ПОЧЕМУ?! — хотел кричать я. Почему в этой беспощадной борьбе каждый за себя? Почему люди не подмигнут друг другу, не подадут условный сигнал, по которому можно было бы понять: я чувствую то же, что и ты, я до безумия боюсь бездны, я не хочу туда падать, и ты не хочешь, — так давай встанем плечом к плечу и будем бороться вместе! Почему люди вместо того, чтобы сказать это друг другу, делают свою короткую жизнь такой гнусной: отравляют природу, строят фабрики и офисы, душат друг друга и закапывают живьём? Почему они так любят быть глупыми и не думают над общей бедой, а играют в игрушки, из-за которых только быстрее скатываются в небытие?
Я знал почему, и теперь уже не мог сдаться. Страсть обуяла меня. Я люто ненавидел смерть, которая отняла у меня всё. Я стал лучше, и внутри у меня проснулась жажда делать лучше этот пакостный мир. Мне хотелось вскинуть над головой кулак, в котором зажаты порванные оковы, и повести легионы на бой с равнодушным космосом. Я мечтал стать сверхбыстрым духом, носящимся по Земле и открывающим людям глаза, и связывающим их узами общей беды, и взывающим: «Опомнитесь, опомнитесь! Мы хотим одного и того же!». Люди говорят, будто любят друг друга, и признаки их любви так и витают в воздухе? — Так пусть они: любящие друг друга мужчины и женщины, друзья, дети и родители, — все возьмутся за руки и, не глядя по сторонам на разные дьявольские искушения, не подозревая друг друга в непонимании, не пытаясь отыскать местечка посуше, как один, с чистой душою, бросят вызов проклятому Ничему. И пусть Ничто, вечный хищник, ненастный проглот, дрогнет, — и вот тогда мы перейдём в наступление, которое будет уже не остановить.
***
Я рассматривал троих лежавших передо мною спасённых новыми глазами и восхищался тем, сколь гениальным должен быть Главный Теоретик, чтобы после устроенного им Большого Взрыва разбросанные по пространству кварки и атомы не мелькали туда-сюда, став бессмысленным Хаосом, но собирались воедино, образуя простейших живых существ в океане докембрия, а вслед за ними и прекрасные черты лица, длинные пальчики, тонкий нос с горбинкой, высокие скулы, длинные золотые волосы!.. Вот каким громадным был импульс абсолютного прогресса, вложенный в мироздание божеством: его оказалось слишком много для сотворения тупого космоса, где материя только и может, что крутиться по орбитам, гореть, сталкиваться и взрываться, — и главные энергетические мощности Созидания были потрачены на бесконечно изящную работу, имя которой Человек. Уж я-то знаю кое-что в биологии и могу заверить: чтоб получилось такое красивое лицо и тело, нити ДНК должны быть как ничто на свете тонки и безошибочны.
И есть на свете свиньи, способные уничтожать шедевры самоорганизации, подобные этому!
Мне не раз приходила в голову мысль: «Что, если этих людей казнили за дело? Что, если они преступники?». Но — верите ли? — тут мне было всё равно. В мире после конца света нет законов, а значит, нет и преступлений. Что же касается совести, то у каждого она поёт свою арию, а по моей совести так и вовсе выходит, будто я преступник: взял — и поджёг небоскрёб, лишний раз подтолкнув к пропасти раненый мир. И я говорил себе: «Да, допустим люди, которых мы откопали, все поголовно маньяки и садисты. Но если б их судили представители Сил Добра, их не стали бы закапывать живьём, — их бы расстреляли, дали бы им яду, или использовали любой другой метод быстрого и безболезненного убийства, независимо от того, в чём обвиняются казнённые. Муки преступника никогда не исправляли последствий его преступления — они лишь доставляли определённого рода удовольствие палачам. И раз этих людей закопали живьём, стало быть их палачи такие же маньяки и садисты, как и осуждённые на казнь».
Страданиями эти люди давно искупили вину.
Я снял стажёрскую форму и укрыл ею одну из женщин. Мне не было холодно: у меня в груди горел неугасимый внутренний пламень борьбы с безразличным космосом, а ей моя маленькая жертва могла и помочь. Большего я для этих людей сделать не мог.
***
Закатывались красные солнца в водах и небесах; отцветали, преклоняясь к земле, сады и леса; реки засыпали, чернели и щурились лунной дорожкой. Ае отливал в сотканных из тумана формах сны, и последние Хэривэн, Ночные Хозяйки, относили их к самому Хрустальному куполу, кидали тоненькими ручками ещё выше, и сны разбивались, падали кометами вниз, к лепесткам и веткам, к земле, камням и руинам, жили там.
Бесшумнее осени брела по чаще воскресшая Анновале, траву не колышет, цветы не мнёт; очи её блестят зеленью листьев, а на руках уснула бесполезная красота. Не знал себе цены грустный белый ангел на незримом мосту, забыл о будущем старый мохнатый ондониквэ в норе и люди во Граде подземном; ночь шла на них и на нас, и мы были Единым.
Дожившим до заката нужно было идти, а спать оставалось мёртвым. Так было предрешено. Так было писано до Сокрытия Звёздной Земли Гил-Менельнора.
***
Надо заметить, Катя в последнее время проявляла куда больше находчивости, нежели Ваш покорный слуга. Она уловила моё настроение — Катя, чья женская душа была как антенна для ловли высоких устремлений, пропащая, бесчувственная душа из Города, в котором высоких устремлений быть не могло. Она встала рядом со мной, чтобы бороться с небытием; она больше не плакала и не дрожала: она пыталась раздеть умирающих людей, чтобы завернуть их в сухой брезент, и тряпками стирала с них ледяную грязь. Она поняла, что мы наедине с равнодушным космосом, голые и безоружные, и он отвоёвывает у нас позицию за позицией, человека за человеком. Ей первой пришло в голову, что в аккумуляторе грузовика за ночь мог накопиться остаточный электрический заряд, и она подключила севшую зажигалку к прикуривателю. К вящей радости, энергии накопилось более чем достаточно, чтобы зажигалка (работавшая не на газе, как я привык, а на электричестве) зарядилась, и мы получили возможность разжечь новый костёр, испечь новый обед и даже вскипятить в канистре воду. С приходом сумерек трое спасённых расселись вокруг огня, мужчина глупо улыбался и бормотал чушь, но скорее от счастья, чем от безумия, одна женщина молилась своему божеству, а вторая, девушка Вельда, вернув мне одежду, пряталась по ту сторону костра. Все они почти не разговаривали, и, может, оно было и к лучшему, ибо когда они всё же заговорили, стало ясно, что мы с Катей спасли очень странных людей.
Мужчина вдруг запустил пятерню в волосы и в сердцах вырвал целый пучок.
— Он пить хочет, вы ему налили мало воды, — сказала женщина, которую звали Райя. Она следила то за мной, то за ёжившейся и трущей занемевшие руки Вельдой, то за Катей, которая неловко, излишне боясь обжечься, засовывала в огонь картошку.
— А вам самим ничего не надо? — спросил я.
— Если только ещё воды. Только лучше тёплой, а то у меня внутри всё жжёт от холодной. В чём вы греете воду?
— В канистре. Она, правда, пластмассовая, и у воды привкус получается неприятный
— О, Единый! — да что ты передо мной оправдываешься? Мы вам обязаны спасением, — произнесла Райя тривиальную, но от этого не потерявшую проникновенной искренности фразу. — Огромная вам признательность.
Отобрав у Кати палку, я выкатил из костра картошку, зарыл её под защиту золы и покосился на странного мужчину, который, утолив жажду, вовсе прекратил двигаться.
— Он выживет, — сказала Райя, вместе со мной посмотревшая на него. — Ты всё сделал правильно. Он хороший колдун. Только ты не трогай его, он сейчас очень занят. Демон, — она потёрла правую ногу, рукой пошевелила пальцы на ней, сунула стопу почти в самое пламя. — Не чувствует ничего. Не иначе, отнялась. Вельда, а у тебя всё в порядке?
Вельда кивнула и подала женщине канистру.
— Пейте, она тёплая, — сказала она.
Я опасался, что она немая, однако у неё был очень красивый голос, и мне захотелось услышать его снова. Поэтому я переспросил, сделав вид, будто думал, что Вельда обращалась ко мне:
— Что-что?
— Спасибо за воду, — сказала Вельда.
Я подумал, что устраиваю сущее шутовство; пришлось срочно взять себя в руки.
— Кто же вы такие? — спрашивала Райя нас с Катей. — Вы похожи на механистов... Но механисты... они бы не стали делать того, что сделали вы.
Я ответил, что мы беглецы, наша машина сломалась, и мы не знаем, что делать дальше.
— Чудн о й ты какой-то, — сказала Райя на это. — Не видела я таких механистов. А ты, Вельда?
Вельда пожала плечами. Катя наклонилась ко мне и шепнула: «Они все тронулись, точно говорю». От её слов я стал испытывать неловкость за нас обоих, но после решил: «Не о смерти же думать, в конце концов!». Смерти на сегодня достаточно. Нечего это дерьмо вспоминать.
***
С приходом темноты началась сущая чертовщина. Над нами просвистел гудок, тяжело прогрохотали по рельсам шесть пар колёс, слышен был гул мощного дизельного двигателя. Тень тепловоза проползла по насыпи, светя тусклыми жёлтыми фарами. В лесу кричал филин.
Я боялся новой ночи и утыканной мёртвыми головами поляны.
— Нам нужно идти, — проговорила женщина, которую звали Райя.
— Куда?
— В Храм Энгора, — ответила она. — Вы беглецы, и мы беглецы. Если не бежать, прошлое догонит. Чёрный конь уже у опушки, он тащит за собой ночь ноября. Будут летучие волки, будут наши враги.
И, видя моё сомнение, она добавила:
— Верь в свой шаг.
Мы сделали два факела и двинулись великим Путём-Дорогою. По колеям и по болотам, по тропинкам и чаще, по полям и холмам, во мраке и холоде, под дождём, но огороженные стенами коридора, сотканного из тьмы, трав, ветвей и отблесков пламени. Во главе колонны шла высокая Вельда и несла на вытянутой руке первый факел, а второй нёс я, замыкая шествие.
Что я делал? Куда шёл? Зачем? Я всегда знал, что ничего не знаю, и вот я стал одной из двух огненных точек, отмеривших в пространстве освещённый отрезок, и благодаря мне ночь и сон не могли настичь моих спутников. Нечистая сила двигалась следом, наступая на пятки. Как обычно, ещё вчера утром я не представлял, где, с кем и как окажусь вечером. Да что вчера? — я даже сегодня на рассвете не знал, что случится через час, и уж тем более через двенадцать часов. И я не знал, где буду завтра. И буду ли я завтра вообще. Ночь тянулась ко мне чёрными путами неверия, но внутри отрезка, между двумя огненными точками, Вельдой и мной, все было спокойно.
Но что же происходило? Что это за люди, если меньше суток назад они едва не отошли в мир иной, а теперь идут, уверенно так и... я бы сказал, неотвратимо. Не идут, а скорее грядут куда-то, как рок, как стихия. Ни дать, ни взять, призраки. Шаг не ускоряют и не замедляют, не оборачиваются, не говорят. Не дышат. Жутко.
Сколько километров мы прошли? Пять? Десять? Кажется, что не меньше тысячи. А я не устал. Я иду так же размеренно, не оборачиваюсь, не обгоняю и не отстаю. Нельзя отставать, темно будет. А самое главное — не оборачиваться. Обернёшься — и всё, сцапает нечистая сила, катящаяся попятам. Один раз я как-то решился на человеческий поступок: прикоснулся к Катиному плечу, а когда она обернулась, тронул указательным пальцем её нос.
— Мы заколдованы, — прошептала она одними губами. — Нас кто-то заколдовал. И их тоже.
Небо со вчерашнего дня оставалось ясным, в редких тучках, и месяц, большой и жёлтый, как никогда казался облачённым в острый ночной колпак, усмехавшимся и показывавшим мелкие острые зубки негодяя.
Леса и поля, поля и болота. Шагов много, а пройдено всего ничего. Закружило нас вокруг одного места, тёмного, — там, где головы из-под земли торчат. И вот-вот распрямится заведённая нами магическая пружина, и забросит нас тогда к чёрту на кулички. То ли в Храм, а то ли нет. Храм-то поди один, а иных мест несчётное множество. Скорее уж забросит не туда, чем туда.
— Само место, где нам было суждено умереть, — говорила Райя, — само оно гонится за нами. От него сложно убежать. Возле каждой глубокой ямы и оврага оно может дотянуться до нас. Нам нельзя останавливаться до рассвета. И оглядываться нельзя. И спать. В эту ночь сон не защитит, а предаст.
В ту ночь нас предал мир, и сонная его часть, и явная. Страшные мороки посылал он нам всю дорогу, а под утро, когда мы вышли в поле, на нас напали летучие волки. Они затаились под листьями и нежданно-негаданно вылетели, серые, шесть штук, закружились вокруг нас, обтекаемые, страшные, с уродливыми атрофированными лапками под брюхом. В это время впереди шёл я, а Райя замыкала шествие. За мгновения до нападения она успела уловить опасность, развернулась к нам спиной, ныряя в отрезок между огнями, выставила горящий факел перед собой. Мой факел схватил мужчина; оба они, повторяя движения друг друга, не боясь летучих волков и даже не глядя на них, обошли по кругу нас с Вельдой и Катей. Летучие волки вились рядом, но круга пересечь не могли. Так мы и стояли два с лишним часа, не шевелясь, не разговаривая, а когда облака посветлели от солнца, летучие волки убрались восвояси, и в дали пожухлых полей мы увидели его.
***
Высокий и трёхрогий, весь из тёмно-зелёного отшлифованного гранита, Храм Энгора настолько резко выделялся на фоне гладкого поля с чахлой травой, что так и хотелось представить, как он в один прекрасный день переместился сюда из иного измерения. Храм разрушал созданную земной природой композицию и стоял так, гордый, посреди разрушенной композиции.
— Единый услышал наши мольбы, — Райя щурилась от яркого серого рассвета, заставлявшего блестеть средний рог Храма. Почему только средний, я понял, когда мы, пройдя ещё порядочно по полю, приблизились, и стало видно, что остальные два рога частично оплавлены и почернели, словно от жара. Но что за жар мог расплавить гранит?
Я смотрел на мужчину, чьего имени так и не узнал, а тот смотрел на Храм. Я смотрел на Райю, а Райя — на Храм. Я смотрел на Вельду, на её тонкий нос с горбинкой, высокие скулы, длинные золотые волосы, — а та смотрела на рассвет. А Катя смотрела в землю и зеленью лица походила на русалку; она не смела поднять глаз. Все были преисполнены благоговения, а я один со своим дешёвым сарказмом и неверием смотрел не на чудо, а на людей, и надеялся увидеть в них хоть что-то иное, помимо этого трепета перед величественным идолом, — но ничего иного я увидеть не смог. А когда все, не сговариваясь, двинулись к Храму, я пошёл с ними.
Высокие стрельчатые ворота Храма, находившиеся в вечной тени портала и двух низких и широких аркбутанов слева и справа от ворот, оказались закрытыми.
— Никого нет? — осмелился я глухим, подставившим меня голосом нарушить священную тишину.
— Эти двери открыты всегда, когда светит солнце, кроме двух часов, утром и вечером, в заповедное время, когда свершается молитва, — своим чудн ы м стилем пояснила Райя. — Стучаться в Храм сейчас не имеет смысла и законных оснований. Это было бы святотатством, ибо мы чтим Единого и знаем завещанные предками обычаи. Давай лучше помолимся, не станем забывать веру, и возблагодарим Единого за новый день, ниспосланный нам.
— Возблагодарим, — отозвался мужчина, имени которого я так и не узнал.
— Вы можете остаться, — сказала Райя, заметив, что мы с Катей из деликатности решили отойти и не слушать чужую молитву. — Мы и за вас помолимся.
— О нет, — ответил я, — что вы!
Предложение Райи не на шутку меня смутило. Никто никогда за меня не молился, да и не нужно это было. Не то чтобы я атеист; я не отрицаю, что Вселенная спроектирована и построена гениальным Главным Теоретиком, но знать о нём мы можем не больше, чем может знать о своём художнике нарисованный на картине человек. И ни в чьих молитвах Главный Теоретик не нуждается — ведь он уже давно придумал, как ему со всеми нами быть.
— Пойдём, отойдём, — я взял Катю за локоть и потянул за винтообразный аркбутан Храма.
— Подожди, — остановила Райя. — Ты сказал за себя. Теперь пусть скажет за себя твоя спутница. Ты не можешь выбирать за неё.
— Она стесняется вас, — сказал я, и таки ушёл вместе с Катей за аркбутан.
У подножья Храма мы не остались единственными сомневающимися. Зерно неверия проросло в иной, отличной от знакомых мне душе, — в той, что не зачерствела в бескомпромиссном мире функциональности и комфорта. То была душа Вельды, которая тоже не захотела благодарить Единого. Я не видел её, но с волнением ловил каждое слово.
— Нет, — чуть испуганно, но твёрдо говорила она Райе. — Я не хочу благодарить никого, кроме тех двоих людей, которые спасли нас вчера. Простите, но я не могу сделать того, что вы от меня ждёте.
— Но почему? — чрезмерно удивившись и опешив, воскликнула Райя.
— Мне не за что его благодарить, — отвечала ей Вельда. — Я не считаю себя лучше тех людей, которые не дожили до вчерашнего утра.
— Единый, — проронила Райя, — счёл, что они прошли достаточно, чтобы очиститься от греха, и даровал им за это лучшую, вечную жизнь рядом с собой. А наша дорога пока не окончена, мы ещё не готовы войти во врата рая.
— О какой вечной жизни вы говорите! — взволнованно произнесла Вельда. — Ведь мы были вместе до конца, и вместе видели, как все умирали! Неужели вы не поняли: никакой вечной жизни не хватит, чтобы люди смогли забыть те страдания, которые они пережили перед смертью! Даже через пятьсот лет эти люди в раю будут просыпаться среди ночи от кошмаров.
— Единый вылечит их души. Единый изгладит воспоминания о боли.
— Вы говорите, изгладит? Значит, Единый бог распоряжается людской памятью как ему заблагорассудится? Изглаживает и оставляет, что ему угодно? Нет, Райя, я убедилась, что всё не так, как вы хотите верить. Простите.
— Вельда, вернись!
— Нет!
Я услышал шаги Вельды и подумал сперва, что она пошла к нам, но у неё, верно, был другой путь и совсем другие мысли, и мы оказались по разные стороны от входа в Храм.
Райя заверила спутника, что Вельда одумается и что одиночество это такое наказание, которого она не выдержит. Мужчина усомнился и сказал, что, похоже, демоны овладели мыслями Вельды.
В мире после конца света люди дичали на глазах. Мифологическое сознание вернулось, и появилось уже немало тех, кто считал, будто им управляют попеременно то боги, то демоны. Идеалы гуманизма и Просвещения рушились один за другим.
Закончив обсуждения, Райя и её спутник зашептали хвалы своему божеству. Они стояли на коленях перед запертыми вратами, и я не мог их осуждать, но и находиться рядом с ними было неловко. Храм блестел и торчал посреди чиста-поля, торжественный до нелепости, взявшийся здесь вопреки воле природы и стремлениям ландшафта сохранить свою целостность. Храм не лез ни в какие ворота, но мнил, что сможет создать ворота собственные, себе под стать, и казался способным на это. Но был ли? Райя верила, что был. А я никогда ничему не верил.
Мы сели на сухую и мягкую, как самый настоящий ковёр, траву под аркбутаном, грелись, когда солнечные лучи пробивались сквозь тучи, и предавались унынию всё остальное время. Забывшись, я выдернул пожелтевшую травинку с колосистой метёлкой на конце и стал жевать безвкусный кончик. Катя удивилась, попробовала, ей не понравилось. Её бы обнять и сказать что-нибудь, что её взбодрит, но я больше ничего не говорил. В Городе у меня ещё оставались силы на подобные вещи, но они иссякли, едва отпала необходимость играть во влюблённых. Катя и нравилась мне, и отталкивала. И мы сидели молча, не как любящие люди, понимающие друг друга без слов, не как друзья, но как те, кому в этот благословлённый девятью музами Геликона час не о чем разговаривать.
Время застыло в студень, но, отражаясь в бесформенной массе облаков, текло всё-таки, медленно и лениво, как и полагается студню. День шёл к нам издалека, из самого-самого Владивостока, и когда он, наконец, незаметно к нам подкрался, тогда звякнул, сотрясая пространство, гонг, расплавил ленивое время, дал часам и минутам пинка, и жизнь вернулась на круги своя; из-за ворот Храма появились жрецы, и мы стали гостями.
***
«Сколько в этом мире стен! — удивлялся я, шагая за двумя жрецами в серых накидках с капюшонами и оранжевыми руническими надписями. — Сколько их понастроили! И за каждой новой стеной творится что-то особенное. В убежище — одно, в Калиновке другое, Городе — третье, в Храме Энгора — ещё что-то. Чёрт-те что вообще!..»
Внутри помещения Храма были обшиты лакированным деревом, на котором были выжжены узоры из больших и маленьких ромбиков. Жрецы вели нас через запутанную сеть коридоров и узких помещений с высоким потолком и витражами из ромбовидных кусков разноцветного стекла. Очередной коридор вывел нас на террасу, опоясывающую необъятный атриум. Над террасой этой висело ещё штук шесть или семь других террас, а над всеми ними, на высоте десятиэтажного дома серел стеклянный купол, сквозь который были видны три рога Храма. Пол атриума терялся где-то внизу, тремя уровнями ниже, и там, не зная недостатка в свете, обильно просачивающемся сквозь купол, раскинулся зимний сад, росли деревья, бил фонтан и блестели какие-то золотистые скульптуры. Террасы поддерживали зеленоватые витые колонны, похожие на гигантские свёрла или штопоры. Вообще архитектура здесь была фантастическая, непохожая ни на классицизм, ни на готику, ни на какой-либо иной знакомый мне стиль. Да и сам культ Энгора, бога времени, — откуда он взялся? «Чёрт-те что!» — возмущённо повторил я про себя.
Райю в Храме знали хорошо и, кажется, уважали. Достаточно было всего нескольких слов, чтобы жрецы поняли: стряслась беда, и нам всем необходимо укрытие. Я был рад, что обошлось без лишних расспросов и сцен. Трагедии жизни всем были знакомы не понаслышке.
Пока мы поднимались по невероятно узкой и длинной лестнице, нас быстрым шагом догнал ещё один жрец. Едва выдалась возможность, он чувствительно толкнул меня в плечо, выкрикнул что-то грозное, откинул с лица капюшон, и я узрел... Антона!
— Так я и думал! — воскликнул он и вознамерился было меня обнять, однако я был против:
— Но-но, без нежностей!
Антон крикнул вслед жрецам, уводившим от нас по коридору всех моих спутников:
— Элистер! Эй, Элистер! Можно серебряного ко мне в комнату?
Один из провожатых обернулся и согласно сверкнул улыбкой в свете коридорных свечей.
— И вон ту серебряную, — шепнул я Антону, который без вопросов передал мою просьбу через весь коридор жрецу Элистеру, и вот всего через десяток минут мы с Катькой, умывшись и переодевшись, уже сидели в компании Антона на полу просторной комнаты с четырьмя кроватями, массивным комодом и огромной хрустальной люстрой под потолком, ели тёплую, обсыпанную сухариками отбивную, запивали её квасом и блаженствовали.
— Редкостная ты сволочь, — трещал Антон. — Такому, как ты, сам чёрт не брат. Из любой передряги выпутаешься.
— Я-то ладно. А вот ты какого дьявола делаешь в Храме Энгора?
— Дружище! — укоризненно произнёс Антон. — После того, как тебя украли у меня из-под самого носа, я места не нахожу. Я дал зарок отыскать тебя, во что бы то ни стало. А Храм Энгора — место, где я родился; здесь живёт много людей, способных помочь мне в поисках... И... ты не хочешь представить меня милой барышне? — он, будучи в своём репертуаре, осклабился.
— Совсем не горю желанием, — признался я. — Она общается только с джентльменами.
— С ке-е-ем???
Я как можно грустнее вздохнул и пресным тоном сказал:
— Антон, это Катя. Катя, это Антон.
— Его лучший друг, — добавил Антон и напыжился.
Катя с кружкой кваса развалилась на кровати, как римская аристократка, и пожирала нас, сидящих перед нею на полу, огромными глазищами. Она боялась ненароком уснуть от дикой усталости, и её разбирало любопытство.
— Ау! — я щёлкнул пальцами у неё перед носом. — Скажи, что тебе приятно познакомиться с моим лучшим другом Антоном.
Катя открыла было рот, чтобы ответить, но я помешал ей, сказав:
— Не обращай внимания, Антончик. Она родом из Города механистов; люди там очень целомудренны, а женщины так и вовсе робеют перед незнакомыми мужчинами. Катя всего-навсего тебя стесняется — вот и молчит.
Получив от Кати пинок, я добавил:
— А дети в Городе рождаются из пробирок, и у них нет пупка. Эй, Катя, покажи-ка пузико.
— Пошёл ты ко всем чертям! — воскликнула она и наградила мою спину несколькими синяками.
***
Узнав о том, где я так долго пропадал, Антон просиял. Я рассказал ему кое что из того, о чём Вы, любезный зритель, уже знаете, но при этом многое из известного Вам я от него утаил по вполне понятным причинам. Катя дополняла рассказ и ничего, в отличие от меня, не скрывала — наоборот, из её замечаний я сам узнал много нового. Так, к примеру, когда я выразил опасение, что Анжела Заниаровна может по маячку в Катиной голове вычислить наше местонахождение и предпринять активные действия, которые могут представлять угрозу как для нас, так и для Храма, Катя успокоила меня и сказала, что может за Анжелу Заниаровну поручиться.
В последнее время, поведала она, положение Чёрного Кардинала пошатнулось. Каста «золотых» была обеспокоена растущим влиянием «чёрных» и стала подкапываться под самую влиятельную фигуру спецслужб — Анжелу Заниаровну. Были выявлены многочисленные случаи превышения ею служебных полномочий, привлечено внимание общественности к нерациональному использованию ресурсов Города. «Золотые» следили за её претенциозными проектами, и в частности, за попытками исследовать временн о й разлом. Им очень не понравилось, что во время нашей экспедиции на Зону пропала одна из дефицитных ракетных установок — та самая, из которой Анжела Заниаровна, мстя нечистой силе, хотела «пальнуть» по фабричным корпусам. Не сегодня-завтра Чёрному Кардиналу пустят пулю в затылок — а следом начнутся расправы с её людьми.
Всё это Катя узнала от Лионы во время последнего их разговора. Лиона имела тесные связи с «золотыми» — не зря за ней ухаживал сам Юра, — и её информации можно было доверять. Она опасалась, что под железную метлу чисток попадёт Катя, работавшая на Анжелу Заниаровну, и порекомендовала ей поскорее убраться от греха подальше в промзону, а то и за пределы Города. Лиона очень хорошо отзывалась обо мне и утверждала, что самый безопасный вариант — убежать со мной. Со мной, говорила она, в лесу не пропадёшь.
— Так что, — заключила Катя, — Чёрный Кардинал теперь уже никакой не кардинал, а обычная сопля. Она чувствует, что на неё точат зуб большие шишки, и не будет рисковать техникой и людьми, догоняя нас. А остальные «чёрные» и подавно не будут. Мы и так пять машин разбили — а машины в наш век бесценны — ведь мы больше не можем их производить.
— Да-а-а, — протянул я, когда Катя закончила говорить. — Жаль всё-таки Чёрного Кардинала. Такая красивая женщина... Люблю блондинок.
— Не обманывайся, — Катя улыбнулась. — Она для тебя старовата. Знаешь, сколько ей лет? — И никто не знает. Она охотилась на колдунов, когда Город ещё был американским бункером.
Я призадумался. И правда, Анжела Заниаровна, бывало, употребляла выражение «в моё время». А когда оно было, её время? Давно — это явно. Я догадывался, что в будущем открыли секрет продления молодости. Тот же Кузьма Николаевич помнил уничтоженный в конце сороковых годов Светлоград, а значит, сейчас ему далеко за семьдесят, но при этом его здоровью, выносливости и остроте ума позавидовал бы и семнадцатилетний.
— Не залипай, — одёрнула меня Катя. — Давай, наконец, поспим. А то как бы не сдохнуть от усталости.
— Да, — согласился я, почувствовав при слове «сдохнуть» невыносимую тяжесть в голове. — Мне нравится ход твоих мыслей.
И проклятый день смертей кончился. Сон принял меня и Катю; Антон ушёл по делам, а в сонном мозгу всё курсировала мысль: «как бы не сдохнуть... как бы не сдохнуть...». Чертовски глубокая мысль, скажу я.
***
Вполне обоснованно проспав до времени суток, когда солнце переползло на ту сторону Храма и оставило для вида из моего окна лишь красные акварельные разводы на увядшем поле, я проснулся в совершенном одиночестве, духоте и странном воодушевлении. Встав, я взволнованно прошёлся по комнате, недоумевающе посмотрел на ромбики на стенах, перелистал лежащий на кровати Антона томик «Айвенго» 2055-ого года издания и пальцем нарисовал сердечко в пыли, лежавшей на комоде. Над комодом в углу висела старая паутина, а в ней скорчился высохший паук, который умер, пока дожидался свою бабочку. Я вышел.
Антон с Катькой отыскались совсем рядом, на второй сверху террасе, нависавшей над атриумом. Антон разговаривал с двумя жрецами Энгора, мужчиной и женщиной, и вместе с его голосом был слышен шум фонтана, доносившийся снизу, из-под террасы. Антон заметил меня, и я не успел скрыться, в результате чего пришлось знакомиться с его собеседниками, которые оказались его родителями. Я поклонился и поспешил уйти от них всех побыстрее и подальше. Чтение классической литературы благотворно влияло на Антона, однако мне было не до того. Скользнув взглядом по кольцевой террасе, я увидел удалявшуюся на ту сторону атриума светлую голову, которую с некоторых пор не способен был спутать ни с чем. Прямые длинные волосы на этой голове, попадая в пятна солнечного света, пробивавшегося сквозь стеклянный купол, золотились, а оказавшись в тени, выглядели почти белыми. На спине причёска Вельды заканчивалась не резко, не пушисто и не завитками, а ровным острым углом, чуть более светлым на конце, как лисий хвост. Это казалось мне особенно мило. Я улыбнулся всем четверым собеседникам и поспешил за Вельдой.
Сейчас, сейчас я догоню её и скажу. Сейчас, сейчас...
И, почувствовав, что настал миг, когда на попятную уже не пойдёшь, и, хоть слова мои ещё не были произнесены, промолчать уже не получится, я сказал:
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |