не пожалеем денег, чтобы найти тебя. И мы тебя найдем. В этом не сомневайся. И когда это произойдет, факт твоего бегства лишь укрепит наши позиции в суде. Конечно, ты можешь дождаться, пока родится ребенок, а потом подать на развод. Но прежде чем ты выберешь этот вариант, подумай: мистер Грей — партнер одной из наиболее влиятельных юридических компаний Уолл-стрит. При необходимости вся юридическая мощь этой конторы будет направлена против тебя. Поверь мне, суд признает тебя недобросовестной матерью, прежде чем ты успеешь открыть рот.
Трубка снова затряслась в руке. Мне вдруг стало нехорошо.
Ты еще на проводе, дорогая? — спросила она.
Я не могла говорить.
Я тебя огорчила, дорогая?
Молчание.
О, я чувствую, что огорчила. Хотя на самом деле всего лишь пыталась обрисовать тебе последствия, если вдруг ты решишься на какую-нибудь глупость. Но ты ведь не будешь делать глупостей, да, дорогая?
Молчание.
Я жду ответа.
Молчание. Я не могла даже пошевелить губами.
Ответ. Сейчас же.
Нет, — прошептала я, — я не наделаю глупостей. — И положила трубку.
Когда вечером вернулся Джордж, он застал меня в постели, укутанную одеялом. Он встревожился не на шутку:
Дорогая? Дорогая?
Он потряс меня за плечо. Я посмотрела на него отсутствующим взглядом.
Дорогая, что случилось?
Я не ответила. Потому что не чувствовала в себе сил ответить ему. Я словно лишилась дара речи. Я была здесь, но меня здесь не было.
Дорогая, умоляю, скажи мне, что случилось.
Я безучастно смотрела на него. В голове было на удивление пусто. Вакуум.
О боже… — произнес Джордж и выбежал из комнаты.
Я отключилась. Когда я пришла в себя, подоспела помощь — в виде моей свекрови. Она стояла в изножье кровати, Джордж — рядом с ней. Увидев, что я открыла глаза, Джордж встал возле меня на колени, начал гладить меня по голове.
Тебе лучше, дорогая? — спросил он.
Я по-прежнему не могла говорить. Он повернулся к матери, вид у него был встревоженный. Она кивнула головой в сторону двери, делая ему знак выйти. Как только за ним закрылась дверь, она подошла и села на кровать Джорджа. Она долго смотрела на меня. Ее взгляд был холодным и бесстрастным.
Полагаю, это я виновата во всем, — произнесла она, как всегда, сдержанно.
Я отвела взгляд. Мне было невыносимо смотреть на нее.
Я знаю, что ты меня слышишь, дорогая, — сказала она. — Точно так же, как знаю и то, что все эти недомогания — следствие глубокой личной слабости и чаще всего провоцируются собственной мнительностью. Так что меня не проведешь. Заруби себе это на носу.
Я закрыла глаза.
Что ж, продолжай притворяться спящей, — сказала она. — Как притворилась и с этим нервным срывом. Конечно, будь это связано с твоей беременностью, я бы тебе, возможно, и посочувствовала. Я сама ненавидела это состояние. Ненавидела каждую минуту своей беременности. Полагаю, и ты тоже. Тем более что так ненавидишь семью, в которую попала.
Она была права в том, что касалось моей ненависти к их семье. Но вот в моих чувствах к беременности ошибалась. Я презирала среду, в которой оказалась по собственной воле. Презирала абсурдность моего брака, омерзительную натуру миссис Грей… Единственное — единственное, — что помогало мне сохранить душевное равновесие, это был мой ребенок, которого я носила под сердцем Я не знала, кто у меня родится и каким вырастет этот человечек. Но я знала, что испытываю к нему или к ней глубокую, чистую, беззаветную любовь. Я даже сама до конца не понимала этой любви. Если бы меня спросили, я бы, наверное, не смогла толком объяснить ее природу. Потому что в ней не было ни крупицы рационального или осмысленного. Она просто была всепоглощающей. Ребенок был моим будущим, моим raison d'etre[35].
И вот миссис Грей посмела замазать это будущее черной краской.
Если ты захочешь уйти от /Джорджа, меня это вполне устроит, как и мистера Грея. Только оставишь нам ребенка…
У меня в голове начал вырисовываться состряпанный ею сценарий. Рождается ребенок. Мне разрешают подержать его в руках несколько минут. Потом заходит нянечка и говорит, что должна вернуть его в детскую. Как только у меня забирают ребенка, появляется судебный пристав с предписанием. Миссис Грей исполнила свою угрозу.
Поверь мне, суд признает тебя недобросовестной матерю, прежде чем ты успеешь открыть рот.
Я содрогнулась. Возникло ощущение, будто я только что прш< нулась к оголенному проводу. Я обхватила себя руками.
Знобит, дорогая? — участливо спросила миссис Грей. — Или ты нарочно разыгрываешь передо мной сцену?
Я снова закрыла глаза.
Хорошо, пусть будет так. Скоро приедет доктор. Но я уверена, он подтвердит то, что лично мне уже известно: с твоим здоровьем все в порядке. Между тем, если ты хочешь и дальше находиться в этом состоянии рассеянности, можно отправить тебя в какой-нибудь хороший санаторий в округе Фэйрфилд, где за тобой присмотрят до родов… а может, и после, если твое психическое здоровье не восстановится. Я слышала, что это не так сложно — добиться принятия решения о невменяемости. Особенно если, как в твоем случае, у человека проявляются типичные симптомы душевной болезни…
В дверь постучали.
Должно быть, это доктор.
Доктор был важным и малоразговорчивым мужчиной лет пятидесяти с небольшим. Он представился мне как доктор Руган и объяснил, что сегодня вечером он обслуживает домашние вызовы пациентов доктора Айзенберга. Теплоты и шарма в нем было не больше, чем в докторе Айзенберге. Когда я не ответила на его первые несколько вопросов — потому что все еще была не в силах говорить, — он не выразил ни участия, ни обеспокоенности. Просто перешел к делу. Пощупал пульс, измерил кровяное давление. Послушал сердце. Приложив стетоскоп к моему огромному животу, прислушался к внутриутробным звукам. Потом долго ощупывал и мял живот. Открыл мне рот и, вооружившись шпателем и фонариком, заглянул внутрь. Ручкой-фонариком посветил в глаза. Повернувшись к моему мужу и свекрови, он сказал:
Все органы в норме. Так что одно из двух: либо у нее небольшой нервный срыв, либо, что называется, приступ хандры. Это бывает во время беременности. Если женщина чувствительная, ранимая, в состоянии беременности она склонна видеть все в искаженном свете. И, как ребенок, замыкается в себе. Дуется на весь свет.
И как долго это может продолжаться? — спросил Джордж.
Не знаю. Постарайтесь обеспечить ей покой и нормальное питание. Через день-два она выйдет из этого состояния.
А если нет? — спросила миссис Грей.
Тогда, — сказал доктор, — рассмотрим другие методы лечения.
Я снова закрыла глаза. Только на этот раз желаемый эффект был достигнут. Я провалилась в беспамятство.
Когда я снова открыла глаза, то сразу поняла, что случилось что-то очень плохое. Была глубокая ночь. Я слышала, как тихо сопит Джордж на соседней кровати. В комнате было черно. И жарко. Так жарко, что я вся взмокла. Очень хотелось в туалет. Но когда я попыталась приподняться, у меня закрркилась голова, подкатила тошнота. Мне все-таки удалось спустить ноги на пол. Но чтобы встать потребовалось некоторое усилие. Я сделала шаг и едва не рухнула. Видимо, мое недавнее недомогание — состояние рассеянности, как назвала его миссис Грей, — оказалось куда более серьезным, чем я предполагала. Потому что мне действительно было очень худо.
Я на ощупь побрела через всю комнату к ванной. Дойдя до двери, я вошла внутрь и щелкнула выключателем. Ванная наполнилась светом. И я вскрикнула.
Потому что там — в зеркале — было мое отражение. Лицо цветя мела. Желтые глаза. А нижняя часть моей ночной сорочки была красной. Темно-красной. Она была в крови.
И тут я почувствовала, что опять проваливаюсь в пустоту. Только на этот раз мое падение сопровождалось отвратительным грохотом. И мир снова стал черным.
Когда ко мне вернулось сознание, я была в белой комнате. С ослепительным белым светом. И пожилой мужчина в хрустящем белом халате светил мне в глаза фонариком. Моя левая рука была привязана к опоре кровати. Я заметила, что из руки торчит трубка, соединенная с бутылкой плазмы, подвешенной к стойке рядом с кроватью.
С возвращением, — сказал доктор.
О… да, — пробормотала я еле слышно.
Вы знаете, где вы находитесь?
Мм… что?
Он говорил громко, словно я была глухая. Вы знаете, где вы находитесь?
Аа… эээ… нет.
Вы в Гринвичском госпитале.
До меня дошло не сразу.
Хорошо.
Вы знаете, кто я? — спросил доктор.
А должна знать?
Мы встречались раньше, я — доктор Айзенберг, ваш гинеколог. Вы знаете, почему вы здесь, Сара?
Где я?
Как я уже сказал, вы в Гринвичском госпитале. Ваш муж нашел вас на полу ванной, в крови.
Я помню…
Вам очень повезло. Вы упали в обморок. Если бы вы падали в другую сторону, вы могли бы сломать себе шею. Но, как выяснилось, у вас лишь небольшие ушибы.
Начала возвращаться ясность мысли. И я вдруг испугалась.
Со мной все в порядке? — тихо спросила я.
Он внимательно посмотрел на меня:
Я же сказал, у вас лишь поверхностные ушибы. И вы потеряли много крови…
Теперь мне стало по-настоящему страшно. И сознание окончательно прояснилось.
Доктор, я в порядке?
Айзенберг выдержал мой пристальный взгляд:
Вы потеряли ребенка.
Я закрыла глаза. У меня было такое чувство, будто я снова лечу в пропасть.
Мне очень жаль, — сказал он.
Я зажала рот рукой. До боли прикусила костяшки пальцев. Мне не хотелось плакать перед этим человеком.
Я вернусь позже, — сказал он и направился к двери.
Неожиданно для себя я спросила:
Кто это был — мальчик или девочка? Он обернулся:
Плод еще не сформировался.
Ответьте мне: это был мальчик или девочка?
Мальчик.
Я сморгнула слезы. И снова впилась зубами в костяшки пальцев.
Это еще не все, — сказал он. — Поскольку плод был сформирован лишь частично, нам пришлось извлекать его хирургическим путем. В ходе операции мы обнаружили, что часть стенки матки серьезно повреждена вследствие аномальной беременности. Повреждена настолько, что, скорее всего, вам больше не удастся забеременеть, не говоря уже о том, чтобы выносить еще один плод. Поймите: это не окончательный диагноз. Но по своему опыту могу сказать, что ваши шансы стать матерью, боюсь, ничтожны.
Последовала долгая пауза. Он уставился на носки своих ботинок.
У вас есть какие-нибудь вопросы? — наконец спросил он.
Я закрыла глаза рукой, словно в попытке отгородиться от мира В следующее мгновение Айзенберг произнес:
Думаю, вам сейчас хочется побыть одной.
Хлопнула дверь. Я лежала, не в силах открыть глаза, мне не хотелось никого видеть. Я была совершенно растеряна.
Дверь снова открылась. Я услышала голос Джорджа, тихо окликнувший меня. Я открыла глаза. Взгляд сфокусировался на его лице, Он был очень бледен и выглядел так, будто не спал несколько дней подряд. Рядом с ним стояла его мать. Я вдруг расслышала собственный голос:
Я не хочу, чтобы она была здесь.
Миссис Грей побелела.
Что ты сказала? — спросила она.
Мама… — Джордж положил руку ей на плечо, но она тут же отмахнулась.
Убирайтесь к черту, сейчас же, — закричала я.
Она спокойно подошла к кровати:
Я прощаю тебе эту реплику, учитывая твою тяжелую травму.
Мне не нужно ваше прощение. Просто уйдите.
На ее губах заиграла ненавистная мне улыбка. Она наклонилась ко мне:
Позволь задать тебе вопрос, Сара. Самолично спровоцировав эту трагедию, ты теперь своим хамством пытаешься спрятать тот факт, что стала гнилым товаром?
И вот тогда я ударила ее. Свободной рукой я влепила ей крепкую пощечину. Она не устояла на ногах и оказалась на полу. Раздался крик. Джордж бросился к ней, завопив что-то нечленораздельное Он помог матери подняться, зашептал ей на ухо: «Извини, извини…» Она обернулась ко мне, растерянная, сбитая с толку, потусневшая без привычной злобной маски. Джордж обнял ее за плечи и вывел за дверь. Через несколько минут он вернулся, побитый и взъерошенный.
За ней присмотрит медсестра, — сказал он. — Я объяснил, что она неловко повернулась и упала.
Я отвернулась от него.
Мне так жаль, — сказал он, приближаясь ко мне. — Я даже не могу выразить словами, как мне жаль…
Я прервала его:
Нам больше нечего сказать друг другу.
Он попытался взять меня за руку. Я жестом остановила его.
Дорогая… — начал он.
Пожалуйста, уйди, Джордж.
Ты правильно сделала, что ударила ее. Она заслужила…
Джордж, я не хочу сейчас говорить.
Хорошо, хорошо. Я приду позже. Но, дорогая, я хочу, чтобы ты знала: у нас все будет хорошо. Мне плевать, что говорит доктор Айзенберг. Это всего лишь его мнение. На худой конец, мы всегда можем усыновить ребенка. Но, право…
Джордж, дверь вон там. Пожалуйста, воспользуйся ею.
Он глубоко вздохнул. Выглядел он взволнованным. И испуганным.
Хорошо, я приду завтра утром.
Нет, Джордж. Я не хочу видеть тебя завтра.
Ну хорошо, я могу прийти послезавтра…
Я больше не хочу тебя видеть.
Не говори так.
Я говорю это.
Я сделаю все, что ты только пожелаешь…
Все?
Да, дорогая. Все.
Тогда я попрошу тебя сделать две вещи. Первое: позвонить моему брату. Рассказать ему о том, что случилось. Рассказать все, без утайки.
Конечно, конечно. Я позвоню ему сразу, как только вернусь домой. А вторая просьба?
Больше не показывайся мне на глаза.
До него дошло не сразу.
Ты это не всерьез? — спросил он.
Я говорю это серьезно.
Молчание. Я наконец взглянула на него. Он плакал.
Извини, — сказала я. Он вытер слезы руками.
Я сделаю то, о чем ты просишь, — сказал он.
Спасибо.
Он словно оцепенел, прирос к полу.
Прощай, Джордж, — прошептала я и отвернулась.
После того как он ушел, вошла медсестра с маленьким керамическим лотком, в котором лежали шприц и ампула. Она поставила лоток на тумбочку, проткнула иглой резиновую пробку ампулы и наполнила шприц вязкой жидкостью.
Что это? — спросила я.
Это поможет вам заснуть.
Я не хочу спать.
Приказ врача.
Прежде чем я успела сказать что-то еще, игла впилась мне в руку. В следующее мгновение я отключилась. Когда я снова очнулась, было утро. Эрик сидел на краю моей постели. Он грустно улыбнулся мне.
Привет, — сказал он.
Я потянулась к его руке. Он придвинулся ближе, и наши пальцы сплелись.
Тебе позвонил Джордж? — спросила я.
Да.
И он сказал тебе…?
Да. Он все рассказал.
Я вдруг разрыдалась. Эрик обнял меня. Я уткнулась ему в плеча Мои рыдания все больше походили на истерику. Он крепче прижимал меня к себе. Я была безутешна. Никогда еще я не знала такого горя и отчаяния. И остановить поток слез было невозможно. Не знаю, как долго это продолжалось. Эрик молчал. Никаких слов утешения или соболезнования. Потому что слова ничего не значили. Мне не суждено было иметь детей. И это был ужасный я трагический факт, который, кто бы что ни сказал, уже невозможно было исправить. Трагедия делает все слова пустыми.
В конце концов я успокоилась. Я отпустила Эрика и снова откинулась на подушки. Эрик погладил меня по лицу. Мы долго молчали. Я все еще была в шоке. Он заговорил первым.
Что ж… — сказал он.
Что ж… — сказала я.
Мой диван — не самое удобное спальное место, но…
Он мне прекрасно подойдет.
Значит, решено. Пока ты спала, я поговорил с одной из медсестер. Они полагают, что тебя выпишут дня через три. Поэтому — если ты не возражаешь — я позвоню Джорджу и договорюсь с ним, когда можно будет подъехать к вам домой и собрать твои вещи.
Этот дом никогда не был моим.
Джордж по телефону казался очень взволнованным. Он умолял меня поговорить с тобой, чтобы ты изменила свое решение.
Об этом не может быть и речи.
Я так ему и сказал.
Ему нужно жениться на своей матери и закрыть этот вопрос.
Почему мне не пришло в голову сказать ему об этом?
Мне удалось слегка улыбнуться.
Здорово, что ты вернешься, Эс. Я скучал по тебе.
Я сама все изгадила, Эрик. Сама.
Не думай об этом, — сказал он. — Потому что это не так. Но продолжай выражаться в том же духе. Это немножко подправит зой рафинированный образ. Я одобряю.
Я сама устроила себе эту катастрофу.
Ну, это всего лишь интерпретация, которая гарантированно принесет тебе немало бесполезной печали.
Я этого заслуживаю.
Прекрати! Ты ничего подобного не заслуживаешь. Но все уже произошло. И со временем ты найдешь способ примириться с этим.
Я никогда не смирюсь.
Придется. У тебя нет выбора.
Почему? Я могу выпрыгнуть из окна.
Но только подумай, сколько дрянных фильмов ты тогда пропустишь.
На этот раз мне удалось рассмеяться.
Я тоже по тебе скучала, Эрик. Так скучала, что не выразить словами.
Пару недель поживем соседями, и уверен, разругаемся в и прах.
Скорее астероид рухнет на Манхэттен. Мы с тобой две половинки.
Красиво сказано.
Да. Ирландцы умеют говорить красиво.
Он закатил глаза и сказал:
Век живи — век учись.
Чертовски верно подмечено.
Я выглянула в окно. Был погожий летний день. Голубое небо. Яркое солнце. Ни намека на мрачное будущее. В такой день все должно было казаться бесконечным, возможным.
Скажи мне, Эрик…
Да?
Это всегда так тяжело?
Чтотяжело?
Всё.
Он засмеялся:
Конечно. Ты разве еще не поняла?
Иногда я думаю: смогу ли я когда-нибудь понять?
Он снова засмеялся:
Ты ведь и сама знаешь ответ на этот вопрос, не так ли?
Я неотрывно смотрела в окно, за которым открывался целый мир.
Боюсь, что да, — ответила я.
Часть третья
Сара
Что в Дадли Томсоне сразу привлекло мое внимание, так это его пальцы. Короткие, плотные, мясистые — совсем как сардельки. Уже потом взгляд оценил его крупное овальное лицо. Подбородок поддерживали два яруса жировых отложений. Образ дополняли редеющие волосы, круглые очки в роговой оправе и дорогущий костюм-тройка. Темно-серый, в широкую светлую полоску. Я догадывалась, что он сшит на заказ, уж очень ладно он сидел на его громоздкой фигуре. Кабинет был выдержан в стиле лондонского клуба джентльменов — деревянные панели, тяжелые зеленые бархатные шторы, массивный стол красного дерева, глубокие кожаные кресла. На самом деле все в Дадли Томсоне кричало об англофилии. И сам он казался безразмерной копией Т. С. Элиота [36]. Только, в отличие от мистера Элиота, он не был поэтом в одеянии английского банкира. Дадли Томсон был адвокатом по бракоразводным процессам — сотрудником фирмы «Потхолм, Грей и Коннелл», влиятельной юридической конторы, где Эдвин Грей-етарший был старшим партнером.
Дадли Томсон пригласил меня в свой офис для беседы. Это случилось через три недели после моей выписки из Гринвичского госпиталя. Я жила в квартире брата на Салливан-стрит, по ночам ютилась на его продавленном диване. Как и предупреждала старшая медсестра госпиталя, после выписки меня ожидала серьезная депрессия. Она не ошиблась. Практически все три недели я безвылазно просидела в четырех стенах, лишь изредка выходила в магазин за продуктами или на вечерний двойной сеанс в Академию музыки на 14-й улице. Мне действительно не хотелось быть среди людей — уж тем более среди подруг, замужних и с детьми. При виде детской коляски на улице я впадала в ступор. Не по себе становилось всякий раз, когда я проходила мимо витрины магазина для будущих малышей. Удивительно, но после той истерики в Гринвичском госпитале я ни разу не плакала. Вместо этого я испытывала тупую тоску, и мне не хотелось ничего, кроме как заточить себя в четырех стенах квартиры Эрика. Что, собственно, я и делала, с молчаливого 6лагословения брата, проводя время за чтением низкопробных триллеров или прослушиванием коллекции пластинок. Я редко включала радио. Не покупала газет. Не подходила к телефону (да он собственно, почти и не звонил). Эрик — самый терпеливый мужчина на планете — не высказывался вслух насчет моего отшельничества. Ненавязчиво интересуясь моим самочувствием, он ни разу предложил мне выйти вечером в город, развлечься. Не позволял себе и комментариев по поводу моего хмурого вида. Он знал, что со мной происходит. И знал, что должно пройти время.
Прошло три недели моего добровольного заточения, и вот я получила письмо от Дадли Томсона. В нем он объяснял, что будет представлять интересы семьи Грей в бракоразводном процессе, и попросил согласовать с ним удобное для меня время визита в его офис. Он сообщил, что я могу прийти в сопровождении своего адвоката, хотя считал, что для меня это неразумная трата денег, поскольку Греи намерены урегулировать все вопросы по возможности быстро.
Найми адвоката, — посоветовал Эрик, когда я показала письмо. — Они хотят отделаться с максимальной для себя выгодой.
Но мне действительно ничего от них не нужно.
Ты имеешь право на алименты… или, по крайней мере, серьезную компенсацию. Это минимум из того, что эти мерзавцы должны тебе.
Я бы предпочла не связываться с ними…
Они использовали тебя…
Да нет, что ты.
Они использовали тебя в качестве инкубатора и…
Эрик, прекрати, не надо обращать это в драму с классовой подоплекой. Тем более что мы с Греями — представители одного класса.
И все-таки ты должна выжать из них как можно больше.
Нет, это было бы неэтично. И к тому же не мой стиль. Я знаю, чего я хочу от Греев. Если они дадут мне это, тогда я буду считать, что дело закрыто. Поверь мне, сейчас я больше всего хочу избавиться от мрачных мыслей.
По крайней мере, найди какого-нибудь ушлого адвоката, чтобы бился за твои интересы…
Мне никто не нужен. Таково мое кредо, Эрик. Отныне я не хочу ни от кого зависеть.
Итак, я назначила встречу с мистером Томсоном и появилась в 1 кабинете без адвокатского сопровождения. Его крайне удивило это обстоятельство.
Признаться, я рассчитывал увидеть вас сегодня хотя бы с одним советником, — сказал он.
В самом деле? — парировала я. — И это после того, как вы сами посоветовали не тратиться на адвоката?
Он наградил меня улыбкой, обнажив плохую работу дантиста (верный признак его глубокой англофилии).\parЯ никогда не рассчитываю на то, что кто-нибудь воспользуется моим советом, — сказал он.
Что ж, значит, я первая. Так, давайте перейдем к делу. Скажите, что вы намерены мне предложить.
Он слегка закашлялся и зарылся в бумагах, пытаясь скрыть удивление моей прямолинейностью.
Греи хотят быть великодушными, насколько это возможно…
Вы хотите сказать, Джордж Грейхочет быть великодушным. Я была — и до сих пор остаюсь— замужем за ним, а не за его семьей.
Да-да, конечно, — засуетился он, слегка смутившись. — Джордж Грей хочет предложить вам самое справедливое соглашение.
Каково его — и ваше— представление о «самом справедливом соглашении»?
Мы думали о сумме порядка двухсот долларов в месяц… подлежащей выплате до момента вашего повторного вступления в брак.
Я больше никогда не вступлю в брак.
Он попытался снисходительно улыбнуться. Ему это не удалось.
Я могу понять, вы сейчас расстроены, миссис Грей… учитывая обстоятельства. Но я уверен, что такой привлекательной и умной женщине, как вы, не составит труда найти нового мужа…
Я не нахожусь в поисках нового мужа. В любом случае, если бы я пыталась устроить свою жизнь, это было бы проблематично, ведь с медицинской точки зрения я теперь гнилой товаркак удачно выразилась моя свекровь.
Похоже, он смутился еще больше.
Да, я слышал о ваших… медицинских проблемах. Мне искрене жаль.
Спасибо. Но вернемся к делу. Боюсь, двести долларов в месяц — сумма неприемлемая. Моя зарплата в журнале «Суботним вечером/Воскресным утром» составляла триста долларов. Думаю, я заслуживаю этих денег.
Я уверен, что на триста долларов в месяц можно согласиться.
Хорошо. Теперь у меня есть встречное предложение к вам. Когда я говорила, что не планирую вновь выйти замуж, вы наверняка поняли, что, по сути, Джордж будет платить мне алименты до конца моей жизни.
Да, эта мысль пришла мне в голову.
Я бы хотела упростить решение этого вопроса. Я согласна принять единовременный платеж от Джорджа. Как только он будет сделан, я освобожу его от обязательств содержать меня в дальнейшем.
Он поджал губы:
И о какой сумме может идти речь?
Я была замужем за Джорджем почти пять месяцев. Два месяца пробыла с ним до свадьбы. Итого семь. Я бы хотела годовые элементы за каждый месяц. Получается…
Он уже производил подсчеты на листке бумаги.
Двадцать пять тысяч двести долларов, — сказал он.
Точно.
Это большая сумма.
Не такая уж большая, если подсчитать, что я проживу, при благоприятном раскладе, еще лет сорок пять — пятьдесят.
Я понял вашу мысль. Скажите, а эта цена — ваше начальное предложение?
Нет, цена окончательная. Либо Джордж соглашается выплатигь мне эту сумму немедленно, либо он содержит меня до самой моей смерти. Это понятно, мистер Томсон?
Более чем. Разумеется, я должен буду обсудить этот вопрос с Греями… прошу прощения, с Джорджем.
Что ж, вы знаете, где меня найти, — сказала я поднимаясь.
Он протянул мне руку. Я пожала ее. Рука была мягкой и рыхлой.
Могу я задать вам вопрос, миссис Грей?
Конечно.
Возможно, он покажется вам странным, если учесть то, что я представляю интересы вашего мужа, но, тем не менее, мне любопытно узнать: почему все-таки вы не хотите пожизненных алиментов?
Потому что я больше никогда не хочу иметь дело с Греями. И при желании вы можете передать это своим клиентам.
Он отпустил мою руку:
Думаю, они уже знают об этом. До свидания, миссис Грей.
Выходя из офиса конторы «Потхолм, Грей и Коннелл», я увидела Эдвина Грея-старшего, который шел по коридору прямо на меня. Он тотчас опустил глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом. И прошел мимо, не сказав ни слова.
Оказавшись на улице, я тут же поймала такси и отправилась обратно на Салливан-стрит. Встреча с адвокатом выжала из меня все соки. Мне была непривычна роль жесткого переговорщика. Но я была довольна собой и тем, как я справилась с задачей. Немало удивтло меня и внезапно произнесенное решение больше не выходить замуж. Оно вырвалось спонтанно, без подготовки. Собственно, я даже не задумывалась об этом. Но видимо, это заявление отражало мое нынешнее внутреннее состояние. А уж что я подумаю о замужестве через несколько лет — то был другой вопрос. Одно я знала твердо: ничего не получается, когда сердце берет верх над разумом. Ничего не получается, когда разум берет верх над сердцем. Что, в свою очередь, означает…
Что?
Возможно, то, что мы этого не понимаем. И живем кое-как, по наитию.
Наверное, поэтому любовь всегда приносит разочарование. Мы влюбляемся, надеясь на то, что любовь сделает нашу жизнь полной, придаст нам сил, избавит от чувства неудовлетворенности собой, принесет стабильность, о которой мы все мечтаем. Но оказываетеся, любовь лишь обнажает свойственную нам нерешительность. Мн ищем опору в другом человеке. И, не находя ее, начинаем сомневаться — и в объекте своей страсти, и в себе самих.
Возможно, стоит признать собственную нерешительность, преодолеть природную слабость — и уж тогда двигаться вперед без разочарований.
Разумеется, пока снова не влюбишься.
Через два дня после моей встречи с Дадли Томсоном от него по почте пришло письмо. Он сообщал о том, что Джордж Грей принимает мое предложение о единовременной выплате суммы в 25 200 долларов — при условии, что я отрекаюсь(его слово) от любых дальнейших требований алиментов и/или других форм финансовой помощи. Половину этой суммы предлагалось выплатить сразу после моей подписи под юридически оформленным соглашением (каковое он составит, как только я уведомлю его о своем принципиальном согласии с этими условиями), а оставшуюся половину — при вступлении в силу официального постановления о разводе, что должно было произойти спустя двадцать четыре месяца (в те годы власти штата Нью-Йорк крайне неохотно выдавали бракоразводные документы).
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |