-Я вызвал на завтра мастера. Хотел найти срочную установку кондиционеров, но они не работают по ночам. Потерпишь до утра? – Его руки тянут меня из воды наверх по бортику, не давая захлебнуться.
-Да, ничего. Мне уже лучше. – Отвечаю ему я, пытаясь улыбнуться. Мне и правда лучше. Мигрень уже прошла, как и боль в руке, правда на смену пришла чудовищная слабость.
-По-прежнему врешь неубедительно. Тебе нужно больше пить. – Он снова подставляет мне трубочку к губам, но я, похоже, скоро уже лопну от воды. К тому же, кажется, тело охладилось и я начал постепенно замерзать.
-Шерлок…мне холодно…
-Сейчас. Ты можешь сесть и опереться руками на бортики?
-Кажется, могу. – Руки, несмотря на дрожь, все же держат. Главное, не делать резких движений. Медленно поднимаю корпус, стараясь не рухнуть вперед, головой в кран, вцепляясь в белые бортики. Его длинные руки обхватывают меня поперек туловища, и я с его помощью кое-как выбираюсь из ванной, мгновенно оседая на пол, прислонившись затылком к прохладному кафелю стены. Взгляд постепенно обретает четкость, настраивая фокус. Шерлок берет полотенце и начинает меня обтирать. На нем теперь вторые серые домашние брюки и белая футболка, которые уже все снова в мокрых разводах. Мог бы и не переодеваться. Все же, он только на первый взгляд хрупкий и тонкий. Я уже не раз поражаюсь его силе, хотя даже не знаю, откуда она у него. Я никогда не видел Шерлока элементарно делающим зарядку. В то время, как у нас не было дел, он превращался в ворчливого домоседа, валявшегося в пижаме на диване целый день, изредка совершая короткий моцион из одного угла гостиной в другой.
-Я принес тебе одежду. Давай помогу. – Он стаскивает с меня мокрую, прилипшую к телу футболку и замирает с полотенцем в руках.
-Шерлок?
Он встряхивается и продолжает орудовать полотенцем, вытирая мои плечи и грудь, а затем помогает кое-как просунуть постоянно путающиеся руки в рукава сухой футболки.
-Дальше я сам, спасибо. – Удерживаю его пальцы, потянувшие меня за пояс брюк.
-Ты еле двигаешься…
-Шерлок…я сам.
Внимательный взгляд глаз стального цвета. Я знаю этот взгляд, абсолютно механический, оценивающий, как будто в голове ведется расчет.
-Хорошо. Позови меня, когда закончишь, я буду за дверью. – На мои колени ложится махровое полотенце, а на него – бриджи цвета хаки. Вообще, я не очень люблю, когда кто-то копается в моих вещах, но с Шерлоком привыкаешь ко всему.
Мне было действительно неловко переодеваться перед ним, даже сам не знаю почему. Даже общая душевая в Афганистане, которая была переоборудована из старого овечьего хлева, где такого понятия как перегородки между вкопанными в землю трубами с лейками на верхушке вообще не было, смущала обилием голых мужских тел не так, как внимательный взгляд моего соседа.
Кое-как покончив с переодеванием, я по стенке дошлепал до дверного косяка и почти что выпал в объятья Шерлока, дотащившего меня в итоге до кровати и уложившего на прохладные, чуть влажные простыни.
-Шерлок…ты намочил простыни? – Меня снова выбрасывает в водоворот воспоминаний. Перед глазами всплывают занавешенные мокрыми простынями окна и двери, влажные кровати, высыхающие к утру. Только так мы в казарме спасались в летнюю пору от жары и вездесущей пыли, стеклянной крошкой резавшей горло и легкие похлеще ножей талибов.
-Да, чтобы было попрохладней. И поставил перед вентилятором миску со льдом. Я этому научился в Сирии, когда дул чертов сирокко.
-В Сирии? Ты никогда не говорил, что был в Сирии. – Моему удивлению не было предела. Даже не столько от того факта, что Шерлок был в Сирии, а от того, что он сам в этом признался.
-Не было повода. Лежи. – Я пытался приподняться, но он легко толкнул меня в грудь, вынуждая упасть обратно на подушку, и положил мне на лоб прохладное мокрое полотенце. Становится на удивление прохладно и уютно.
-Шерлок…
-Да, Джон?
-Спасибо…-Это было последнее, что я произнес заплетающимся языком, перед тем, как провалиться в черную бездну сна.
Часть 6.
Этот шрам меня завораживает. Меня завораживает его на редкость четкая, почти фрактальная симметричная форма, очень напоминающая шаровую молнию. До этого выпуклого рубца так и тянет докоснуться, провести пальцами по «лучам», почувствовать твердость сросшихся кожных складок.
-Шерлок? – И наваждение спадает с этим словом.
Да, да, я Шерлок. Я уже черт знает сколько лет Шерлок, но именно сейчас я не хочу им быть. Сейчас я хочу быть тем, кто может дотронуться до этого шрама, провести по нему пальцами, почувствовать его, вобрать полностью в себя все ощущения, прижаться к этому плечу лицом, но вместо этого я лишь продолжаю вытирать Джона полотенцем, помогая ему переодеваться.
Когда он выгнал меня из ванной, я, сам не зная, почему, почувствовал нечто вроде разочарования. Я никогда не видел Джона так близко и таким беззащитным, неспособным даже самостоятельно двигаться без посторонней помощи и это подогревало мой интерес. Мне хотелось рассмотреть его всего…конечно, исключительно из профессионального интереса…
Пока он переодевался, я успел перестелить простыни и притащить льда к вентилятору, а когда Джон заснул, измученный ночной сменой и болезнью – я остался сидеть у его кровати, периодически меняя холодный компресс на его лбу.
Утром пришел мастер, потому, на время ремонта, Джона пришлось эвакуировать в мою комнату. За прошедшую ночь ему стало лучше, хотя ближе к утру все равно подскочила температура и пришлось накрыть его мокрой простыней, чтобы немного охладить. Я не люблю болеющих и ненавижу болеть сам. Помню, как в детстве, стоило только заболеть Майкрофту, вслед за ним валился и я. Я ненавидел его за это больше всего, как будто нельзя было во время болезни держаться от меня подальше, носить марлевую повязку и не ныть постоянно. Пожалуй, болеющий человек навевает на меня еще большую тоску, чем продуктовые магазины, но Джон был отдельным случаем. Я почему-то чувствовал себя так или иначе виноватым в его болезни, и это заставляло меня носить ему холодную воду с лимоном, а также кое-как запихнуть в него пару кусочков вчерашней курицы, хотя он наотрез отказывался от еды.
Мастер провозился весь день и, получив от меня хорошие чаевые, которые были конечно же списаны со счета Майкрофта, передал мне во владение пульт от новой сплит-системы. Система климат-контроля по одному щелчку кнопки достаточно быстро охладила комнату до девятнадцати градусов, сделав ее пригодной для проживания моего холодолюбивого соседа.
Джон к тому времени более или менее пришел в себя, хотя все равно еще плохо держался на ногах, стараясь двигаться как можно медленнее, потому что при резких движениях моментально появлялась одышка, и он то и дело норовил сползти на пол. Однако обратное перемещение в верхнюю комнату заняло значительно меньше времени, чем утреннее бегство из нее.
-Вот так, осторожно, ложись. Тебе принести еще воды? - Я попытался его аккуратно уложить, но получилось это примерно так же, как если бы я сбросил с плеча мешок картошки.
-Нет. Еще один глоток и я лопну. Не могу больше. – Джон поморщился и забрался под тонкое летнее одеяло, оставшись в полусидячем положении.
-На тумбочке пульт, сможешь сам регулировать температуру, как тебе нужно.
-Спасибо. Мне пока все нравится. – Он поерзал на кровати, устраиваясь поудобнее на подушках, глядя на меня снизу вверх. Он невысокий. Наверное, это даже забавно смотрится со стороны, когда мы идем вместе. Разница весьма существенная, но это только если стоять совсем близко друг к другу, в противном случае разница в росте немного скрадывается расстоянием. Хотя, он всегда смотрит на меня снизу вверх, приподнимая всю голову, а не только глаза. Цвет его радужки раньше мне всегда казался темно-серым, но сейчас я вижу, что она не серая, а синяя, как кобальт.
-Если тебе что-то понадобится – позвони мне, я буду в гостиной. – Отрываю от него взгляд и уже собираюсь уходить, как он окликает меня.
-Шерлок…
-Да?
-Он не умер.
Я немного его не понял, наверное мое недоумение отразилось на лице, потому он продолжил.
-Патрик Нолан. Пациент с огнестрелом, из-за которого продлилась моя смена. Кстати, как ты понял, что это был именно огнестрел?
-В интернете было написано, что в паре кварталов от твоей больницы на Роуз-стрит были слышны выстрелы. – Машинально выдаю я.
-А…журналисты работают быстро…в любом случае, он выжил. Рана была хоть и серьезная, но ее успели зашить и сделать переливание. И я сидел в сквере при больнице по другой причине.
-По какой?
-Я думал не о пациенте, а о тебе…
Возвращаюсь к его кровати и опускаюсь на пол, положив согнутые в локтях руки на матрац. Почти чувствую, как мое сердце колотится о ребра.
-Почему?
-Потому что, когда я вытаскивал пулю и зашивал здоровенную дырину в артерии…У меня перед глазами стояло тело человека, который лежал на асфальте у Бартса, залитым кровью. Тогда я думал, что это ты. У меня на столе в тот момент лежал не Патрик Нолан, а ты, Шерлок. И весь день я думал о тебе, о том, как сильно я ненавижу тебя за то, что не было ни звонка, ни предупреждения, ничего, что могло бы сказать, что с тобой все хорошо, что ты живой, а в могилу опустили пустой гроб. Два с половиной месяца я жил в нескончаемом кошмаре полнейшей апатии и безразличия к миру. В тот день, когда ты явился на кладбище…я пришел к своему, как мне казалось, другу попрощаться. Мне не хотелось жить. И когда я уже приготовился, когда я окончательно понял, что меня тут ничего не держит…ты явился...
-Джон, я никуда не уходил…я все время был рядом. Ты даже много раз видел меня, скользил взглядом и проходил мимо.
-Шерлок…тебя не было рядом. Я тебя не видел. Я тогда вообще ничего не видел. А потом выяснилось, что Молли все знала. Она встречала меня у могилы, смотрела мне в глаза, соболезновала, ловила в больнице и спрашивала о моем самочувствии. Вместо того, чтобы сказать…чтобы хотя бы намекнуть на то, что все это был глупый фарс...Я шел по улице на встречу к миссис Тернер и думал о том, а что если бы этот кошмар был настоящим…то есть, не тщательно продуманным спектаклем, а твоей настоящей смертью? Пока ты был мертв, я представлял много раз, как ты лежишь у меня на столе, едва-едва живой, какие у тебя могут быть повреждения, как можно тебя вылечить, какие нужны операции, шовный материал, анестезия…все, до мелочей. В те долгие ночи это была моя одержимость…Я не мог спать и мне ничто не помогало, не мог есть, не мог пить. Стоило мне только закрыть глаза, как я видел твой полет с крыши прямиком вниз, а потом сотни возможных вариантов операций…и в конце каждой из них ты все равно умирал у меня на руках, потому что, как врач, я понимал, что все мои попытки были бы бессмысленны. И когда ты внезапно «воскрес»…Знаешь, если бы у меня было сейчас чуть больше сил, я бы избил бы тебя второй раз, только еще сильнее, просто, чтобы ты понял, как это, когда у тебя рвется на части душа и бьется на куски сердце, как эта боль изнутри выходит наружу, распространяясь на все твое тело, как будто каждая кость сломана в нескольких местах. Я был безумно одиноким, когда меня только комиссовали. У меня не было за душой ничего, кроме абсолютно и полностью, как мне казалось, сломанной жизни, но нет…Ты меня починил. Ты поставил меня на ноги, выбросил мой костыль к чертовой матери и дал мне возможность бегать, то, что мне казалось абсолютно утраченным. Самый счастливый момент моей жизни был связан не с моей выпиской из госпиталя, а с беготней в наручниках по ночному Лондону от погони три чертовых месяца назад. В одних наручниках на двоих, рука к руке. В тот момент я по-настоящему понял, что я живой, это был тот адреналин, которого мне не хватало, то, по чему я так сильно тосковал. Ты дал мне его, а потом…а потом после короткой дозы счастья наступила оглушительная трехмесячная ломка, в ходе которой…нельзя…я не знаю, понимаешь ли ты сейчас или нет, но нельзя давать человеку счастье, заставляя платить после этого болью от его утраты. Лучше не давать совсем, а если давать, то быть в ответе за чужую жизнь, которая уже полностью зависит от твоей собственной. Ты подарил мне жизнь, отщипнул кусок своей и вложил внутрь меня, а когда она приросла и пустила корни, вырвал ее на живую, сказав, что это был лишь эксперимент. Вот как это выглядело. И сейчас…у меня до сих пор внутри огромная незатягивающаяся дыра, которая поглощает весь тот свет, что ты излучаешь для меня, потому что я боюсь…боюсь того, что привыкнув к тебе, снова потеряю, только уже по-настоящему…
Я смотрел на него во время этого длинного монолога, в котором каждое слово он почти что выплевывал, как вязкую, густую накопившуюся мокроту, забивающую легкие, мешающую ему дышать, и у меня по спине бежал холодок…особенно в тот момент, когда в глазах цвета кобальта блеснули слезы. Я не знал, что делать, я никогда не думал, что такое вообще возможно…чтобы кто-то еще так сильно зависел от меня…Нужно было что-то срочно делать. Я смотрел на него, сильного, но чертовски уставшего от собственной силы, несущего ее тяжкой ношей в себе. Глубокая складка прорезала лоб, выдавая его отчаяние, болезненное воспоминание, которое мучило его до сих пор, "звоня" болезнями по всем слабым точкам организма. Он был таким...стал таким из-за меня. Это не Мориарти причинил ему боль. Это сделал я. Я сделал больно моему Джону.
-Джон…-Моя рука тянется к его голове, взъерошивая короткие светлые волосы. – Я обещаю тебе… - Лоб ко лбу, его все еще горячая кожа против моей прохладной. – Ты никогда больше не будешь одиноким…-Поддавшись порыву, я закрываю глаза и прижимаюсь своими губами к его, чувствуя слабый кисловатый привкус лимона.
Часть 7.
Меня наконец-то прорвало, и теперь я уже не мог остановить поток слов, которые копились во мне эти две недели. Нет…больше…За три месяца…девяносто дней нескончаемой тупой боли, тишины, попыток осознания и смирения. Говорят, что умирающий проходит пять стадий принятия своей смерти…Я прошел четыре из них, так и не дойдя до смирения, решив все это прекратить раньше. Раньше, чем я позволю Шерлоку уйти из моей жизни, оставшись лишь воспоминанием, все больше блекнущим и истирающимся с каждым прожитым мною годом. Глаза щипало от подступающих слез, а в горле застрял горький комок. Я чувствовал себя истеричной женщиной в этот момент, но меня все равно несло дальше без какой-либо возможности остановиться.
Я хотел достучаться до него. Хотел наконец-то проломить тот лед, отражавшийся в прозрачно-голубых, безразличных глазах, сделать так, чтобы эта бездушная социопатичная скотина наконец-то выбралась из своего мира логики и математики в реальный, там, где люди живые, теплые, чувствующие, нелогичные, подверженные эмоциям и не продумывающие свои шаги…
И в одно мгновение, как мне показалось, мое желание исполнилось…Правда, весьма своеобразным способом.
Только что он сидит на полу, а в следующую секунду прижимается к моему лбу своим.
-Джон…Я обещаю тебе…Ты никогда больше не будешь одиноким… - Он целует меня, мягко, неумело, целомудренно касаясь своими губами моих. Я не знаю, что происходит, мои глаза закрыты, а мозг отказывается поверить в то, что это реальность, а не очередной полубредовый горячечный сон. И когда он отстраняется, я чувствую, как предательские слезы, скопившиеся во время разговора в глазах, все же вырвались наружу и скатились по щекам, оставляя две влажные дорожки, идущие от уголков век к подбородку.
Наши взгляды встречаются и я чувствую, как краснею, впрочем, щеки Шерлока тоже розовеют. Тишина почти оглушительная…Нужно что-то сделать…хоть что-то сказать…
-Шерлок, я…
-Я знаю. Позвони, если что-то понадобится. – Он вскакивает с пола и со всей силы шарахает дверью, так, что сыплется штукатурка с потолка., оставляя меня один на один с моими мыслями в общем вакууме недосказанности.
Я судорожно стираю слезы с лица, как будто пытаюсь стряхнуть наваждение, выключаю ночник и отворачиваюсь к стенке, накрывшись одеялом с головой, но даже там не спастись. Я не могу не думать о произошедшем, не могу не обращать на это внимания, списать все на ситуацию или еще найти какое-нибудь оправдание.
Меня никогда не тянуло к мужчинам, более того, я всегда испытывал отвращение от одной мысли о том, что мне придется когда-нибудь вот так коснуться вспотевшего мужского тела в любом другом случае, кроме врачебной профессиональной помощи.
Гарри когда-то буквально измучила меня такими своими гомосексуальными фантазиями, представляя меня в паре с каким-то другим мужчиной, чаще всего с одним из ее близких друзей, при этом делясь подробностями данного процесса, который она представляла в своей дурной голове. Я бегал от нее, орал на нее, посылал к черту и еще куда подальше, пробовал поговорить, но это было бесполезно. Она откровенно наслаждалась моим смятением и чувством брезгливости, видимо отражавшимся на лице. Я, конечно, понимаю, с ее ориентацией, с ее складом сознания, психики, характера и так далее…для нее в этом не было ничего запретного, постыдного или мерзкого, но, мы с ней вечно были как два сообщающихся сосуда, что-то где-то убыло, что-то где-то прибыло. Видимо, чувство брезгливости, полностью отсутствующее у нее, как и тормоза, в двойном размере досталось мне. Шерлок мне даже чем-то напоминает ее. Она тоже не останавливалась ни перед чем, чтобы доказать свою правоту. Когда мне было девятнадцать и я приехал из университета на каникулы, эта зараза пришла ко мне ночью в комнату, легла рядом и начала целовать. Спросонья у меня естественно сработал инстинкт, и я ответил на ее ласки, но уже через минуту проснувшись окончательно, чуть не убил ее. А она лежала на моей груди в своей полосатой пижаме, улыбалась и говорила:
-Вот видишь! Я же говорила! Ты говорил, что для тебя лесбиянка – это не женщина, а все равно, что мужик. Я - лесбиянка, но ты все равно целовал меня! Ты целовал мужика! Значит, тебе, как и мне, однополые отношения тоже не чужды!
-Больная на всю голову идиотка! Пошла вон отсюда и не смей больше навязывать мне свои озабоченные взгляды! – С этим криком я выставил мерзко хихикающую сестру из комнаты и на всякий случай даже запер дверь и окно. С тех самых пор я ее немного побаиваюсь, хотя она с возрастом стала немного спокойнее, хотя все равно неизвестно, что еще может взбрести в ее голову.
Но мне за все эти годы было стыдно признаться в том, что те мгновения, проведенные в спальне с озабоченной сестрой, были по-настоящему волнующими и очень приятными. Я иногда украдкой вспоминал тот момент, чувствуя как пережитое заново наполняет меня, а потом, устыдившись, гнал крамольные инцестуальные мысли прочь. Все же, Фрейд, которого я ненавижу больше всего, был в чем-то прав.
Аналогичные чувства я испытывал и сейчас, думая о поцелуе с Шерлоком. Конечно, это было трудно назвать поцелуем, лишь первое прикосновение неопытного мальчишки, но…но я не чувствовал отвращения, не испытывал брезгливости, думая об этом, как будто…все было абсолютно нормально.
Нас с Шерлоком все считали парой. От миссис Хадсон с полным составом ее книжного клуба, до впервые видевшей нас Ирэн Адлер. Впрочем, после ее слов я особенно заволновался, потому что Эта Женщина как никто другой видит и понимает близкие отношения людей, ведь это ее работа. Я где-то читал, что если перед опытной женщиной, чье ремесло - доставление удовольствия мужчинам, выстроить в ряд разных людей, то она сможет легко и безошибочно определить между ними влюбленные пары. Конечно, это скорее всего глупость, но…но от такого знания легче не становится.
Я считал Шерлока кем-то вроде младшего брата. Наверное неслучайно он мне так напоминал Гарри. Такой же капризный, несносный, вредный, противный, взбалмошный, нетерпеливый, не желающий сидеть на месте, идущий на поводу у первой попавшейся захватившей его идеи, отказывающийся от сна и еды, если расстроен…С ним было всегда сложно, но, как выяснилось, без него было в разы сложнее.
Я его не понимаю. Вообще. Впрочем, точно так же он не понимает меня. Мы с ним слишком разные, и мне до сих пор не понятно, почему после всех наших скандалов и ругани, он все еще держит меня рядом с собой. У него есть достаточно средств, чтобы нанять кухарку и домработницу, которые будут готовить ему еду, стирать вещи и убираться в квартире, а поговорить он может и с черепом, хоть миссис Хадсон и вечно его прячет по разным углам и коробкам, думая, что «ее мальчику» нужно общаться с кем-то более живым и многословным. Хотя, скорее всего, ему не очень понятно, как я терплю его рядом с собой. Или понятно? Не знаю. Это же Шерлок. Его поступки логичны только если смотреть на общую картину, но он никогда ее не показывает заранее, демонстрируя лишь отдельные цветные кусочки. И такая ли он бездушная скотина, как мне казалось еще недавно? Или это опять его хитроумный эксперимент?
Слишком много вопросов и ни одного ответа.
Лежать неудобно. Подушки в один миг становятся жесткими и слишком душными. Ребра сдавливают сердце, и я поворачиваюсь на спину, глядя в потолок, по которому бегают синие тени.
Он мягкий. Мне он всегда казался куском мрамора. Твердый, белый, холодный, немного отстраненный, застывший идеально вытесанной скульптурой, призванной демонстрировать мастерство создателя. Но, видимо, мастером был талантливый Пигмалион, который вдохнул жизнь в свою Галатею, забыв ей только дать вместе с этим чувства. А сегодня Галатея, как мне показалось, окончательно стала человеком. Или просто умело сыграла, научившись у других?
У него мягкие губы и чувствительные нервные пальцы настоящего музыканта. Он играет на скрипке и, как мне кажется, не только на ней. Талантливый человек талантлив во всем, а я не видел пока еще ни одного дела, которое ему бы не поддавалось. Древние греки называли таких гениями, а средневековые европейцы – демонами. Он на стороне ангелов, но таковым не является по сути. Шерлок напоминает мне падшего ангела, потому что иногда, когда смотришь на него против света, кажется, что за его спиной разворачиваются крылья. Он как бы идет над всеми, и даже вливаясь в общий поток, все равно выделяется, как Гольфстрим в Атлантике. В любом случае, такие люди не приходят на эту Землю просто так. Уж не знаю, за какие грехи его сюда сослали, впрочем, нет, знаю, он просто всех достал до зубовного скрежета, но для меня он стал милостью Божьей, надеждой на возможное прощение за все, что я сотворил в прошлом. Я думал, что познал ад на войне, но на самом деле я познал все его девять кругов, всю его сущность этой весной, когда моя надежда сама оставила меня.
Все три месяца я беспомощно царапал отвесную стену, неминуемо съезжая в пропасть и когда наконец-то уперся в уступ…что я сделал? Я просто оттолкнул его.
-Шерлок, я не гей. – Замечательно…именно это я собирался ему сказать, после того, как он два дня носился со мной, после того, как хоть немного попробовал раскрыться мне. Да, я не гей, да, мне нравятся девушки, мне все же нравится Сара, пусть мы с ней и поссорились, но…но почему же мне тогда было так спокойно в его руках…и почему поцелуй не вызвал мгновенной рвотной реакции?
Есть только один способ это проверить.
Я решительно откинул одеяло и сел на кровати. Теперь главное не делать резких движений и все будет хорошо, потому я медленно поднялся и держась за всевозможные предметы, двери и стены, пополз вниз в гостиную, из которой не доносилось ни звука.
Торшер привычно горел слабым оранжевым светом у черной софы, но Шерлока там не было, потому я пошел к закрытой двери его комнаты.
А стоит ли, думал я, замерев с поднятой для стука рукой, но в этот момент дверь сама распахнулась и Шерлок чуть не сшиб меня с ног, вовремя остановившись почти нос к носу со мной.
-Джон?!
-Шерлок!
-Нам надо поговорить! – Эта фраза прозвучала одновременно с обоих сторон, чтобы потом снова потонуть в тишине и напряженных взглядах.
-Да, надо. Пойдем к тебе, там прохладнее. – Наконец произносит Шерлок и мы вместе снова поднимаемся наверх.
Ночь будет длинной…
Часть 8.
Я не могу смотреть ему в глаза, потому просто выхожу из комнаты, хлопнув дверью. Получилось гораздо громче, чем я ожидал, но, какая к черту разница. Я сам все испортил. Стоило еще сказать спасибо, что Джон, видимо ошалев от поступка, не съездил мне по лицу как следует, хотя мог бы и был бы абсолютно прав.
В полутемной гостиной после прохладной спальни было душно и тошно. Скрипка покорно лежала на подоконнике, готовая в любой момент отдаться моим пальцам, но я так и оставил смычок нетронутым. В голове творился такой переполох, что музыка вряд ли смогла расставить все на места, не вызвав еще большей сумятицы, потому я просто взял из холодильника яблоко и пошел к себе, желая просто побыть в одиночестве, в маленьком личном замкнутом пространстве.
В детстве, когда меня доставали домашние, а особенно Майкрофт, я прятался в чулане со щетками в подвале дома, который всегда использовался как подсобное помещение. Майкрофт в детстве боялся темноты и тишины, потому подвал был единственным местом в доме, где нельзя было на него наткнуться. Я сидел на полу, обычно подтянув колени к груди и положив на них подбородок, и думал. Кажется, о чем может думать шестилетний ребенок? Да обо всем на свете, зачастую не строя планы на будущее, а переваривая то, что произошло за день, неделю, месяц, год, что увидел, где увидел, как воспринял, как можно было еще это использовать. Более того, мне даже кажется, что в шесть лет мой ум был более живым, чем сейчас. Конечно же, иллюзия, но дети смотрят на мир незамыливая взгляда. Для них все просто. Сложности начинаются тогда, когда взрослые пытаются оправдать преступника, говоря, что он сделал это во благо другому и осудить невиновного, за то, что тот просто стоял и ничего не делал, а ты не можешь это принять, потому что для тебя преступник всегда остается преступником, а прохожий – прохожим. Это называется проблемой нравственного выбора, то, что я хлебнул с лихвой за последние три месяца.
Джон…
Мне так не хватало его всю жизнь, но понял я это только относительно недавно. У меня нет друзей. У меня есть только один друг.
Когда толстяк Стэмфорд нас впервые познакомил, не могу сказать, что я ожидал чего-то хорошего от этой встречи. Передо мной был усталый, потрепанный жизнью человек, травмированный, а от этого еще более несчастный. Но через минуту я понял, что усталось на самом деле является обороной против чужого, ненужного ему сочувствия, травма оказалась игрой его мозга, потрепанность – силой, которую он нес в себе, и только несчастье в общем облике все еще оставалось до сегодняшнего дня для меня загадкой. А ответ был так прост... Джон был одинок.
Это знакомство оказалось не таким уж неприятным, потому я решил попробовать. Это был своеобразный эксперимент, проверка на прочность. Мне было интересно, какое давление он выдержит и не сломается, где он крепче всего, и какие места самые уязвимые. Я был прав насчет трости, убрать ее не стоило мне труда, но я ошибся в другом.
Всю свою жизнь я жил по законам логики. Я материалист, который, зная следствие, выведет причину, а обладая лишь парой кусочков мозаики, скрупулезно выстроит весь паззл. Мне никогда не было дела до того, что обо мне думают люди, чего они от меня хотят, как относятся. Когда я учился в университете, то для однокурсников я был умелым фокусником, достающим из шляпы кролика, и все воззвания к логике процесса натыкались на предложения провалиться в ад.
Ад…что они знают об этом. Мне бы очень хотелось, чтобы хоть один из них на пять минут оказался в моей голове, просто понял, как это, жить, обладая всем этим, находясь на тонкой грани между нормальным миром и почти что шизофренией, когда работающий мозг перегружен настолько, что хочется выпрыгнуть из собственной шкуры. На меня поспешили навешали ярлыки высокоактивной социопатии, закрыть страницу, смириться и запихнуть на полку.
Все…кроме Джона. Я ошибся, причислив его к остальным. Джон нес в себе то, что мне было недоступно все годы до этого – обычные человеческие эмоции. Он не смирялся, он понимал, он не вешал ярлыков, он просто готовил завтрак мне с утра и покупал печенье, хотя я его об этом никогда не просил. Я был до смерти удивлен, когда однажды с утра он принес мне в гостиную чашку чая и тосты с плавленым горячим сыром. Я люблю тосты с плавленным сыром, их в детстве мне готовила мама. Когда я попытался понять, откуда он узнал про мои гастрономические пристрастия, то Джон лишь пожал плечами и ответил – считай, что это интуиция.
Я всегда считал интуицию формой логики, если быть точным, то методом абдукции, когда есть начальное положение из которого, пропустив дальнейшие рассуждения, выводится конечное. Просто то, что между началом и концом берется в форме гипотезы и просчитывается мозгом без нашего на то ведома. Я убил неделю и чуть не сошел с ума, пытаясь выяснить, что натолкнуло его на идею тостов с плавленным сыром, но так и не нашел ничего, списав все на случайное совпадение, но такие совпадения стали происходить завидно часто. Не только в еде, но и в нашей совместной работе.
Он никогда не лез ко мне со своими мыслями, но всегда осторожно предупреждал, если ему казалось нужным это сделать, или наталкивал меня на какие-то мысли обыкновенными общими фразами. Люди обычно болтают что ни попадя, лишь бы заполнить тишину, а Джон, как ни странно, всегда говорил по делу. Он – моя “Бритва Оккама”. Самый простой и самый очевидный способ решения самых сложных проблем. И я даже не совсем понял, когда это стало именно так.
Он просто как-то незаметно перешел из категории “сосед” в моем мозгу в категорию “друг”, пустовавшую до этого. Он мудрый. Не умный, а мудрый. Добрый и все еще немного наивный. Мне особенно нравится та грань, по которой он ходит, будучи легким на подъем, улыбчивым, и при этом не дрогнувшей рукой стреляющим в человека, чтобы потом пойти со мной поужинать. Я как-то раньше не задумывался над этим, все же, у каждого свои особенности, но, наверное, нормального человека должно коробить от таких контрастов, а мне они нравятся.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |