О, так вы та самая девушка, которая вышла замуж за сына старика Грея и теперь живет на Парк-авеню? — поинтересовалась продавщица из «Каффс», местного магазина канцтоваров и единственной в городе точки, где можно было купить «Нью-Йорк таймс».
Да, я — Сара Грей, — сказала я, запнувшись на своей новой фамилии.
Как замечательно, что вы теперь живете у нас. Надеюсь, вы будете счастливы здесь.
Да, у вас очень приветливый городок, — ответила я, надеясь, что это прозвучало искренне.
Приветливый, это точно. И идеальное место, чтобы растить детишек. — Она красноречиво посмотрела на мой живот, который еще не выдавал предательской выпуклости, и глуповато улыбнулась. — Если, конечно, вы планируете обзавестись детьми так скоро после свадьбы.
Кто знает, — тихо сказала я.
В каждом магазине на Саунд-Бич-авеню меня встречали одним и тем же вопросом: «Вы у нас новенькая?» Когда я объясняла, кто я, следовала многозначительная улыбка, сопровождаемая добржелатеьно-ехидной репликой вроде: «Слышали, у вас была потрясающая тихая свадьба».
Или: «Надо же, у вас с Джорджем такой бурный роман».
К концу этой первой вылазки я уже была готова повесит на шею табличку: «Только что после свадьбы и беременна».Но куда тревожнее было отчаяние, охватившее меня при мысли о том, что отныне эти восемь магазинов на Саунд-Бич-авеню станут моим миром.
Джордж приехал домой поездом, который отправлялся с Центрального вокзала в 6:12 вечера. Он вошел с букетом цветов, поцеловал меня в губы и обратил внимание на то, что половина гостиной освобождена от коробок и чемоданов.
Распаковываешься? — спросил он.
Да, я убрала почти все свои вещи.
Отлично потрудилась, — сказал он. — А моими пожитками можешь заняться завтра. И, дорогая, если тебя не затруднит, отгладь, пожалуйста, костюмы…
О да, конечно.
Отлично, отлично. Пойду наверх, переоденусь. Как насчет того, чтобы отпраздновать бутылочкой мартини наш первый полноценный вечер в новом доме?
Мартини? Отлично.
Только не слишком сухое. Я предпочитаю вермут. И четыре оливки, если есть.
Боюсь, что оливок нет.
Ну и ладно. Просто внеси их в список покупок на завтра… забыл спросить… а что у нас на ужин?
Мм… я купила отбивные из баранины и брокколи…
О, черт, забыл тебе сказать… я ненавижу брокколи…
Уф, извини…
Ну что ты, откуда ты могла знать? Мясо с картошкой — мое любимое блюдо. Ты знаешь, как готовить мясной пирог?
Не совсем.
О, не беда. Я попрошу Беа — мамину повариху — позвонить тебе завтра и продиктовать ее фирменный рецепт мясного пирога. И, дорогая…
Да? — глухо произнесла я.
Если я ем после семи вечера, то потом плохо спится. Так что, если бы ты могла подавать ужин не позднее шести сорока пяти, было бы здорово.
Я постараюсь.
Он наклонился и поцеловал меня в лоб:
О большем счастье и мечтать нельзя.
Он пошел наверх переодеваться. Я поспешила на кухню осваивать новую для себя роль домохозяйки. Поставила отбивные в духовку. Почистила картофель и отправила его в кастрюлю с кипящей водой. Потом отыскала стеклянный кувшин, бутылку джина «Джилбис» и бутылку вермута. Смешала в кувшине коктейль. У меня вдруг возникла потребность напиться.
Джордж похвалил мой коктейль, мягко напомнив мне, что утром нужно «купить эти оливки». Ему понравились и отбивные, но он намекнул на то, что неплохо было бы прожарить их получше («Я люблю подгоревшее мясо»). А вот картофельное пюре не прошло проверку («Комковатое, ты не находишь, дорогая? На самом деле я фанат жареной картошки»). На десерт я ничего не приготовила, и это его разочаровало… «Но, послушай, ты же в первый готовишь для меня, как жена для мужа… так с чего я решил, что знаешь мои вкусы? Мы ведь только учимся, верно?»
Я улыбнулась. Натянуто. Совсем как его мать.
Удалось посмотреть Старый Гринвич? — спросил он.
Да. Он очень… своеобразный.
Своеобразный, — повторил он, смакуя это слово. — Как сказано. Я же говорил, что тебе здесь понравится.
Кажется, в городе уже все знают, кто я.
А что ты хотела? Городок-то маленький. Молва быстро распространяется.
Это уж точно. Похоже, всем известно и то, что я беременна.
О… — обеспокоенно произнес он.
Вот мне интересно, как просочилась эта новость.
Понятия не имею.
В самом деле?
На что ты намекаешь?
Я ни на что не намекаю. Просто задаюсь вопросом…
Я тебе скажу, как это могло произойти. Люди слышали о том, что мы так быстро поженились, вот и сложили два плюс два.
Если только кто-то не выдал наш маленький секрет.
Кто это мог сделать?
Твоя мать.
Какие ужасные вещи ты говоришь.
Это всего лишь предположение…
С чего бы ей это делать?
Это в ее стиле… не говоря уже о том, что тем самым она в очередной раз поставила меня на место. Знаешь, если бы у меня были деньги, я бы поставила тысячу долларов на то, что она намекнула кому-то в городе о моей беременности, прекрасно зная, что слух ространится, словно раковая опухоль…
Зачем ты так? — теперь уже резким тоном произнес он.
Как я уже сказала, это всего лишь предположение…
Тогда прекратистроить свои предположения. Я этого не позволю.
Я изумленно уставилась на него:
Ты не позволишь что?
Он глубоко вздохнул и попытался перейти на язык диплома
Я только одно хочу сказать: у моей матери, может, и трудный характер, но она не враг. Как бы то ни было, она любит тебя…
А вот это уже забавно.
Я и не знал, что женюсь на циничной женщине.
А я не знала, что выхожу замуж за маменькиного сынка.
Он отвернулся, как будто ему влепили пощечину.
Извини, — сказала я.
Все нормально, — сказал он.
Но мы оба знали, что это не так. На следующий день я проснулась в девять утра и снова обнаружила записку, на этот раз у меня на подушке:
Привет, соня!
Я что, каждое утро буду сам жарить себе яичницу?
Сегодня утром позвонит Беа с рецептом мясного пирога. юсъ отведать его в твоем исполнении сегодня вечером.
Обнимаю и целую…
Да, ты будешь сам жарить себе яичницу каждое утро. Потому что я ни за что не встану в такую рань для того лишь, чтобы исполнить роль твоего личного повара.
Беа позвонила ближе к полудню… я как раз разложила в гардеробе последние вещи Джорджа. По голосу это была женщина лет пятьдесят, с ярко выраженным южным акцентом и почтительными манерами, отчего в памяти сразу всплыл образ, сыгранный Хетти Макдэниел в «Унесенных ветром». Она называла меня «миз Грей». А моего мужа — «миста Джордж». Беа рассказала, что готовила для «миста Джорджа» еще с тех пор, как он был ребенком, и «другого такого сладкоежки» она не знает. Еще она добавила, что, если я буду подкармливать своего сладкоежку его любимыми лакомствами, «миста Джордж» будет счастлив. Я пообещала, что буду стараться.
Потом она продиктовала мне рецепт мясного пирога. Он был долгий и муторный. Требовалось несколько банок консервированного томатного супа «Кемпбелл» и не меньше пары фунтов мясного фарша. Я всегда терпеть не могла мясной пирог. А теперь поняла, что возненавижу его.
Записав рецепт, я отправилась в деревню и занесла все костюмы Джорджа в химчистку, поскольку я вовсе не собиралась становиться его горничной и утюжить одежду. Потом купила необходимые ингредиенты для мясною пирога, не забыв, разумеется, и про банку оливок, прихватила и торт из семи коржей в местной булочной. По дороге к дому мне на глаза попался гараж, где заодно торговали велосипедами. Я присмотрела себе подержанный дамский «швинн» — черный, с высоким рулем. К заднему сиденью крепилась пара плетеных корзин, и это делало велосипед идеальным транспортом для шопинга. Он был в хорошем состоянии, и хотя цена в двадцать долларов была не такой уж низкой для подержанного велосипеда, мне показалось, что я совершаю выгодную покупку, тем более что владелец гаража заверил, что лично будет его обслуживать. Я вручила ему деньги, погрузила свои покупки в корзины и поехала вдоль Саунд-Бич-авеню.
Но вместо того, чтобы ехать к дому, я проследовала в конец главной улицы — минуя местную среднюю школу, больницу, несколько солидных особняков, — потом свернула налево и проехала еще еще чуть больше мили, пока не уперлась в ворота, на которых висела табличка, возвещающая, что я прибыла к Тоддз-Пойнт-Бич: «Только для местных жителей».
Поскольку был конец апреля, охраны на воротах не было, я проехала прямо в ворота, мимо парковки, и свернула влево. И сразу резко затормозила. Впервые за последние дни на моих губах заиграла улыбка. Потому что там, прямо передо мной, тянулась длинная полоса белого песка, которую омывали глубокие голубые воды пролива Лонг-Айленд.
Я оставила велосипед у деревянного забора, сняла туфли и ощутила нежное прикосновение песка. Был теплый день, солнце стояло в зените, на небе ни облачка. Я глубоко вдохнула морской воздух и побрела по берегу. Пляж тянулся на целую милю. Я шагала медленно, ни о чем не думая, наслаждаясь покоем, который я ощутила впервые с того самого дня, как узнала о своей беременности. Дойдя до конца пляжа, я села на песок и просидела с полчаса, лениво наблюдая за приливом. Ритмичное накатывание волн навеяло моей душе полную безмятежность. И я подумала:
«Этот берег будет моей отдушиной, моей спасительной гаванью. Он поможет мне пережить Джорджа, его семью, Старый Гринвич, мясной пирог…»
Я вернулась домой и принялась за мясной пирог, ни на йоту не отступая от рецепта Беа: взять два фунта мясного фарша, смешать вручную с одной нарезанной луковицей, солью, перцем, мелко измельченными кукурузными хлопьями (да, кукурузными хлопьями), одной третью банки консервированного томатного супа «Кемпбелл». Вымесить в форме батона. Выложить на противень. Оставшиеся две трети супа вылить на батон, чтобы он полностью покрылся. Затем выпекать в духовке тридцать пять минут.
Зная, что Джордж вернется домой поездом на 6:12, я отправила пирог в духовку ровно в 6:05… чтобы выдержать требование мужа «ужинать до семи». Он зашел в дверь в 6:20. С букетом цветов. Чмокнул меня в щеку
Чем-то вкусно пахнет, — сказал он. — Должно быть, звонила Беа?
Звонила, — сказала я, вручая ему бокал с мартини.
Ты купила оливки! — воскликнул он с таким восхищением, будто я совершила нечто из ряда вон выходящее — ну, вроде расщепления атома.
Твое желание для меня закон, — беспечно произнесла я.
Он внимательно посмотрел на меня:
Это ведь шутка?
Да, Джордж, это шутка.
Просто хотел убедиться. А то от тебя всяких сюрпризов можно ожидать.
О… в самом деле? — изумилась я. — И каких же сюрпризов?
Он отхлебнул мартини и сказал:
Ну вроде нового велосипеда, что стоит у входа.
Он не новый, Джордж. Он подержанный.
Он новый для меня, потому что я его раньше не видел.
Он улыбнулся. Настала моя очередь сделать долгий глоток мартини.
Я купила его только сегодня.
Очевидно. Дорогой?
Двадцать долларов.
Не дешевый.
Но это хороший велосипед. Ты ведь хочешь, чтобы я каталась в безопасности, не правда ли?
Вопрос не в этом.
Тогда в чем?
В том, что ты купила его, не посоветовавшись со мной.
Я была потрясена.
Ты шутишь? — только и смогла я вымолвить.
Улыбка как будто приклеилась к его лицу.
Я всего лишь хочу сказать, что, если ты собираешься сделать какую-то крупную покупку, вроде велосипеда, я бы хотел, чтобы ты ставила меня в известность…
Я это внезапно решила. Увидела велосипед в гараже Фланнери. Цена была подходящей, и я его купила. В конце концов, мне нужен велосипед, чтобы ездить по городу…
Я не спорю.
Тогда в чем дело?
Двадцать долларов из семейного бюджета были потрачены тобой без…
Я прервала его:
Ты сам-то слышишь, что говоришь?
Не надо разговаривать со мной в таком тоне, Сара.
Нет, надо. Потому что ты ведешь себя нелепо. Только послушай себя. На словах ты такой великодушный, такой щедрый, такой любящий муж…
У него вытянулось лицо.
Я и не знал, что в тебе столько жестокости, — сказал он.
Жестокости? Все, что я делаю, — это отвечаю на идиотские обвинения в том, что, оказывается, нужно получить твое письменное одобрение, прежде чем разорять семейный бюджет бешеными тратами в размере двадцати долларов на покупку велосипеда…
Молчание. Наконец он произнес:
Я не просил тебя получать письменного одобрения.
Вот тогда я залпом допила свой мартини и бросилась в спальню, хлопнула за собой дверью и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Минуту спустя раздался осторожный стук в дверь.
Ты ведь не плачешь, нет? — спросил он с тревогой в голосе.
Конечно, не плачу. Я слишком зла, чтобы плакать.
Могу я войти?
Входи, это и твоя комната.
Дверь открылась. Он робко приблизился к кровати. В правой руке он держал мой бокал с мартини, уже снова наполненный.
В знак примирения, — сказал он, протягивая мне бокал. Я села и взяла из его рук бокал. Он опустился рядом со мной на корточки, чокнулся со мной. — Говорят, первые десять лет брака самые трудные.
Я попыталась улыбнуться.
Я просто пошутил, — сказал он.
Я знаю.
У нас какое-то не слишком радостное начало, да?
Да, действительно.
Что я должен сделать?
Для начала перестать относиться ко мне как к домработнице. Да, я сижу дома, и это означает, что я занимаюсь покупками и веду хозяйство. Но то, что я финансово зависима от тебя, не накладывает на меня обязанность прислуживать тебе.
Я никогда не относился к тебе как к служанке.
Поверь мне, это было. И я хочу покончить с этим раз и навсегда.
Хорошо, — сказал он и отвернулся, словно ребенок, которого только что отругали.
И что касается денег… ты очень скоро поймешь, что в вопросах трат я остаюсь верна своим новоанглийским корням. Меня не интересуют меха, бриллианты, круизы на «Куин Мэри», и я никогда не стремилась «равняться на Джонсов» [33]. Не думаю, что велосипед можно приравнять к предметам роскоши, тем более что я купила его для поездок за продуктами.
Он взял меня за руку:
Ты права. Я не прав. Прости меня.
Ты это искренне говоришь?
Конечно. Просто я еще не привык жить с женой.
Я не жена. Я — Сара Смайт. Есть разница. Помни об этом.
Конечно, конечно, — сказал он.
Мы оба отхлебнули мартини.
Я хочу, чтобы у нас все получилось, Сара.
Я приложила руку к животу:
Должно получиться. В силу объективных причин.
Мы сделаем так, что все получится. Обещаю.
Он поцеловал меня в губы, нежно коснулся моих волос.
Хорошо, — сказала я и погладила его по щеке.
Я рад, что мы поговорили об этом.
Я тоже.
Он притянул меня к себе и крепко обнял. Потом сказал:
Ну что там мясной пирог, готов?
Пирог был готов. Мы спустились на кухню и поужинали. Он похвалил мою стряпню. Одобрил и торт из семи коржей и долго смеялся, когда я рассказала ему, что Беа назвала его сладкоежкой. Мы пошли в постель. Занялись любовью. На этот раз ему удалось продержаться почти две минуты. Казалось, он был искренне рад этому. Потом он страстно поцеловал меня в губы, поднялся с постели и ударился об тумбочку, которая по-прежнему разделяла наши кровати. Забираясь под одеяло, он сказал: — Надо как-нибудь передвинуть эту чертову тумбу.
В ту ночь я спала хорошо. Но рано утром меня растормошил Джордж. Даже заспанная, я сумела заметить, что он чем-то сильно расстроен.
Что случилось, дорогой? — спросила я.
Мои костюмы…
Что?
Мои костюмы. Куда ты повесила мои костюмы?
Я отнесла их в химчистку.
Что?
Я окончательно проснулась:
Ты просил меня отгладить их, я и отнесла в химчистку…
Я просил, чтобы ты сама это сделала.
Я не умею гладить костюмы.
Не умеешь? В самом деле?
Извини, в Брин-Море нас не обучали таким фундаментальным наукам.
Ты опять со своими злобными шуточками.
Я же не виновата в том, что ты такой беспечный.
Беспечный?В чем, по-твоему, я должен идти сегодня на работу?
А что с костюмом, в котором ты был вчера?
Он мятый.
Тогда отгладь его сам.
Он подошел к шкафу и со злостью снял костюм с вешалки.
Хорошо, я поглажу, — сказал он. — Потому что я знаю, как это делается.
Здорово, что Принстон хотя бы чему-то тебя научил.
Я снова откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом. В этой позе я пролежала с полчаса, пока не расслышала, как хлопнула входная дверь, возвестив о том, что Джордж ушел на работу. Пока я лежала, у меня в животе все бурлило. Меня тошнило. Но это был вовсе не токсикоз, мучивший меня по утрам. Это было отчаяние.
Разумеется, Джордж чувствовал себя виноватым после этой утренней перепалки — и вскоре после полудня курьер доставил мне огромный букет цветов, сопровождаемый открыткой:
Я хорошо отутюженный дурак.
И я люблю тебя.
По крайней мере, это было хоть немного остроумно.
Когда в тот вечер Джордж вернулся домой, он вел себя так, будто прошел обряд очищения. Естественно, пришел не с пустыми руками: привычное подношение в виде букета цветов было подкреплено коробкой шоколада… это отражало степень его страданий от осознания собственной вины.
Два букета за один день? — спросила я, кивнув на двенадцать роз на длинных стеблях, доставленных утром. — Напоминает репетицию похорон.
У него вытянулось лицо.
Ты не любишь цветы?
Я пыталась пошутить.
Конечно, конечно, — сказал он. — Я просто так спросил, чтобы убедиться.
Спасибо тебе.
Нет, это тебе спасибо.
За что?
За то, что миришься со мной. Я знаю, что это нелегко.
Все, чего я хочу, это справедливости в отношениях между нами.
Я все понял. Я обещаю, что так и будет.
Честно?
Он заключил меня в объятия:
Я все не так истолковал. Но я исправлюсь.
Хорошо, — сказала я и поцеловала его в лоб.
Я люблю тебя.
Я тебя тоже, — поспешно сказала я, надеясь, что это прозвучало убедительно.
Но голова у Джорджа уже была занята другим, потому что он спросил:
Это что, мясной пирог так пахнет? — Я кивнула. — Ты прелесть.
В течение следующих недель Джордж действительно пытался установить между нами entente cordiale[34]. Он исключил из своего лексикона все домашние претензии. Он не стал просить Беа звонить мне с новыми рецептами его любимых блюд. Он смирился с тем, что я не умею гладить костюмы. Он не стал возражать, когда я предложила платить по пять долларов дважды в неделю за услуги приходящей домработницы. Он старался быть внимательным, тем более что моя беременность становилась все заметнее и я быстро уставала. Он пытался быть любящим и заботливым.
Короче говоря, он пытался. И я тоже. Пыталась приспособиться к домашней жизни — к жизни вдали от режущих слух ритмов и многоликости большого города. Я пыталась приспособиться к ведению хозяйства, стать той, кем я втайне клялась никогда не становиться: провинциальной домохозяйкой.
И больше всего я пыталась приспособиться к браку — к этому ощущению общего пространства, общих занятий, общих целей и судьбы. Только в глубине души я знала, что ничего общего между нами нет. Если бы не та биологическая случайность, наша помолвка давно была бы расторгнута (тем более после знакомства с его властной матерью). Но вместо этого мы были вынуждены играть в хозяев собственного дома, притворяться счастливыми молодоженами, втайне сознавая, что все это обман. Потому что не было никакой опоры в наших отношениях — ни дружбы, ни взаимопонимания. Не говоря уже о любви.
Я чувствовала, что и Джордж об этом знает. Прошел месяц после свадьбы, а нам уже не о чем было говорить. Да, мы вели разговоры, но вымученные, скучные, прерываемые долгим молчанием. У нас не было общих интересов. Его друзья по Коннектикуту были типичными членами загородных клубов. Мужчины, казалось, могли говорить только о гольфе, индексе Доу Джонса и злодеяниях Гарри Трумэна. Женщины обменивались кулинарными рецептами и советами по воспитанию детей, планировали утренние посиделки за чашкой кофе, поглядывали на меня с большой подозрительностью. И не потому, что я кичилась своим нью-йоркским прошлым. Я сходила на три утренника, честно пыталась участвовать в обсуждении проблем послеродовых растяжек и выпечки по-настоящему сочного бисквита. Думаю, они чувствовали, что все это мне неинтересно. Я не была «одной из них». Я казалась им слишком ученой, сдержанной и совсем не увлеченной своим новообретенным статусом замужней женщины. Я действительно очень старалась вписаться в их круг, но чужака всегда можно унюхать. Тем более когда этим занимается сплоченная клика домохозяек.
Эрик настоял на том, чтобы навещать меня раз в неделю. Он caдился на поздний утренний поезд, отходящий с Центрального вокзала, и проводил со мной целый день, а уезжал на вечернем поезде в 6:08… как раз, чтобы не встретиться с Джорджем. Я готовила для нас ланч. Потом, если была хорошая погода, я договаривалась с Джо Фланнери, хозяином гаража (мы с ним очень подружились), насчет велосипеда для Эрика, и мы ехали на Тоддз-Пойнт и проводили день на пляже.
Я тебе кое-что скажу, Эс, — признался Эрик однажды в середине мая, когда мы валялись на песке, нежась под ранним летним солнцем. — Старый Гринвич, может, и есть самый пресный уголок земного шара… но за это побережье я готов простить ему все.
Этот берег — мое лекарство, — сказала я.
Все так плохо, да?
Ну, он, конечно, не бьет меня обрезком трубы и не приковывает цепью к батарее…
По крайней мере, это было бы колоритно…
Я громко рассмеялась:
У тебя все-таки пристрастие к черному юмору, Эрик.
Ты только сейчас догадалась?
Нет, но, возможно, в содоме и гоморре Манхэттена твой юмор не так бросался в глаза.
В то время как здесь, в сердце утонченного аристократизма…
Если бы ты жил здесь, тебя бы сочли антихристом. И возможно, спалили бы прямо на изумрудной лужайке.
Как ты это выдерживаешь?
Я часто прихожу сюда.
Скучаешь по городу?
Всего лишь раз пять за час.
Тогда скажи ему, что ты хочешь вернуться обратно.
С таким же успехом я могла бы сказать ему, что хочу переехать в Москву. Как бы то ни было, его мать и слышать об этом не захочет. А если Джулия Грей чего-то не хочет слышать, значит, тема закрыта.
Готов поспорить, она сует свой нос повсюду.
Причем не скрывая этого. Бесстыдно. В первые две недели она нас не трогала. Но теперь, когда медовый месяц позади, она звонит мне каждый день.
Повезло.
Я никогда раньше не говорила этого ни о ком… но я действительно ненавижу ее.
Что, настолько все плохо?
Да.
И судя по всему, дальше могло быть только хуже. Поскольку отныне я была законной супругой ее сына, миссис Грей считала себя вправе контролировать каждый мой шаг. К тому же она ясно дала мне понять, что рассматривает меня исключительно в роли несушки потомства рода Греев.
Она звонила мне каждый день, ровно в девять утра.
Здравствуй, дорогая, — коротко приветствовала она меня. И, не тратя время на обмен любезностями, переходила сразу к делу, сообщая о распорядке, который она составила для меня на этот день.
Я записала тебя на прием к лучшему акушеру Гринвича.
Но мне нравится местный доктор.
Ты имеешь в виду доктора Рейда?
Да, я имею в виду Питера Рейда. Его кабинет в пяти минутах ходьбы от моего дома, и, что самое главное, мне с ним комфортно.
Я уверена в том, что он очень милый. Но тебе известно, где он учился медицине? В университете Макджилла, в Монреале.
Это отличный университет. И насколько мне известно, в Канаде рождаютсядети. Так что я не сомневаюсь в том, что доктор Рейд…
Она перебила меня:
Моя дорогая, Макджилл, может, и неплохой университет, но это не американский университет. В то время как специалист, к которому я тебя отправляю, — доктор Айзенберг — учился в Гарварде. Ты ведь слышала про Гарвард, не так ли, дорогая?
Я промолчала.
Ко всему прочему, он еще главный акушер «Дркторз хоспитал», практикует и на Манхэттене, и в Гринвиче. И он еврей.
А при чем здесь это?
Из евреев всегда получаются лучшие доктора. Это как-то связано с их врожденным чувством социальной неполноценности, которое заставляет их быть более добросовестными и скрупулезными. Потому что им все время нужно трудиться больше других, чтобы доказать свою состоятельность. Тем более в случае доктора Айзенберга, который до сих пор пытается получить членство в Гринвичском загородном клубе. Я надеюсь, ты не против того, что тебя осмотрит еврей, дорогая?
Конечно нет. Я против тог, чтобы мне указывали, к какому доктору идти.
Но, дорогая, ведь мы оплачиваем твое медицинское обслуживание…
Платит мой муж…
Нет, дорогая. Зарплаты Джорджа хватает на то, чтобы oплатить услуги доктора Рейда, но не такого светила, как Милтон Айзенберг.
Тогда я не пойду к доктору Айзенбергу.
Конечно, пойдешь, дорогая. Потому что это наш внук. И мы должны дать ему самое лучшее.
Позвольте мне судить о том, какой доктор лучше подходит для…
Вопрос закрыт, дорогая. Визит к доктору Айзенбергу назначен на десять тридцать завтрашнего утра. Я пришлю за тобой такси к десяти часам.
Не попрощавшись, она повесила трубку. Когда в тот вечер я поделились своим возмущением с Джорджем, он только пожал плечами и сказал:
Но она хочет, как лучше.
Нет, это не так.
Она хочет, чтобы тебя осмотрел лучший врач.
Она хочет манипулировать всем и вся.
Ты несправедлива…
Несправедлива? Несправедлива? И ты осмеливаешься говорить со мной о справедливости?
Относись к ней с юмором, пожалуйста. Это всем облегчит жизнь.
Так я стала пациенткой доктора Айзенберга — грубого и неприветливого старикана, лишенного какой бы то ни было теплоты, зато с непомерно раздутым самомнением. Неудивительно, что миссис Грей одобрила его кандидатуру.
Ежедневные телефонные звонки стали нормой моей жизни. Каждый день возникало какое-то новое дело, которое миссис Грей считала необходимым обсудить со мной. Чаще всего речь шла о какой-то бессмыслице.
Здравствуй, дорогая. Я хочу, чтобы ты сходила в «Каффс» на Саунд-Бич-авеню и купила своему мужу утренний выпуск «Уолл-стрит джорнал». Там статья про его однокашника по Принстону, Прескотта Лоуренса, который делает потрясающую карьеру на Уолл-стрит.
Насколько я знаю, Джордж получает «Уолл-стрит джорнал» в банке.
А вдруг сегодняне получит? Так что будь умницей, сходи в «Каффс» и купи газету.
Хорошо, хорошо, — сказала я, даже не собираясь исполнять эту глупую директиву. Уже днем раздался стук в дверь. На пороге стоял посыльный с копией «Уолл-стрит джорнал» в руке.
Вот газета, которую вы заказывали, — сказал он.
Я не заказывала.
Ну значит, кто-то заказал для вас.
Через час последовал телефонный звонок.
Дорогая, ты получила газету?
Я промолчала.
Обязательно проследи, чтобы Джордж прочитал статью о Прескотте Лоуренсе. И пожалуйста, на будущее: не надо так бурно реагировать на мои маленькие просьбы.
Изо дня в день она изводила меня своими звонками. Совершенно естественно, что месяце на четвертом моей беременности я сорвалась. Был жаркий июльский день — столбик термометра неумолимо полз вверх, влажность не отставала. В доме было невыносимо жарко. Я изнывала от духоты и чувствовала себя раздутой. спальня больше напоминала парилку. Вот уже несколько ночей я плохо спала.
И вот, как обычно, утром позвонила миссис Грей:
Доброе утро, дорогая…
Прежде чем она успела изложить свой распорядок дня, я повесила трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Я не подошла. Спустя пять минут — еще звонок, но я не сняла трубку. И не отвечала весь день, хотя звонки раздавались с интервалом в двадцать минут.
После трех пополудни телефон замолчал. Я испытала невыразимое облегчение. Ведь я одержала маленькую победу. Наконец-то она уяснила, что к чему. И больше не будет травить меня.
Часам к шести вечера телефон вернулся к жизни. Решив, что это Джордж звонит предупредить меня о том, что задерживается на работе, я сняла трубку. Это была моя ошибка.
Здравствуй, дорогая.
Ее голос был, как всегда, невозмутимым.
Тебя не затруднит объяснить мне, почему ты бросила трубку сегодня утром?
Потому что я не хотела разговаривать с вами.
Возникла пауза. Я почувствовала, что она слегка опешила от такого заявления. Наконец она сказала:
Это недопустимо.
Мне плевать, допустимо это или нет. Просто я больше не стану мириться с вашим возмутительным поведением по отношению ко мне.
Она хохотнула:
Подумать только, мы сегодня такие смелые.
Дело не в смелости. Просто с меня довольно.
Боюсь, что тебе придется смириться с моей назойливой натурой. Потому что ты вышла замуж за моего сына и…
То, что я вышла замуж за вашего сына, не дает вам права диктовать мне, что делать.
Напротив, у меня есть все права. Ты носишь моего внука…
Он или она, это мой ребенок.
Только попробуй сбежать от этого брака, и ты очень скоро узнаешь, чей это ребенок.
Я не собираюсь бежать от брака.
Да нет, собираешься. Иначе почему твой брат навещает тебя каждую неделю?
Потому что он мой брат, вот почему. И мне здесь одиноко.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |