-И что ты делал дальше?
-Раздвигал рамки как только мог, делая мысли еще гибче и подвижнее. В ход шло все, от никотина до ЛСД, экстази и еще ряда вещей, которым я не придумал названия, синтезировав их в своей маленькой химической лаборатории в университете.
-Ты был наркоманом?! – Джон тряхнул меня за плечи, смотря в лицо. Его темно-синие глаза метали молнии, а по скулам ходили желваки.
-Нет. Ни к одному из всех препаратов у меня не было привыкания. Вообще. Даже никотин – это не привычка, а лишь необходимость, лекарство против закостенелости разума, ускоряющее все обменные процессы организма. Когда у нас нет дел или они достаточно простые -я не пользуюсь ни пластырями, ни уж и подавно сигаретами.
-Ты только что выкурил сигарету! Сигарету своего любимого сорта! И после этого ты говоришь, что у тебя нет привыкания?! Шерлок, это слова наркомана! –Он трясет меня за плечи и кричит. Ненавижу, когда на меня кричат.
-Ты сам протянул мне сигареты. Я принял их с благодарностью, как подарок от тебя, а не как необходимость, подпитывающую мои привычки. А то, что это мой любимый сорт…он просто отличается по вкусу от остальных, примерно как твои кислые и мягкие яблоки. Если они исчезнут из магазина, ты что, будешь страдать от их отсутствия? Ты или будешь покупать другие яблоки, или же полностью откажешься от яблок, не испытывая никакого физического дискомфорта. Если в Англии запретят никотин, я либо найду альтернативу, либо буду справляться собственными силами без ущерба для организма.
-Но я видел, как ты был готов вырвать сигарету из рук Генри Найта, когда тот рассказывал нам про чудовищного хаунда!
-Но я же не вырвал. И не попросил у него сигареты. И не послал тебя в магазин за пластырями. Джон, мне просто было банально скучно. А когда мне скучно, я готов цепляться за любую струйку дыма, лишь бы она привела хоть к какому-нибудь мало-мальски интересному делу.
Он наконец-то отнимает руки от моих плеч и садится рядом, точно так же глядя в стенку. Я слышу тихое тиканье часов и отдаленный гул автомобилей за закрытыми окнами. Тишину я ненавижу еще больше, чем когда на меня кричат.
-Знаешь, у меня была девушка…-Мне надоело молчать.
-Серьезно? – Джон удивлен еще больше меня. Неужели я действительно сказал это?
-Ну…мне так казалось. В один момент я устал от всего…да, как ты понял, все самые глупые поступки в моей жизни совершались именно от усталости. Я захотел быть нормальным, захотел понять, как это, любить кого-то, чтобы при этом еще любили тебя. Потому я выбрал самую, как мне казалось, умную девушку в группе и пригласил ее на свидание.
-Как ее звали?
-Ее звали…да, это не так важно, как ее звали. Это был второй курс. Я подошел к ней после пары по истории и пригласил ее вечером в кафе. На удивление, она ответила согласием. Я купил цветов, встретил ее у общежития, мы поели, поговорили и я проводил ее обратно. Женщин принято оценивать по красоте, но для меня ее внешность не играла никакой роли. Она могла логически аргументировать свои доводы, пожалуй, это было самое привлекательное в ней. После того вечера мы еще несколько раз выбирались на вечерние посиделки, я показал ей несколько, на мой взгляд, самых красивых мест ночного Лондона, сходили один раз в кино, где я отчаянно боролся то со сном, то с негодованием, удивляясь глупости сценаристов и идиотизму режиссера. А потом, когда я в очередной раз провожал ее до общежития, на крыльце…она повернулась и поцеловала меня. Это было настолько неожиданно, что я стоял столбом еще минут десять после того, как она ушла. Впечатлений вместе с терзаниями мне хватило на неделю вперед. Я не знал, что делать, не знал, как себя вести. Встречаемся мы или нет? Она меня любит? А я ее? Зачем она меня поцеловала? Что она хотела этим сказать? Может быть она случайно промахнулась, а потом решила сгладить ситуацию? Что делать? Как дальше развивать с ней отношения? А надо ли это вообще? Все разрешилось в конце недели, когда оба общежития полным составом пошли на какую-то университетскую вечеринку. Она выцепила меня накануне в коридоре университета и попросила зайти за ней в восемь. Ровно в восемь я топтался у входа в женское общежитие, дожидаясь ее прихода, а когда она вышла, то сразу повела меня, но не на вечеринку, а внутрь здания, прямиком к себе в комнату. На ней было красное обтягивающее короткое платье, полное отсутствие нижнего белья и она пахла какими-то удушливыми мускусными духами, от которых у меня моментально разболелась голова. Когда мы вошли в ее комнату, она защелкнула щеколду, посадила меня в кресло и начала танцевать какой-то странный танец, отдаленно напоминающий стриптиз. Впрочем, в конечном итоге, она сбросила с себя платье, подошла ко мне и села на колени, целуя и расстегивая на мне рубашку. И в этот самый момент мне стало противно. До тошноты. Я знал, что за этим последует дальше и почему-то от той мысли, что я буду делать это с ней меня передернуло, не потому, что она была некрасивой, как раз наоборот, а потому что заниматься с ней сексом было бы равносильно тому…даже не знаю, как сказать…как делать это с бабуином. К сожалению, способность логически аргументировать ряд своих тезисов была единственной, чем она владела, к тому же, не в совершенстве. Она была глупа, как пробка, столь же линейна, как и все остальные, предсказуема, болтлива, называя все это “детской наивностью” и “жизнерадостностью”, но я думал, что смогу как-то к этому привыкнуть…не получилось. Потому я просто ссадил ее с колен, извинился и ушел. На следующий день она дала мне крепкую пощечину, сказав много нелестных слов о моих мужских возможностях, и ушла. Оно было и к лучшему, потому что, как потом выяснилось, она была в тот момент беременна от нашего одногруппника, давшего ей от ворот поворот, как только узнал об этом. Судя по примерным срокам, на которых ею был сделан аборт, она спала с ним в тот момент, когда я, как дурак, приглашал ее на свидания.
-О, Господи…Шерлок…
Слова так и повисли в воздухе. Наверное Джон искал слова утешения, не особо понимая, что мне все равно. Для меня прошлое осталось лишь фактом без какой-либо положительной или отрицательной окраски. Та история прошла мимо меня, лишь слегка зацепив. Почему-то сейчас вспоминается Ирэн Адлер. Я еще недавно ворчал на Джона за пепельницу, но в моей тумбочке тоже лежит абсолютно ненужный, сентиментальный хлам, который я изредка даже заряжаю и пролистываю список смс-сообщений. Вот Эта Женщина смогла меня зацепить, пусть и не сразу, но мужчины совершают все самые благородные и самые глупые поступки, когда их сердца тронуты. Мне до сих пор приятно думать о том, что она жива, пусть и далеко. Я никогда больше не позволю ей приблизиться ко мне, да и она достаточно умна, чтобы этого не сделать, но я точно знаю, что Она ни на йоту не поверила в мою смерть, потому что на мой новый номер, который никто не знал, через где-то месяц после похорон пришло сообщение:”Я верю в Шерлока Холмса.”Оно было написано наклонным шрифтом, принятым изображать изящное женское письмо. Я ни секунды не сомневался, что это была Она. Какое глупое безрассудство, но я все еще храню то безответное сообщение с неизвестного номера.
-…это было подло…-выдергивает меня из мыслей бормотание Джона. Кажется, он что-то говорил до этого, но я снова все прослушал. Значит, было что-то не очень важное.
-Наплевать. Я не очень расстроился, просто понял, что надо попробовать что-то другое, но все мои поиски не увенчались успехом, потому я попробовал обратиться к представителям своего пола. Возможно, меня просто не интересовали женщины.
-Ты хочешь сказать, что у тебя был парень? – Кажется, известие о моей возможной наркотической зависимости не произвело такого эффекта.
-Я хочу сказать, что в определенный момент я провел эксперимент. Джон, я до сих пор не знаю, кто я, а в тот момент надо мной еще довлел вопрос выбора своей сексуальной принадлежности. Мне было интересно, кто же конкретно меня привлекает.
-И что это был за эксперимент?
-Ты сам получал высшее образование и жил в общежитии. Для тебя не является секретом, как в некоторых университетах происходит посвящение в студенческих братствах, по крайней мере у мужчин.
-Ты хочешь сказать…
-Я на тот момент только заселился и был крайне недоволен, увидев своего соседа. Он был на два курса старше меня и говорил с характерным французским акцентом, впрочем, комната была достаточно просторной и чистой, чтобы сделать вывод о том, что мой сосед достаточно опрятен в быту. Мы познакомились, и он предупредил меня о том, что вечером за мной придут. Я тогда еще не понял, что меня ждет, но как только двое амбалов-старшекурсников, играющих в регби, вошли в комнату с крикетными битами, мне все сразу стало ясно. В этом студенческом братстве бытовала традиция…в общем, соседи старшекурсники должны были посвящать своих молодых протеже через мужеложство. Мне не очень нравится, когда меня к чему-то принуждают, а тут я понял, что в этом неравном бою я либо погибну, либо поубиваю остальных, но не позволю сломать себя. И каково было мое удивление, когда мой сосед, вместо того, чтобы “посвящать” меня, встал рядом со мной, давая весьма достойный бой пришедшим старшекурсникам. Мы вдвоем обломали об их спины оба имевшихся в комнате стула и одну кроватную царгу, отобрали биты и спустили с лестницы. Как потом выяснилось, это тоже была альтернативная форма посвящения. Сможешь отобрать именные биты – будет тебе почет, уважение и лавровый венец. Виктору сломали руку, а мне пару ребер. После выхода из лазарета и уборки разгромленной комнаты, он поставил на стол бутылку джина и мы, постоянно морщась от боли и градуса, вели беседу. Он рассказал мне о себе, сказал, что его сосед оказался менее смелым, потому его посвящение было каноническим. И хотя его привлекали больше мужчины, нежели женщины, о той ситуации он вспоминал с содроганием, наверное тогда я понял, что изнасилование применимо не только к женщинам. На мужчинах оно оставляет точно такой же отпечаток. Мы наладили свой собственный стиль общения, я не мешал ему, когда он приводил своих любовников в нашу комнату, а он мне, когда я проводил эксперименты в своей маленькой химлаборатории. Мы держали дистанцию, хотя она была весьма короткой и доброжелательной. Он был весьма начитан, умен, и если бы не гнусавый французский акцент, то его можно было бы считать прекрасным собеседником. Потому в наших диалогах мы просто переходили на его родной язык, чтобы я не ломал уши, пытаясь разобрать, какое конкретно слово он только что произнес. Кажется, я ему нравился, но он никогда меня не трогал. А потом, когда он уже учился на последнем курсе, я решил проверить себя и пришел к нему. Он иногда рассказывал о своих отношениях, делился подробностями, видя, что меня это не задевает. В тот день мы с ним изрядно напились отмечая его защиту, впрочем, это был последний раз, когда я вообще пил что-то крепче кофе. Наверное в моих венах взыграл джин, добавивший мне храбрости, потому я первый полез к нему. Но как только мы оказались на его кровати, полураздетые, я мгновенно протрезвел и понял, что совершенно ничего не чувствую. Минутный порыв, алкогольная хмарь, отключившая мозг, но так и не включившая то, что свойственно каждому нормальному человеку. Мне было все равно на все его ласки. Наверное, он понял это, потому что все прекратил, списав свою несдержанность, как он сам это назвал, на почти пол литра чистого джина в нем. Через неделю мы попрощались. Он вернулся во Францию, а я на два года вписал к себе в комнату “мертвую душу” и жил один. Мы никогда не виделись больше.
Мы сидим и молчим, глядя каждый в свою сторону. Кажется, я наговорил много лишнего…даже более чем…Сорок семь шишечек, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один…моей сжатой в кулак ладони касается его мягкая, теплая сухая рука. Рука настоящего хирурга…Он мягко поворачивает к себе мое лицо, касаясь щеки, долго смотрит в глаза, а затем целует.
-А так чувствуешь? – спрашивает он, чуть-чуть отодвигаясь от губ.
-Да…а так чувствую…
Часть 11.
За время его монолога мне пару раз хотелось его убить, а еще было невероятно жалко. Хотя социопатия – это врожденная психическая девиация, но она может корректироваться, а может и наоборот прогрессировать, как в его случае. Удивительно было то, что он стремился социализироваться, пытался стать похожим на остальных, почувствовать что-то простое, но недоступное. Одинокий ребенок, выросший в аутичного подростка, не находящего примирения с самим собой. Он так и остался тем самым подростком, отстраненным, холодным, защищающимся броней стройных логических рассуждений. Мне б очень хотелось однажды влезть в его голову, чтобы посмотреть на красоту и гармонию его хаотичного, яркого внутреннего мира, вечно проявляющегося вспышками. Он спокойный, но быстрый. Иногда мне даже кажется, что его речь, вместе со всеми его чувствами, не успевают за разумом.
Одиночество – добровольный выбор. Когда ты устал искать кого-то похожего на себя, того, кто сможет как-то понять или что-то объяснить…то с самим собой гораздо проще, чем с окружающими.
Сегодня он слегка приоткрыл занавеску в свой мир, но даже этого мне хватило, чтобы стереть напрочь часть, как мне доселе казалось, абсолютно нерушимых границ. Он просто показал, что смотря на части, мы забываем видеть полную картину.
Я смотрел в его глаза и видел его целиком. Всю его составляющую, все нити, которые незримо тянулись ко мне, но так и не доходили до остального мира. Я знал, что он чувствует. Это было и прекрасно, и пугающе одновременно. Сидеть с ним, сцепив руки, ощущая ровный пульс, а затем касаться губами его губ, понимая, что тебе ответят не как бы по привычке, инстинктивно, а честно, по-настоящему.
Я чувствую его дыхание сзади. Он касается носом основания шеи, а затем медленно поднимается вверх к затылку, обдавая меня теплым ветерком, заставляющим кожу покрываться мурашками. Его голос мягко звучит над моим правым ухом:
-Я хочу кое-что сделать. Не бойся. – Его длинные пальцы впиваются мне в плечи и тянут назад, укладывая обратно на кровать. Я вижу его лицо надо мной, пронзительный взгляд голубых, как спелое июльское небо, глаз, внимательный, но не настороженный, как обычно, а скорее расслабленный, мягкий. Прохладные подушечки пальцев поднимаются от живота к груди, щекоча и вздрагивая, переползают на левое плечо. В этот момент мне кажется, что я слышу музыку. Пианино, если быть точным, как будто кто-то касается клавиш. Это Шерлок слегка постукивает подушечками пальцев по шраму, в самом центре, где видна большая, неаккуратная вмятина. Он делает это привычным жестом пианиста, человека, чья жизнь, казалось, проходит за инструментом. Все же, я был прав, он умеет играть не только на скрипке.
Он ведет пальцами от центра по “лучам”, к изгибающимся вершинам, а потом снова назад. Одним пальцем, двумя, тремя, всей ладонью, постукивая, щекоча, слегка сжимая, внимательно изучая каждый изгиб, каждую излучину, а затем опускается и прижимается к плечу губами, ведя носом, глубоко вдыхая, касаясь кончиком языка, прижимаясь плотнее.
Я обнимаю его, а он обнимает меня, прижавшись щекой к раненному плечу, которое уже давно перестало болеть благодаря ему.
-Шерлок…что будет дальше с нами? – Я накрываю нас обоих одеялом, потому что не хочу, чтобы он уходил сегодня от меня…да и не только сегодня. Я просто хочу быть с ним рядом. Мне страшно услышать его ответа, но этот вопрос нужно было задать…
Он складывает кисти друг на друга, лежа на моей груди, опирается на них подбородком, смотря мне в глаза и задумчиво, так, как умеет только он, произносит:
-Я думаю, что все будет хорошо. Не думаю, что стоит торопить события, но, мне хотелось бы иногда целовать тебя, пусть даже пока никто не видит…а еще, мне бы очень хотелось иногда спать с тобой в одной кровати.
В нем все же есть что-то неповторимо-наивное, совершенно детское, абсолютно и кристально чистое, то, что нормальные люди “перерастают” достаточно быстро. Его почти невозможно сломать, он гибкий. У него нет стрессов, он любую ситуацию раскладывает на логические составляющие, анализирует и принимает как должное, без страха. Он только устает, очень сильно, правда нечасто, наверное потому, что усталость, которую он в упор не видит, накапливается.
Ночник уже давно не горит, а за окном начинает медленно светать. Я засыпаю, медленно ускользая в ватную мягкость, обнимая, прижавшегося к моему плечу Шерлока, слушая его тихое, ровное дыхание. Наконец-то тяжелый ком в груди перестал сдавливать мне сердце и легкие, не давая дышать. Я точно знаю, что с утра встану и приготовлю Шерлоку его любимые тосты с горячим плавленным сыром, а он будет как всегда сидеть за своим микроскопом, ворча, что я заляпал маслом его бумаги. Будет точно такая же жизнь, как и прежде, но немного другая, немного ближе, потому что я всегда смогу потрепать его по волосам, когда он засидится вечером в гостиной, а он придет ночью ко мне и заснет на моем плече. Все так же, как и было, но по-другому. И солнце будет светить уже не так безжалостно, не обжигая, а согревая.
Мне снится все тот же сон. Только на этот раз я бегу не по пустыне, а по мягкой, шелковистой траве. Мощные когтистые лапы впиваются в землю, чтобы потом от нее оттолкнуться, давая скорость и силу прыжку. Рядом со мной, хрипя и фыркая, несется другой зверь, так непохожий на меня. Длинные, тонкие лапы с большими металлическими когтями, поджарое тело, тонкий хвост с кисточкой на конце, изящная шея с черной жесткой гривой, острый рог посередине широкого лба и миндалевидные голубые глаза. Он изредка толкает меня в бок, заставляя снижать скорость, но я его все равно догоняю, иногда преграждая ему дорогу, вынуждая бежать в другую сторону, перепрыгиваю через высокую спину, цепляю, получая несильный удар лапой с его стороны. Мы играем, бегаем друг за другом, как дети, искренне радуясь лесу, воздуху, скорости, мощи, силе и теплому солнцу над головой. Лев выбрал своего единорога, а единорог нашел своего льва. Мы не существуем отдельно друг без друга никогда, наверное поэтому нас вдвоем и выбрали гербовым символом Великобритании. Только пока мы вместе, мы можем защитить друг друга от всех, а потом дать отпор любой твари, которая посмеет наброситься на нас. Я наслаждаюсь бегом, и рядом со мной есть тот, кто может это разделить. Я больше не одинок. Мы больше не одиноки.
Утром я просыпаюсь счастливым...
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |