Дэниел кивнул.
— К тебе уже приставали газетчики? — спросила она.
— Нет, а к тебе?
Ирен пожала плечами и махнула рукой, словно уже да, приставали, но ей не хотелось об этом говорить.
— Я о нем беспокоюсь, — призналась она. — Когда ребенка поливают грязью в газетах, анонимно или нет… разве это справедливо? Его даже еще не судят.
— Ты это используешь?
— Да, — вздохнула Ирен, — мы сможем просить об отсрочке на основании того, что на присяжных повлияла преждевременная огласка обстоятельств дела, но мы оба знаем, что это бессмысленно. Пресса всегда предвзята, и этого не изменишь. И бог знает, какую пользу нам принесет эта отсрочка, если ребенок и так сидит в тюрьме…
Она посмотрела вдаль, представляя прения в суде. Взгляд у нее был прохладно-синий.
— Ты, наверное, одна из самых молодых королевских адвокатов, — сказал Дэниел.
— Не глупи. Баронессе Шотландской[25] было тридцать пять.
— А тебе в этом году будет сорок?
— Нет, тридцать девять, жулик!
Дэниел вспыхнул и отвел взгляд в сторону. Она прищурилась.
— Ирен, — обратился он к бегущим мимо машинам. — Ирен. Для тебя это имя слишком старомодно.
— Так меня назвал отец. — Она опустила подбородок. — В честь Ирины Римской,[26] не поверишь.
— Поверю.
— Почти вся семья зовет меня Рин. И только на работе — Ирен.
— И кто же я тогда, парень с работы? — подмигнув, спросил Дэниел.
Она развеселилась и допила свой бокал.
— Нет. — Ее глаза застенчиво блеснули, — ты очаровательный адвокат с северным акцентом.
Ему показалось, что она покраснела, но это могло быть и из-за пива.
— Как поживает твой джорди?
— Р-распрекрасненько, — дурачась, выдавила она.
Он посмеялся над тем, как ее лондонский выговор сражался с согласными. Это было больше похоже на скауз.[27]
— Я рад, что ты взялась за это дело, — тихо сказал он, на этот раз без улыбки.
— Я тоже.
— Ах, ну разве перед тобой устоишь! Хорошо, я возьму дюжину, — сказала Джен Уилкс.
Отсчитывая ей сдачу, Дэниел чувствовал на себе улыбку Минни. Пару недель назад миссис Уилкс сделала ему выговор за то, что он сквернословил в ее кондитерской. А сейчас она была всем довольна, взяла яйца и вышла. Дэниел принялся считать выручку в банке из-под мороженого. Тридцать три фунта пятьдесят пенсов.
Минни снова ему улыбнулась, и это было для него как очищение. Он до сих пор заглаживал свою вину.
— Ты просто создан для моей палатки, — сказала Минни. — Умеешь уболтать покупателя. Всего три часа, как мы здесь, и уже такая выручка. Вот что, если мы к концу дня будем в прибыли, ты получишь комиссионные.
— Как это?
— Ну, если мы заработаем больше, скажем, ста двадцати пяти фунтов, ты получишь свою долю.
Дэниел перевел дыхание и улыбнулся.
— Ты нравишься покупателям, значит достоин вознаграждения. Это потому, что ты красавчик. Только посмотри на Джен: она прямо растаяла. Обычно из нее даже улыбки не выжмешь.
Порыв ветра загнул вывеску, на которой было написано: «Ферма Флинн — свежие продукты». Дэниел выпрямил ее и повернулся к Минни, оттягивая вниз рукава:
— Она мне не нравится.
— С чего вдруг? — поинтересовалась Минни, сосредоточенно записывая, сколько чего продано, в блокнот. — Миссис Уилкс мухи не обидит.
— Она рассказывает про тебя плохое. — Дэниел сунул руку в карман и поднял глаза на Минни. — Ты бы ее слышала. Она сплетничает у себя в кондитерской.
— Пфф, да пусть себе болтает, раз ей так хочется.
— Они все болтают. Во всех магазинах, и ребята в школе… Все говорят, что ты ведьма и что ты убила своего мужа и дочку…
Лицо Минни вдруг обмякло, как тесто, став словно неживое. Щеки набрякли больше обычного. Она на глазах постарела.
— Джен говорит, что ты летаешь на метле и все такое и что Блиц — твой родственник.
Услышав это, Минни разразилась утробным смехом, от которого даже оступилась. Чтобы удержать равновесие, она одной рукой ухватилась за живот, а другой — оперлась на стол. И взъерошила Дэниелу волосы.
— Они просто дразнят тебя. Разве ты не понял?
Дэниел пожал плечами и вытер нос рукавом.
— Не знаю. Значит, ты не убивала мужа кочергой?
— Нет, лапушка, не убивала. Некоторые обожают драмы и начинают плести небылицы только потому, что в обычной жизни все слишком пресно.
Дэниел посмотрел на Минни. Она дышала себе на ладони и топала ногами. Теперь ее запах его успокаивал, хотя он и не понимал почему. В нем зарождалось доверие к ней, которое тут же сносило ветром, и он снова начинал сомневаться.
Сотрудница социальной службы подтвердила, что он больше не сможет видеться с матерью. После убийства курицы он еще дважды убегал в Ньюкасл, чтобы найти мать, несмотря ни на что, но в ее старой квартире уже поселились другие люди. Он расспрашивал соседей, но никто не знал, куда она уехала. Тот мужчина, с которым он разговаривал после пожара, сказал, что, скорее всего, она умерла.
Триша, социальный работник, сообщила Минни, что Дэниел стоит в списке на усыновление и что все может «сложиться в любой момент». Теперь, когда нависла угроза очередного нового дома, Дэниелу начала нравиться ферма, и он старался хорошо себя вести. Триша сказала, что ему позволят связаться с матерью, если он, конечно, захочет, когда ему исполнится восемнадцать, но до тех пор никакой информации о ней он не получит.
— Как же тогда умерли твой муж с дочкой? — спросил Дэниел, поднимая на Минни глаза и облизывая пересохшие от холода губы.
Избегая его взгляда, она сделала вид, что поглощена сначала выпрямлением палатки, потом запахиванием пальто. Наконец она посмотрела на него. Дэниел подумал, что глаза в ней — самое твердое. Их водянистая голубизна была так не похожа на темно-карий цвет его глаз. Иногда ему было больно на нее смотреть.
— В аварии.
— Оба?
Минни кивнула.
— А как это случилось?
— Сколько тебе лет, Денни?
— Двенадцать.
— И они нелегко тебе дались, твои двенадцать лет. Я не хочу даже думать, какие ужасные вещи ты видел или делал или что тебе пришлось пережить. Знай, что ты можешь поговорить со мной обо всем, что с тобой случилось. Я не буду тебя судить. Ты можешь рассказать мне все-все. Но может быть, когда ты станешь старше, ты поймешь, что кое о чем людям говорить непросто. Может, об этом и хорошо бы поговорить, но «хорошо» не значит «легко». Возможно, и у тебя есть что-то, о чем ты сейчас говорить не хочешь… о том, что случилось с твоей мамой или еще кем-то. Ты можешь поговорить об этом со мной, но если нет, то я уважаю твое желание. Ты еще маленький мальчик, но ты уже знаешь, что такое терять близких. Знаешь лучше, чем многие другие. Я понимаю, что ты скучаешь по маме. Утраты — это часть жизни, но их не всегда легко принять. Просто знай, что всегда, когда ваша разлука станет для тебя невыносимой или тебе будет очень грустно, знай, что мне знакома твоя боль. Иногда, когда мы теряем дорогих для нас людей, мир погружается во мрак. Словно человек, которого ты любил, был маленьким фонариком, и теперь, когда он погас, стало темно. Помни, что у всех нас есть свой фонарик, наша светлая сторона, и наша грусть не означает, что мы не сможем подарить счастье, а дарить счастье — значит самому быть счастливым, вот и все…
Она сделала такой глубокий вдох, что всколыхнулись груди.
— Так или иначе, я осознала это после смерти Нормана и Делии, но я до сих пор не могу о них говорить. Надеюсь, ты понимаешь, лапушка, и тут нет ничего для тебя обидного, просто я так чувствую.
Норман и Делия. Дэниел повторил про себя их имена. И вдруг, как та убитая им курица, они встали перед ним, из плоти и крови. Делия была бледной, как фарфоровая бабочка, а Норман — черным, как кочерга, которая, по слухам, его прикончила.
Дэниел кивнул Минни и принялся перекладывать яйца.
— Он тебя обижал? — спросил Дэниел.
У него текло из носа, и он собирал соленые прозрачные сопли языком. Он снова выгнул язык над губой, но тут Минни поймала его и вытерла ему нос пользованным бумажным платком, который держала в рукаве кофты.
— Ты про Нормана? — спросила она.
— Ага.
— Боже, нет, конечно. Он был самым лучшим мужчиной на свете. Настоящим джентльменом. Он был любовью всей моей жизни.
Дэниел нахмурился и вытер нос рукавом.
— Хватит об этом, — сказала Минни. — Что проку болтать о прошлом?
В конце дня Дэниел помог загрузить то немногое, что осталось непроданным, в машину вместе с вывеской и жестянкой для выручки. Пока Минни втискивалась на водительское сиденье и заводила машину, он уселся вперед. Она тяжело дышала, вжимаясь в руль укутанной в кофту грудью. Машина завелась только с третьей попытки, и Дэниел принялся крутить колесико настройки радиоприемника, пока не нашел музыку. Сигнал был слабый и прерывистый.
— Пристегнись, — напомнила Минни.
— Ага. Поправишь антенну, как в прошлый раз, чтобы можно было слушать радио?
Ему нравилось ездить с Минни, но он не совсем понимал почему. Водитель из нее был нервный и дерганый, а машина казалась старше ее самой. Когда Минни сжимала руль и отваживалась набрать скорость, было здорово. В этом была какая-то смутная опасность.
Выйдя из машины, она подогнула антенну, приспособленную из проволочной вешалки. Когда сигнал наладился, Дэниел показал ей большой палец.
Они проезжали через город. В выхлопной трубе была дырка, и прохожие пялились на их рычащую машину. Думая о вознаграждении, которое он получит, когда они вечером пересчитают выручку, Дэниел начал подпевать звучавшей в эфире группе «Фрэнки едет в Голливуд».[28] Он наклонился вперед и стал отстукивать пальцами мотив по ящику для перчаток.
Минни взглянула на него, и машина неожиданно вильнула в сторону.
— Что ты делаешь? Что ты… что я тебе сказала? — закричала Минни, и Дэниел отпрянул назад, вжавшись в спинку сиденья.
Они ехали по Мейн-стрит по направлению к Карлайл-роуд, мимо рядов автомобилей, припаркованных на тротуаре. Машина снова вильнула, и в это время от закусочной «Бертиз фиш-энд-чипс» отъехал фургон службы доставки, возвестив о себе громким гудком. От гудка Минни подскочила, и машина развернулась на сто восемьдесят градусов, выехав на встречную полосу возле перекрестка с Лонгтаун-роуд. Дэниел уперся рукой в переднюю панель, а Минни выкрутила руль, и машина пошла юзом, уворачиваясь от фургона, и стукнулась о металлическое ограждение на дальней стороне перекрестка. Дэниела швырнуло вперед, и он ударился головой о панель.
Держась за шишку, Дэниел скрючился на полу рядом с переключателем скоростей. Минни смотрела прямо перед собой, тяжело дыша, отчего у нее вздымалась грудная клетка, и по-прежнему сжимала руками руль. Дэниел рассмеялся. Голове было больно, но он счел забавным то, что его сбросило с сиденья, а машину вынесло на встречную полосу, задев ограждение.
Теперь размашистый ритм «Фрэнки» казался слишком громким для маленькой машины: «Верь в мечты, строй планы…»
Минни отдышалась и протянула к нему руку. Дэниел решил, что она потрет его голову и спросит, все ли в порядке, но вместо этого она грубо схватила его и втащила на сиденье.
— Какого черта ты делал? — кричала она, встряхивая его.
У них бывало всякое, но это был первый раз, когда Минни повысила на него голос. Дэниел втянул голову в плечи и повернулся так, чтобы видеть ее только боковым зрением. Круглые глаза, оскаленные зубы.
— Что я тебе говорила? Я просила тебя пристегнуться. Ты должен пристегиваться. Ты не думаешь, что могло бы случиться?..
— Я забыл, — прошептал Дэниел.
Она тряхнула его за плечи. Он почувствовал хватку ее пальцев даже сквозь куртку.
— Ты не можешь об этом забывать! Ты должен меня слушаться. Ты должен пристегиваться.
— Ладно, — сказал Дэниел и повторил громче: — Хорошо.
Минни расслабилась. Она все еще держала его за плечи, но уже не сжимала изо всех сил. Она запыхалась, в глазах застыла боль.
— Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — прошептала она, притягивая его к себе. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Дэниел почувствовал на своих волосах тепло ее дыхания.
Она выключила радио. Несколько секунд они сидели в тишине. Дэниел сглотнул.
— Давай пристегивайся, — велела Минни, и он послушно щелкнул застежкой ремня.
Она вышла из машины осмотреть бампер с капотом и села обратно. Кашлянув, завела мотор. Дэниел видел, как дрожат на руле ее пальцы. Он потер руки в тех местах, где она его сжала.
До фермы они доехали молча.
Пока Минни готовила ужин, Дэниел дал корму живности. Когда он вернулся в дом, пачкая носки о кухонный пол, она наливала себе джин. В последнее время она стала пить только после ужина, но на этот раз, пока он чесал Блицу выгнутый живот, она успела налить большой стакан. Дэниел услышал шипение и стук кубиков льда и поднял глаза. Руки у нее еще дрожали.
— Прости меня, — сказал он Минни, глядя на собаку.
Она выпила и выдохнула:
— Все нормально, малыш. Ты тоже меня прости. Я совсем растерялась, вот как бывает.
— Зачем водить машину, если тебе это так не нравится?
— Понимаешь, когда ты чего-то боишься, часто самое лучшее — это делать именно то, что вызывает страх!
— А почему ты так боишься водить?
— Гм, тут не совсем в вождении дело. В жизни большая часть наших страхов идет от сердца и его слабостей. Есть вещи, которых всегда боишься, страх словно живет в тебе. Но это нормально. Страх — как боль, он появляется в твоей жизни, чтобы ты лучше себя изучил.
— Как это?
— Когда-нибудь поймешь.
На ужин была говядина с морковью, горошком и жареным картофелем. Дэниел освободил на столе место и разложил подставки под тарелки и приборы. День клонился к закату, куры махали крыльями за окном. Когда настало время накладывать еду, Минни пила уже второй джин, и руки у нее перестали дрожать. Дэниел почувствовал, как на него налетела знакомая грусть, легкая, как бабочка. По коже побежали мурашки. Он взял вилку:
— Минни?
— А?
Она посмотрела на него. Лицо у нее снова расслабилось, щеки порозовели.
— На этой неделе Триша тебе не звонила?
— Нет, лапушка. Зачем? Ты хочешь поговорить с ней?
— Я просто хотел спросить, что будет, если меня не усыновят, ну… Когда меня отправят в приют? Я хочу знать, когда это случится.
Дэниел почувствовал на своей руке тепло ее пальцев.
— Тебя обязательно усыновят. Ешь.
— Но если нет, я смогу остаться здесь?
— Если тебе разрешат, конечно. Но тебя усыновят. Ты же хочешь этого, разве нет? Новая собственная семья.
— Не знаю. Ну, я был бы не против остаться здесь, с тобой.
Он посмотрел в тарелку.
— Что ж, — вздохнула она, — мне тоже нравится, что ты здесь, но я уверена, что ты сможешь устроиться куда лучше. Молодые родители, братья и сестры — вот что тебе нужно, настоящий новый дом.
— Меня тошнит от новых домов.
— Этот будет последним, Денни. Я уверена.
— Почему мой дом не может быть здесь? Почему этот не может быть последним?
— Доедай, ужин стынет.
Со стола они убрали вместе. Когда Дэниел вытирал тарелки, Минни налила себе еще выпить. Он искоса наблюдал за ней, отметив, что ее движения замедлились, потяжелели. Минни принесла жестянку с выручкой в гостиную и водрузила на журнальный столик рядом с джином. Согнувшись в талии и тяжело дыша, она затопила камин. Плюясь искрами, дымящие угли начали медленно прогревать комнату. Минни поставила пластинку с классикой, позволила себе упасть в кресло и сделала очередной глоток.
— Я сейчас получу свое вознаграждение? — спросил Денни, встав на колени у журнального столика.
— Посмотрим. Сначала сосчитай. Сможешь?
Дэниел кивнул. Он отделил монеты от банкнот и принялся считать, шепча про себя цифры. Сквозь медленную мелодию выбранной ею симфонии пробивался треск угля в камине. Блиц сел прямо, как всегда, когда ставили музыку, потом навострил уши, три раза повернулся вокруг своей оси и улегся в ногах у хозяйки, положив нос на лапы.
— Сколько? — спросила Минни, когда Дэниел закончил считать.
— Сто тридцать семь фунтов и шестьдесят три пенса.
— Хорошо, вот, положи их обратно, а пятерку оставь себе. Спасибо, что хорошо поработал.
Дэниел так и сделал. Он сидел по-турецки и смотрел на пятифунтовую банкноту.
— Ты быстро все сосчитал. Уверен, что правильно?
— Уверен. Хочешь пересчитать?
— Потом. Но я тебе верю. Ты смышленый парень, тебе нужно больше стараться в школе.
Дэниел пожал плечами и залез на диван, чтобы улечься на спину, закинув руки за голову, лицом к Минни.
— Твоя учительница говорит то же самое, что, когда она тебя спрашивает, ты всегда отвечаешь правильно, но что ты еще ни разу не дописал до конца экзамен или тест. И домашнее задание или задачи, которые она тебе дает, ты тоже не доделываешь. Почему так?
— Да зачем это надо?
Минни вдруг погрузилась в раздумья. Она подняла подбородок и стала смотреть на огонь.
— Подумай о своей матери и об отце, если ты его помнишь, — тихо сказала она, не отрывая взгляда от камина. — Они прожили хорошую жизнь?
Прежде чем пожать плечами, Дэниел подождал, пока она повернется и посмотрит на него.
— Ты размышляешь о том, что будет, когда ты вырастешь? Кем ты себя представляешь?
— Я хочу жить в Лондоне.
— И чем заниматься? Кем бы ты хотел работать? Только давай без карманников.
— Не знаю.
— Чего ты хочешь: зарабатывать много денег, помогать людям, работать на свежем воздухе?
— Зарабатывать много денег.
— Значит, ты мог бы стать банкиром. Работать в Сити, на Флит-стрит…
— Не знаю.
Она замолчала и снова отвернулась к камину. На улице уже стемнело, и огонь вместе с ее лицом отражался в оконном стекле.
— Если мы посмотрим на твою жизнь, как она есть сейчас, то мы увидим, что ею управляет закон, правильно? Ты точно бывал в суде намного чаще меня, и закон решил, что для твоей безопасности тебе лучше жить отдельно от своей родной семьи. Может быть, из тебя получится хороший юрист? Тогда у тебя будет право голоса во всех подобных случаях, и ты сможешь неплохо на этом зарабатывать.
Дэниел выдержал ее пристальный взгляд, но ничего не сказал. С ним еще никто так не беседовал. Никто не говорил ему, что он будет выбирать свою судьбу.
— Денни, ближайшие несколько лет будут самыми важными в твоей жизни. На следующий год ты перейдешь в среднюю школу. Если ты хорошо сдашь экзамены, перед тобой откроются все двери. Все двери, запомни! Поверь, ты сможешь работать в Лондоне и делать все, что захочется. Моя крошка, Делия, была совсем как ты. Смышленая до невозможности. Всегда «отлично» по всем предметам: по математике, английскому, истории. Она хотела стать врачом. И стала бы, обязательно…
Минни смотрела на огонь. Идущий от камина жар прогрел комнату, и щеки у нее стали красными и блестящими.
— А что нужно, чтобы стать юристом?
— Просто хорошо учиться в школе, лапушка, а потом поступить в университет. Подумай обо всех тех, кто тебя унижал. Вот будет им урок! Если ты закончишь университет и станешь юристом…
Она хихикнула себе под нос, безотрывно смотря на огонь, а потом грузно поднялась, чтобы налить еще порцию джина.
— Подумай, как мама стала бы тобой гордиться.
Дэниел лежал на диване, наблюдая, как потягивается Блиц: морда в ковер, задние лапы вверх. Он вспомнил своего последнего приемного отца, как тот держал его за плечи и шептал «подлый выродок», а потом дружка матери, который надавал ему пощечин и обозвал «слабоумным скотом»: Дэниел принес ему неверную сдачу из магазина, куда тот отправил его за бумагой для самокруток. Он перевел дыхание.
— Значит, просто хорошо учиться в школе?
— Да, для начала. И я не стала бы тратить время на этот разговор, если бы не была уверена, что у тебя получится. Но я знаю, какой ты смышленый. Ты еще всем им покажешь.
Минни вышла из комнаты, и Дэниел услышал, как она наливает на кухне джин. Его кожу согревало тепло от камина, а сказанные ею слова грели внутри. Он чувствовал себя сильным, в хорошем смысле. Ощущения были такие же, как когда он кормил скотину.
Снова рухнув в кресло, Минни пролила на кофту немного джина и затерла брызги ладонью.
— Значит, если я стану юристом, то смогу помогать мальчикам оставаться с мамами? — спросил Дэниел.
— Ну, лапушка, юристы бывают разные. Одни занимаются семейным правом, и если тебе это интересно, то это и выбирай. Другие работают в крупных компаниях, третьи — с уголовными преступниками или с недвижимостью… помогают людям покупать дома.
— То есть это как в «Суде Короны»? Я буду выступать перед судьей?
— Да, и это тоже. У тебя прекрасно получится.
Дэниел на секунду задумался, прислушиваясь к треньканью льда в бокале.
— Можно включить телик?
— Давай. Сними пластинку, но аккуратно, не поцарапай. Вспомни, как я тебя учила.
Он спрыгнул с дивана и осторожно поднял иглу с пластинки. Потом убрал диск со штыря, как ему показывала Минни, держа обеими руками за ребро, чтобы не захватать пальцами, и старательно засунул в конверт.
В доме был старый черно-белый телевизор с круглой рукояткой для переключения каналов. Дэниел покрутил его, нашел комедию и опять забрался на диван.
— Тебе нужен цветной телик, — сказал он.
— Да неужели? Мне что, деньги девать некуда? Вот станешь богатым юристом, тогда и купишь нам цветной телевизор.
Она подмигнула ему, и Дэниел улыбнулся. При мысли о том, что он останется здесь на долгие годы и это будет его дом, внутри у него разлилось тепло. Он свернулся калачиком на диване и стал смотреть «Вас обслуживают?»[29] Не все шутки были ему понятны, и он не смеялся над ними, а только улыбался, краем уха слушая треск камина и позвякивание льда в глубине комнаты. Он — в безопасности, вот как он определил свое ощущение. С ней он был в безопасности, несмотря на то что она была пьяницей, плохо водила машину и от нее странно пахло.
Когда сериал закончился, Блиц попросился на улицу, и Дэниел открыл ему заднюю дверь. Потом пес вернулся, Дэниел запер дверь на задвижку и взял печенюшку из жестяной банки. Минни сидела в гостиной, с пустым стаканом, вся в слезах.
Он смотрел на нее, и ощущение тепла меркло. Она таращилась в телевизор, но Дэниел мог поспорить, что она ничего не видит. На ее лице отражался серый свет. Дэниел подошел к камину и встал к нему спиной, чувствуя, как ему припекает голени.
— Ты в порядке? — спросил он ее.
Минни провела по щекам ладонью, сначала по левой, потом по правой, но глаза у нее снова налились слезами.
— Прости, лапушка. Не обращай внимания. Я просто думала о том, что сегодня случилось. Ты так меня напугал, правда. Обещай, что всегда будешь пристегиваться, даже в другой машине. Обещай…
Она наклонилась вперед, вцепившись в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, с мокрыми от слез — или слюны — губами.
— Обещаю, — тихо ответил Денни. — Я пойду спать.
— Хорошо, дружок, спокойной ночи. — Она утерлась правым рукавом, раз, другой, третий. — Не забудь положить деньги в копилку. Нечего таскать их в школу и покупать всякую ерунду. Поди сюда…
Минни развела руки в стороны, и Дэниел медленно пошел навстречу. Она ухватила его за запястье и нежно подтянула к себе, чтобы поцеловать. Он задержался в ее объятиях на секунду дольше, чем мог бы, чувствуя правой щекой просто грубую шерсть кофты, а левой щекой — еще и мокрую.
Было начало десятого, и Дэниел ужинал дома взятым навынос карри по-тайски. У него оставалась недоделанная работа, поэтому он открыл ноутбук прямо на кухонном столе, потягивая пиво и стараясь не заляпать клавиши соусом. Бубнило радио. На следующее утро Дэниелу нужно было быть в суде по делу о мелкой магазинной краже. Он сказал своей подзащитной, матери четверых детей, что надеется избежать тюремного срока, и теперь сидел, проверяя факты и добавляя нужные комментарии.
Судя по всему, Себастьян поглощал у него времени больше, чем это было необходимо. Дэниел всегда обстоятельно готовился к судебным делам и так же обстоятельно проверял свои комментарии по завтрашнему, но резюме дела Себастьяна не выходило у него из головы.
Он сосредоточился на папках, но его мысли постоянно стягивало в зиявшую в нем пустоту утраты. С тех пор как он подростком уехал от Минни, он привык к одиночеству. В университете и потом его считали одиноким волком, пожирателем сердец, которого не трогали ни мужчины, ни женщины. Он был сам по себе. Человек-одиночка. Себе на уме.
Дэниел вспомнил, как сестра Минни, Херриет, встала на цыпочки, чтобы дотянуться до него: «Надеюсь, тебе стыдно, парень». И как она удалилась, истово грохоча тростью о булыжник во дворе крематория.
Херриет.
Дэниел помнил, как она приезжала в гости, и полные переживаний поездки в Карлайл, чтобы встретить ее с поезда: пальцы Минни, впившиеся в руль до белизны в костяшках, хриплый рев «рено» и шоссе, проплывавшее мимо на третьей скорости.
Херриет была младшей сестрой Минни — тоже медсестра, тоже хохотушка и тоже не прочь выпить. Дэниел помнил вкус ее поцелуев, сладких от имбирного эля, когда она приезжала — каждый год или два, привозя в подарок свитера ручной вязки и банки с затвердевшими конфетами.
Дэниел покончил с карри и отодвинул тарелку. Вытирая рот, он нашел в гостиной коробку Минни и вытащил записную книжку. В ней были сплошь телефоны брамптонских фермеров, но потом он обнаружил и Херриет — Херриет Макбрайд — под девичьей фамилией, хотя она была замужем и жила с семьей в Корке, — он видел фотографии. Дэниел продолжил листать книжку, задержавшись в конце еще на одном знакомом имени: Триша Стерн.
Триша. Дэниел отлично помнил, как впервые ехал с ней на ферму к Минни. На странице был указан телефон и адрес детской социальной службы Ньюкасла и другой номер — социальной службы Карлайла.
Дэниел начал сначала, на этот раз листая медленнее. «Джейн Флинн» — лондонский номер, адрес где-то в Ханслоу. Это была фамилия Минни по мужу: Минни Флинн, Норман Флинн и Делия Флинн — Флинны с фермы Флинн. Дэниел подумал, что у Нормана наверняка были родственники, хотя Минни никогда он них не говорила. Да она и не смогла бы — при одном упоминании о муже ее глаза наполнялись слезами.
Было поздно, и Дэниелу не хватало времени. Накопилось слишком много работы, и ему приходилось засиживаться до двух ночи, как и в этот раз, но в мозгу у него вертелось слишком много вопросов. Много лет он старался не пускать Минни в свои мысли, но теперь, после ее смерти, он вдруг обнаружил, что его к ней тянет. Теперь ему хотелось узнать, зачем она сделала то, что сделала, и зачем она причинила ему такую боль. Но он опоздал.
Дэниел глубоко вздохнул и снова пролистал записную книжку, подперев лоб ладонью и зарывшись пальцами в волосы.
Сняв трубку, он большим пальцем набрал номер Херриет Макбрайд, Мидлтон, Корк, держа в другой руке бутылку с пивом. Набрал все, кроме последней цифры, и нажал отбой. Херриет все равно не захотела бы с ним разговаривать. Она считала его подонком, которому должно быть за себя стыдно, кто должен испытывать чувство вины. Что ему нужно от Херриет? И он осознал, что хочет узнать о Минни все, хочет понять, кем она была, кроме широкозадой тетки, которая стала ему матерью и спасла от самого себя.
Он отложил телефон и вернулся к работе, готовясь просидеть всю ночь.
Королевская прокуратура наняла психиатра, чтобы освидетельствовать Себастьяна. Отчет подтвердил, что мальчик находится в здравом рассудке и ему вполне по силам присутствовать в суде. Дэниел тоже договорился о психологическом освидетельствовании. Психолог посетил Парклендз-хаус, чтобы встретиться с Себастьяном, и через неделю в «Харви, Хантер и Стил» прислали отчет. Вкладывая его в портфель, Дэниел прикусил губу. Он сам не знал, чего ожидал от психолога. Иногда, оставаясь наедине с Себастьяном, он ощущал странную с ним связь, а иногда — тревогу. Ирен говорила, что мальчик «выбивает из колеи».
В туалете Дэниел поправил галстук и прическу. Он был один, поэтому задержал взгляд в зеркале на секунду дольше обычного, без улыбки, пытаясь увидеть собственное лицо таким, каким, как ему казалось, его видят другие. Отметил проявившуюся усталость: под глазами залегли тени, щеки впали больше обычного. Дэниел помнил, каким неуправляемым был в детстве. Он знал, откуда это в нем появилось, но не знал, куда ушло. Наклонившись ближе к зеркалу, провел пальцем по переносице, нащупав небольшой бугорок — напоминание о сломанном когда-то носе.
Дэниелу нужно было присутствовать в Олд-Бейли на досудебном слушании, а потом у него была назначена встреча с психологом. Он опаздывал и поэтому припустил бегом — к метро, вниз, а потом и вверх по эскалаторам, извиняясь, если задевал портфелем чье-то бедро. Выскочив на поверхность на станции «Собор Святого Павла», он пешком пошел к Олд-Бейли, на ходу доставая пропуск.
Он освободился из Центрального уголовного суда только в пятом часу и направился в Фулхэм к психологу, доктору Берду. Ирен задерживалась, поэтому на встречу смог прийти только Марк Гиббонс, ее младший коллега.
Берд оказался моложе, чем Дэниел его себе представлял. У него была бледная кожа с веснушками, рассыпанными по всему лицу: от носа до корней редеющих светло-рыжеватых волос. Он явно нервничал.
— Чай, кофе? — предложил доктор Берд, приподнимая свои тонкие бесцветные брови дугой, словно кто-то сделал интересное замечание.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |