И я увидел эти же глаза в реальности. Шерлок, какой-то особенно бледный и взволнованный тряс меня за плечи.
-Джон! Джон, с тобой все в порядке?
Его голос доходит до меня как сквозь вату, немного глухо и как будто пробиваясь через звон…звон металла.
-Шерлок? Что ты тут делаешь?
Голубые миндалевидные глаза сначала прищуриваются, а затем удивленно распахиваются. Черные точки зрачков затапливают голубую радужку.
-Бужу тебя. Уже семь часов. Пора вставать.
-Что? Семь утра? У нас опять дело? – Я в ужасе потянулся на тумбочку за часами.
-Нет. Сейчас семь вечера. Время ужина. – Мягко произносит мой сосед, и я окончательно понимаю весь его коварный план. Конечно же, это чудовищное гуманоидное домашнее животное просит, чтобы его покормили.
-Хорошо, сейчас, дай мне пару минут. – Отмахиваюсь от него, пытаюсь встать с кровати и чуть не падаю. В глазах резко темнеет, противный звон в ушах заполняет комнату.
-Джон! С тобой все хорошо? Ты что-то горячий, как ты себя чувствуешь? – Я чувствую его плечо, поддерживающее меня, но в глазах уже постепенно проясняется, хотя и слова доходят с трудом через звон в ушах, отдаваясь в голове неприятной болью.
-Д-да-да…все хорошо…я просто очень резко встал, а еще эта жара. Все нормально, Шерлок, отпусти меня, я не упаду. – Стараюсь как можно спокойнее отстранить его и чувствую дрожь в левой руке. И не просто легкий привычный тремор, а ощущение, будто бы я держу на вытянутой руке пластиковый пакет весом килограммов десять.
-Ты уверен? – Шерлок бывает иногда крайне навязчивым, особенно, если происходит что-то, что он пока не может понять.
-Да. Я сейчас спущусь, только умоюсь.
Голубые глаза пронизывают меня насквозь, но я не сдаюсь, упрямо глядя в них, стоя по стойке смирно. Нет, эта победа останется за мной, что бы ты ни придумал. Видимо, ему надоедает играть в гляделки, потому он лишь бросает быстрое «жду тебя внизу» и уходит из комнаты.
Иду в ванную, открываю кран с холодной водой и плескаю себе пару горстей на лицо. Чувствую себя развалиной. Голова после непродолжительного вечернего сна болит и слегка кружится, а на левом плече все так же лежит непонятная тяжесть, перетекающая постепенно на вся длину руки, неприятно потягивая мышцы и начиная тупо ныть.
Ненавижу, когда это случается. Очередная психосоматическая старая травма, каждый раз реагирующая на погоду, нещадно терзая меня по нескольку дней. Пока вроде бы не особо болит, потому есть время заняться каким-нибудь делом, чтобы отвлечься, возможно боль сама по себе улетучится.
Вытираю лицо полотенцем, собираюсь уже уйти из ванны и тут понимаю, что рубашка на мне так и не была застегнута. Не знаю почему, но в этот момент я испытал некоторую неловкость перед своим соседом, потому, опять списав все на жару, застегнул несколько пуговиц, вшитых в клетчатую материю и пошел вниз на кухню.
Шерлока в гостиной не было, а из-за дверей его комнаты доносился плеск воды. Видимо, он как и я, решил принять душ после жаркого дня. Уже хорошо, не будет мешать мне готовить своим бухтением.
Последнее время я старался не встречаться с ним часто, полностью уйдя в свою работу в больнице. Рана только начинала зарастать, потому требовалось еще время.
Я достал из холодильника замаринованную пару часов назад курицу и краюшку ржаного хлеба. Аккуратно надрезал корочку, вытащил оттуда всю мякоть и засунул внутрь птичью тушку, поставив нафаршированный хлеб, корку которого предварительно щедро полил смесью лимонного сока и горчицы, в духовку, включив вытяжку на полную. Этому нехитрому блюду я научился еще в Афганистане, когда в долгой вылазке было совершенно нечего есть, зато хватало (и слава Богу!) патронов. Нам удалось подстрелить пару птиц, которых мы благополучно как следует облепили мокрой глиной и положили в землю, разведя над ними костер, давая как следует протушиться в собственном соку. Наверное, это было самое вкусное кушанье в моей жизни, несмотря на то, что птицы по виду очень смахивали на ворон. Вернувшись в Англию, я понял, что нечто похожее можно сделать и в домашних условиях, только вместо глины подошла бы хлебная корка или сырое тесто. Тесто было сегодня делать лень, потому решил воспользоваться тем, что имею, а из мякиша можно было бы сделать гренки. Или просто нарвать кусками, полить оливковым маслом, посыпать чесноком и подать к курице. Да, наверное лучше последнее, не хочется особенно заморачиваться в такую жару.
Пока курица пеклась, я успел нарезать салат, наделать чесночного хлеба и накрыть на стол.
-Уже готово? – Раздался слева от меня знакомый голос. Я обернулся и увидел Шерлока в домашних мягких льняных брюках белого цвета в синюю продольную полоску и серой футболке, вытирающим голову одной рукой небрежно висевшем на его шее темно-зеленым махровым полотенцем. «Не сочетается», подумал я в этот момент глядя на цвет полотенца. Ему больше идут темно-синие цвета, голубые, серые, фиолетовые, багровые или черные, но только не зеленые, ни в каких их проявлениях.
Я смотрел на него и понимал, как, наверное, была бы счастлива та женщина, которая могла бы назвать его своим мужчиной. Высокий и худощавый, молочно-белая кожа, высокие скулы, изящный изгиб розовых губ, миндалевидные глаза, меняющие цвет от небесно-голубого к серебристо-серому, широкий «умный» лоб и черные волосы, торчащие в разные стороны. Он постригся за те два с половиной месяца, что я его не видел, поменял гриву своих черных, вьющихся локонов на вихрастую, короткую растрепанную молодежную стрижку, которая на удивление ему шла, делая его еще моложе визуально.
Общий благородный вид изрядно портили разбитая, еще не зажившая окончательно нижняя губа, приличный желто-черный синяк на левой скуле и рассеченная бровь.
В тот момент мне хотелось только одного – избить его до полусмерти, чтобы он почувствовал хоть одну десятую часть той боли, что я пережил за эти два с половиной месяца. Он правильно сказал тогда, я наврал. Это был самый паршивый день во всей моей жизни. У меня было ощущение, что все те неприятности, которые у меня когда-либо были, скопились воедино и ударили по моему сознанию мощным апперкотом…Мне не помогал ни психолог с ее дурацкими советами вести дальше блог, ни антидепрессанты, которые я ел чуть ли не пачками, запивая дешевым бренди, ни уход с головой в работу…и, да, это малодушно, но…но если бы он не подошел ко мне в тот день, не сказал бы…не оказался бы живым…в общем, я пришел к нему в тот день попрощаться. Попрощаться и сказать одновременно, что мы скоро увидимся, потому что в квартире у меня бы нашлась веревка и кусок мыла. Именно в тот день я решился на это…И пришел сказать, чтобы он обязательно подождал меня, чтобы, когда я встречусь с ним…извиниться за свое опоздание. Мне было в тот день настолько плохо, что если бы я мог, то лег бы и умер рядом с этой, как потом оказалось, пустой могилой. Умер бы физически, потому что моя душа умерла в день его прыжка с крыши Бартса.
А потом он появился сзади меня…Наверное так сам Христос в свое время явился в пещеру мертвого Лазаря, чтобы воскресить его…Когда воскрешают душу – это больно. Нет, не так…Это невыносимо больно, настолько, что хочется одновременно плакать, смеяться, рвать на себе волосы, грызть землю и люто, бешено ненавидеть. Она воскресает кусками, постепенно отогревая имеющиеся где-то глубоко внутри чувства, наверное, чтобы хозяин этой души не тронулся умом окончательно. Я не уверен, что смогу еще раз в жизни пережить нечто подобное. Пожалуй и воскрешения вряд ли случаются дважды.
Все же, он красивый, если такое можно сказать о мужчине…особенно, если это говорит второй мужчина.
Я смотрю на него, но как будто бы сквозь, не совсем улавливая, что он мне говорит. Наверное, он точно так же решает свои загадки, не видя ничего вокруг, изрядно удивляясь, что меня нет на месте и я ушел еще час назад. Опять этот противный звон в ушах, когда же уже это прекратится, голова болит.
-Джон? Джон! У тебя кровь! Джон! – медленно доходят до меня его слова, когда он подходит и начинает тормошить меня за плечи.
-А, что? Какая кровь? – Я слышу сам себя как будто сквозь вату.
-У тебя кровь из носа идет!
Сознание резко проясняется, облекая мир в яркие краски и громкие звуки. Пожалуй слишком яркие до рези в глазах, и слишком громкие до боли в затылке. Подношу руку к носу. Надо же, и правда кровь. Отрываю кусок бумажного полотенца и запрокидываю голову, от чего снова чуть не падаю, благо плечо Шерлока уже второй раз спасает меня от подобного крайне не мужественного поступка.
-Присядь сюда. Вот так. Джон, с тобой точно все в порядке? – Он сажает меня на стул и возвышается надо мной, заглядывая в мои запрокинутые к потолку глаза.
-Со мной все хорошо. Просто эта чертова жара сводит меня с ума. В комнате сухо, сосуды лопаются. – Я пытаюсь говорить как можно спокойнее и четче, перехватив кусок мягкой бумаги у своего носа правой рукой, потому что левая к этому времени чудовищно дрожит и начинает ныть все сильнее. Отвлечься не получилось. К затылку прикладывается пакет холодного молока, распространяя приятную прохладу на всю голову.
-Так лучше?
-О, да, несравненно. Спасибо. Сейчас все будет готово, садись за стол.
Его глаза прищуриваются и становятся из голубых серыми, как небо перед грозой, не сулящими ничего хорошего. Я знаю этот взгляд. Сейчас он начнет докапываться до сути.
-Давно это у тебя началось сегодня?
Ну, вот, я же говорил.
-Шерлок. Пожалуйста. Ради всего святого, что есть на этой чертовой земле в эту адскую пору, просто сядь за стол. Со мной все хорошо, просто, как и большинство нормальных людей, плохо переношу сильную жару. – Да, я злюсь. Меня раздражают его вопросы, идущая из носа кровь, плохо соображающая голова, ноющая рука и вездесущая жара, от которой невозможно никуда деться.
-Ладно. – Коротко бросает он, оставляет мне пакет с молоком и садится за стол напротив меня.
Отрываю окровавленную салфетку от носа. Вроде бы кровь больше не идет. Пробую встать. Несмотря на легкую слабость, вроде бы все относительно терпимо.
Достаю из духовки коронное блюдо вечера, ставлю его на стол и выключаю вытяжку. Шерлок ошалело смотрит на краюху горелого, черного хлеба. Видимо, его мозг не очень может сопоставить вкусные запахи с тем, что он видит перед собой. Да, признаюсь честно, мне нравится порой выделывать такие фокусы, чтобы посмотреть на его вытянувшееся, растерянное лицо, потому что мой великий сыщик может распутать любую криминальную загадку в мире, разложить на составляющие любую самую сложную химическую формулу, но при этом совершенно беззащитен перед такой обыденной вещью, как готовка. Постойте…мой великий сыщик…МОЙ великий сыщик? С каких пор он стал моим? Ненавижу жару, вот и мозг из носа, видимо, потек.
-Кхм…Джон, мы можем заказать что-нибудь на дом. – Вкрадчиво произносит он, пытаясь потыкать вилкой в обгоревшую краюшку.
-Нет необходимости. Сейчас вылетит птичка. – Произношу я избитую фразу тысяч фотографов, беру нож и легко разрезаю на несколько кусков разваливающийся мучной панцирь, обнажая его ароматное содержимое.
Он немигающе смотрит на тушеную в собственном соку птицу и тихо произносит:
-Мне кажется, что это – гениально.
Что-что? Что он только что сказал? Гениально? Он сделал мне комплимент?! Серьезно?
-Ты сейчас про что? – На всякий случай переспрашиваю.
-Про курицу, конечно же! – Он отдирает себе ножку, наваливает на тарелку салат и начинает есть.
Я предпочитаю следовать его примеру, отрезаю себе немного птицы, кладу салат, но пища кажется какой-то безвкусной и жесткой, настолько, что кусок не лезет в горло. Мы ужинаем в абсолютной, полной тишине. Обычно разговор за столом стараюсь поддержать я, но сегодня чертовски не хотелось разевать рот для чего-то еще, кроме попыток втиснуть в себя никак не желавшие поступать килокалории.
Поднимаю глаза на Шерлока. Он сосредоточенно орудует вилкой, глядя одним глазом в вечернюю газету. Сразу вспоминаются его слова: «Иногда желтая пресса – это прекрасная дорога к красному следу». Видимо выискивает какие-нибудь новые преступления, не давая своему мозгу угомониться. Черная рваная челка, которая обычно топорщилась в разные стороны, сейчас прилипла к молочно-белому лбу. Мне захотелось откинуть ее, чтобы полностью открыть благородное лицо, даже рука невольно дернулась, но резкий болезненный спазм быстро привел меня в чувство, заставив бросить идиотское желание. Да, во всем определенно виновата жара.
-Шерлок, ты извини, я что-то устал, пойду сегодня пораньше спать. Оставь посуду в мойке, я завтра с утра помою. Если что-то не доешь – сунь в холодильник, иначе испортится.
Меня буквально пронизывают эти льдисто-голубые глаза, даже между лопатками пробегает холодок.
-Ты уверен…
-Да, просто была очень долгая смена. Я не выспался. У меня завтра выходной, потому буду в форме. Извини. – Все, больше не скажу не слова за сегодня, язык с трудом ворочается.
-Хорошо. Доброй ночи.
Я вяло махнул ему рукой на прощание и поплелся в свою комнату. Боль в руке к этому времени многократно усилилась и рисковала превратиться в настоящую проблему ночью, потому, как только я оказался у себя, то сразу выпил таблетку обезболивающего, переоделся в пижамные брюки и футболку, почистил зубы и лег на кровать, стараясь не беспокоить ноющую конечность.
Вентилятор мерно гудел в углу, обдувая меня теплым воздухом. Толку от него…Надо бы поставить у кровати бутылку с водой…Кажется, это была последняя моя мысль перед тем, как я потерял сознание.
Часть 4.
С Джоном было явно что-то не так. Весь вечер он был каким-то рассеянным, как будто бы плохо слышал. Его явно беспокоит простреленное плечо, потому что все время, пока я за ним наблюдал, он как-то неловко им подергивал и слегка морщился. Потом еще кровь из носа пошла. Ощущение, как будто он получил сильное сотрясение мозга, но я точно могу сказать, что повреждений на его голове не было, я отметил это еще в тот момент, когда приложил пакет с молоком к его затылку. Если бы его беспокоила голова, то он бы до нее дотрагивался, тер бы лоб, виски, затылок, а тут явно была причина в чем-то другом. Даже Андерсон бы понял, что ему нехорошо, но почему?
Пока эти мысли вертелись в голове, я машинально убрал остатки куриной тушки в холодильник, загрузил посуду в посудомоечную машину и прислушался. В квартире было очень тихо. Непривычно тихо, я бы даже сказал. Я слишком привык к тому, что домашними вечерами Джон стучит по клавишам своего ноутбука, шуршит газетами, звенит чашками, смотрит телевизор или ворчит на меня, хотя последнее я не испытывал на себе уже достаточно давно. Джон вообще стал меньше разговаривать, и, хотя я не могу сказать, что меня это очень напрягало, но было немного непривычно видеть его таким.
Несмотря на открытые настежь окна, в квартире все равно было очень жарко, хотелось пить, потому я снова сунулся в холодильник, но воды там, как назло не увидел.
-Надо сейчас сказать Джону, чтобы сходил за водой. – Привычно проскочила мысль, но потом я понял, что лучше его не беспокоить сегодня.
Ненавижу ходить по магазинам, особенно по продуктовым, они нагоняют на меня дикую тоску. Впрочем, деваться было некуда, потому, натянув кроссовки на босу ногу, очень вовремя попавшиеся у входа, я пошел в магазин.
Ближайшая к дому торговая точка была всего в пятнадцати минутах ходьбы, если правильно срезать, то в десяти.
В магазине прохладно и пахнет зеленью из овощного отдела. Бросаю в корзинку сразу шесть полутора литровых бутылок воды и кладу еще упаковку лимонов. Кассирша пробивает все продукты и возится с карточкой, а мой взгляд утыкается в стенд с яркими коробочками презервативов. Они очень удобно расположены, прямо на уровне глаз, чтобы покупатели цепляли взглядом, не забывали…
Ну, конечно! Мысль бьет меня настолько внезапно, что я чуть не подскакиваю. Хватаю пакет с водой в охапку и несусь домой. Как же я раньше этого не понял?!
Стоило мне только открыть дверь, как ухо улавливает стон. Буквально взлетаю по ступенькам вверх, бросив в прихожей покупки и, спотыкаясь о нежелающие спадать с ног кроссовки, несусь в комнату Джона.
Джон тяжело дышит, лежа на кровати, ворочая головой из стороны в сторону, глазные яблоки под веками дергаются как сумасшедшие, а белая наволочка подушки с двух сторон уже изрядно заляпана идущей из носа кровью. Беру его за запястье и прикладываю пальцы к шее. Он буквально пылает. Кожа сухая и горит огнем, а пульс частый, но прощупывается в основном только на шее.
-Джон! Джон, очнись! Джон! – Даю ему хорошую пощечину, пытаюсь разбудить. Он на секунду открывает абсолютно пустые, бессмысленные глаза, потом снова закрывает их и тихо стонет.
-Рука…рука болит…-Шепчет он, едва шевеля бледными губами.
Касаюсь его простреленного плеча – мышцы напряжены как камень.
-Черт, Джон! Открой глаза! Посмотри на меня! – Я хватаю его лицо и пытаюсь поймать осоловелый взгляд. – Джон, боли нет. Тебе кажется, твой мозг заставляет тебя в это верить. У тебя она не болит. Там нечему болеть.
Не помогает. Глаза закатываются, дыхание становится прерывистым.
Бегу в его ванну, затыкаю пробку и включаю на полный напор холодную воду, затем спускаюсь вниз на кухню, достаю из шкафчика с реактивами ампулу миорелаксанта, шприц, наскребаю из морозилки в миску побольше наледи, сую туда бутылку и снова бегу наверх.
Джон бормочет что-то бессвязное про льва и единорога, про их противостояние. У него бред на почве жара.
Пытаюсь стащить его с кровати и отвести в ванную, но обмякшее тело как будто бы весит целую тонну, не желая совершенно двигаться самостоятельно, потому я беру его под руки и стаскиваю с кровати. Он болезненно морщится и стонет, когда я вцепляюсь в его напряженное левое плечо.
-Джон Хэмиш Уотсон, черт тебя дери, только не смей сейчас тут сдохнуть, слышишь меня!? Ты прошел Афган и неужели хочешь загнуться от психосоматического болевого шока!? – Ору на него от бессилия, пытаясь хоть как-то привести в чувство, чтобы не волочить полуживое тело по полу. Сложнее всего его опустить в ванну. В итоге я сам забираюсь в холодную воду, чувствуя как леденеют пальцы ног и затаскиваю его следом, играя роль живой подстилки. Мне даже кажется, что вода в ванне начинает нагреваться от его тела.
Джон снова издает сдавленный то ли всхлип, то ли стон.
-Терпи! – Почти угрожаю я, набираю в шприц два кубика миорелаксанта и вкатываю ему укол чуть пониже травмированного плеча, потом начинаю обтирать его лицо и виски полурастаявшей ледяной крошкой. Нет, Миссис Хадсон, это очень хорошо, что я не позволил Вам разморозить холодильник.
Носовое кровотечение постепенно останавливается, напряженные мышцы лица расслабляются, а сведенная судорогой левая рука мягко падает в воду.
Мы лежим вместе, друг на друге, точнее, я сзади, опираясь спиной на бортик ванной, а Джон на мне, безвольно прислонив голову к моей груди. Вода должно быть очень холодная, но я этого почти не ощущаю, наоборот, мне до ужаса жарко. Мы лежим в одежде, в чем были, я вижу, как на поверхность всплыла моя банковская карта, забытая в кармане брюк. Черт с ней, переживет.
Время для меня растягивается почти до бесконечности. Я считаю под пальцами удары его сердца. Оно колотится уже медленнее, или мне просто кажется, потому что я потерял счет минутам, но если прислушаться к дыханию – оно относительно ровное, значит и сердцу ничего не грозит.
Светловолосая голова на моей груди обретает определенную сознательность и способность двигаться.
Джон несколько раз пробует затылком мою грудь на прочность, один раз чуть не заехав мне затылком в челюсть и хрипло произносит:
-Шерлок? Что ты тут делаешь? И почему мы в ледяной воде? К тому же, одетые?
-Джон, ты – идиот! На, пей! – С облегчением выдыхаю я и сую ему под нос бутылку воды с воткнутой в горлышко соломинкой.
Часть 5.
Я мчусь по раскаленному песку из последних сил, пытаясь спастись от того чудовища, что с металлическим звоном несется за мной, не отставая ни на шаг.
Тяжелое, яростное хрипение за спиной заставляет мое сердце буквально выпрыгивать из груди от ужаса, а чертова лапа опухла и нещадно болит, замедляя мой бег, не оставляя мне шансов на спасение. Я даже не знаю, куда я бегу, песок застилает глаза, делая мир вокруг размытым и блеклым. И именно это со мной сыграло злую шутку, буквально вырастив из пыльной оранжевой дымки огромное сухое дерево с низкими ветвями, топорщащимися в разные стороны как иглы дикобраза. Конечно же, я не успел ни затормозить, ни свернуть, потому налетел на самый острый нижний сук грудью, чуть-чуть выше сердца, сорвав его с места и покатившись дальше. Вспышка боли была настолько резкой, что сознание на мгновение прояснилось, дав мне понять, где я нахожусь. Я был в лесу, том самом, из которого пришло это однорогое чудовище, совершенно беспомощным. Левая передняя лапа окончательно перестала двигаться, отдавайся жутчайшей болью при каждой попытке на нее наступить. Кое-как на трех лапах я продирался через непролазные кусты, подгоняемый лишь одной мыслью о спасении. Все, что угодно, лишь бы не сдаваться, найти укромное место, залечь ненадолго, зализать рану, а потом уже разобраться с противником, чьи глаза мне мерещатся почти везде. Гибкая ветка больно хлестнула меня по морде, на секунду заставив зажмуриться, явив перед глазами смазанные разноцветные круги. Плохая была идея, при чем уже дважды плохая. Лапа не находит опоры и я проваливаюсь куда-то, съезжая вниз по склону, пытаясь уцепиться за корни деревьев, но бестолку. Сверху идет дождь. Из-за этого земля размокла и обвалилась подо мной. Я лежу на спине, прижимаясь к мягкой мокрой глине, ощущая, как прохладные струи воды, смешиваясь с кровью, идущей из раны, омывают мою уже хорошо потрепанную шкуру.
Оно подходит ко мне. Я смотрю в эти огромные, равнодушно-голубые, ледяные глаза и понимаю, что мне конец. Зверя самого загнали в ловушку. Оно наклоняет голову вниз, нацеливаясь на мое горло. Черная грива падает на широкий лоб, из которого растет длинная острая пика. Только не закрывать глаза. Только не бояться. Если суждено умереть, то не показывая страха. Я хочу видеть все до последнего момента, пока моя жизнь не покинет тело. Я готов. Зверь на мощных когтистых лапах мягко, с кошачьей грацией ступает по мокрой земле, слегка шурша листьями. Я не отвожу взгляда даже тогда, когда его рог впивается в раненую грудь, отдаваясь холодным покалыванием в парализованной лапе….И боль внезапно начинает уходить…Огромная рваная рана на развороченной деревом груди постепенно затягивается.
Я смотрю на него, а он смотрит на меня, высоко и гордо вскинув голову. Дождь застилает глаза, но я вижу, его взгляд. Он не хотел меня убивать…Сознание постепенно плывет, погружаясь в темноту. Закрываю глаза и…
И оказываюсь лежащим в ванной с холодной водой. При чем лежу я на ком-то, совершенно одетый, а этот кто-то обтирает мое лицо ледяными руками.
-Шерлок? Что ты тут делаешь? И почему мы в ледяной воде? К тому же, одетые? – Я вижу, как мимо меня проплыла серебристо-синяя банковская карточка.
-Джон, ты – идиот! На, пей! – Он сует мне под нос бутылку с соломинкой в горлышке. Понимаю, что лучше не спорить, потому тяну восхитительно холодную воду. Выпиваю почти половину бутылки и снова откидываюсь головой на грудь Шерлока. Все же, я не очень понимаю, что он тут делает. И что тут делаю я.
-Шерлок…Так что мы тут делаем?
-Спасаем тебя от теплового удара. – В его голосе звенит металл.
-Но я не…не мог его получить…
Слышу тяжелый вздох сзади себя, абсолютно белые руки с длинными пальцами обнимают меня поперек груди.
-Ты ушел в ночную смену вчера в восемь часов вечера и пробыл в больнице до десяти утра, когда смена заканчивается, но потом привезли пациента с огнестрельным ранением в грудь, из-за чего тебе пришлось задержаться, повернув от выхода и сразу бросившись в операционную, где, пока срочно вызывали хирурга, оказывал пострадавшему помощь. Скорее всего была задета артерия, потому что кровь хлестала фонтаном, брызнув на воротник твоей рубашки, которую ты не успел заправить под наспех надетый хирургический фартук. В больнице ты обычно переодеваешься, вешая уличную одежду в шкафчик, но тут случай был срочный, потому сработал твой инстинкт военного хирурга, и ты бросился его спасать, забыв о том, что уже снял форму, отсюда запах лекарств и бактерицидного мыла, оставшегося на плохо завернутом рукаве твоей рубашки. Когда хирург наконец-то соизволил прийти, ты, державший до этого скальпель, скорее всего остался ему ассистировать, но тщетно, потому что пациент так и не приходя в сознание умер. Из-за этого ты сидел во дворе больницы, а потом, успокоившись, решил пойти домой, но, зайдя в магазин по дороге и опустив руку в карман, нащупал там ключи от своей старой квартиры, которые, уходя из дома, снял с крючка.
Они висели на видном месте две недели, чтобы ты не забыл отдать их хозяйке. Шестнадцатого июля, то есть сегодня, исполнилось ровно три месяца, с того момента, как ты снял заново свою предыдущую квартиру. Вы договорились с ней две недели назад, что именно сегодня ты отдашь ей ключи, а она вернет тебе залог по договору аренды. Итак, ты опускаешь руку в карман, вытаскиваешь ключи, вспоминаешь, что должен с ней встретится и идешь в Нанхед пешком, потому что тебя обычно успокаивают долгие прогулки. С миссис Тернер ты встречаешься скорее всего в Пекхам Рай Парке, потому что твои ботинки покрыты желтой глиной с остатками налипших иголок от пихт, которые растут только в северо-западной части парка, находящейся ближе всего к квартире, обмениваешься любезностями и идешь оттуда обратно домой. Заходишь в магазин, покупаешь продукты, потом идешь в лавку зеленщика, берешь фрукты, а уже после этого домой. Учитывая расстояние от больницы до магазина, от магазина до парка и от парка до дома, твою среднюю скорость и делая поправки на время, проведенное в магазине и в лавке зеленщика, дома ты был около где-то около пяти часов. Итого, ты несколько часов ходил по жаре под палящим солнцем, естественно ничего не пил, потому что забыл об этом, думая об умершем пациенте, а пережитый недавно стресс и алкоголь с успокоительными доделали остальное.
Действительно…зачем я вообще начал этот разговор? Проще было сразу со всем согласиться, хотя…
-Откуда ты знаешь, что я сидел во дворе больницы?
-Я наблюдал за тобой, когда ты думал, что я умер. Первое время ты часами просиживал во дворе больницы после работы, хватаясь за каждую возможность, чтобы не возвращаться к себе в квартиру. Потому, скорее всего сегодня твой пациент умер, что объяснило бы рассеянность под влиянием стресса. – Он снова подносит к моему рту соломинку, заставляя сделать меня пару глотков.
Мне трудно двигаться. Трудно даже фокусировать свой взгляд на чем-то дольше десяти секунд, не говоря уже о каком-то связном разговоре. Мне хочется ему сказать…да много чего сказать, то, что я не мог никак выразить в последние пару недель, но…
-Джон, тебе нужно в больницу. Я сейчас вызову скорую. – Он пытается вылезти из ванной. Цепкие руки ослабили хватку и мне даже на мгновение показалось, что я начал проваливаться вниз, ускользать в сливное отверстие, потому, единственное, что мне оставалось сделать, это плотнее прижать его спиной, настолько, насколько это было сейчас возможным.
-Нет. Я не хочу…Я не поеду в больницу. – Протестую я.
-Ты-идиот! Всегда им был, есть и будешь! У тебя может быть сердечный приступ или инфаркт от перегрева! Тебе нужны лекарства и палата с кондиционером! – Нет, он не кричит, не так как обычно, но все равно из-за шума снова начинает болеть голова.
-Я не “сердечник”. И мне нужны лишь занавешенные шторы, прохладная комната и много воды. – Пытаюсь кое-как протестовать сквозь заново нарастающий шум в ушах, но Шерлок уже вывернулся из-под меня и почти вылез из ванной.
-Вот и прекрасно, позвоню Майкрофту и тебе обеспечат лучшую палату. – Он пытается уйти, потому я предпринимаю отчаянную последнюю попытку, хватая его за руку.
-Если ты сейчас это сделаешь, то можешь считать это концом нашей дружбы.
Ей-богу, если бы он сейчас это сделал, если бы он пошел и вызвал скорую, как собирался…это был бы действительно конец. Любой врач больше всего на свете боится оказаться по другую сторону баррикад, на месте тех, кого он лечит изо дня в день, быть столь же слабым и беспомощным, позволять людям, к касте которых ты сам когда-то принадлежал, колоть тебя иголками, брать анализы, опутывать проводами и быть до отвращения заботливыми. Я сам выхаживал так людей после операций, колол антибиотики, делал перевязки, потому что в военных госпиталях всегда не хватало рук обычных медсестер, вскрывал абсцессы и давал обезболивающе, стараясь быть как можно мягче, общаясь с раненными как с детьми, но когда оказался на больничной койке, с прошитым пулей плечом…я понял, что чувствуют пациенты. Это чудовищное чувство беспомощности, смешанное с адской болью и первобытным страхом, когда твой организм выбрасывает столько адреналина, сколько может, лишь бы поднять внутренние резервы, поддержать замолкающее сердце. Я больше такого не хочу, даже из-за такой ерунды, как тепловой удар.
Он аккуратно, одними кончиками пальцев берет мое запястье и опускает его в холодную воду, затем проводит по лбу, взъерошивая волосы. От его прикосновения боль, ломящая затылок, начинает проходить.
-Хорошо. Я сейчас переоденусь в сухое и вернусь. Полежи здесь. – Он уходит, оставляя за собой лужи воды. Миссис Хадсон бы, наверное, очень ругалась, увидев такое.
Позвоночник совершенно не хочет держать мою голову, опуская ее почти по подбородок в воду. Закрываю глаза, чтобы избавиться от неприятного чувства тошноты. Мне кажется, что комната вокруг вращается, а я плыву где-то между полом и потолком в прохладных потоках. Я не знаю, сколько прошло времени, когда вернулся Шерлок, мое тело все еще плохо слушалось меня.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |